Глава 10
Вера

Происходили сбои, все шло не очень гладко. Мой путь из Сан-Франциско в Пьемонт на конференцию по трансгуманизму и религии со всех сторон сопровождался трудностями. Из Мишен-Дистрикт, где я на несколько дней арендовал комнату через Airbnb, на скоростном электропоезде я отправился через область залива Сан-Франциско. Было около восьми тридцати утра субботы, стояла безжалостная майская жара, центр Окленда был совершенно безлюден, за исключением слоняющихся страдающих и бездомных. Такое обстоятельство наполняло атмосферу этого места безысходностью – словно в обескровленном апокалипсисе души вознеслись к небесам, оставив здесь тех, что были запятнаны бедностью.

Я все никак не мог поймать такси, хотя мне нужно было добраться до Пьемонта к девяти утра. Я использовал весь свой роуминг за какие-то несколько минут два дня назад, во время посадки в международном аэропорту Сан-Франциско, и не имел ни малейшей возможности заказать Uber, чтобы проехать оставшиеся пять миль до места проведения конференции. Я чувствовал отчаяние, как будто лишенный какой-то непреодолимой человеческой способности. Помедлив – следует ли мне найти кафе с WiFi? А может, пройти пару кварталов и оплатить телефон? Ведь терминалы оплаты телефонов еще существуют? – я наконец поймал такси, по старинке вытянув руку, что само по себе уже казалось причудливым пережитком прошлого. По прибытии в Пьемонт возникли дополнительные трудности. Водитель, практически не понимающий английского, повез меня по Google-картам, которые упорно отказывались признать, что место нашего назначения существует. Когда водитель наконец подъехал к залу ветеранов, было уже пятнадцать минут девятого – конференция началась, и, скорее всего, я уже упустил что-то важное.

Группа людей беседовала в конце зала, среди них был Хэнк Пеллиссьер, организатор конференции. Хэнку было за сорок, в его ярком образе сочетались короткие седые волосы, стройная фигура и юношеский задор. Молодежный наряд подчеркивал это впечатление (футболка в цветную полоску, ярко-зеленые брюки, теннисная обувь). Я захотел поздороваться и поблагодарить его – за то, что организовал мне пресс-пропуск, за то, что связал меня с некоторыми людьми, с которыми, как он думал, мне будет интересно побеседовать. Хэнк поприветствовал меня тепло и энергично, но в то же время слегка отстраненно и быстро представил меня целой группе американцев.

Среди них были:

коренастый, бородатый и приветливый молодой парень из Нэшвилла, который каким-то образом был и трансгуманистом, и прирожденным христианином;

шестидесятилетний профессор систематической теологии из Тихоокеанской лютеранской духовной семинарии в Беркли, крупный мужчина в оливковой куртке с большими объемными карманами с пуговицами, одетый, словно вот-вот ожидает второго пришествия;

какой-то мрачный трансгуманист-буддист из Лас-Крусеса, штат Нью-Мексико;

два трансгуманиста-мормона из Юты. После длительного изучения информации в Интернете я понял, что мормоны были, хоть и небольшой, но активной частью трансгуманизма из-за неожиданной связи движения с верованиями Церкви Иисуса Христа Святых последних дней;

парень по имени Брайс Линч, бледный, зажатый очкарик-шифровальщик лет сорока, с редкими и длинными волосами: он держал себя бодро, но отчужденно. Я поинтересовался у Брайса, принадлежит ли он к какой-нибудь вере, но он уклонился от ответа, двусмысленно заявив, что практиковал современную форму герметизма – эзотерической языческой религии, получившей максимальное распространение в эпоху поздней античности. Мои попытки выдавить из него ответ не увенчались успехом, чего и стоило ожидать от сдержанного криптолога, последователя герметизма.

