Сидя в номере гостиницы, Сергей писал заявление для комиссии. С виду он был спокоен. Рука его двигалась неторопливо, но безостановочно, как будто Сергей писал под диктовку, и чистые ровные строки с закругленными буквами ложились на широкий лист служебного блокнота. Кто бы мог подумать, что в этих аккуратных строчках столько горечи!

«... на основании предварительных данных, причиной катастрофы послужила повышенная электропроводность воздуха, вызванная хромо-хромосферойвспышкой на Солнце. Вспышка наблюдалась в Западной Европе, но в Мезени ввиду пасмурной погоды не была видна. Однако метеорологическая станция отметила повышенную ионизацию воздуха, о чем было сообщено по телефону в 15 часов 52 минуты, за восемь минут до начала опыта.

Допускаю, что иностранный агент, известный нам под именем Лузгина, скрыл эту телефонограмму от Валентина Николаевича Новикова, желая вызвать катастрофу, подорвать доверие к нашему изобретению, сорвать снабжение дружественной страны и международную торговлю электричеством.

В первые часы после катастрофы Валентин Новиков был занят ликвидацией ее последствий. Прежде всего необходимо было обезопасить местность от излучений ускорителя, свалившегося с разбитой вышки. Возможно, что в дальнейшем В. Новиков занялся расследованием причин катастрофы. Боясь разоблачения, агент стрелял в него и пытался скрыться на самолете.

Агент не мог увезти ценное оборудование — оно осталось на месте катастрофы. Чертежи деталей, возможно, были в его распоряжении, но они не представляют особого интереса, а принцип дальних передач без проводов опубликован и известен физикам всех стран...

По-видимому, диверсант хотел дискредитировать ионосферную передачу, показать ее ненадежность. Вероятно, он с самого начала рассчитывал использовать хромосферную вспышку, но так как вспышки появляются неожиданно, заранее знать время диверсии он не мог. Только случайно вспышка совпала с началом опыта. Она могла появиться через неделю или две, и тогда диверсия принесла бы ещё больше вреда, оставив без тока уже работающие станки... »

Как случилось, что шпион пролез в их лабораторию? Сергей отложил перо и, сжав голову руками, в десятый раз вспоминал тот несчастливый день. Они упивались победой, молодые инженеры, неожиданно поставленные во главе большого дела, были счастливы и великодушны. И тут пришел, к ним хмурый, болезненный человек, неудачник, которого Глебычев чуть не уволил как не справившегося с порученной работой. Лузгин уверял, что он увлечен и заинтересован их идеей. Теперь понятно, что его интересовало! Он за все годы не предложил ничего ценного. Естественно, ведь он пришел не помогать, а портить. Друзья ценили его за старательность и  терпение. Терпение! Шпион должен быть терпелив, как кошка, подстерегающая мышь.

— Подстерег-таки!

«... Будучи руководителем отдельной лаборатории, я отвечаю за подбор кадров, виноват я, и я несу ответственность за проникновение агента в лабораторию. Никаких доводов в свое оправдание привести не могу, готов к суровому наказанию».

Ах, как хотелось Сергею прожить жизнь безупречно! Как хотелось бы за каждый час своей работы отчитываться с гордостью, никогда не краснеть за себя, ничего не скрывать от детей и внуков, с высоко поднятой головой говорить: «Я всегда поступал так, как нужно».

Сергей был честен, не гонялся ни за личной славой, ни за деньгами. Он очень хотел быть по-настоящему полезным человеком. И вот не вышло. С виду пустяк — неуместное великодушие, ошибка, небрежность. Можно сказать: «Со всяким бывает». Но Сергей знает: ему нет оправдания. Человек не всегда имеет право ошибаться. Если вы толкнули прохожего на улице — это неловкость. Извинитесь и идите дальше. Но когда шофер сбивает машиной прохожего, его судят. Тут извинениями не отделаешься. Если вы уронили пепел и прожгли себе рукав, обругайте себя растяпой и идите в комбинат бытового обслуживания штопать дырку. Но когда вы курите и роняете пепел возле бочки с бензином, вы не растяпа, а преступник.

