Среда
Дейзи поставила молоко в холодильник, тихо закрыла дверцу, взяла чашку и обернулась, чтобы уйти. В дверях стояла Мелисса. От неожиданности рука Дейзи дрогнула, и кофе из чашки выплеснулся на каменный пол.
– Пожалуйста, дай пройти, я просто…
Мелисса не пропустила ее. Сунув руки в карманы толстовки, она покачнулась с носка на пятку и вдруг сказала:
– Прости за вчерашнее.
Дейзи от неожиданности замешкалась с ответом.
– Я ляпнула первое, что пришло на ум, понимаешь?
– Это неважно. Правда. Мне нужно вернуться в спальню.
– Подожди. – Мелисса разозлилась – извинения дались ей непросто, и она хотела, чтобы Дейзи это поняла. – Нет ничего плохого в том, чтобы быть лесбиянкой. У меня нет предубеждений против них.
– Я не лесбиянка! – выпалила Дейзи и умолкла, осознав, что говорит слишком громко. Какое-то время она напряженно прислушивалась, нет ли кого в гостиной. Трясущимися руками поставила кружку на стол. – Пожалуйста, я не хочу об этом говорить.
– А может, все-таки стоит поговорить?
Дейзи вдруг ощутила себя очень одинокой. Мелисса знает, а больше ей некому об этом рассказать. Дейзи потянулась к ней.
– Мне нужно, чтобы ты стала моей подругой. – Ей хотелось, чтобы Мелисса ее обняла, но она не могла облечь это желание в слова.
– Полегче, детка, – проговорила Мелисса.
Дейзи будто увидела себя со стороны – стоит, протянув руки, как мультяшный зомби. Опять выставила себя на посмешище… Она ринулась прочь из кухни, толкнув Мелиссу.
– Да ты больная на всю голову! – крикнула та ей вслед.
– Абергавенни. Произошло от названия «Гобанния», что на бретонском языке означает «река кузнецов», – прочел Алекс.
– Бретонский? Что это? – спросил Доминик.
– Принадлежащий или имеющий отношение к бриттам.
– Что с твоей рукой?
Алекс мельком глянул на ободранные костяшки пальцев и выдал заранее придуманное объяснение:
– Возился с газонокосилкой в сарае. Чуть без пальцев не остался.
Доминик взял путеводитель.
– Находится между двумя горами, Шугар-лоаф и Блоренж.
– Блоренж? – повторил появившийся в дверях Ричард.
Алекс сунул раненую руку под стол. Проходя мимо, Ричард потрепал Алекса по плечу. «Да пошел ты», – подумал тот.
– Барон де Хэмелин, – сказал Доминик. – Древо Иессеево, и все в том же духе. Парики из козьей шерсти. Рудольф Гесс.
– Ты только что это придумал?
– Честное скаутское, все так и есть.
Вошел Бенджи с тарелкой кукурузных хлопьев и сел поближе к Доминику – он все еще пребывал под впечатлением от вчерашних страхов, которые даже дневной свет не мог окончательно прогнать.
– Привет, малыш.
– Кто-нибудь видел сегодня Дейзи?
– Не-а.
– Мелисса?
– Что?
– Ты видела утром Дейзи?
– Она спускалась за кофе. Кажется, не в духе.
– Пойду, посмотрю, как она.
– Ух ты! В 2007-м и 2009-м в Абергавенни проходил чемпионат по велоспорту.
– Тоже мне «западный Париж».
– Не ворчи.
– Вернусь через час, – допив воду из стакана, оповестил Ричард. – Быстро приму душ, и поедем.
– Удачной пробежки.
– Не заблудись, – сказал Алекс.
Глупо возвращаться домой, так толком и не побегав, раз уж столько денег потратил на кроссовки. К тому же хотелось побыть одному. И не только из-за Луизы. Если бы он ударил Алекса… Есть ли более легкий способ настроить против себя всех в этом доме? Ему нужно отстраниться и немного побыть одному.
Грифельно-синяя дорога вела к железным воротам. Ричард подтянул язычки кроссовок и завязал шнурки двойным узлом. Утренний воздух был влажным, но почему-то яснее и прозрачней обычного, а зелень листвы казалась темнее. В городе не замечаешь этого постоянного изменения освещенности.
Ричард принялся растягивать мышцы, поочередно ставя ноги на стену и наклоняясь вперед. Дом смотрелся продолжением пейзажа – камень, из которого он построен, привезли из уэльских гор, стропила – из леса, который вполне возможно увидеть с вершины горы Дайк. Мох, ржавчина, облупившаяся краска – следы, оставленные временем и погодой, похожие на царапины и ракушки на корпусе старого танкера.