Брайс был в черной футболке с надписью, смысл которой был мне непонятен: «Я не всегда тестирую свой код, но если и делаю это, то уже в продакшене», – но я предположил, почти наверняка ошибочно, что это своего рода пошлая игра слов, понятная только программистам. Эта футболка позабавила одного из мормонов-трансгуманистов настолько, что он спросил разрешения сфотографировать ее. Брайс подбоченился, широко расставив ноги и выдвинув грудь вперед, тем самым обратив на свою футболку еще больше внимания, после чего послание на ней спровоцировало волну веселья среди группы в целом. То, что я не мог разделить общее веселье, а мог только усмехнуться из вежливости и надеяться, что меня не попросят прокомментировать значение надписи, заставило меня осознать свое отличие от всех этих людей, отличие, которое оказалось гораздо более удивительным, чем я думал. Действительно, по большей части я не знал языка технологий. Я был пользователем технологий, пассивным потребителем их благ, но при этом почти ничего о них не знал. Эти люди, эти трансгуманисты понимали внутреннюю логику машин, основанную на исходном коде нашей культуры.

В дверях появился высокий седой человек в темном костюме, и Хэнк извинился и отошел, чтобы поговорить с ним. Профессор систематической теологии и трансгуманист-буддист внимательно посмотрели друг на друга, словно припоминая какие-то важные моменты. Они обмолвились парой слов, а я достал телефон и подумал, будет ли уместно просто начать записывать разговоры на диктофон. Хэнк помог седому джентльмену устроиться за складным столом в самом конце зала, на некотором расстоянии от последнего ряда сидений.

Профессор систематической теологии наклонился ко мне и представился: «Уэсли Дж. Смит».

Я кивнул так, будто мы давно знакомы, хотя никогда не слышал об этом человеке.

Майк сообщил мне, что Смит был постоянным автором издания National Review. Он был религиозным человеком, последователем восточной православной веры, который в последние годы зарекомендовал себя как консервативный комментатор по вопросам биоэтики и который, так получилось, писал о трансгуманизме. Он приехал, чтобы выступить на конференции с докладом для межконфессионального журнала First Things.

В 2013 году он опубликовал в нем статью «Восторг материалистов» (The Materialists’ Rapture), в которой подвергал трансгуманизм критике на основании религиозности движения – довольно странное обвинение от верующего человека. Он пишет: «Проповедники “трансгуманизма” утверждают, что вы и ваши дети будете жить вечно благодаря чудесам технологий. Всего через несколько десятилетий вы сможете не только преобразовать свое тело и сознание в бесконечное разнообразие конструкций для разных целей, но и управлять своей эволюцией, ведущей к появлению “постчеловеческого вида”, обладающего суперспособностями из комиксов. Действительно, однажды мы будем подобны Богу». На мой взгляд, он совершенно точно указывает на параллели между трансгуманизмом и христианством, проводя особое сравнение пришествия в христианской эсхатологии с концепцией сингулярности. Оба они должны будут произойти в определенное время; оба в конечном счете приведут к окончательной победе над смертью; оба ознаменуют собой наступление райского века гармонии в «Новом Иерусалиме» – соответственно, на небесах – и здесь, на земле; и христиане, и последователи сингулярности ожидают, что будут иметь совершенно новые «прекрасные» тела, и так далее.

У меня не было никаких возражений, разве только мысль, что такие связи с религией дискредитируют трансгуманизм. Мне казалось, что трансгуманизм является выражением глубокого человеческого желания преодолеть растерянность, желание, бессилие и болезни тела, съеживаясь в тени собственного упадка. Исторически удовлетворение такого желания было прерогативой религии, но сейчас оно постепенно переходило во власть технологий. Уэсли Дж. Смит видел трансгуманизм как мерзость, извращение, мелкую и гротескную пародию на религию. Я видел это движение как новое выражение тех же самых бессмертных страстей и разочарований.

Смит сидел за столом в дальней части комнаты, отгородившись от людей ноутбуком и презентуя свои идеи. Я был очарован откровенной легкой враждебностью такого поведения, прямотой, с которой он утвердил свою отстраненность от дальнейших разбирательств.

Вернувшись в свои апартаменты в ту ночь, я около пятнадцати минут нетерпеливо разглядывал свои заметки и размышлял, есть ли в них толк, а потом проверил почту и среди созданных мной оповещений Google News по слову «трансгуманизм» увидел письмо о том, что в 19:33 Смит, пока сидел за рабочим столом в дальней части зала, опубликовал статью о конференции в своем блоге на сайте издания National Review. Конечно, эта статья не была шедевром и мало влияла на продвижение или развитие позиции, которую он уже занял по трансгуманизму. Он писал: «На данный момент я должен сказать, что мое предыдущее мнение о трансгуманизме как о материалистической религии или, возможно, как о более складном мировоззрении, которое стремится получить преимущества религии, не подчиняясь понятиям греха или смиренной веры перед Высшем Существом, в значительной степени подтверждается» (думаю, с точки зрения карьеры, когда все в значительной мере уже изложено, ему было необходимо просто высказать свое профессиональное мнение).

