12

В химической лаборатории мы установили стол. На самом деле он всегда там был: викторианский двойной стол, в ящиках которого дядюшка Тар хранил свои заметки по распаду оксида азота (в результате этого процесса случайно изобрели атомную бомбу). По словам тетушки Фелисити, многие документы были конфискованы после его смерти молчаливыми мужчинами в черных плащах.

Перебрав оставшиеся бумаги, мы сложили их в деревянную коробку из-под чая и убрали на чердак ожидать пришествия истории. Благодаря удивительному везению на этом чердаке обнаружилась пара ненужных виндзорских кресел, которые мы радостно снесли вниз и установили по обе стороны стола.

«Артур У. Доггер и партнеры» официально и физически начал работать.

Наведя порядок, мы сидели и смотрели друг на друга с противоположных концов стола. Но с чего начать? Каждый из нас не стремился говорить первым.

Я взяла карандаш, положила, взяла ручку.

Что-то тяжело шевелилось у меня в голове. Перед тем как мы вернемся к похищенному пальцу мадам Кастельнуово, я должна утолить свое любопытство.

Наконец я нарушила молчание.

– Доггер, скажи мне, – спросила я, – когда ты нашел мисс Прилл, ее зрачки были сужены?

– В высшей степени так, – сказал Доггер.

– Ха! – Я сделала заметку. – А другие симптомы?

– Обильное слюнотечение, видимо, смешалось с рвотой. Скорее всего, были припадки, но их вряд ли мог увидеть кто-то, кроме убийцы.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась я.

– Было несколько других малоприятных проявлений, в которые не стоит углубляться.

– Ты имеешь в виду потерю контроля над мочевым пузырем и кишечником, – догадалась я. – Об этом написано в «Медицинской юриспруденции» Тейлора.

Восьмое издание Тейлора под редакцией легендарного Сиднея Смита, прославившегося после расследования убийства в Хоуптаунских каменоломнях, всегда лежит у меня на прикроватном столике.

– Именно, – подтвердил Доггер.

– Как она могла не почувствовать ужасную горечь физостигмина? Я бы выплюнула.

– Сам боб практически безвкусен, – заметил Доггер. – А количество алкалоида слишком незначительно, чтобы его можно было заметить. И в любом случае кофе все замаскировал.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась я.

– Без вскрытия нет, – ответил Доггер. – Патологоанатом найдет следы боба в желудке, рвотных массах и в результате химического анализа внутренних органов. Он проверит наличие физостигмина либо аммиачным, либо рубрезериновым тестом.

– Разумеется! Под воздействием гидрохлорида калия и хлороформа красный приобретает оранжевый оттенок.

Я ждала похвалы Доггера, но не дождалась. Видимо, сегодня я уже получила достаточно комплиментов.

– А результаты? – спросила я.

– Могут быть обнародованы до официального отчета патологоанатома либо нет. А может, не будут и после.

– Почему нет?

Доггер поднял карандаш, который я в задумчивости положила на стол, и так быстро завертел его большим и указательным пальцами, что тот стал почти невидимым.

– Потому что убийца до сих пор на свободе, – предположила я. – И инспектор Хьюитт думает, что он может нанести новый удар тем же самым ядом.

– Не обязательно, – возразил Доггер. – Одно из правил расследования – помалкивать о том, что ты узнал. Мы должны вписать это в наши «Стандарты и практики».

– Я не знала, что у нас есть «Стандарты и практики», – заметила я.

– С этого момента они у нас имеются, – ответил Доггер.

Поскольку время едва перевалило за полдень, мы решили начать расследование дела Кастельнуово с поисков ответа на основной вопрос: как палец знаменитой гитаристки оказался в свадебном торте моей сестры Фели?

– Будет проще, – предложила я, – если мы определим, когда было совершено это действие. Это вполне могли сделать задолго до события. Миссис Мюллет испекла торт давным-давно. Но она нанесла глазурь только утром в день свадьбы. Когда на торжестве я рассматривала торт, после того как Фели нашла палец, на краю куска с пальцем была легкая вмятина.

