Глава 28
Nil desperandum
Не падая духом, команда Делонга начала длинный путь по замерзшему океану, направляясь обратно в знакомый мир или хотя бы туда, где можно было с высокой вероятностью разыскать других людей. Растянувшись на несколько миль, их караван, по словам Мелвилла, напоминал цепочку «странствующих насекомых». Идти было очень тяжело, но моряки, как ни странно, были счастливы – счастливы наконец-то выбраться из тесных кают корабля, снова оказаться в движении и сообща преодолевать новые трудности. Они шли в сторону России, к арктическим сибирским берегам, но им казалось, что они направляются домой, к женам, матерям и подругам, жирным курицам и свежим овощам, мягким постелям и теплым очагам, сплетням и россказням и, если и не к славе, то к ликованию признательной родины.
Вооруженные биноклями и карманными буссолями Делонг и Данбар первыми шагали в тумане и отмечали путь черными флагами, которые втыкали прямо в лед. Они называли этот путь «дорогой», но на самом деле это была, скорее, более или менее безопасная тропа, проложенная между движущимися льдинами, торосами, ледяными горами и блестящими лужами талой воды. Не говоря уже о том, что капитан и ледовый лоцман – который к этому времени полностью излечился от снежной слепоты – полагались лишь на собственное чутье.
«Идите по дороге! – кричали они. – Не сворачивайте!» Моряки лишь смеялись над абсурдностью этого приказа. Как свидетельствует Даненхауэр, «снег доходил до колена», а «горы льда было не своротить и инженерным войскам». И все же они не останавливались. Их лица обгорели на солнце, губы растрескались, от мехов разило кислятиной. Не снимая затемненных снежных очков, моряки распевали песни и пробирались все дальше среди бесконечных луж, наста и ледяных валунов.
Июньское солнце светило сквозь туман и обладало поразительной проникающей способностью, словно бы рентгеновскими лучами пронизывая снег. Свет обнажал грязный лед, на котором кое-где виднелись признаки жизни – клешни крабов, медвежьи экскременты, раковины моллюсков, обглоданные кости, гусиные перья, семена, коряги, океанские губки. Круговорот океана и движение льда смешивали все – старое и новое, животное и растительное – в единую арктическую кашу.
Доктор Эмблер ухаживал за больными, Алексей и Анегин следили за собаками. Но остальные влачили жалкое существование тяглового скота, на веревках таща за собой более восьми тонн провизии и оборудования, погруженных на самодельные сани, крестовины которых были сделаны из обручей бочек из-под виски, а тяжелые дубовые полозья подбиты гладким китовым усом. Кроме трех видавших виды лодок, они тащили сундуки с лекарствами, боеприпасы, кастрюли, камбузные плиты, шесты для палаток, весла, винтовки, судовые журналы и дневники, брезент для парусов, научные инструменты, деревянную шлюпку, двести галлонов технического спирта и многое другое.
Отправляясь в путь, они провели учет еды и насчитали 3960 фунтов пеммикана, 1500 фунтов галет, 32 фунта говяжьих языков, 150 фунтов говяжьего экстракта Либиха, двенадцать с половиной фунтов свиных копыт, а также значительное количество свинины, ветчины, виски, бренди, шоколада и табака. Каждый фунт и каждую унцию с самого начала точно взвесили, а затем распределили по саням таким образом, чтобы все, за исключением больных, тащили одинаковую ношу.
Перенести все за одну ходку они не могли, поэтому им приходилось возвращаться и проделывать тот же путь еще раз – а порой и еще два раза. Это означало, что для многих моряков одна миля пути на самом деле приравнивалась к пяти пройденным милям. Целый день этого сизифова труда предполагал до двадцати пяти миль беспрестанной борьбы. Даже на твердой, сухой земле такой труд любой счел бы рабским, но слякотный лед, испещренный зияющими полыньями и глубокими трещинами, был худшим из возможных ландшафтов – по словам Делонга, он пребывал в «совершенном хаосе».