Речь Хэнка на открытии конференции была характерно таинственной и витиеватой. В 1990-е годы он сделал себе имя на панк-сцене в области залива Сан-Франциско как автор перформансов под псевдонимом Хэнк Гиена. Его стиль, пояснил он, был близок эротическому абсурду. Хэнк довольно долго рассказывал о своей сложной истории религиозного поиска, которым он, казалось, гордился. Несколько лет назад он со своей семьей поселился в общине квакеров. Вскоре его «одолели сомнения», и он ненадолго стал воинствующим атеистом, а затем его решимость угасла, и он стал трансгуманистом. Он рассказал, что это произошло в некотором смысле случайно, когда его редактор, с которым он работал раньше, получил новую работу в трансгуманистическом издании H+ и попросил Хэнка кое-что написать. Тот согласился, хотя раньше никогда не слышал о трансгуманизме, и почти сразу же присоединился к движению, осознав, как он выразился, что он всегда инстинктивно и был трансгуманистом, просто никогда не знал, что такое движение уже существует. Сейчас, по его словам, он присматривался к иудаизму.

«Я донор спермы для лесбийской пары, – объяснил он. – Одна из них – раввин. Я могу стать иудеем ради своего биологического сына. Я все еще размышляю над этим».

Я продолжал слушать странности, рассказываемые в тот день разными людьми.

Я слушал, как владелица секс-шопа Bend Over Boyfriend, написавшая путеводитель по сексуальным игрушкам, говорила о своем духовном присоединении к викке, западной неоязыческой религии.

Я слушал, как один из мормонов-трансгуманистов говорил, что он трансгуманист, потому что и вопреки тому, что он мормон.

Я слушал, как человек, который основал независимый издательский дом чрезвычайно узкого эзотерического направления, довольно пространно говорил о «Книге Урантии», гигантском труде по космогонии, якобы продиктованном древними инопланетянами, создавшими человеческую расу. Он также повествовал о восстании Люцифера и его собственной убежденности в том, что в нефилимах течет кровь иллюминатов, и думал, как же странно слышать это от человека в яхтенных туфлях, удобных джинсах и синем спортивном пиджаке. Он рассказывал о своем участии в экспедиции по поиску затонувшей земли, где располагались одновременно и Атлантида, и Эдемский сад, но тут его прервал Хэнк со словами, что доклады ограничены по времени, поэтому я так и не узнал, открыл ли он эту землю.

Я слушал, как буддист-трансгуманист Майк ЛаТорра говорил о своей вере в то, что на самом деле он уже живет вечно благодаря реинкарнации, и о том, что он просто хотел бы находиться в теле, превосходящем его текущее тело.

Я слушал пастора Церкви адвентистов седьмого дня с благозвучным именем Роберт Уолден Курц, который кое-что знал о культах (и был лично знаком с парнем, который умер в Уэйко после присоединения к секте «Ветвь Давидова» Дэвида Кореша в 1990-х годах) и говорил о том, с какой легкостью трансгуманизм может поддаться экстремальным и эксцентричным духовным течениям.

Я слушал, как один человек по имени Феликс Провидец – сертифицированный массажист, кандидат наук Института перспективных исследований человеческой сексуальности, одетый в полупрозрачную креповую рубашку и черные слипоны без носков, – говорил о своей вере, раэлизме, согласно которому человечество создано учеными, прибывшими сюда на НЛО тысячи лет назад.

И я был впечатлен богатой вселенской атмосферой происходящего, тем, в какой мере все эти люди жаждали узнать о других верованиях, пусть и несовместимых с их собственными. Мормоны-трансгуманисты, казалось, были удивительно хорошо осведомлены о верованиях и традициях виккан; адвентисты стремились привлечь буддиста в дружеский и изощренный разговор; даже раэлит-массажист любезно беседовал с парнем в спортивном пиджаке и яхтенных туфлях, тем, что участвовал в экспедиции по поиску Атлантиды.