– Которой не было, когда я выносил торт из кладовой, – заметил Доггер.

Мои глаза расширились.

– Ты уверен? – переспросила я.

– Совершенно точно, – ответил Доггер с легкой улыбкой. – Я ожидал какой-нибудь выходки вроде тех, которыми отличается мисс Ундина, и поэтому держал торт на замке с того дня, когда его испекли, и до момента, когда его украсили глазурью. И с тех пор как миссис Мюллет закончила глазировать его и до того, как его принесли на торжество, вышеупомянутый торт снова был заперт (моим замком с моим ключом) на тележке в кладовой.

– Гм-м-м, – протянула я. – А во время глазирования? Мог быть момент, когда торт остался без наблюдения?

– Я присматривал за ним от начала до конца, – ответил Доггер. – Достал торт из безопасного места, следил, как миссис Мюллет покрывает его глазурью. На самом деле я по мелочи помогал ей и запер его снова, как только она закончила.

– И на боку не было вмятины, – сказала я.

– Ни одной, могу вас заверить, – подтвердил Доггер.

– Значит, ты говоришь, что никто не мог испортить торт в промежутке времени между тем, когда его покрыли глазурью и когда понесли из кладовой на торжество?

– Никто, кроме меня, – сказал Доггер. – Я самолично принес его на стол.

– Значит, палец засунули туда во время праздника.

– Судя по всему, – согласился Доггер. – Это самая вероятная возможность.

Наш список подозреваемых сузился до тысячи человек.

Ладно, я преувеличиваю, но там была большая часть Бишоп-Лейси и половина графства, не говоря уже из тех, кто прибыл из Лондона и из-за границы.

Например, родители Дитера, приехавшие из Германии.

– Мне в голову пришла мысль, – сказала я. – Я поговорю с Синтией Ричардсон. Она занималась подготовкой к приему. Она очень организованный человек. У нее есть списки и тому подобное.

– Хорошая мысль, – согласился Доггер. – Предоставлю это вам.

И я, изо всех сил крутя педали, понеслась на «Глэдис» в Бишоп-Лейси. «Глэдис» хорошо относится к Синтии, поэтому, когда мы мчались между изгородями, он слегка поскрипывал от предвкушения.

Я с нетерпением ждала разговора с Синтией. Мы сто лет не болтали.

Но на стук в дверь домика викария никто не ответил. Я повернула ручку и сунула голову внутрь.

В ответ только тишина. Я снова позвала, и мне опять никто не ответил. Должно быть, Синтия вышла.

По виду, с которым «Глэдис» прислонился к калитке, я поняла, что он тоже разочарован.

– Ничего страшного, – сказала я, взяв его за руль. – Мы поедем домой и ублажим себя машинным маслом и графитовой смазкой.

Больше всего на свете «Глэдис» любит, когда его натирают этими смазками, особенно когда с помощью куска проволоки я добираюсь до самых чувствительных мест. Он только что не мурлычет.

Потом мы почти в идеальном молчании прокатимся по аллее до ворот Малфорда и обратно. Мы будем подводной лодкой его величества «Безмолвный» в Северной Атлантике, преследующей вражеские военные корабли. Несмотря на официальное имя, мы втайне зовем себя корабль его величества «Гладиола» (остроумная комбинация из наших имен).

– Медленно идем вперед. Перископ наверх. Остановка на один, два, три. Поворот на сто десять градусов. Стоп. Огонь раз! Огонь два! Огонь три! Перископ – приз.

Тыдыщь! Тыдыщь! Тыдыщь!

– Всем награды, – скажу я, когда «Глэдис» будет скользить в гордом молчании.

Из-за церкви послышались взволнованные голова. Судя по звуку, какие-то возмущения. Что происходит?

Я снова прислонила «Глэдис» к калитке и поспешила к северной стороне.