Морякам часто приходилось спускать шлюпки на воду, пересекать узкие протоки, снова высаживаться на лед и грузить лодки на сани. Порой они использовали крупные плавучие льдины в качестве парома, втыкая в них крюки и с помощью веревок подтягивая льдины, на которых стояли их вещи, к следующему ледяному берегу. «Дорожная команда» орудовала кирками, чтобы расчистить путь по твердому льду, сбить верхушки высоких торосов или перекинуть, по словам Делонга, «перемычку» или «подвесной мост» через изумрудные лужи талой воды.
По свидетельству Мелвилла, к концу каждого дня моряки были «выжаты как лимон». Одни падали в изнеможении. Другие дрожали от гипотермии от частых погружений в холодную воду. Делонг, который часто помогал морякам тащить поклажу, писал, что «более усталых и голодных смертных было не найти… Ныла каждая кость». Даненхауэр вторил капитану и замечал, что моряки каждый день «провозглашали самым тяжелым в жизни».
И все же поразительно, насколько довольными они были в первые недели этого путешествия, когда они жили и трудились, как волы. Это отмечали почти все. Они крепко спали, обладали зверским аппетитом и каждый день, как никогда ясно, понимали цель своего существования.
«Сейчас мы живем роскошно… и пребываем в добром здравии, – с удивлением писал Делонг в начале пути. – Все бодры и веселы, наш лагерь кажется очень живым… отовсюду доносится пение». Мелвилл заметил, что моряки постоянно «перекрикивались» и часто «разражались хохотом, добродушно подшучивая друг над другом… Не было еще ни одной команды, которая сумела бы без жалоб выдержать столь суровые испытания». Шагая по льду, моряки пели старинные ирландские баллады и дорожные песни вроде «Каменистой дороги в Дублин».
Так и шагал я с шумною оравой,
Они прибились все ко мне на полпути.
И дружно мы все раскидали камни,
Без них мне было в Дублин не дойти.
Какой бы суровой ни была ледовая шапка, она была и прекрасной. Под льдинами непрестанно колыхалась морская вода, шорох которой успокаивал своим постоянством, подобно шелесту крыльев миллиона насекомых. Кое-где моряки натыкались на странные и величественные монументы из старого спрессованного льда невероятной аквамариновой синевы. Тут и там морские водоросли оставили ярко-оранжевый налет, который называли арбузным снегом.
Делонг замечал, как солнце мерцает в тумане – «блестит и моргает, как глаз старого пьянчуги». Тяжелый, влажный воздух, по его наблюдениям, звенел «стонами и скрипами со всех направлений», когда большие «снежные носы» вздымались дюйм за дюймом на месте столкновения ледовых плит. Время от времени крупные льдины с громким чавканьем переворачивались, увлекая за собой мелких рыбешек, застрявших в их полостях. Рыбешки начинали неистово биться, пытаясь освободиться из ловушки.
Команда Делонга покинула место гибели «Жаннетты» вечером 18 июня. Прежде чем отправиться в путь, Делонг написал записку: «Мы сворачиваем лагерь и выдвигаемся в южном направлении по льду, надеясь с божьей помощью достичь Новосибирских островов и оттуда на лодках доплыть до сибирского побережья». Капитан обернул записку кусочком черной резины и засунул в маленькую бочку для воды, которую оставил на льду в надежде, что она, «возможно, попадет кому-нибудь в руки».
Как и в случае с остальными деталями плавания, Делонг предвидел вероятность такого отступления и давно разработал подробный план действий. Казалось, он продумал все до мелочей. Сначала он решил перестроить суточную картину: предполагалось, что днем моряки будут спать, а прохладными вечерами идти вперед. К концу июня вечерние температуры колебались в районе шести градусов ниже нуля. Ночью снег был тверже, а света оставалось достаточно – полностью никогда не темнело. Избегая резкого полуденного солнца, они оберегали себя от снежной слепоты и перегрева. «Ужинать» планировалось в восемь часов утра, после чего моряки должны были расходиться по палаткам и спать целый день, пока их мокрые меховые одежды будут сохнуть при температуре, поднимающейся до пяти градусов выше нуля.