Сергей ошибся, допустил оплошность, не разгадал чужого человека. Но из-за этого сорвана передача энергии из Мезени, под угрозой жизнь Валентина. Никому, и Сергею в том числе, не нужны жалкие слова о нечаянной небрежности. Не к чему искать оправдания, напоминать, что не он один виноват, что и другие, специально занимавшиеся проверкой людей, не нашли ничего подозрительного в личности и бумагах Лузгина. Виноваты многие. Но Валентину это не поможет. И твердой рукой Сергей пишет на служебном блокноте:

«Я несу ответственность... я готов к суровому наказанию».

Одно смущает Сергея. Его накажут и, вероятно, отстранят от работы. Валентин при смерти. В лучшем случае он будет долго лечиться. А теперь, как никогда, работа требует не только руководителя, но энтузиаста, горячего защитника, готового жизнь отдать за успех! Если бы только Валентин выздоровел...

И в десятый раз за этот день Сергей снимает телефонную трубку.

— Справочная? Как здоровье больного Новикова? Что? Кудинова будет оперировать? Сейчас я приеду, я хочу с ней поговорить.

Сергей приехал в больницу утром и несколько часов провел в приемной. В одном углу комнаты висел  плакат: «Мухи — источник заразы», в другом — «Берегите детей от кори». И шагая из угла в угол, от плаката к плакату, Сергей выучил наизусть каждый волосок на спине мухи, каждое пятнышко на коже ребенка.

По настоятельной просьбе Сергея дежурный врач — знакомый уже нам старик с острой бородкой — вызвал в приемную Кудинову. Поджидая ее, Сергей представлял себе полную высокую седую женщину с большими сильными руками и озабоченным лицом. Так выглядела женщина-хирург в районной поликлинике в Москве, когда Сергей последний раз лечился там, лет десять назад.

И когда Кудинова вошла, Сергей был разочарован, даже возмущен. Оказалось, что ассистентка профессора Бокова совсем молода (ей было не больше двадцати восьми лет) и даже красива. У нее был высокий белый лоб, черные волосы, соболиные блестящие брови. Чернота волос подчеркивала нежный румянец.

Сергей заметил также, что Кудинова очень хорошо одета. Из-под белоснежного халата виднелось глухое темно-зеленое шелковое платье с кружевным воротничком, в ушах висели малахитовые серьги. Разочарование Сергея переросло в беспокойство. Можно ли доверять жизнь Валентина этой холеной женщине, которая так много думает о своей внешности.

Дежурный врач познакомил их. Кудинова спросила: «Больной — ваш брат? » Этот привычный вопрос Сергей воспринял сегодня как оскорбление. У Валентина есть в Москве двоюродные сестры — Галя, Валя и Нина. Формально Валентин им брат, а на самом деле Сергей ему ближе, чем все сестры, вместе взятые.

Узнав, что Сергей и Валентин — не братья, Кудинова оставила не свойственную ей мягкость, сказала четко и коротко:

— Положение больного угрожающее. Операция начнется через десять минут. Возможно, мы пойдем на самые решительные и даже рискованные методы.

— Пожалуйста, не рискуйте, — возразил Сергей. — Не забывайте, что Новиков крупный ученый. Недаром враги хотели отнять его у нас. Подумайте, прежде чем рисковать.

— Боюсь, мне некогда будет советоваться, — холодно ответила Кудинова и ушла, не подавая руки.

Сергей задержал дежурного врача и шепнул ему на ухо:

— Слушайте, доктор, неужели необходимо, чтобы оперировала эта особа? Какой это врач — ни внимания, ни жалости. На операцию надела серьги! Это же артистка какая-то, кинозвезда, а не хирург. Может быть, вы сами будете оперировать? Пусть она консультирует.

Врач осторожно похлопал Сергея по плечу.