Толпа молодых людей в черных шортах, длинных лосинах и полосатых рубашках поло носилась между могильными камнями за мячом, который явно жил собственной жизнью, катаясь по траве.

Раздался пронзительный свист, и маленькая фигура в халате и кардигане замахала руками.

– Ноулз! – завопила Синтия. – Форварды должны опускать головы вниз, а не задирать вверх! Ради бога, держись к центру игрового поля. Пейджит, держись в игре! Не надо пытаться перегнать мяч! Следуй за ним, когда форварды в схватке передают его дальше и дальше. Теперь мячом завладели их полузащитники. Ты должен был заблокировать их или передать мяч своим игрокам, находящимся за нашими полузащитниками. Ты просто невыносим. Но не переживай, научишься со временем. Привет, Флавия!

– Вижу, вы заняты, – констатировала я. – Приду позже.

– Нет-нет, милочка, – возразила она. – Все в порядке. В любом случае я хотела поговорить с тобой.

– О чем? – спросила я.

– Следи за его ногами, Бофор! – завопила она. – Слишком поздно. Он тебя опередил. Отличная работа, Пембертон. Отличная! – И она продолжила разговор со мной более сдержанным тоном: – О миссионерках.

– Да? – сказала я. Поскольку теперь это дело стало профессиональным, я ничего не выдам.

– Как у них дела? – поинтересовалась Синтия. – Полагаю, они легко нашли дорогу в Букшоу?

Я кивнула.

– Доггер возил их на прогулку в башню Ахава. У мисс Стоунбрук случился приступ астмы, и они вернулись домой. Доктор Дарби облегчил ее состояние.

– О, я так рада это слышать. Не о приступе астмы, конечно же, а о том, что доктор Дарби о ней позаботился. Чедуик, никогда не беги обратно, когда забиваешь гол! И Бландингс, когда играешь на своих двадцати пяти ярдах, никогда-никогда, ни в коем случае не передавай мяч от края к центру. Уводи его в сторону. Дай форвардам возможность убрать его из опасной зоны. – Она добавила: Призрак великого Цезаря! Как она?

– Она отдыхает, – ответила я. – Не беспокойтесь. Мы за ней присматриваем. Кроме того, мне нужно поговорить с вами о свадьбе Фели. Мне нужен список всех присутствовавших.

– Зачем? – удивилась Синтия. – Колльер! А ну шевелись! Прости, милочка, иногда приходится говорить на их языке, так сказать. А теперь зачем, во имя всех святых, тебе нужен список?

– Я подумываю написать заметку для «Хроник Хинли», – соврала я.

Мне очень не хотелось лгать Синтии, но на кону моя профессиональная репутация. Даже если мой клиент мертв, я не могу трепать о его делах по всем окрестностям.

– Ты не сможешь их всех вместить, милочка, – предупредила она. – И даже если сможешь, они не напечатают. Для светских объявлений у них ограничение в двести пятьдесят слов, я это точно знаю. Сама написала их во множестве.

Бедняжка Синтия, подумала я. Жена, домохозяйка, прачка, уборщица, адвокат, приходской казначей, организатор общественных мероприятий, бухгалтер, цветочница, машинистка, святая, кухарка и утешительница. А теперь еще тренер по регби. Удивительно, как она еще не рассыпалась на кусочки.

– Колльер! – крикнула она. – Никогда не выходи на финишную прямую, пока не уверен на все сто процентов. Помни, ты – последняя линия защиты.

Она прошептала мне: «Бедняга Колльер. Я пытаюсь обращаться с ним, как с остальными, но он лишился матери во время летнего семестра. Он храбрится, но все знают, что он не в себе».

Колльер в отчаянии закрыл руками лицо. На секунду этот высокий юноша показался таким одиноким посреди надгробий.

– Какая жалость, – сказала я. На самом деле мне хотелось подбежать к нему и утешительно обнять.

Мы, те, кто потерял родителей, мы единое целое, подумала я. Мы все братья и сестры по крови.