Делонг не один час потратил на совершенствование системы организации рангов. Он разделил тридцать три участника экспедиции на три группы по одиннадцать человек. Каждой группе были выделены лодка, сани и своя часть лагеря. Возглавлял группу один из офицеров. У каждой лодки и у каждых саней было собственное имя, флаг и девиз. Одним из девизов был «In hoc signo vinces» – «Сим победишь»; другим – «Nil desperandum» – «Никогда не отчаивайся».
Такая система более мелких команд лежала в основе организации для долгого марша домой. Члены каждой команды вместе тащили поклажу, вместе отдыхали, вместе готовили, вместе ели, вместе спали и, при необходимости, готовы были вместе умереть. Делонг не случайно разделил всех таким образом – он надеялся пробудить в моряках командный дух и чувство локтя: никто не хотел подводить товарищей, но при этом хотел, чтобы его команда обошла остальных. Досконально продуманная и в то же время простая, эта система обращалась к личной гордости каждого и вдохновляла всех работать во имя группы.
Кроме того, Делонг полагал, что разделение экспедиции на команды поможет справиться с раздражением и досадой. Внимательно изучив историю исследования Арктики, Делонг не желал допустить возможного бунта. Он не мог забыть, какая судьба постигла капитана Холла при плавании на «Полярисе». Делонг понимал, что случается, когда морякам, терпящим ужасные лишения, позволяется свободно высказывать свое недовольство, и как быстро все плохое – хоть настоящее, хоть выдуманное – раздувается в глазах людей, из-за чего единственный неправильно истолкованный инцидент или слух может озлобить команду.
Моряки начали поход в хорошем боевом духе, но Делонг понимал, что это может быстро измениться, поэтому ему следовало держать все под контролем. Его особенно тревожил Коллинз, который продолжал хандрить и не скрывал своей враждебности по отношению к капитану. Присматривать стоило и за Даненхауэром – он не считал свою сифилитическую слепоту столь тяжелой, какой она казалась Делонгу, хотя и спотыкался на каждом шагу, как заправский пьяница. Кроме того, его гордость страдала от вынужденного пребывания в списке больных. Представляя возможные варианты развития событий, Делонг пришел к выводу, что разделение моряков на три группы, растянутые на несколько миль, поможет снизить вероятность зарождения идей о мятеже во время их путешествия.
Делонг не сомневался, что путешествие будет долгим и недовольства среди моряков не избежать. Он понимал, что поход по арктическим ледовым полям к открытой воде потребует «нечеловеческих усилий». Насколько он помнил, в анналы исследований еще не попало ни одно путешествие, подобное тому, которое они собирались предпринять. По его оценкам, они находились примерно в тысяче миль от сибирских берегов, но у них на пути могли оказаться Новосибирские острова – необитаемый и малоизвестный архипелаг в зоне вечной мерзлоты, контуры которого были неточно нанесены на карты. Надеяться на спасение, само собой, не стоило. Насколько понимал Делонг, никто во всем мире не имел ни малейшего представления, живы ли они и где находятся.
Их выживание зависело лишь от них самих. Как выразился Даненхауэр, они должны были в буквальном смысле «трудиться во имя жизни». Делонг понимал, что «при движении на юг они в конце концов выйдут к открытой воде». На несколько месяцев им предстояло стать животными и по 12 часов в день тянуть лямку. Но шесть человек были слишком слабы для этого – симптомы отравления свинцом до сих пор не прошли, из-за чего моряки были «ни на что не годны». Некоторые из больных могли идти самостоятельно, если им не приходилось ничего нести или тащить за собой, но другие не могли ступить и шага – их нужно было везти на больничных санях. Хуже всех себя чувствовал Чипп. Он был так измотан, что не мог ни одеться, ни подняться на ноги. Накачивая его бренди и опиумом, доктор Эмблер замечал, что Чипп «мучился от боли и спазмов и не мог найти покоя… Все обстоятельства против него… Он бледен, его пульс едва прощупывается».
«Как же нам его вытащить? – вопрошал Делонг, тревожась о своем старом друге Чиппе. – Прошлой ночью он беспрестанно стонал и ворочался. Я очень сильно за него переживаю».