Он решил бежать по дороге, наиболее крутой подъем преодолеть пешком, а после парковки снова перейти на бег – так он сбережет силы, не растрачивая их на самобичевания уязвленного мачо. Часы показывали семнадцать минут десятого. Оглядевшись, Ричард испытал облегчение и вместе с тем сожаление, что никто не увидит, как он сейчас побежит.
Проходя мимо гостиной, Доминик заметил сидевшую на диване Мелиссу. Он вошел и встал рядом с ней. Мелисса рисовала маленький столик и делала вид, что Доминика здесь нет. Он уже знал, что на похвалу своему таланту она не обратит внимания, и спросил прямо:
– Что вчера произошло с Дейзи?
– Не представляю, что ты имеешь в виду.
– Да нет, представляешь.
– Я думала, она болеет. – Мелисса откровенно наслаждалась перепалкой.
– Врешь.
– Довольно серьезное обвинение. Надеюсь, у тебя есть доказательство?
– Кто более способен на ложь, ты или Дейзи? – Доминик по-своему тоже наслаждался разговором.
Мелисса рассмеялась.
– Забавно. Зависит от обстоятельств.
– Не смешно. Вчера что-то случилось, и это глубоко ранило Дейзи, а она для меня важнее всех в мире.
Мелисса отложила карандаш и повернулась к Доминику.
– Поверь, правда тебе не понравится.
– Поверить тебе?
– Я серьезно.
– А ты попробуй.
Мелисса наклонилась и тихо произнесла по слогам:
– Она лес-би-ян-ка.
– Что?
– Она шарила язычком у меня во рту. Боюсь, это не мое.
Доминика будто под дых ударили. Он поверил сразу и безоговорочно.
– Наверное, ей трудно это принять, – с наигранным сочувствием произнесла Мелисса.
– Ты… Закрой свой грязный рот. – Нужно уйти, пока он еще держит себя в руках…
В столовой все уже расселись по местам. Алекс помахал ему рукой. Доминик развернулся и принялся подниматься на второй этаж, перешагивая разом через две ступеньки. Войдя в ванную, он запер дверь и сел на унитаз. В детстве он частенько прятался в ванной – единственном помещении, которое запиралось изнутри. Две полоски света высоко наверху – словно два оранжевых прута в их маленькой серебряной клетке, зеленые сливные отверстия прихватывали уголки влажной ткани.
Чем больше он думал, тем более очевидной ему казалась необходимость поговорить с Дейзи. Она ужаснется, или ей станет спокойней оттого, что он знает ее тайну? А может, лучше ничего не говорить, потому что, помимо растерянности, он испытывал отвращение, нежданное и неестественное. Точно такое же отвращение он чувствовал к церкви, к этим чужакам, которые притязают на его дочь и хотят увести с собой.
Смятые бумажные платочки, ползущая по подоконнику муха… Дейзи никогда не думала о самоубийстве, даже когда не знала, что это смертный грех. Теперь она понимала соблазнительную прелесть забвения. Но что, если она очнется в аду? Тарелка с липким, холодным ризотто стояла на полу. А кофе остался внизу. Почему к ней никто не приходит? Она не может быть лесбиянкой, потому что это грех. Это жестоко, но решать не ей. «Суды Господни истина, все праведны». Нельзя обрести Божью любовь, а потом спорить об условиях. Ты подчинился, тебе пришлось сказать: «Я невежественен, я знаю так мало, я всего лишь человек». Разумеется, она должна была заметить раньше, это ведь не аллергия на укусы пчел, о которой не знаешь до самого последнего мига. Нужно позвонить друзьям из церкви. Нужно пойти в комнату Алекса и Бенджи и оттуда позвонить Мег и Анушке. А может, и Лесли тоже. Они поймут ее, как никто другой. Так почему же она не может заставить себя сделать это?
Ей не хватает Лорен. Не хватает Джека. Ей нужен тот, кто просто проявит участие, попросит рассказать подробней, а не скажет, что она должна поступить так-то и так-то. Но Лорен сейчас в Глостере, а номер ее телефона – в старом мобильнике, который украли. Мысль об этом резанула болью, и, пережидая ее, Дейзи схватилась за край стола. Джек. Она достала из сумки телефон. Камберленд-стрит, дом 47Б. Можно узнать его номер в справочной. Во мраке ее темницы засиял тонкий луч света.
Дейзи постучалась в дверь спальни Алекса и Бенджи. Тишина. Она вошла и встала на стул в дальнем углу комнаты.
– Вы хотите, чтобы номер прислали вам по эсэмэс?..
Когда она набирала номер Джека, ее руки тряслись, будто от этого зависела ее жизнь. Восемь, семь, семь, ноль…
– Абонент недоступен. Если вы хотите оставить сообщение…
Нахлынули воспоминания.