– Так трагично, – продолжила Синтия. – Он ужасно по ней скучает. Они были скорее приятелями, чем матерью и сыном.

Я так позавидовала юному Колльеру. Мы не были приятелями ни с отцом, ни с матерью, вернее – с матерью могли бы, но Харриет погибла, когда я была совсем маленькой, оставив пустоту, которая никогда не заполнится.

– Не печалься, Флавия, – сказала Синтия. – У него все будет хорошо. У него есть друзья.

Я заставила уголки рта приподняться.

– И она оставила его при деньгах. У него стабильный доход, роялти от ее записей и все такое.

– О да, – подтвердила Синтия. – Его мать, мадам Адриана Кастельнуово, – знаменитая гитаристка. По мужу она была Колльер. Он и правда будет очень богат. Не спи, Григсон! Избавляйся от чертова мяча!

У меня челюсть отвисла до земли. Из транса меня вывел свист Синтии.

– Время! – выкрикнула она. – Закончили. Викарий будет ждать вас в часовне, и, если я не ошибаюсь, сегодня у вас «Екклесиаст». «Мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника». Помните, парни, он говорит о регби. Старайтесь и играйте хорошо!

С гиканьем и свистом молодые люди унеслись с кладбища для дальнейшего обучения.

Колльер продолжал сидеть на могильном камне, уныло глядя в землю и сжав кулаки между коленями.

Я подошла к нему, топая по траве, чтобы не застать его врасплох.

– Простите за вторжение, – сказала я, – но любите ли вы кладбища так, как люблю их я?

Колльер медленно перевел на меня взгляд своих темных глаз.

– Вы производите впечатление человека, наслаждающегося одиночеством, – продолжила я. – Горжусь своей способностью узнать коллегу-кладбищанина с первого взгляда. Простите, если я ошиблась.

– Нет такого слова «кладбищанин», – сказал Колльер.

– Теперь есть, – возразила я. – Я его только что придумала.

Колльер печально уставился на берег реки.

– Так что в этот самый миг в мире есть только два кладбищанина. Возможно, во вселенной тоже. Надо обзавестись форменными рубашками.

– Как тебя зовут? – спросил он. – У тебя преимущество. Мое имя ты знаешь.

Он имел в виду, что Синтия окликнула его по имени, когда он допустил промах в игре.

– Флавия де Люс, – представилась я, сунув ладонь ему под нос, чтобы он не мог уклониться от рукопожатия. И продолжила: – Мои соболезнования по поводу вашей матери. Такой страшный удар. Она была великой артисткой.

– Ты слышала ее игру? – спросил он, снова переводя взгляд на меня и грустно улыбаясь.

– Нет, – ответила я. – Но я много о ней знаю. У моего очень близкого друга есть все ее записи. Во всяком случае некоторые.

Колльер тихо кивнул, а потом снова уставился в никуда.

Я прикусила язык.

– Ты права, – наконец сказал он, – я и правда люблю кладбища.

– Ага! – Я не смогла сдержаться. – Я знала, что я права!

– Думаю, это настоящая причина, почему я собираюсь стать священником.

– Причина ничем не хуже любой другой, – с энтузиазмом объявила я, потирая ладони. – Только представьте, у вас будет свое собственное кладбище.

Колльер рассмеялся. Он и правда рассмеялся!

– Ты мне нравишься, Флавия де Люс, – сказал он. – Ты живешь в этих краях?

– Да. – Я махнула рукой куда-то в сторону юга. Хотя Колльер мне очень нравился. Фели и Даффи много раз читали мне нотации о том, что незнакомцы опасны, и особенно опасно давать им личную информацию.

– Может быть, ты знала мою покойную тетку? – сказал он. – Миссис Прилл.

Я сглотнула.

– Миссис Прилл? – повторила я. И у меня перед глазами возник образ мертвой женщины, лежащей на кухонном столе в луже собственной рвоты. – Да, я о ней слышала. Покойная тетка, вы говорите. Она недавно умерла?

