Книга: Рождение шестого океана
Назад: Глава восемнадцатая НЕБО СОПРОТИВЛЯЕТСЯ
Дальше: Глава двадцатая ВТОРОЕ СЕРДЦЕ
Глава девятнадцатая
ХИРУРГ КУДИНОВА
1
Заканчивалось последнее действие. Сраженная деревянным кинжалом тучная певица умело упала на доски. Ревнивец заломил в отчаянии руки и горестно запел: «Арестуйте меня, пред вами ее убийца... ». Прозвучали последние аккорды, и тяжелый тканый занавес скрыл пеструю толпу хористов. «Какое все-таки дикое отношение к женщине! —подумала Кудинова. — Не хотел отдать игрушку, разбил ее и плачет».
Загремели аплодисменты. Ожившая певица, держа за руку убийцу, вышла кланяться. Кудинова закрыла глаза, ей не хотелось портить впечатление. Она предпочла бы посидеть молча, вспоминая музыку. Но вокруг кричали и хлопали зрители —благодарили за пережитое волнение. Кудинова захлопала тоже. И тут же всплыло профессиональное: «Вряд ли удар был смертелен. Вероятно, в нашем институте Кармен вернули бы к жизни. Тогда не умели делать таких операций, как сейчас».
— Товарищи зрители, минуточку внимания! Кудинову Марию Васильевну просят пройти в дирекцию.
Что такое? Почему ее зовут на сцену? Кудинова не ожидала услышать здесь свою фамилию, даже не поняла сначала, что это относится к ней. Но худенький человек с рупором, выбежавший к рампе, выкрикивал снова и снова:
— Товарищ Кудинова из хирургической клиники, Мария Васильевна Кудинова, вас просят срочно в дирекцию. Товарищи, пропустите доктора Кудинову!
Зрители расступились. Она прошла по проходу, ни на кого не глядя, — красивая, самоуверенная женщина, привыкшая к тому, чтобы на неё оборачивались, научившаяся не замечать любопытных и восхищенных взглядов. Человек с рупором подал ей руку на лесенке, сказал скороговоркой: «Вас вызывают к телефону, срочно, очень важно, пройдите сюда, за кулисы. И дайте мне ваш номерок, я принесу пальто».
— Что случилось? Кто заболел?, Неужели профессору Бокову хуже? Но утром он чувствовал себя совсем хорошо.
Пересиливая волнение, она приложила трубку к уху.
— Кудинова слушает.
— Это ты, Маруся? —Кудинова с облегчением узнала голос профессора Бокова, своего учителя, знаменитого хирурга, основателя и директора клиники, где она работала.
— Маруся, —сказал он, — предстоит трудная операция. Сейчас же выходи из театра, бери такси и поезжай на Внуковский аэродром. Там тебя встретят и посадят в самолет. Полетишь на Северострой, Дежурный врач со всеми аппаратами уже выехал во Внуково.
— Но я в вечернем платье, — возразила Кудинова. — Мне нужно заехать домой- переодеться.
— Ни в коем случае! Положение тяжелое. Молодой человек стрелял в себя, пуля осталась где-то около сердца. На Северострое очень беспокоятся о нем. Это талантливый конструктор, изобретатель. Может быть, помнишь — Новиковы, Валентин и Сергей, В газетах о них писали. Участники кругосветного полета на ракетах. Не помнишь? Впрочем, не в том дело. Поезжай, Маруся. Жизнь человека в твоих руках.
— Александр Иванович, но я не смогу одна. Я оперировала только под вашим наблюдением. Нет, я не решусь.
В голосе профессора послышались сердитые нотки.
— Маруся, не говори глупостей! Я сам поехал бы, но меня не выпускают из комнаты. Доктор Севастьянов сейчас в поезде, едет в Сочи отдыхать, а мой заместитель нужен в клинике.