Чтобы все это услышать, потребовалось много часов, и я был вынужден присесть на стальной каркасный стул, очень похожий на те, что стояли в кабинетах моей школы. Теперь у меня ломило поясницу, ягодицы болели и онемели, ноги затекли, и мои мысли в свою очередь обращались к размышлениям о неизбежном упадке моего тела, о моей смертности как таковой и о многих других недостатках, следствиях нашей животной смертности.

Во время обеденного перерыва я прогулялся с Майком ЛаТорра в магазин сэндвичей за углом. Мы сидели на улице в теплый калифорнийский полдень, Майк говорил о разных аспектах того, как буддизм и трансгуманизм в его жизни противоречиво дополняют друг друга. Низким успокаивающим баритоном он с грустью объяснил, что буддизм и, в частности, медитации направлены на освобождение от боли, на достижение особого состояния сознания вне борьбы, тревоги и страданий, присущих человеку.

– Жизнь – это страдание, – сказал Майк, спокойно и методично открывая пакет с натуральными свекольными чипсами. – На каком бы моменте истории и какую бы группу людей вы ни опрашивали, подавляющее большинство из них ответит, что да, несомненно, все могло бы быть лучше. Мы не в аду, но можно представить, что наш мир – это лифт, который остановился всего на этаж выше.

Майк сказал, что послание Будды в некотором смысле трансгуманистическое: жизнь есть страдание, да, но существует путь, который ведет к прекращению страдания. В этом смысле он представлял буддизм и трансгуманизм разными подходами к пониманию общей проблемы неудовлетворенности жизнью. Он рассказал об эзотерической идее духовного восхождения в буддизме, о четырех этапах, через которые проходит человек на пути к полному просветлению. По его словам, просветление, достижение более высокого уровня собственной личности прекрасно совмещается с трансгуманистическим идеалом преодоления человеческого несовершенства с помощью технологий.

Я полюбопытствовал, насколько трансгуманистическая вера в то, что разум может существовать отдельно от тела, противоречит буддийской идее воплощенного существования, в соответствии с которым «самость» человека не является некой бестелесной сущностью, отделяемой от животного тела, в котором находится.

– Ну, в буддизме есть несколько разных направлений, – ответил он. – В дзен-буддизме, допустим, нет разделения между мной и моим телом. В машине нет духа. Но в Тхераваде, старейшей школе буддизма, мы не есть тело; тело – это то, что должно быть отвергнуто и держаться в презрении. Чтобы прозреть.

Майк говорил об аффирмациях новоиспеченных монахов Тхеравады, в которых тело отвергалось как сосредоточение растления и разложения. «В ранних буддийских текстах есть своего рода неприятие, – пояснил он, – неприятие человеческого тела, неприятие биологической сущности».

Они нас подставили, наши первые мама и папа. Это решение съесть плод с древа познания, прислушаться к совету змея-искусителя, было прямой дорогой в Ад. Что касается иудейской христианской традиции, такое человеческое бытие – это наказание за дерзкое нарушение в те далекие дни: первое нарушение, основанное на знаниях.

И все могло быть иначе. В семнадцатом веке, на рассвете Просвещения, Адам был своеобразным прототипом трансгуманистического идеала. По словам философа и священнослужителя Джозефа Гленвилля, первому человеку среди прочего было даровано сверхчеловеческое зрение. Ему не нужны были очки. Острота его природной оптики позволяла видеть большую часть астрономического великолепия без подзорной трубы Галилео. Оккультист и травник Саймон Форман утверждал, что запретный плод был смертельно токсичен для тел наших прародителей и вызвал дегенерацию, усиливавшуюся на протяжении веков. Он писал: «Адам становится монстром, теряет свою первую, божественную, небесную форму и превращается в земное существо, наполненное язвами и болезнями во веки веков». Аптекарь сэр Роберт Тэлбор писал, что душа и тело человека «отступили от первоначального совершенства» и что «Память терпит неудачу, Суждения ошибочны, а бунтующая Воля становится добровольной рабой страсти; поэтому его Тело подвержено такому множеству недугов».

