7

Десять минут спустя на подъездной дорожке показался знакомый синий «воксхолл». Он медленно подкатил к двери. Мы с Доггером приняли подобострастные позы, пока инспектор Хьюитт выгружался с переднего сиденья в компании детективов – сержантов Грейвса и Вулмера.

– Рад вас видеть, мистер Доггер, – поздоровался инспектор Хьюитт, приблизившись к нам, и протянул руку. Повернувшись ко мне, он спросил: «Осмотрелись как следует?»

– Инспектор Хьюитт. – Я поджала губы и сунула ему ладонь, чтобы он не смог меня проигнорировать.

Я коротко и по-деловому пожала его руку, борясь с желанием спросить, как поживает его жена Антигона и как они чувствуют себя в новом качестве родителей? Прорезался ли у малышки первый зуб? А может, она уже пытается ходить? Или научилась говорить «мама» и «папа» по-древнегречески? Я покажу ему, как дерзить мне!

Тем временем его подчиненные выгружали из машины свои орудия труда.

Сержант Грейвз робко улыбнулся мне из-за спины инспектора Хьюитта, как будто не хотел, чтобы это заметили. Одно время сержант сходил с ума по Фели, но, поскольку моя сестра вступила в счастливый брак, вероятно, его страсть поостыла.

Я улыбнулась ему в ответ.

Сержант Вулмер, как обычно, меня проигнорировал. Я вообще сомневаюсь, что он человек. Его глаза – это анастигмат с диафрагменным числом 3.1, способный с удивительным разрешением улавливать малейшие детали на месте преступления. Его сердце – шторный затвор с быстродействием в тысячную долю секунды. Не удивлюсь, если после работы он регулярно заходит заправиться пинтой проявляющего раствора «Кодак».

Не успел инспектор Хьюитт подойти к дверям, как сержант Вулмер с довольно кислым видом, подумала я, уже извлекал из машины тяжелый фотографический набор.

Что ж, пожелаю ему удачи. Не в моей природе желать людям зла, но, если когда-нибудь мне захочется это сделать, я, скорее всего, попрактикуюсь на сержанте Вулмере.

– Что ж, мы быстренько осмотримся, – сказал инспектор, и я озадачилась: намекает ли его сниженная формулировка на то, что мы с ним почти равны? Тут он добавил: «Подождите здесь. Мне надо будет взять показания у каждого из вас».

И с этими словами он исчез в доме. Как кукушка в часах, подумала я.

Флавия, еще подумала я, как жестоко. Только потому, что бедолага не повлек тебя за собой в дом, чтобы спросить совета. Кроме того, ему наверняка должностными инструкциями или чем-то вроде запрещено допускать гражданских на место преступления, какими бы квалифицированными они ни были. Это все равно что поставить его карьеру под…

Кроме того, мы с ним уже обменялись понятными нам знаками.

В ожидании мы с Доггером рассматривали бальзамические пихты.

– Основа семейного процветания, – заметил Доггер, – как я уже говорил. И отличное укрытие для тех, кто хочет пошпионить за домом или быстро сбежать.

Я вспомнила, как быстро исчез из вида тот кот, и поинтересовалась:

– Она жила здесь одна?

– Насколько я могу судить, да, – ответил Доггер. – Одна зубная щетка – первейший способ определить количество обитателей.

– Ты многое успел, – восхитилась я. – Ты успел осмотреть второй этаж до того, как я вошла в дом.

– Хотел убедиться, что путь свободен. – Он улыбнулся. Подразумевая, конечно же, что он хотел быть уверенным, что за дверью бедняжку Флавию не ждет обезумевший убийца, который одним ударом может отправить ее в небытие.

– Благодарю тебя, Доггер, – сказала я.

Я умирала от желания узнать результаты осмотра тела миссис Прилл и еще сильнее хотела услышать его умозаключения, но сейчас не время и не место.

Пока мы ждали, мы беседовали о других вещах, и Доггер, как он часто делает, повернул разговор в практическое русло. В этом случае, использовав кирпичную кладку Бальзам-коттеджа в качестве примера, он объяснил, почему, согласно правилу золотого сечения, количество кирпичей по периметру здания никогда не может быть четным.

Я заметила, что в химии можно найти аналогичный пример с радикалами циана и его производных, с комбинациями метила, какодила и тому подобными. Несколько лет назад я провела опыты с окисью какодила – одной из самых токсичных субстанций, известных человечеству. Горжусь собой.