Делонг понимал, что у них очень мало времени на то, чтобы достичь цели: провизии у них было всего на шестьдесят дней. После этого они могли выиграть еще несколько недель, съев собак. Но не более. Помимо ограниченного количества пищи, ограничено было и число теплых дней арктического лета. Капитан Делонг знал, что им нужно во что бы то ни стало до прихода зимы добраться до Сибири. Им предстояла борьба со временем и с доступными калориями – двигаться нужно было быстро, но эффективно. Но при такой слякоти это было невыполнимо. «Наши перспективы, – с поразительной сдержанностью написал Делонг, – весьма незавидны». Он гадал, когда исчезнет присущее всем его морякам чувство юмора.
Его опорой был Мелвилл. Делонг понимал, что ему не совершить ледовое паломничество без него. Механик был тверд и рассудителен, не раз доказывал свою бесконечную преданность делу и, казалось, обладал неисчерпаемыми ресурсами гибкости. Болезни обходили его стороной, и никто не слышал из его уст ни единой жалобы. Делонг во всем полагался на Мелвилла и без лишних слов писал в своем дневнике: «Пока он таков, какой есть – сильный и здоровый, – я не пропаду».
На борту «Жаннетты» моряки никогда не голодали. Два года их рацион был достаточно обилен и разнообразен, чтобы удовлетворить каждого. Теперь, на льду, он сократился до двух продуктов. У них был говяжий экстракт Либиха, который они ели в качестве теплого бульона, как консоме, и пеммикан – питательная смесь вяленого мяса, ягодного пюре и животного жира, которая последние несколько десятилетий служила отличным подспорьем для многих исследовательских экспедиций. Пеммикан был калорийным и сытным, он годами не портился, мало весил, не требовал особенных условий хранения и редко списывался за негодностью. Но он быстро всем надоедал. Делонг с отвращением записал, что пеммикан стал им «рыбой, мясом и птицей». Его липкое, соленое однообразие казалось тошнотворным. Он прилипал к небу и застревал на зубах и языке. Он вызывал вздутие живота и газы. Он пачкал руки и пальцы. Он был повсюду, на них и внутри них, они и сами превратились в ходячий пеммикан.
Помимо того, пеммикан, как бы это ни было неприятно, приводил к запорам. Он закупоривал пищеварительный тракт, подобно цементу, и прочно бетонировал кишечник. Возле лагерных печей не раз поднималась тема сравнительной копрологии. Врачебное достоинство доктора Эмблера подрывалось с каждым днем – фактически его деятельность свелась к распределению слабительного, рыбьего жира и медицинских свечей. Медицинские журналы Эмблера вскоре запестрели чудесными записями: «Лаутербаху утром стало лучше, кишечник полностью очистился… Алексей сегодня чувствует себя достаточно хорошо, кишечник очистился… У меня самого один раз из кишечника вышла кровь…»
Весь этот пеммикан также заставил моряков, как никогда, страдать по еде. Они с теплотой вспоминали довольно простые, но чудесные в сравнении с нынешними обеды на «Жаннетте». Сидя возле походных печек и выковыривая остатки пеммикана из зубов, они вдохновенно рассуждали, какой пир закатят по возвращении домой. Чипп мечтал о печеной куропатке на хрустящем хлебе. Делонг не переставал думать о жареных устрицах. Ньюкомб вздыхал по тыквенному пирогу. Остальные вспоминали поросячьи щечки с овощами, вареную кукурузу, рубленое мясо и лакомые десерты. Мелвилл представлял запеченную утку – он даже рассказывал, как именно ее приготовит, и моряки тут же принимались обсуждать «роскошь есть именно те куски, которые сами выберут, каждый на свой вкус – ах!».