Кудинова молчала. Боков добавил уже не сердито, а ласково:
— На всякий случай я буду сидеть у телефона. Но лучше не звони По телефону все равно ничего не поправишь. Действуй! Я в тебя верю, как в самого себя. Ты настоящий хирург!
На улице шел весенний дождь. Мутные ручейки бежали вдоль тротуаров. На мокром асфальте дрожали желтые и голубые огни. Деревья еще не распустились, стояли голые, но в теплом воздухе по-весеннему пахло набухшей землей. Кудинова с удовольствием подставила ветру горящие щеки, глубоко вздохнула всей грудью.
Какой чудак захотел покинуть этот замечательный мир?
2
«Что ты наделал, Валентин, что ты наделал? »
Стремительный самолет с отогнутыми назад крыльями несся над казахской степью с ее причудливыми каменистыми холмами, над сибирской равниной, усеянной бесчисленными озерками, над мохнатым Уралом с колючими вершинами, поросшими тайгой, с частоколом заводских труб, цепью выстроившихся вдоль хребта. Сергей рассеянно глядел вниз. Земля бежала под ним, как пестрый ковер. Он видел краски, но не понимал, что они означают. Голова была занята одной единственной мыслью: «Что же ты наделал, Валентин! »
Сергей получил телеграмму через полтора часа после катастрофы, по местному времени— поздно вечером. Он отключил вышку немедленно и тотчас же вылетел на Северострой. С промежуточного аэродрома попробовал связаться по телефону, узнать, что, собственно, произошло. Ему неожиданно ответили: «Состояние Новикова тяжелое, жизнь в опасности». Что значит «жизнь в опасности? » Обычно, на запросы родных и знакомых принято отвечать, смягчая правду. Если говорят «в опасности» — значит, жизнь висит на волоске. Валентин может умереть завтра, сегодня... может быть, его нет уже...
Сергей твердил слово «смерть», но никак не мог представить себе, что Валентин может не существовать. Валентин был другом, Валентин был соратником, он был частью самого Сергея. Нельзя жить с половиной головы и половиной сердца, чудовищно представить себе, что ты потерял половину самого себя.
Слабые люди умеют плакать; горе выходит у них со слезами. Люди болтливые умеют жаловаться — они разменивают тоску на слова. Поэты рифмуют «печаль» и «даль», им становится легче, когда несчастье зарифмовано. Сергей не умел жаловаться ни в стихах, ни в прозе. Он был сильным и скупым на слова человеком. Сергей смотрел правде в глаза, видел ее во всей неприглядности, боролся с горем один на один и не мог совладать с ним сразу.
Сергей был цельным человеком — человеком одной дружбы, одной любви, одной идеи. А Валентин — нет. Он дружил со всеми, всем интересовался. Сергей говорил, что Валентин скользит по поверхности, разбрасывается. Потом понял, что разбросанность — от богатства мыслей. У Валентина было много предложений, поэтому он не цеплялся за каждое в отдельности, легко отказывался, принимал чужие советы, придумывал новое. Он всегда готов был придумать новое, потому и вносил так много в общую работу. Сейчас Сергею казалось — большую часть.
Потерянные минуты — самые драгоценные, утраченная любовь для нас самая лучшая, погибший друг — лучший из наших друзей. Сейчас Сергей не помнил о недостатках друга. Он думал только о его таланте, доброте, о быстром уме, об изобретательности.
Как же ты смел, Валентин, поднять руку на такого человека? Как ты омел покинуть нас в самую трудную минуту, убежать с работы, как трус, как дезертир? Как ты смел лишить нас своих способностей, своих идей, как ты смел отнять у нас Валентина Новикова?
3
Сергей и Зина встретились в больнице.
Они сидели рядышком в приемном покое, поджидая дежурного врача. В комнате было много света — от высоких окон, от голубовато-серых стен, еще пахнущих масляной краской, от ярко освещенного снега за окнами. По углам сидели коротко остриженные пациенты в голубовато-серых, под цвет стен, халатах. Они разговаривали шепотом с посетителями, а те смотрели на больных серьезно и жалостливо.