– Уверен, вы правы, – сказал Доггер. – В любом случае, сдаюсь. Сюда идет инспектор Хьюитт.

Инспектор торопливо приближался к нам, открывая на шагу свой блокнот.

– Я бы хотел услышать полный отчет о ваших перемещениях с момента прибытия, – объявил он. – Комната за комнатой.

Я попыталась сдержать улыбку.

– Разумеется, мы проверили, – сказал ему Доггер, – нет ли в доме кого-то, кому нужна помощь.

– Разумеется, – сухо повторил инспектор, делая заметки.

– Я определил, что жизнь покинула этот дом, – продолжил Доггер.

– Перед тем как решить, куда звонить – нам или в «скорую помощь», – закончил за него инспектор.

– Разумеется, – подтвердил Доггер.

Игра в шахматы, и пока наши выигрывают.

Мы коротко описали наши перемещения вплоть до приезда инспектора, и он все тщательно законспектировал.

– Очень хорошо, – подытожил он. – Благодарю. Если нам что-то еще потребуется, мы свяжемся с вами.

Обменявшись короткими улыбками, мы собрались уходить.

– О, Флавия, – сказал мне вслед инспектор, и я выжидательно обернулась. – Мы с Антигоной хотели бы…

Я просияла. Должно быть, Антигона забыла о faux pas, какие я, может, неразумно совершила в прошлом. Теперь это лишь вопрос времени, когда они пригласят меня в свой маленький домик на чай, или в Хинли на прогулку по магазинам, или – о сладчайшая радость! – попросят меня стать тетушкой, то бишь крестной для их девочки.

– …поздравить твою сестру Офелию с замужеством, – договорил инспектор.

Я быстро взмахнула рукой, пряча от него горящее лицо.

– Как мило с его стороны, – заметил Доггер, выруливая «роллс-ройс» с травы на дорогу.

– М-м-м, – выдавила я.

Дневной свет уже начинал гаснуть, и, когда мы добрались до Букшоу, солнце уже садилось. Я видела, что Доггер устал и нуждается в отдыхе.

Он без возражений согласился с моим предложением прилечь и отдохнуть.

– Очень удачный день, не так ли, Доггер? – спросила я.

– Весьма, – ответил он, и я оставила его.

Но для меня день только начинался. Лаборатория ждала меня, и я не могла противиться ее властному зову.

Я взлетела вверх по лестнице, включила свет в лаборатории, заперла дверь и закатала рукава.

Можно предположить, что кофе, обычную вещь в любом доме, кроме тех, где живут по нормированному рациону, можно легко проанализировать. Но это не так.

Скромные кофейные зерна содержат больше тысячи ароматических компонентов, среди которых самый известный – это алкалоид кофеина. Помимо этого кофейное зерно – сокровищница спиртов, альдегидов, сложных эфиров, углеводородов, кетонов, лактонов, фенолов и тому подобного, если вспомнить лишь несколько.

Стандартный анализ на кофеин, как известно каждому школьнику (по крайней мере он должен знать), именуется тестом на мурексид.

Я зажгла бунзеновскую горелку и поставила кипятиться пинту дистиллированной воды. Когда она закипела и забурлила, я отлила несколько унций в три чистые мензурки.

В первую я погрузила завязанный узлом конец носового платка, которым я промокнула жидкость, разлитую на столе миссис Прилл. Противоположный по диагонали конец, где был образец ее рвотных масс, я поместила во вторую мензурку.

В ожидании, пока раствор настоится, я бережно развернула вырванный из «Таймс» клочок бумаги («Сэр, вынужден активно возразить в ответ на ваше недавнее…») и высыпала жареные кофейные зерна в стеклянную чашку Петри, пинцетом отсортировав их по размеру.

Разумеется, я не совершу привычную смехотворную ошибку, использовав реактив Драгендорфа, который хоть и используется часто для определения алкалоидов, но не показывает кофеин.

Пипеткой я набрала небольшое количество коричневатой жидкости из первой мензурки и выпрыснула ее в чистую чашку Петри. Добавила полграна хлористого кальция и одну каплю соляной кислоты. Поставила выпариваться на очень медленный огонь.

Потом в точности повторила те же действия с жидкостью из второй мензурки – той, где находится содержимое желудка покойной миссис Прилл.

