Вишневое драже
Прошу прощения. Я вовсе не собиралась превращать эти записи в настоящий дневник. Тут должно было быть только про еду. А теперь здесь все, что… сами видите… навалилось.
Этого всего вообще не следовало писать, потому что это дневник питания, а я сейчас считайте что не ем.
Ничего, между прочим, хорошего. Недоедать так же вредно, как переедать. Это мне известно.
Мама звонит папе и говорит, что выпьет чаю в кафе и вернется. Она потом пожалеет, что ее здесь нет, потому что входит медсестра с временной каталкой для Дав. Кресло дребезжит и скрипит, оно не очень удобное, а внизу сиденья прилеплена жвачка. Но я делаю вид, будто ничего круче в жизни не видела.
– Ух, клево, – вру я. – Испробуй его, Дав.
Дав говорит, что «прокатится», когда будет не такой сонной.
Папа дает вишневый леденец, еще один я начинаю разворачивать для Дав, но папа мне не позволяет. Он кладет ладонь, похожую на нестрашную собачью лапу, на мою и слегка качает головой. Не надо, мол, слишком опекать ее. И я оставляю конфетку в обертке на тумбочке у постели.
Мы с папой сосем леденцы и поглядываем на кресло.
Папа своим тягучим актерским голосом когда-то читал детские аудиокниги, чтобы подзаработать. Он относился к этому серьезно, носился по всему дому, протяжно выговаривая: «Ру-ммм-пель-штильц-хен» и «Рап-УННН-цель». Когда мы были маленькими, то играли в них, а папин «актерский» голос читал нам сказки на ночь. И мы чувствовали превосходство над другими детьми, потому что это НАШ папа и больше ничей. Иногда он сидел рядом и смешил нас под звукозапись, разыгрывая пантомимы о принцессах и колдунах, ведьмах и злых мачехах. «Актерский» голос отличался от повседневного тем, что папа правильно и отчетливо произносил все слова и не вставлял ругательств. Иногда я чувствовала ревность от того, что другие дети засыпают под его голос, а он говорил: «А ты подумай о бедных детях, у которых нет папы, чтобы рассказывать им сказки на ночь. Очень щедро с твоей стороны делиться с ними папой». Но это было только хуже. Это же НАШ папа. А не какой-то там усыпляющий голос «всехного папы вообще».
Мы уже сосем по второму леденцу, когда Дав шевелится. Язык у меня онемевший, мягкий и красный.
– А что это вы едите?
Папа кивает на леденец в обертке на тумбочке. Она улыбается.
– Ну и, ну и, ну и вот что… – рычит он голосом Серого Волка, – хочешь знать, что я об этом думаю?
Дав кивает.
Он продолжает:
– По-моему, это замечательно – пытаться прыгать с высоты, которая нам не по росту. – Папин голос начинает срываться, глаза увлажняются. – Да-да, замечательно. Ты, конечно, совершенно чокнутая, но честное слово, детка, какая же ты крутая.