Зина показалась Сергею очень красивой, красивее, чем он представлял ее. Но сейчас обоим казалось неуместным говорить о своих отношениях. И они сидели молча, стесняясь, даже несколько тяготились встречей. Сидели рядом и думали о Валентине.
— Скажите, Валентин Николаевич писал вам про наши встречи, о том, как он относился ко мне? — спросила Зина, набравшись храбрости.
— Да, писал, я все знаю.
— Как вы думаете, не могло это повлиять?
Очевидно, Зина строго допрашивала себя: не виновата ли она в чем-нибудь? Оттолкнула человека; в такой тяжелый момент он оказался один. Никто не поддержал, не утешил, не отговорил.
Наконец, пришел дежурный врач — небольшого роста старичок, в очках, с острой бородкой. Он долго присматривался из-под очков к Зине и пытливо выспрашивал, кем она приходится больному — сестра, жена, невеста?..
— Нет, просто знакомая, — сказала Зина краснея...
Из этого допроса Сергей понял, что дела Валентина совсем плохи.
— Да не тяните же, — сказал он с раздражением. — Что с ним, он умирает?
— Нет, нет, мы не теряем надежды, — поспешил уверить доктор. — Организм молодой и может оправиться. Конечно, общий характер ранения не слишком... не совсем благоприятный. Пробита нижняя доля левого легкого, внутреннее кровоизлияние, возможно, задето сердце. Мы обратились в Институт сердечной хирургии, к профессору Бокову. Вы, конечно, знаете Бокова? Это тот, что делал опыты по пересадке сердец. К сожалению, сам профессор нездоров, но его ассистент, доктор Кудинова, уже прилетела. Сейчас идет консилиум. Решается вопрос относительно операции.
— А больной дал согласие?
— Больной, к сожалению, без сознания... и поскольку родственников тут нет — только знакомые, нам придется взять ответственность на себя... тем более, что общее положение настолько серьезное, что тут... (он замялся, подыскивая слова) тут риска нет никакого.
— А вы подумайте, -— сказал Сергей строго. — Валентин Новиков — выдающийся ученый. Его необходимо спасти. Это ценный человек,
— Каждый гражданин у нас ценный, — возразил доктор сердито. — А для вашего друга мы вызвали доктора Кудинову. Вам эта фамилия ничего не говорит? Напрасно.
Но в это время к Сергею подошел какой-то человек и отозвал его в сторону.
4
Это был высокий юноша в белом больничном халате и сапогах, свежий, румяный, со светлым хохолком. Сергей никогда не видел его и удивился, что незнакомый обратился к нему по имени и отчеству.
— Разрешите вас на минутку, Сергеи Федорович.
— По какому делу?
— Я заехал за вами на машине.
В раздевалке незнакомец снял халат, на плечах у него оказались погоны лейтенанта. Машина стояла тут же, у подъезда, но, в сущности, можно было идти и пешком, потому что проехали они не больше нескольких сот шагов — от больницы до штаба строительства.
В жарко натопленном кабинете, на втором этаже стандартного бревенчатого дома, их ожидал пожилой рослый генерал. Не без удивления Сергей узнал Рокотова, того, который организовывал их полет в ионосферу. В отличие от юноши-лейтенанта, державшегося с подчеркнутой строгостью, генерал обратился к Сергею приветливо.
— Извините, что беспокою, — сказал он. — Я возглавляю комиссию по расследованию этого... несчастного случая. Нам хотелось бы знать ваше мнение, какие могли быть причины?
— Но я ни с кем не разговаривал. Прямо с аэродрома проехал в больницу.
— Пусть это будет предварительное мнение, — сказал генерал мягко, но настойчиво.