— Друг мой, — ласково сказал он, — не волнуйтесь. Серьги Кудинова не надевала, она просто не сняла их, потому что из театра ее привезли на аэродром. Я тоже могу делать операции, но я рядовой хирург, на все руки мастер, а Кудинова — специалист, артистка, как вы справедливо заметили, когда дело касается полостных операций. Вы же мужчина и крепкий человек. Как мужчине, я вам говорю откровенно: у вашего друга только один шанс на жизнь, и шанс этот — Мария Васильевна Кудинова. Сейчас без четверти двенадцать. Позвоните часа через три и все будете знать.

«Ты настоящий хирург, Маруся, я верю в тебя, как в самого себя», — так сказал Боков по телефону.

«Как в самого себя! » — приятно слышать похвалы, но Кудинова знает: далеко ей до учителя.

Все годы после окончания института старый профессор был для нее идеалом врача и человека. Кудинова мечтала с такой же точностью оперировать сосуды и нервы, с такой же уверенностью вести больного по грани жизни и смерти, как Боков, без колебания идти на риск, побеждать смерть мастерством и хладнокровием.

Но хладнокровный профессор совсем не был равнодушным человеком. Он отзывчиво выполнял все просьбы, иные злоупотребляли этим. Перед получкой Боков, как правило, сидел без денег; в его кабинете постоянно ночевали чьи-то родственники, а сам профессор писал свои труды в библиотеке. О больных нечего и говорить. Ночью, зимой, в любую погоду, Александр Иванович отправлялся на окраину, или даже за город, по просьбе знакомого врача, лаборантки, уборщицы, бывшего студента, всякого человека, позвонившего по телефону. Боков любил художественную литературу, но пропускал страницы, где описывалась смерть. «Зачем смаковать страдание? » — говорил он. Боязнь страданий у хирурга! Это противоречие удивляло Кудинову... Потом она поняла, что Александр Иванович страстно ненавидит боль и смерть. И поэтому он сражается с болью там, где она сильнее, со смертью, где она ближе всего.

Кудинова не обольщает себя — ей далеко до Бокова и как хирургу, и как человеку. Она бывает нетерпелива, равнодушна, даже высокомерна, особенно с мужчинами. Ее раздражает, что все они видят прежде всего ее брови, губы, щеки. Поверхностный народ! Любуются внешностью, не думают, что перед ними хирург. И какой — настоящий!

Нет, все-таки Боков перехвалил ее, видимо, хотел подбодрить. Настоящий хирург в дороге спал бы всю ночь, чтобы прийти на операцию свежим, отдохнувшим, полным сил. А она, как студентка перед экзаменом, припоминает детали виденных операций, листает свои заметки, как будто в каких-нибудь конспектах описан тот больной, которого ей предстоит спасать.

Рана в сердце! Не так давно это считалось верной смертью.

«Раненные в сердце выживают только чудом», — говорили доктора.

«Врач, который возьмется лечить такую рану, недостоин своего звания», — это было написано в прошлом веке. И все-таки, нашлись смелые люди, которые пытались лечить поврежденные сердца. Хирург Джанелидзе насчитал свыше  пятисот таких опытов за два десятилетия. Кудинова хорошо помнит его книгу — лаконичные истории болезни так часто кончались словами: «Больной умер на восемнадцатый день», или же «на восьмой день», или «на операционном столе... » Все же смерть отступала. Оказалось, что даже остановка сердца — не конец. Профессору Неговскому удавалось вернуть к жизни больных, у которых перестало биться сердце в результате шока, потери крови, удушья, электрического разряда. Было доказано, что умершего еще можно оживить через пять-шесть минут после смерти, если снова привести в движение сердце. А потом появилась новая медицинская техника, и профессор Боков начал свои операции. Кудинова помогала ему несколько раз, но самостоятельно не оперировала ни разу. И вот пришел час испытания, а она, как школьница перед экзаменом, шепчет: «Аорта, венечные сосуды, блуждающий нерв... »

Пусть не изменит ей память, не спутает и не собьет ее. Пусть не захватит у нее дыхание, пусть не дрогнет рука! От этих рук зависят жизнь Валентина...