В книге «О достоинстве и приумножении наук» Фрэнсис Бэкон, считающийся основателем современного метода научного познания, обращался к древнейшему стыду, который в иудейско-христианском воображении отождествлялся с самим процессом обретения знания. Он писал об услышанном от ученых мужей: «знание должно приниматься небольшими порциями и с большой осторожностью; что стремление к чрезмерной осведомленности было первоначальным искушением и грехом, в результате которого и случилось грехопадение человека; что знание содержит в себе некое подобие змея-искусителя и, соответственно, попадая в человека, оно вызывает у него отек».

Но Бэкон полагал, что мы могли бы вернуться к догреховному совершенству, первородному состоянию бессмертия, божественной мудрости и мира благодаря науке. Другими словами, в Эдем можно было возвратиться, только продолжая путь нашего падения. В конце жизни Бэкон рассуждал о возможности преодолеть последствия первородного греха с помощью науки. Продление жизни стало одной из главных идей, отраженных в его книге «Великое восстановление наук», и одним из его предложений по преобразованию научного знания, которое появилось само по себе за шесть дней по образу божественного творения. Несмотря на очевидную тысячелетнюю веру Бэкона в то, что наше существование приближалось к заключительной эре, пишет историк культуры Дэвид Бойд Хейкок, он «отвергал пессимистические взгляды на естественную историю. Земная старость для Бэкона была бы зрелой старостью глубокой мудрости и образованности, когда европейские ученые сорвали бы, наконец, плоды Божьего благочестивого творения. Натурфилософы в полной мере воспользовались бы всем, что было до них, восстановив величие, которым когда-то обладал Адам. Только тогда, когда эта последняя великая эпоха прогресса будет достигнута, мир будет готов к Судному дню».

Бэкон умер в шестьдесят пять лет и по тем временам вполне мог считаться долгожителем. Однако его смерть была окрашена горькой иронией: согласно его современнику, писателю Джону Обри, Бэкон заболел пневмонией, когда голыми руками закапывал в снег тушку курицы, стремясь доказать, что замораживание может сохранять плоть животных и людей.

Мы постоянно пытаемся вернуться к тому состоянию целостности, которое предшествовало грехопадению, разделению, утрате. Именно знание, как мы чувствуем, вернет нам невинность. Как пишет немецкий писатель восемнадцатого века Генрих фон Клейст в своем странном и великолепном очерке «О театре марионеток» (On the Marionette Theatre), «по мере того, как мысль тускнеет и слабеет, мы наблюдаем, как в биологическом мире благодать проявляется все ярче и решительнее. Но как плоскость, проведенная через две линии, пересекает бесконечность и появляется на другой стороне, или как изображение в вогнутом зеркале пересекает бесконечность и появляется перед нами, так и сама благодать возвращается, когда знание будто пересекает бесконечность. Благодать проявляется наиболее явно в той человеческой форме, которая либо совсем не имеет сознания, либо имеет бесконечное сознание. То есть в марионетке или в боге… Но благодать станет последней главой мировой истории».

Конференция только что закончилась. Я собирал записи, размышляя, как буду возвращаться через залив Сан-Франциско, когда Хэнк подошел и сообщил, что сейчас начнется встреча, которая, по его мнению, могла меня заинтересовать. Джейсон Сю, основатель движения Терасем в Силиконовой долине, собирал всех в помещении у главного зала. Я читал о Терасеме, и это движение казалось мне самым близким к трансгуманизму подлинно религиозным течением. Это была вера, или «движение», основанная на идее «индивидуального киберсознания» и на духовной составляющей таких понятий, как выгрузка разума и радикальное продление жизни. Я также читал о Джейсоне Сю и о протесте, который он недавно помог организовать, – его назвали первой уличной акцией трансгуманистов в США. На улице перед штаб-квартирой Google в Маунтин-Вью небольшая группа активистов стояла с плакатами, на которых было написано «Бессмертие сейчас» и «Google, пожалуйста, реши проблему смерти». Идея такого протеста казалась нелогичной, учитывая, что именно поиском решения этой неизбежной и крайне неприятной проблемы Google и собирался заняться, только что вложив сотни миллионов долларов в свою группу биотехнологических исследований и разработок Calico. В данном случае это была не столько акция протеста, сколько акт организованной поддержки, чтобы Google продолжал в том же духе; в любом случае служба безопасности не пускала трансгуманистов в здание.