Кроме плохого питания, моряки страдали и от более досадной проблемы – постоянной сырости. Лето вступало в свои права, и арктический мир постепенно таял. Просохнуть полностью не удавалось никогда. Кожа моряков сморщилась от влаги и отходила слоями. Спальные мешки стали похожи на папье-маше. При каждом шаркающем шаге из их сапог выливалась вода. Подошвы из сыромятной кожи, по словам Мелвилла, стали такими мягкими, что «достигли консистенции свежего рубца». Когда моряки пытались поспать, тепло их тел растапливало рыхлый снег под прорезиненными одеялами, из-за чего они оказывались в лужах холодной воды. Доктор Эмблер писал, что после «сна в мокрой одежде в мокром спальном мешке на мокром льду наутро ноют все кости и мышцы». «Сегодня, – продолжал он, – я даже вздохнуть без боли не смог».
По иронии судьбы именно в дни столь суровых лишений в одном из мешков с кофе Старр нашел написанную от руки записку, которую в сложившихся обстоятельствах сочли злой шуткой работника, весной 1879 года укладывавшего груз в Нью-Йорке. Усмехнувшись, Старр прочитал послание вслух: «Настоящим хочу пожелать вам успеха в вашем великом предприятии. Надеюсь, читая эти строки, вы вспомните об уютных домах, которые вы покинули в стремлении помочь науке. Если удастся, черкните мне пару строк. Мой адрес: Дж. Дж. К., Бокс-стрит, 10, Нью-Йорк».
Затем возникла новая проблема: с собаками что-то было не так. Сначала симптомы проявились у Джима, который бежал в упряжке и вдруг зашелся в судорогах. Его отстегнули, и он некоторое время лежал на снегу, корчась от боли и дрожа крупной дрожью, хотя день был ясным и теплым. Через несколько дней то же самое случилось с Фокси, которого вскоре обнаружили в луже воды. Том пережил другой приступ. Словно в дурмане, он на несколько минут потерял ориентацию. Затем он пришел в себя и внезапно в слепой ярости набросился на своего соседа по упряжке, Волка.
Делонг не понимал причин недуга. Может, проблема была в их корме? Или корма было слишком мало? Может, их поразила инфекция? Или они слишком устали? Как бы то ни было, он не мог отказаться от использования такого большого количества собак, ведь и так уже потерял достаточно. Некоторые псы оказались такими злыми и склочными, что их пришлось признать бесполезными, пристрелить и скормить их собратьям. Один из лучших псов, Джек, которого любили все моряки, временно был выведен из упряжки, чтобы залечить надорванную спину. Однажды при суматошной переправе на льдине через широкую полынью Джека случайно забыли. Его исчезновение заметили только через несколько часов, и Делонг счел слишком опасным возвращаться на его поиски. С тех пор Джека больше не видели.
Вскоре у многих моряков начались поведенческие нарушения, подобные тем, которые испытывали собаки. Первым сломался тот, от которого Делонг этого меньше всего ожидал: Эдвард Старр. Делонг считал Старра «человеком безупречного поведения». Вместе с Найндеманом и Эрихсеном он всегда был сдержан и трудился не покладая рук. Но однажды, шагая рядом с Мелвиллом и небольшой командой моряков, Старр вдруг заглянул в лодку, вытащил оттуда пару мокрых стелек и, раздраженно зарычав, швырнул их на лед. Мелвилл обернулся и сердито посмотрел на Старра: это были его стельки, и он не один час подклеивал и зашивал их для дальнейшего использования. «Подними – и больше так не делай!» – приказал он. Но Старр отказался подчиняться. «Плевать мне, чьи они, они лежали на моем спальном мешке!» – огрызнулся он. Мелвилл побледнел. Он повторил приказ, но Старр снова зарычал и отказался поднимать несчастные стельки.
В этот момент вмешался Делонг, который велел Старру подчиниться приказу Мелвилла. Старр отказался и на этот раз. Он стоял возле лодки и бранился без остановки, ни к кому конкретно не обращаясь. «Нашел, куда мокрые стельки класть!» – ворчал он. Призвав на помощь весь свой авторитет, Делонг велел Старру замолчать и повторил приказ поднять стельки – дважды, затем трижды. Все вокруг пораженно наблюдали за происходящим. Наконец Старр неохотно повиновался, но сквернословить так и не перестал.