«Позвоните часа в три», — сказал дежурный врач. Нелегко дались. Сергею эти три часа. Он не ушел из больницы и три часа провел в приемной, шагая из угла в угол, от плаката «с корью» к плакату «с мухой», в то время, как наверху шла борьба за жизнь Валентина, и каждая минута могла окончиться трагически.

В просторной, светлой операционной собрались почти все медики Мезенского строительства — пришли посмотреть редкую операцию. Пока готовились инструменты, врачи с интересом рассматривали аппаратуру Кудиновой: портативные электроножи и электроотсосы с крошечными моторчиками, помещающимися в кармане халата, сверкающий никелем насос с двумя поршнями — большим и маленьким — и стеклянные банки с физиологическим раствором и кровью. В одной из них пульсировало человеческое сердце. Это сердце, пережившее своего прежнего владельца и без него прилетевшее из Москвы в Мезень, больше всего привлекало внимание врачей.  

Валентина принесли около двенадцати часов; и вслед за ним в операционную вошла Кудинова, держа на весу руки с растопыренными пальцами. Лицо у нее было закрыто марлей, лоб туго затянут белоснежной косынкой, в промежутке между косынкой и марлей виднелись черные брови и черные глаза.

Она вошла неторопливо и уверенно, как будто все опасения оставила за дверью операционной. Возможно, она играла в спокойствие, как многие врачи, — немножко для больного, немножко для окружающих, а больше всего — для самой себя. Врач и генерал должны выглядеть уверенными, чтобы их распоряжения не вызвали ни тени сомнения.

Зрители отступили, очистив полукруг у стола для Кудиновой, ее ассистента и сестры. Валентин был без сознания, лежал вялый, с полузакрытыми глазами. Нос у него обострился, глаза ввалились, кожа туго натянулась на скулах. Пожалуй, он не узнал бы себя, если бы мог увидеть свое отражение на металлическом колпаке рефлекторной лампы.

Ему прикрыли лицо наклонной занавеской, обложили грудь и живот простынями и салфетками, оставив только небольшой квадрат на груди, густо смазанный йодом. Кудинова взяла в руки нож и, нахмурив брови, прикоснулась к желтой от йода коже. Врачи затаили дыхание. В наступившей тишине слышен был только один звук — мертвящее жужжание электрических моторчиков.

Кудинова, казалось, работала неторопливо, но на самом деле очень проворно. Ее гибкие кисти все время находились в движении. Правая рука еще работала, а левая уже тянулась за следующим инструментом. Кудинова порывисто произносила: «Нож... расширитель... тампон... салфетку... зажимы! ». И не оглядывалась, когда сестры вкладывали ей в руку нужный инструмент, резала, расширяла, перекусывала ребра, закрывала сосуды блестящими серебряными зажимами...

Она вырезала в груди довольно большой квадрат, откинула лоскут с прилегающими мышцами, словно отворила окошко в грудную полость. Внутри все было затоплено кровью. Сердце билось очень часто, то показывая свою глянцевитую поверхность, то скрываясь в крови. Кудинова осушила кровь и очень ловким, точным движением вывела сердце из грудной клетки. Теперь оно билось у нее на ладони — единственный живой кусок в неподвижном теле Валентина, как бы последнее средоточие жизни...

И вдруг сердце остановилось. Оно перестало трепетать, словно не захотело жить у всех на виду. Жизнь ушла...

Это произошло в 12 часов 26 минут. Кудинова взглянула на часы. Она потратила одну секунду на это именно потому, что секунды сейчас решали все. Остановка сердца, прекращение дыхания носит название клинической смерти. Человек уже мертв. Но, жизнь вернется к нему, если дыхание и работу сердца врач сумеет восстановить. На все это отведено пять-шесть минут. Через пять-шесть минут после остановки сердца начинает умирать мозг. Тогда уже окончательная смерть -— неотвратимая.

Все врачи видели, что сердце остановилось. Единый вздох нарушил тишину.

— Адреналин! — потребовала Кудинова.

 Адреналин — гормон надпочечной железы — возбуждает сердце. Когда мы волнуемся, в нашей крови избыток адреналина. Иногда он помогает при остановке сердца: дает нужный толчок.