Я не знал, что Джейсон собирается провести встречу на конференции, и был рад, что смог на нее попасть. Я бы, однако, солгал, если бы сказал, что меня совсем не привлекала бесплатная пицца. И в этом я был не одинок. Никто из нашей маленькой группы, включая меня, Майка ЛаТорра, Брайса Линча и какого-то парня по имени Том, пока не освободился от грубой власти своего животного тела. И поэтому все мы склонились в тишине над своими кусочками пепперони.

Джейсон предложил нам рассказать о себе и о цели нашего сегодняшнего визита. Он указал на Тома и спросил, не хочет ли он начать. Том зашевелился, однако оказалось, что у него во рту слишком много пиццы, чтобы устроить последовательную презентацию, поэтому Джейсон кивнул на Брайса, сидящего рядом с Томом. Но Брайс покачал головой и показал, что тоже слишком занят едой, чтобы сообщить хоть какие-то действительно полезные сведения. Тогда Джейсон взглянул на часы и предположил, что, вероятно, стоит просто подождать, пока мы все закончим жевать, и потом начать собрание. А пока он вручил каждому отсканированный буклет с названием «ИСТИНЫ ТЕРАСЕМА: трансрелигия для технологических времен».

Как только все пятеро представились, Джейсон сказал несколько вводных слов. Термин «трансрелигия», объяснил он, означает, что человек может присоединиться к церкви, даже если уже является сторонником какой-либо другой религии. Поскольку Терасем – это в целом религия, она кажется ближе к буддизму, чем к любому из верований Авраама, по крайней мере, потому, что не имеет центрального божества: ни одна сущность не следит за людьми с небес, требуя верности молитве и послушания. Первая истина, согласно буклету, заключается в том, что «Терасем – это коллективное сознание, посвященное многообразию, сплоченности и счастливому бессмертию».

Вероятно, наиболее привлекательным аспектом этой религии было то, о чем Джейсон совсем забыл упомянуть, но что я знал благодаря своему онлайн-исследованию: я говорю о практике mind-filing, идея которой была взята из работы «Сингулярность приближается» Курцвейла. Это ежедневная технодуховная традиция, при которой вы загружаете некоторые данные о себе – видео, памятное событие, впечатление, фотографию – на один из облачных серверов Терасема, где они будут храниться до тех пор, пока однажды не будет создана некоторая технология будущего, способная воссоздать из этих накопленных данных версию вашей души, которую, в свою очередь, можно будет загрузить в искусственное тело, чтобы вы могли жить вечно и блаженно, освобожденные от смертной плоти. Было не совсем понятно, является ли эта практика символической; с точки зрения деталей все казалось немного запутанным.

Из сумки, лежащей под стулом, Джейсон достал макбук. Положив его на колени, он включил видео с записью гимна Терасема «Семя Земли». Начинался гимн со вступительного фортепианного арпеджио, в которое роскошно включилось женское душевное вибрато. Качество записи было плохим, а динамики ноутбука – слабенькими. Какие бы струны души этот гимн ни должен был задевать, они оставались не тронутыми, по крайней мере, в моем собственном сомневающемся сердце. Но слова тем не менее были четко слышны:

Истина для вас, истина для меня!

Песню, как пояснил Джейсон, написала основательница Терасема Мартина Ротблатт. На записи она также отвечала за фортепианное сопровождение и соло флейты. Мартина была странной и интригующей фигурой даже для трансгуманиста. Она сколотила немалое состояние, запустив первую спутниковую радиокомпанию Sirius FM, а позже основала биотехнологическую компанию United Therapeutics, членом которой является и Курцвейл. Я читал статью New York Times о Bina48 – говорящем роботе-двойнике ее жены Бины. Мартина и Бина воспитывали четверых общих детей еще до операции Мартины по смене пола в 1994 году (первые сорок лет она прожила как Мартин Ротблатт). За последние десять лет она возглавила кампанию по обеспечению мира на Ближнем Востоке, предлагая сделать Израиль и Палестину пятьдесят первым и пятьдесят вторым штатами США. Во всем этом она представлялась пародической экстраполяцией фигуры миллиардера-индивидуалиста.