«Разойтись!» – приказал Делонг. Он подошел к Старру и спросил его: «Что вы можете сказать в свое оправдание?» Как ни странно, Старр ответил, что не слышал приказов Мелвилла. «Считайте, что вы под арестом», – сказал капитан. Разобраться со Старром он решил позже.
Впервые кто-то открыто попытался подорвать авторитет капитана. Этот ничтожный инцидент был вызван лишь абсурдным стечением обстоятельств. Но он стал первым вестником грядущих недовольств.
На восьмой день пути Делонг провел астрономические измерения, чтобы определить, насколько им удалось продвинуться. Было 25 июня. Он с надеждой начал измерения, поскольку моряки все это время не щадили себя и не теряли оптимизма. При помощи секстанта он определил меридиональную высоту, которая составила 77°46′ с. ш. Это было любопытно и явно неверно, ведь высота, зафиксированная в месте гибели «Жаннетты», была значительно южнее. Выходило, что сейчас они оказались в самой северной точке всего маршрута экспедиции.
На следующий день Делонг воспользовался методом астрономической навигации, называемым позиционированием Самнера, и подтвердил более ранние измерения. Он счел, что проблема в приборах – возможно, из-за тряски при движении по льду что-то в них сломалось или же он просто сделал ошибку. Кроме того, он полагал, что на точность измерений могло повлиять преломление звездного света или какой-нибудь другой арктический феномен. Он трижды проверил расчеты, построил еще несколько позиционных линий и в полночь снова достал секстант. Результаты оставались неизменны.
Делонг обратился к своему опыту навигации. В чем была проблема? Где крылась ошибка? В следующий полдень он попросил Мелвилла провести измерения. Только увидев, что и теперь результаты не изменились, он принял правду. Он полагал, что за последние восемь дней они прошли 20 миль на юг. Но наблюдения свидетельствовали об обратном. На самом деле они продвинулись более чем на 28 миль в северном и северо-западном направлении. Иными словами, лед, по которому они шли, смещался на север быстрее, чем они спускались на юг. Несмотря на все усилия, они фактически ушли назад. Или, как выразился Мелвилл, «отступили». По словам Делонга, это было сильным преуменьшением, но и его оказалось «достаточно, чтобы заставить любого задуматься и встревожиться».
Капитан не мог найти в себе силы сообщить ужасные новости морякам. Он не мог поделиться ими даже с ближайшими офицерами. «Я обманываю их, – писал он, – и боюсь, как бы они не начали задавать мне вопросы». Делонгу претила эта уклончивость – скрывать что-либо было не в его характере, – но в сложившихся обстоятельствах он не видел другого выхода. Он не сомневался, что «великое разочарование, если не полная потеря энтузиазма, постигнет команду, если сообщить всем столь неприятную правду».
Он поделился новостями только с доктором Эмблером и Мелвиллом. Механик не стал церемониться с оценкой ситуации. «Наше положение, – сказал он, – совершенно безнадежно». Он заметил также, что моряки вскоре «помрачнели и стали проявлять подозрительность, верно догадываясь о причинах, по которым от них скрыли результаты первых измерений».
Именно тогда в дневнике капитана Делонга впервые зазвучали нотки отчаяния. «Если продолжать в том же духе, – написал он, – нам никогда не выбраться».
О, мой дорогой муж,
я так жажду увидеть тебя, что не могу писать длинные письма. Я не могу дождаться, когда лето кончится и принесет хорошие новости или плохие. Я очень долго хранила терпение, но больше держаться уже не могу. И все же пытаюсь.
Как же ты, должно быть, устал и измучился, как отчаялся ждать окончания своего долгого изгнания, как соскучился по дому, семье и друзьям! Какие лишения и невзгоды тебе пришлось пережить! Я молю Бога, чтобы ты вернулся с победой и был щедро вознагражден за свою жертву. Мы с Сильвией постараемся, чтобы ты забыл о всех трудностях, когда вернешься к нам.
Я строю множество планов и представляю, как счастливы мы будем после твоего возвращения. Не сомневаюсь, ты делаешь то же самое. Мы должны попытаться воплотить все наши мечты в жизнь и привнести в нее как можно больше радости.