— Что же я могу сказать предварительно? Дело новое, могут быть всякие каверзы со стороны природы. Вероятнее всего, произошло короткое замыкание ионосферы. Ведь воздух — не идеальный изолятор. Иногда электропроводность его может быть очень велика. По-видимому, и на этот раз она неожиданно повысилась; произошел пробой, как на проводах, когда изоляция испорчена и весь заряд ионосферы ушел в землю. Остальное сделал атомный ускоритель, когда свалился с вышки и разбился.
— А почему электропроводность могла повыситься? Какое-нибудь загрязнение, примеси?
— Нет, дым, пыль, даже самая сильная гроза не могли нам повредить. Большей частью наши неприятности связаны с Солнцем. Электризация воздуха повышается, когда на Солнце крупные пятна, факелы и особенно вспышки в хромосфере. По-видимому, вчера была вспышка. В такой день ставить опыт трудно, почти рискованно.
— Почему же вы назначили опыт на этот день?
— О вспышках нельзя знать заранее. Известно только, что в этом году их много. Приходится опасаться. Года через два пятен будет меньше, тогда вспышки исчезнут.
— Но почему вы не отложили все-таки опыт, когда вспышка появилась?
— Лично я не знал об этом. У нас солнце уже зашло, и атмосфера была благоприятная.
— А Валентин Николаевич?
— По всей вероятности, знал. Это основа. Начиная работу, мы запрашиваем обсерваторию о состоянии Солнца и земной атмосферы.
— Может быть, он волновался, и поэтому упустил?
— Нет, это просто невозможно.
— Почему же? Бывают ошибки по рассеянности. У Валентина Николаевича было много обязанностей. Его могли отвлечь, он мог забыть...
— Нельзя забыть, как тебя зовут, — сказал Сергей сердито. — Если я бегу на поезд, тороплюсь и волнуюсь, я могу забыть пальто, бумажник, даже билет... но я никогда не забуду, что еду на вокзал. Прежде чем включать ток, мы обязательно поворачиваем рукоятку реостата. Перед рукояткой цифры. Поворот делается в зависимости от проводимости воздуха. Чтобы повернуть рукоятку, нужно вычислить сопротивление. Без этого мы не начнем.
— Значит, по-вашему, Валентин Николаевич знал, что день неудобный, трудный, рискованный, как вы говорите... и все-таки рискнул. Почему же он пошел на это?
Сергей молчал.
— Кажется, вы давно знаете Валентина Николаевича, расскажите нам, что он за человек.
Естественно, Сергей только хвалил. Недостатки друга казались ему такими ничтожными сейчас.
— Мы таким и представляли его, — сказал генерал. — Но все-таки, были у него какие-нибудь слабости? Может быть, он любил выпить?
— Никогда. Он ненавидел пьянство. Говорил, что уважает свою голову и не хочет затемнять ее вином.
— Может быть, он нуждался в деньгах, любил дорогие вещи?
— Да что вы, нас поставили в исключительные условия.
— А кем водил знакомство ваш друг? (Сергей назвал несколько десятков имен). Не было ли среди его знакомых людей, которые не вызывали у вас доверия?..
Сергей вспылил.
— Послушайте! — крикнул он. — Я вижу, куда вы гнете. Это бессмыслица. Валентин не мог испортить нарочно. Вся жизнь его была в этой работе. Испортить работу! Это было бы самоубийством.
— Но ведь он пришел потом к самоубийству. Значит, были на то причины.
— Причины! Провал работы — достаточная причина? Человек он впечатлительный, преувеличил неудачу. В конце концов бывают в жизни ошибки. Помните, Маяковский написал, что «в этой жизни умереть не трудно», а потом кончил так же, как тот, кого он упрекал.
— Маяковский жил и умер раньше, чем родился Валентин Николаевич Новиков. Его травили враги советской литературы. Кто травил Валентина Николаевича? Провал, неудача! Разве вы, я, разве любой по-настоящему советский человек уйдет из жизни из-за того, что провалилась работа?
— Не знаю, все сложилось вместе: Валентин очень нервничал, у него была неудачная любовь...
— Разве вы, я, разве любой по-настоящему советский человек уйдет из жизни из-за неудачной любви?