Ее пропаганда трансгуманизма была тесно связана со статусом трансгендерной женщины; в том, что она писала, всегда слышалась риторика освобождения – освобождения не только от пола, но и от самого факта воплощения в теле, от самой плоти. «Самое важное – это разум, а не материя, которая его окружает», – так она выразилась в очерке «Разум глубже Материи: трансгендерность, трансгуманизм и свобода форм» (Mind Is Deeper than Matter: Transgenderism, Transhumanism, and the Freedom of Form).

Джейсон объявил, что сегодня мы будем читать вслух текст третьего раздела «Истин Терасема» – каждый по очереди по короткому пункту, всей нашей маленькой группой. Раздался шум перелистывания страниц, Джейсон прокашлялся и начал первым.

– Где Терасем? – прочитал он. Его голос был ровным и невыразительным, и он не отрывал глаз от страницы. – Терасем есть везде и всегда, это самоорганизованное сознание, создающее многообразие, сплоченность и счастливое бессмертие.

Джейсон кивнул Майку, сидящему справа.

– Везде – означает и физический мир, и киберпространство, – продолжил Майк своим насыщенным ровным баритоном, – действительные и виртуальные реальности, потому что вирусология может процветать во многих пространствах.

Джейсон кивнул мне. Я прочитал:

– Пространство, где процветает Терасем, ограничено только способностью поддерживать сознание, – я читал слова с выражением, гораздо громче и яснее, чем было необходимо; мой голос, произнося эти слова, будто усиливал их абсурдность, мысленно вернулся к средней школе – тогда мы с одноклассниками трижды в неделю приходили на утренние собрания, где были обязаны читать отрывки из Библии и петь гимны. И я вспомнил странность звучания произносимых мной слов, молитв и прошений к Богу, которые я никогда не мог представить ничем, кроме нереальной абстракции, пустоты, вокруг которой был устроен мир.

Затем очередь перешла к Тому, у которого оказался серьезный дефект речи. Комната впала в какое-то странное состояние почти медитативной заторможенности, которое наблюдается в условиях расширенного заикания. Том преодолел уже почти половину своего предложения «физические пространства, где есть сознание Терасема, включают в себя землю, небесные тела и колонии в Космосе», когда Джейсон наклонился к нему и резко сказал, что совершенно нормально пропускать некоторые слоги – сказал так, что этот вариант показался действительно разумным. Я задумался, действительно ли Джейсон подходил для всей этой общинной информационно-пропагандистской кампании, даже если сообщество, к которому он обращался, было Силиконовой долиной.

Тут шумно вошел опоздавший человек, на вид типичный хиппи за шестьдесят. С длинными седыми волосами и длинной седой бородой, разделенной на две дреды. Он сел рядом со мной и с интересом оглядел присутствующих. Он был духом прошлого Калифорнии, этот человек, пришедший поймать свое настоящее, свое будущее.

– Я тут первый раз, – выдохнул он. – Что мне следует делать?

Джейсон попросил его рассказать о себе. Трудно сказать, был ли он слегка раздражен или это было его обычное поведение.

– Что вы хотите знать? – спросил человек: то ли я не услышал его имя, то ли он и не представился.

– Ну, например, как вы узнали о конференции?

– Друг, я не знаю, – сказал он, медленно и излишне показательно пожав плечами. Казалось, он просто забавлялся – то ли собой, то ли ситуацией, а может, и тем, и тем. – Полагаю, просто наткнулся в Интернете.

Мы вернулись к чтению.

– Создание экземпляра самого себя в программной форме – это как получение образования: что-то меняется, а что-то остается прежним, – прочитал Майк.

– Никогда не бойтесь множественных версий самого себя, они все будут обновляться одна за одной, подобно семье, – прочитал Брайс.

– Создавая свою кибернетическую копию, вы способствуете своему радостному бесстыдству, – прочитал опоздавший бородач.

Джейсон прервал его:

– На самом деле там должно быть «радостное бессмертие».

– Здесь написано «бесстыдство».

– Нет, там определенно должно быть «бессмертие».

– Да нет тут такого.

– Не понимаю, как это могло…

Парень поднес свою копию буклета ближе к Джейсону, чтобы тот мог лучше увидеть.