Колльер кивнул.

– На самом деле вчера. Она неродная, но все равно тетка. В детстве легко привязываешься к людям.

– Знаю, о чем вы, – сказала я. – У меня тоже есть тетка – Фелисити. Родная, она сестра моего покойного отца. И она еще жива. Но, не считая этого, мы с вами очень похожи.

Удивительно, что может сделать человеческое сердце в поисках союзников. Одиночество – разновидность клея, который может соединить самых неподходящих людей.

Не то чтобы я была одинока, но я люблю, когда другие чувствуют себя в моем обществе комфортно.

– Очень похожи, – продолжала я. – Я потеряла мать в раннем детстве. Трагично, что вы утратили обеих.

Знаю, звучит немного ходульно, но разговоры о смертях в семье всегда неловкие. Они так задевают за живое, что мы отгораживаемся стеной из слов, чтобы отразить стрелы боли, защищаемся словами и выражениями вроде «утрата» и «ужасный удар», когда на самом деле хочется лечь, обхватить голову руками и завыть.

– Если вам нужен кто-то, с кем можно поговорить, знайте, что я к вашим услугам, мистер Колльер. Может быть, нам обоим станет легче.

– Меня зовут Колин, – сказал он, – но ты можешь называть меня Колли или Кол, как делают мои близкие друзья.

– Я буду называть тебя Колли, и отныне и во веки веков это будет твое кладбищанское имя, которое только я могу использовать.

– Справедливо, – согласился Колли. – А я буду звать тебя Фли по той же самой причине.

Как однажды сказала Даффи, отмачивая меня в жидкости из огнетушителя: за что боролись, на то и напоролись. И я полагаю, она права. Или, как выражается миссис Мюллет, что подходит одному, подходит и другому.

– Хорошо, – сказала я. – Фли так Фли. Но не вздумай никому об этом рассказать. Поклянись.

Колли прижал указательный палец к губам и поднял другую руку ладонью вперед.

– А теперь, – продолжила я, – насчет твоей матери…

Мои слова были прерваны серией пронзительных свистков со стороны церкви.

– Колльер! – заорала Синтия. – Колльер! Дуй сюда, Колльер! Ты заставляешь викария ждать!

С разрывающей сердце улыбкой и блеском темных глаз он исчез.

У меня появился друг.

К тому времени, как я подошла к церковному порогу, Колльер скрылся внутри. Я развернулась и пошла к домику викария.

– Синтия? – громко позвала я, просунув голову в дверь без стука.

– Я принимаю ванну, милочка. – Голос Синтии доносился откуда-то сверху. – Через пятнадцать минут у меня встреча Союза матерей. Мы можем поговорить в другой раз?

– Хорошо! – смиренно отозвалась я в ответ. Поскольку я не могу загнать Синтию в угол в ванной, выбора у меня нет.

Мне отчаянно надо узнать больше о Колльере и, что еще важнее, о его связях с миссис Прилл.

Такое чувство, что это будет нелегко.

Временами хочется вскинуть руки, закружиться на месте и послать проклятия небесам, но вряд ли разумно делать это в пределах видимости церкви. «Это ведет к безумию и смирительной рубашке», как любит говорить Даффи после некоторых разногласий с тетушкой Фелисити.

Я полагаю, что очень разумно с раннего детства научиться принимать удар, когда твои планы нарушают, а не ждать, пока стрелы уже в воздухе.

Так что я сделала глубокий вдох, втянула в себя дымный осенний воздух, расслабила плечи и прогулочным шагом пошла к калитке, где меня ждал «Глэдис». Не хочу, чтобы он видел мое разочарование.

– О, какой чудный день, – сказала я, стукнув себя в грудь на манер Тарзана. – Как насчет отличной прогулки по окрестностям?

И мы понеслись прочь, «Глэдис» радостно шуршал спицами, а я вопила пиратскую песню, слова которой мне не полагалось знать.