Сергей замялся.
— Я не знаю, товарищ генерал. Валентин чист и честен, в этом я уверен. Он мог ошибиться, все мы ошибаемся. Вот все, что я могу оказать. Может быть, я сумею выяснить еще что-нибудь, когда поговорю с людьми, работавшими здесь, в Мезени, прежде всего с заместителем Валентина — Геннадием Васильевичем.
— Вы еще не говорили с ним?
— Нет, не говорил. На аэродроме он не встречал меня почему-то.
— А что за человек, этот Геннадий Васильевич?
5
Сергей недолюбливал Лузгина. Но здесь, на комиссии, не считал возможным руководствоваться симпатиями.
— Геннадий Васильевич — хороший работник, — сказал он, — деловой, исполнительный, точный, превосходный администратор. Вне службы я с ним не встречался. Кажется, он холостяк, живет один, ни с кем не дружит особенно, любит балет... ну, вот и все, что мне известно.
— Он был заместителем Валентина Николаевича? Может быть, переговоры с обсерваторией вел он?
— Это могло быть, но лучше спросить у него.
А он мог допустить ошибку? Забыть, перепутать?
Сергей улыбнулся.
— Совершенно исключается. Забывают люди, у которых голова забита идеями. У Геннадия Васильевича вообще не бывало идей. Он образец точности, ходячая пунктуальность.
— А как он поступил в ваш институт?
— Это было в самом начале нашей работы. Он служил в Новосибирском энергоинституте, узнал о создании нашей лаборатории, попросил, чтобы его перевели к нам. Говорил, что его увлекает борьба с ионосферой. Мы даже удивлялись, как в его прозаической душе могла жить такая романтика.
— Значит, он казался вам странноватым?
— Да нет, не очень. — Сергей мысленно представил себе Лузгина и придирчиво оценил все его поступки. — Откровенно говоря, я считал, что он работает без души. Возможно, я несправедлив. По мнению Валентина, он просто не очень способный человек.
— Стало быть, Геннадий Васильевич вне подозрений?
— Нет, подозрений у нас не было. Мы бывали недовольны, делали замечания, он старался исправить...
— Вы не знаете, где он в данное время?
— Здесь, в Мезени. Вероятно, где-нибудь около вышки. Прямо от вас я поеду разыскивать его.
Генерал пытливо смотрел на Сергея.
— Вам не стоит тратить времени на розыски, — сказал он негромко. — Вчера поздно вечером Геннадий Васильевич вылетел в Москву.
Путевку подписал Валентин Николаевич, очевидно, это было его распоряжение. Самолет стартовал минут за двадцать до того, как нас известили о самоубийстве. Позвонила одна девушка из гостиницы. В Москву самолет не прибыл до сих пор. Но вот пограничники сообщили, что ночью, часов в десять, какой-то самолет пролетал возле мыса Канин Нос. Это в стороне от трассы, и тут же морская граница. Пришлось снарядить погоню.
— Догнали... посадили? — спросил Сергей, задыхаясь.
Генерал развел руками.
— Догнали... но посадить было некуда. Наши пограничники открыли огонь. Самолет был подбит, загорелся и упал в воду. Очевидно, Геннадий Васильевич хотел улететь за границу. Возможно, он был иностранным агентом.
Сергей широко раскрыл глаза. Вся работа Лузгина предстала перед ним в новом свете. Странное стало подозрительным, подозрительное получило объяснение.
— Слушайте! — вскричал Сергей. — Но может быть, это он стрелял в Валентина. И никакого самоубийства не было!
— Мы тоже так думаем, — сказал генерал. — И врачи говорят, что выстрел произведен с расстояния в два-три метра. Пистолет был бесшумный, не нашего образца. К сожалению, Валентин Николаевич сейчас без сознания и не может ничего рассказать. Я вынужден просить вас изложить письменно ваше мнение о возможных причинах катастрофы. Это поможет выяснить обстоятельства дела.