Я взяла первое из зерен помельче, поместила его в каменную ступку и раскрошила пестиком. Теперь у меня есть кофейный порошок тонкого помола.

Я вновь вскипятила остатки дистиллированной воды и добавила к ним маслянистый порошок. И снова хлористый кальций и капелька соляной кислоты.

И поставила эту мензурку рядом с остальными на проволочную сетку на слабый огонь.

Теперь мне нужно запастись терпением. Я не могу продолжать опыт, пока вся жидкость не испарится и осадок не высохнет полностью.

Потом наступит момент, который так любят в триллерах в кино, – момент, когда детектив поднимает мензурку на свет и объявляет потрясенному компаньону: «Что мы имеем, Ватсон (или Джонс, или Гилхоули, или любое другое имя, которые выбирают для туповатого напарника)? Так это яд, доселе неведомый человечеству».

Только в этом случае речь идет не о цианистом калии.

Какое-то время я развлекала себя, отстукивая азбукой Морзе названия химических элементов периодической таблицы по порядку – от водорода до недавно открытого калифорния с атомным числом 98.

Один из радиоизотопов калифорния под названием калифорний-251 имеет период полураспада продолжительностью восемьсот девяносто восемь лет. Вот бы нас на столько хватило.

На миг я подумала о покойной миссис Прилл, которая и близко не дожила до этого числа.

Чтобы немного взбодрить себя, я начала насвистывать глупую песенку о свисте за работой. Но поймала себя на мысли: а что, если насвистывая эту песенку, когда ты на самом деле работаешь, можно стать причиной странного искажения вселенной в каком-нибудь неведомом измерении, и она сложится сама в себя, как бутылка Клейна, у которой нет ни наружной, ни внутренней стороны, и твой двойник исчезнет в клубах, вероятно, невидимого оранжевого дыма?

В этот момент я с облегчением увидела, что осадок высох.

Ответ у меня на кончиках пальцев.

Я взяла образец из каждой мензурки на фильтровальную бумагу.

С полки сняла бутылку с аммиаком и извлекла стеклянную пробку.

Уф-ф-ф! Какая вонь. Неудивительно, что эту жидкость используют для приведения в чувство дев, упавших в обморок в гостиной, услышав слово «черт». Эта штука разбудит даже семь отроков эфесских.

Держа бумажки над парами из открытой бутылки, я караулила изменения цвета образцов.

Вот первый: порозовел!

А вот второй: порозовел!

Что, без сомнения, подтверждает, что пролитая черная жидкость из чашки миссис Прилл – это кофе и что этот кофе содержался в ее рвотных массах.

Что и требовалось доказать, как писал дядюшка Тарквин в своих дневниках. Миссис Прилл пила кофе перед смертью.

А теперь перейдем ко второй части моего эксперимента.

Тщательно оттерев ступку и пестик, я растолкла в пыль два более крупных зерна. И соединила их с кипяченой водой из чистой мензурки.

Никого не удивлю, если скажу, что работа химика никогда не заканчивается. Те, кто выбирает ее своей профессией, должны знать с самого начала, что большая часть их жизни будет посвящена отмыванию чего бы то ни было.

Если, конечно, вы не сэр Бернард Спилсбери или профессор Кит Симпсон (патологоанатом в знаменитом деле об убийце с ванной кислоты), и у вас есть восхищенные помощники, которые делают всю грязную работу.

С более крупными зернами повторила ту же самую процедуру, что и в первый раз: настаивание, добавление хлористого кальция и соляной кислоты, высушивание и обработка парами раствора аммиака.

Я выжидала, когда красноречивый розовый цвет выдаст присутствие кофеина.

Но ничего не происходило. Сухой осадок сохранял тот же цвет, что и в начале, – унылый и, скажем честно, довольно депрессивный коричневый.

Но постойте! Если здесь нет кофеина, это не может быть кофейным зерном. Оно может выглядеть кофейным зерном, но, как разумно замечено в «Макбете», «зло станет правдой, правда злом» и «сказаны две правды», внешность обманчива.

Кстати, «Макбет» должен быть обязательным чтением для любого человека, стремящегося постичь жизнь британской семьи. Эта пьеса помогла мне понять многих людей, включая меня саму.

Но вернемся к бобам. Если второй образец – это не кофейные зерна, то что же это?

Ответ снизошел на меня, как это часто бывает, ударом молнии, громом с небес.

Физостигма!