Не очень твердыми руками, молоденькая сестра вручила Кудиновой заранее заготовленный шприц. Кудинова повторила впрыскивание несколько раз, но адреналин не помогал. На это ушла одна минута.

В некоторых случаях полезно вливать кровь небольшими порциями. Повторные толчки пробуждают сердце, как бы напоминают: «надо работать». Вливания заняли полторы минуты. Напрасно!  

Иногда помогает массаж сердца: легкое сжатие или поглаживание. Смысл тот же: возбудить сердце, ввести его в привычный темп.

На массаж ушла третья минута и начало четвертой.

Никто не проронил ни слова. Медики молча следили за этой роковой борьбой: Кудинова против смерти — один на один. Все лица застыли. Только глаза двигались: взгляд на часы, на руки хирурга, опять на часы. Дежурный врач, стоявший у стены, вздохнул и опустил голову. Он знал, как часто раненные в сердце кончают жизнь на операционном столе. Неужели ему придется идти сейчас вниз в приемную, сообщать грустную правду Сергею.

— Еще раз адреналин! — сказала Кудинова хрипловато.

А четверть минуты спустя, когда и это впрыскивание не помогло, она метнула быстрый взгляд на часы, на неподвижное сердце и сказала громко:

— Осталось полторы минуты. Откладывать нельзя! Включайте насос, сестра!

Никелированный насос пришел в движение. Большой поршень с чавканьем потянул из сосуда консервированную кровь. Кудинова соединила один шланг с артерией, другой с веной, и кровь пенистой струей побежала в стеклянную банку — искусственное легкое. Банка наполнилась ярко-алыми пузырьками.

И все увидели, как начали розоветь неестественно бледное лицо и синеватый кончик носа. А еще через минуту вздрогнули губы, напряглись мышцы шеи, словно Валентин хотел глотнуть. Приоткрытым ртом он втягивал воздух.

... Странные вещи творятся с Валентином: он лежит на столе без дыхания, но живой, и жизнью его заведует никелированный аппарат с двумя поршнями, большим и маленьким, механическое электросердце системы профессора Бокова.

В организме человека сердце занимает особое место. Это единственный из внутренних органов, у которого ткани такие же, как у мускулов. Подобно мускулам, сердце выполняет главным образом механическую работу — сжимается и разжимается. Именно поэтому создать искусственное сердце заметно легче, чем искусственный желудок или печень.

По существу сердце — насос, даже двойной насос. Одна половина гонит испорченную кровь в легкие для очистки, другая — чистую кровь в организм для питания клеток и тканей.

Электросердце профессора Бокова представляло собой тоже двойной насос, который черпал кровь и глюкозу из специального резервуара.

Но, хотя многие машины сложнее сердца, сердце превосходит любую машину своей прочностью и работоспособностью. Ни одна металлическая машина не способна работать беспрерывно десятки лет без чистки, смазки, без остановки для ремонта, делая зимой и летом, днем и ночью около восьмидесяти движений в минуту. Поэтому блестящее, красивое на взгляд, металлическое электросердце осуществляло вспомогательную задачу — поддерживать жизнь, прежде всего, жизнь мозга, пока не возьмется за работу отдохнувшее, починенное сердце Валентина.

В помощь искусственному сердцу работали и искусственные легкие. Они были устроены очень просто. В большую стеклянную банку сверху поступала отработанная кровь, а снизу вдувался кислород. Стекая по кислородной пене, темная кровь очищалась, становилась светло-красной, обогащалась кислородом, а потом металлическое сердце всасывало ее из стеклянных легких и направляло в аорту.

Аппараты вернули жизнь Валентину, и Кудинова получила передышку. Она могла, не торопясь, починить сердце, зашить его и вложить в грудную клетку.  

Но зашитое сердце не шевелилось, хотя сквозь него беспрерывно текла свежая кровь. Можно было подумать, что оно нарочно дожидалось, пока явится Кудинова, и, истратив последние силы, остановилось, сложило с себя ответственность за жизнь Валентина, передало ее врачу.