– О да, прошу прощения, моя ошибка, – ответил Джейсон без особого раскаяния.

Мы продолжали читать вслух еще около пяти минут, каждый по очереди декламируя то, во что ни один из нас, скорее всего, не верил и чего не понимал: что нам никогда не следует прощаться с умершими близкими, ведь мы снова встретимся с ними в киберпространстве; что жизнь в эмулированном окружении лучше «сырой» жизни благодаря «удалению» страдания, и все в таком духе. Чем больше мы читали, тем меньше смысла я улавливал. Это был непроходимый поток сознания, перегруженный изобилием голословных утверждений. Эффективное бессмертие достигается путем распространения по всей Галактике и Вселенной закодированных данных эмуляции реальности. Природа удостоилась сохранения самой себя в исходном состоянии бессмертной радости и счастья.

Наконец, Джейсон объявил окончание вечернего чтения и спросил, есть ли у кого-нибудь вопросы. Поскольку я уже признался в том, что пишу книгу, я понимал, что профессиональный долг обязывает меня спросить что-то об этом движении, но ничего не приходило в голову. Я все еще был переполнен впечатлениями от неудержимого потока утверждений, который только что завершился.

– Тогда вопросов нет? – уточнил Джейсон.

Старый хиппи неуверенно поднял руку.

– У меня вопрос, – сказал он. – Можно мне кусочек пиццы?

В полной тишине он прошелся до круглого подноса на колесиках, на котором была выложена пицца, и вернулся на свое место с кусочком пепперони с сыром. Он ел и пролистывал буклет, а затем положил его на ладонь. Продолжая жевать пиццу, он спросил Джейсона, почему в буклете нет веб-адреса.

– Вот я приду домой, и мне захочется посмотреть обо всем этом, о Терасеме. Я не знаю, как найти сайт.

– Полагаю, вы можете просто загуглить «Терасем»? – ответил Джейсон, больше не пытаясь скрыть свое недовольство таким шутливым отношением этого опоздавшего хиппи к его встрече, к его движению, к его вере.

– Да, хорошо, конечно. Но только с точки зрения рекламы или как-то так, наверное, было бы хорошо иметь этот веб-адрес. Просто ради удобства людей, вот и все.

Тогда Джейсон сказал, что нам не отдадут буклеты и что он заберет их у нас после окончания встречи, что произойдет (он посмотрел на часы) довольно скоро.

В этот момент я немного запаниковал. До полудня я довольно интенсивно использовал телефон как мнемонический протез, чтобы сохранить то, что могло понадобиться мне позже и что я не мог доверить своей собственной дефективной памяти: фотографии людей, внешний вид которых я хотел бы потом вспомнить, аудиофрагменты разговоров, случайные короткие видео. Довольно быстро память на телефоне закончилась, и так как я истратил все до цента в роуминге, то не мог получить доступ к своему облачному хранилищу. Единственной возможностью продолжить записывать происходящее на телефон было безжалостное удаление фотографий и видео с женой и сыном. К этому я был не готов.

С тех пор я в значительной степени стал полагаться на собственные бессистемные заметки, наброски впечатлений и цитаты обо всем, что происходило вокруг. Последний час я записывал эти цитаты и впечатления в свою копию буклета Терасема, они были нужны мне для воссоздания картины собрания, поэтому я крайне неохотно вернул его Джейсону. Более серьезной причиной этого нежелания были сами записанные впечатления, которые весьма грубо описывали и Терасем, и Джейсона («Нет ничего такого в проглатывании слогов? Джейсон = какой-то придурок»). У меня и в мыслях не было портить отношения с потенциальным источником информации, и я хотел избавить себя от чрезмерной неловкости, поэтому единственное, что мне пришло в голову в тот момент, – это схватить пиджак со спинки стула и, опустив голову, направиться прямиком к двери, игнорируя любые вопросительные взгляды.

Снаружи, в пустом фойе, склонившись над белоснежным свечением экрана ноутбука, сидел один из мормонов. Я попросил его сказать мне пароль от Wi-Fi, открыл приложение Uber на телефоне и вызвал машину, не имея ни малейшего понятия, где нахожусь – спасибо технологиям за это!