Калабарские бобы! Конечно же! Почему я сразу не сообразила? Это знает любой, кто изучает яды. Калабарские бобы (Physostigma venenosum), практически неотличимые от кофе, когда-то использовались суеверными племенами западного побережья Африки для определения колдовства или установления вины. Невинного человека, обвиненного в воровстве, стошнит, и он выживет, а виновный проглотит бобы и умрет.

Активный алкалоид, физостигмин, также известный как эзерин, был впервые выделен Джобстом и Гессе в 1864 году и получил химическую формулу C₁₅H₂₁N₃O₂.

Эта штука ужасно ядовита. Я вспомнила рассказ в одной из тех книжек, которые читала перед сном. В 1864 году в Ливерпуле отравились семьдесят детей, поевших эти бобы, выброшенные на помойку командой грузового корабля, пришедшего с западного побережья Африки. Один бедный мальчик, Майкл Расселл, съел всего четыре зерна и умер.

Почти невероятно, что точно такое же событие повторилось в том же городе через шесть лет.

Во время первого расследования химик подтвердил, что он выделил физостигмин с помощью спирта и потом очистил его эфиром. После наблюдения за различными изменениями цвета, вызванными каустической содой, хлороформом и разнообразными растворами серной кислоты, он сделал укол этого вещества, соединенного с несколькими каплями эфирного раствора, под кожу лягушки, которая вскоре умерла.

Мне нет необходимости идти на такие крайности. На самом деле я питаю нежные чувства к лягушкам и предпочла бы найти более гуманный способ.

Ответ был у меня под рукой.

Тот самый реактив Драгендорфа, который я отвергла в тесте на кофеин, станет идеальным способом обнаружить присутствие другого алкалоида, то бишь физостигмина.

Чтобы освежить память, я достала пухлый томик «Химических таблиц» из коллекции дядюшки Тара и вскоре нашла то, что искала.

Реагент Драгендорфа можно получить, соединив два раствора – А и В.

А готовится путем растворения двух граммов нитрата висмута в одной унции ледяной уксусной кислоты и трех с половиной унциях воды, а В еще проще: полторы унции йодида калия в трех с половиной унциях поды.

Искомый реактив получается соединением равных частей растворов А и В с двойным количеством ледяной уксусной кислоты в сочетании с водой один к десяти.

Я все это сделала – и вуаля, как всегда говорит миссис Мюллет, которая провела медовый месяц во Франции. Вот мой реактив Драгендорфа.

Все, что нужно, – это капнуть его в свежую порцию настойки, полученную из более крупных зерен.

Пока осадок сох в чашке Петри, я наблюдала, как он постепенно начинает превращаться в стекленеющую хрупкую массу – вероятно, первый признак кристаллического алкалоида.

Никогда в истории человечества время не шло так медленно. Меня искушал соблазн ускорить процесс, подогрев осадок над огнем, хотя я знала, что это уничтожит искомый алкалоид.

Предвкушение результата химического эксперимента – верный признак любителя. Я это прекрасно знаю. Настоящие профессионалы бесстрастно ждут, пока доказательства не появятся перед их глазами, носом и ушами.

– Терпение превыше всего, – сказал тихий голос где-то в глубинах моего сознания.

И я знаю, что это правда. На самом деле я записала эти слова на полях своего блокнота. Попозже я позаимствую каллиграфический набор у Даффи и воспроизведу их на открытке и в рамке повешу на видном месте.

Не успела я опомниться, как осадок высох. Через несколько ударов сердца все станет явным.

Подрагивающими руками я взяла пипетку и погрузила в реагент Драгендорфа.

Капнула раствор на высохший осадок.

Сначала… ничего. А потом… Как солнце прокладывает себе путь по восточному горизонту, так и вещество в чашке Петри начало резко менять цвет: розовый, оранжевый и, наконец, глубокий красный.

Физостигмин. Калабарские бобы.

Кто-то насыпал эти ядовитые зерна в кофемолку миссис Прилл.

Не могу дождаться, чтобы рассказать Доггеру.

Но уже слишком поздно. Ему нужно отдохнуть. И по здравому размышлению мне тоже.

Я выключила свет и отправилась в спальню. Села на край кровати, перебирая в памяти события сумасшедшего дня.

Но не успела я добраться до лондонской железной дороги «Некрополис», как сон обрушился на меня наковальней, и до утра я не пошевелилась.