А в распоряжении Кудиновой были те же самые противоречивые средства: либо возбуждение сердца — нагнетание крови, массаж, адреналин, либо полный покой в надежде на то, что предоставленное самому себе сердце, отдохнув, начнет сокращаться.

Но через сколько минут начнет? Кудинова знала: это может случиться не скоро. Бывали операции, когда сердце оживало через час. В опытах с животными — еще позже.

«Неужели целый час я буду с тревогой глядеть на сердце и гадать: оживет или не оживет? » — подумала Кудинова.

И все же она начала с лечения покоем. Всегда лучше, если организм справляется с бедой самостоятельно. Пятнадцать минут она ожидала,

держа на весу руки в окровавленных перчатках и поглядывая то на часы, то на сердце. Но сердце бездействовало.

Кудинова применила массаж... Без успеха... Адреналин — впустую...

Крайнее средство — электрический разряд... Никакого результата.

Еще двадцать минут полного покоя... Сердце лежало неподвижно...

Все чаще слышались сдержанные вздохи врачей. Они понимали Кудинову, сочувствовали ей. Больной, очевидно, безнадежен, но, несмотря ни на что, врач обязан снова и снова пытаться спасти его теми же не оправдавшими себя средствами. И все ниже опускал голову добродушный дежурный врач, которому предстояло утешать Сергея..

Кудинова выглядела деловито-спокойной, но в душе ее все кипело. Какая нелепая беспомощность! Упрямое сердце отказывается жить, а она не может заставить его работать, не умеет пустить в ход.

... Уже прошел час, начинается второй... Валентин дышит, лицо его порозовело. Но все это держится на механическом насосе. А в насосе кровь разрушается постепенно, все время нужно добавлять новые и новые порции. Чтобы поддерживать жизнь Валентина в течение суток, надо влить в насос полсотни стаканов — кровь пятидесяти доноров. И кроме того, насос — это машина, не столь безупречная, как сердце. Вот и сейчас в нем слышится какой-то присвист. Надо бы остановить, показать технику. Но это значит остановить жизнь Валентина...

Адреналин! Массаж! Повысить давление!

При повышенном давлении проступает кровь. Значит хирургия не помогла, остались разрывы внутри тканей.

Но тогда не остается ничего, кроме...

Кудинова берет в руки стеклянную банку, где бьется чужое сердце — единственное сердце, которое бьется спокойно и бесстрастно в этой комнате...

— В сердце больного необратимые изменения, — говорит Кудинова вслух. — Оно нежизнеспособно. В таких случаях показан радикальный метод профессора Бокова — замена испорченного сердца чужим, здоровым. Я считаю, что это единственный выход.

Единственный и, к сожалению, самый опасный. Ведь Валентин был ранен в грудь, рана еще должна зажить. Оперируя, Кудинова вскрыла грудную клетку — нанесла еще несколько ран. Перерезаны сосуды — это травма, вливание чужой крови — тоже травма. Чтобы спасти человека, врач вынужден добавлять все новые и новые повреждения. Пересаживая чужое сердце, Кудинова нанесет еще несколько ран, и самое главное: сердце должно еще прижиться. Именно это не получалось у всех хирургов до Бокова. Организм воспринимал чужое сердце, как комок бактерий, и, собравшись с силами, рассасывал его. Значит, после операции предстоит большая работа по сближению белков. Организм Валентина должен перестроить чужое сердце, понемногу заменить в нем чужеродные белки своими. Это связано с кропотливым лечением, с ежедневными уколами в сердце, с новыми ранами.

Но прежнее сердце Валентина не хочет работать. Иного выхода нет.

Много путей связывают сердце с организмом: аорта, которая несет кровь из сердца; полые вены, несущие кровь к сердцу; легочные вены и артерии, связывающие сердце с легкими; вены и артерии, снабжающие кровью сердечные мышцы, и наконец два главных нерва, не считая второстепенных. Один — ускоряющий работу сердца при волнении, другой — замедляющий. Все эти важные пути Кудинова должна была восстановить, чтобы связать организм Валентина с его новым сердцем. В сущности надо было сделать несколько сложных операций. Из них самой опасной была первая — сращивание аорты.

... Чужое сердце хорошо улеглось в груди Валентина; лишь когда Кудинова брала его в руки, оно на секунду замерло, как бы испугалось. Но, чтобы соединить это сердце с аортой Валентина, нужно было на полминуты прекратить движение крови — лишить питания и сердце и мозг. Кудинова уложилась в срок, применив аппарат для сшивания сосудов. Ей не нужно было работать иголкой и ниткой, а только вложить кончики сосудов в аппарат, нажать рукоятку — и металлические скобки прочно соединяли разрезанные сосуды.

Так, один за другим, прошли все этапы операции, в том числе самый сложный — соединение нервов. Впрочем, в отличие от сосудов, которые включались в работу сразу, нервы должны были еще срастаться много недель.

Все это заняло около трех часов. Уже в начале четвертого, бросив последний взгляд на ровно бьющееся сердце, Кудинова закрыла грудь тем же лоскутом кожи. Самое страшное позади. Она чувствовала себя неимоверно усталой. У нее дрожали руки и колени. Очень хотелось присесть, хотя бы на минутку...

Но вот, наконец, шов наложен. Сестра прикладывает марлевую наклейку на желтую кожу.

Валентин лежит с полузакрытыми глазами, дышит еле-еле, но лицо у него розовое, потому что его второе сердце работает отлично, усердно гонит кровь по сшитым венам и артериям.

Кудинова в изнеможении садится на стул.

— Будет жить, — говорит она усталым голосом. — Теперь главное — сон. Пусть спит двадцать часов в сутки. Старайтесь не давать снотворных. Темнота, тишина, черные занавески, ковер на полу. Никаких впечатлений, никаких разговоров — сон, сон, сон...

Говоря о сне, она прикрывает веки. У нее слипаются глаза. Врачи жмут ей руку, но она не слышит поздравлений. Больше всего ей хочется спать.

Сестра бережно и почтительно ведет ее под руку в комнату дежурного. А вокруг толпятся мезенские медики:

— Мария Васильевна, вы должны сделать доклад об этой операции!

— Каким образом вы сохраняете сердца?

— Можно ли выписывать их от вас?

— Сколько лет можно прожить со вторым сердцем?

И Кудинова отвечает всем сразу:

— Доклад я прочту. О сохранении сердец расскажу. Жить можно сколько угодно, как с нормальным сердцем. Выписывать от нас нельзя, мы сами получаем из клиник. Правда, один изобретатель обещает изготовлять заводские сердца — металлические или пластмассовые с гарантией на два года. Такие сердца были бы доступны всем. Но мы не знаем, сумеет ли он связать свои аппараты с живыми нервами. Пока это только проект, мечта.

— Еще один вопрос, Мария Васильевна. Шесть минут — по-прежнему предел? Для нас, практиков, это неудобно. Мы не всегда успеваем приехать за шесть минут. По существу, ваш метод пригоден только для умерших на операционном столе.

— К сожалению, пока еще шесть минут — предел, — терпеливо отвечает Кудинова.

— Скажите, Мария Васильевна, а можно все-таки...

— Товарищи, дайте же отдохнуть нашему гостю.

 Дежурный врач старается оттеснить своих коллег.

Все возбуждены удачной операцией. Стоя в коридоре, врачи аплодируют. Победа Кудиновой — это их победа, победа медицинского искусства!

Наконец Кудинова остается одна в пустой палате. Сестра постелила чистую простыню на диван, принесла чаю, можно отдохнуть. Но Кудинова медлит. Она выходит в коридор и заглядывает в соседнюю палату, где окна занавешены черными шторами. В палате только один больной. Он дышит неровно. Лицо его, как маска, руки лежат недвижно.

Но Кудинова смотрит на окаменевшее лицо Валентина почти с нежностью. Этому человеку она подарила жизнь. Он все начинает сначала. Сейчас он беспомощнее ребенка — умеет только дышать. Потом у него Появятся робкие движения, он начнет шевелиться, позже научится слышать, видеть, понимать, говорить. Все это произойдет постепенно, как у растущего ребенка, только гораздо быстрее... и в заключение с постели встанет живой и сильный человек, изобретатель Валентин Новиков, творец какой-то сложной, непонятной для Кудиновой техники... Интересно будет следить за его успехами...

И Кудинова с теплотой и гордостью думает о своих больных: ученых, колхозниках, мужчинах и женщинах — обо всех, которым она, как мать, подарит жизнь.

«Виноват я, и я несу ответственность. Никаких доводов в свое оправдание привести не могу, готов к суровому наказанию»...

Вернувшись в гостиницу, Сергей подписал свое заявление. Но строки, написанные с такой душевной болью несколько часов назад, сейчас не казались безнадежными. Да, он будет отвечать... но операция прошла благополучно. Он понесет суровое наказание... но Валентин будет жить. Дело не заглохнет, есть на кого оставить труд, есть кому исправлять ошибки и вносить новые предложения. Валентин будет жить. Сколько прекрасного он откроет и предложит!

Он, Сергей, будет наказан. Возможно, его отстранят от должности, передадут работу другому. Но и Сергей будет жить и трудиться. Как бы сурово его ни наказали, никогда не лишат его чудесного права быть полезным. Он всегда будет сдавать работу в срок, с него будут требовать качество, спрашивать, почему он медлит, будут стоять над душой, возмущаться недоделками. Где бы он ни работал, ему поручат нужное дело. И от него уже зависит, выполнять задания, как следует.

— Чему же вы улыбаетесь? —спросил Рокотов, внимательно прочитав заявление Сергея.

— Операция прошла благополучно.

— Вы очень любите вашего друга?

— Да, пожалуй, люблю, если это слово означает мужскую дружбу. И еще одно: Валентин не оставит дела...

Генерал внимательно посмотрел на Сергея и, сложив заявление пополам, провел несколько раз пальцем по сгибу.

— Вы написали: «Готов к суровому наказанию», — сказал он после длительной паузы. — Правильно, вас нужно наказать безжалостно. Какой вы руководитель? Вы шляпа, разиня, слепец! Столько работали рядом с врагом, советовались с ним, беседовали, пожимали ему руку и не могли понять, что перед вами не наш человек! У вас есть заслуги, достижения, но эти достижения вы своими же руками вручили врагу: «Нате, пользуйтесь, крадите и вредите! » Конечно, вас надо снять с работы.

Сергей крепко сжал кулаки, чтобы подавить волнение. Что поделаешь? Действительно, виноват!

— Я совершенно согласен с вами, товарищ генерал. Кому я должен сдать дела?

— Новый руководитель лаборатории еще не назначен. Но есть более срочный вопрос. Прежде всего надо выполнить задание. Мы обещали ток. В Джанджаристане ждут потребители, они подготовили электрическую сеть. Не хотелось бы обманывать наших друзей на юге. До первого мая есть еще время. Сможете вы организовать передачу?

Сергей не поверил своим ушам.

— Значит, продолжать... мне?

— Тут есть особые обстоятельства, и Москва учла их, — сказал генерал. Теперь он уже не казался таким суровым. — Когда ваш друг выздоровеет, можно будет разобраться во всех подробностях. Возможно, что Валентин Николаевич  сам разоблачил врага. Все это будет взвешено. Но самое главное — вовремя доставить ток. Даже есть такое предположение: поскольку вышка в Мезени все равно разрушена и новую построить в одну неделю не удастся, не стоит ли передавать ток не отсюда, а с Камчатки? Там, кстати, вступает в строй новая электростанция на сопке Горелой... А вышкой может служить сама сопка. Одним словом, приступайте! Цените доверие и не потеряйте его окончательно.

Выйдя от генерала, Сергей еще раз позвонил в больницу.

— Больной Новиков спит, — ответили ему. — Температура тридцать пять и четыре. Дыхание слабое. Но сердце бьется.

Сергей с облегчением вздохнул полной грудью... Сердце бьется!.. Впереди долгие годы, еще можно работать, думать, еще можно исправить ошибку, принести пользу родной стране.

Сердце бьется! Жизнь продолжается!