Кафе «Синее море».
– Гребаная предательница! – Джек встает из-за стола.
Все пялятся на них. Кольца кальмара, томатный кетчуп, из опрокинутой бутылки вытекает уксус. На лице Джека боль, и что-то маячит на краю зрения, но ускользает всякий раз, как она поворачивает голову…
Она не может ему позвонить. Дейзи отменила дозвон и села на стул. В комнате будто обыск прошел: один из ящиков вытащен и пуст; грязные джинсы Бенджи лежат на полу, вывернутые наизнанку вместе с красными трусиками; рядом валяются смятые коробочки из-под йогурта и фломастерные рисунки кровавых сражений.
Он все правильно рассчитал: пятьдесят шагов бегом, пятьдесят пешком, и так всю дорогу. Тридцать минут, не так уж и плохо. Обещал вернуться через час, но так хорошо разминался, что и думать об этом не хотелось. Еще двадцать минут, а назад он побежит быстрее. Завтра ноги будут адски болеть, зато сейчас он чувствует себя как никогда хорошо. По вершине холма вились тропинки, порывисто дул ветер. Они проходили здесь всего два дня назад, но теперь все ощущалось по-иному. Без людей понятия о размерах стирались, и казалось, что все здесь принадлежит лишь ему.
Черт! Левая нога подвернулась, и Ричард упал, смягчив падение ладонью. Перекатившись на спину, он дождался, пока выцветут мелькающие перед глазами мушки, и посмотрел на саднящую ладонь. Прямо по центру шел рваный порез, уже начавший кровоточить. Прямо как в школе, когда они тормозили на велосипедах и падали с гимнастических лестниц. Ричард медленно сел. Похоже, подвернул лодыжку. Выждав некоторое время, он встал на четвереньки и осторожно поднялся, опираясь только на правую ногу. Попробовал идти, но получалось лишь подскакивать, прихрамывая. Интересно, через какое время он вернется домой? Через полтора часа? Через два? Все будут недовольны.
Атмосферное давление понизилось. Небо побагровело, подул сбивающий с ног ветер – и пейзаж внезапно ожил: деревья пригибались к земле, высокая трава шла волнами, меняя цвет, небо нависло над долиной, будто одеяло. Над холмом вился мешок из-под удобрений. Дребезжали стекла в оконных рамах, стучал и хлопал клапан бойлера. С крыши сорвалась черепица, перелетела через стену сада и вонзилась в землю, став похожей на акулий плавник. В сарае грохотали контейнеры, пытаясь сорваться с удерживающего их троса.
И вдруг словно огромный серый занавес упал с гор на потемневшие поля. В стекла будто мокрым гравием швырнули. Водосток наполнился, и взбурлившая вода хлынула вниз по трубам. Капли стучали по крыше скамейки, по каменным ступеням и «мерседесу». Потоки воды затекали в колесные колеи, текли по дымоходу, шипели на горячем металле трубы, просачивались сквозь старую замазку свинцовых перекладин на окнах и собирались в лужицы на подоконнике. Дождь шел чуть ли не параллельно земле, наглядно демонстрируя силу ветра. Пропали все опорные точки – ни горизонта, ни направлений, дом словно плыл высоко над землей то ли по воде, то ли по воздуху, пересекая и нарушая границы, и Канзас давным-давно остался позади, а суша была где-то далеко-далеко внизу.
Бенджи стоял у окна столовой, зачарованный этим инобытием, и шум внешнего мира в кои-то веки оказался громче и настойчивей шума мира внутреннего. Извилистые ручейки на стеклах делали все за окном похожим на мрамор. Из цветов остался лишь зеленый и серебристый. Перестук капель то усиливался, то затихал, когда огромный занавес из дождевых бусин колебался из стороны в сторону.
Ноев ковчег. «И сказал Господь: я уничтожу мир, потому что люди грешны». Животные шли парами, выстроившись в два ряда, обезьянки и пауки «черная вдова», Яфет и Дафет и Бафет. А все остальные были уничтожены, их словно цунами смыло, машины, стены и деревья несло по улицам, а людей разрывало на части, как в огромной сушильной машине. А затем над землей, на которой лежали раздувшиеся и почерневшие – совсем как в Новом Орлеане – тела, полетел белый голубь… Вдруг что-то темное шмякнулось в стекло рядом с лицом Бенджи, и он убежал, зовя мать.
Доминик стоял в коридоре и наблюдал, как из-под входной двери с шелестом, напоминающим неисправное радио, течет вода. Нужно пойти к Дейзи, сказать ей, что все хорошо, они любят ее и всегда будут любить. Почему он боится это сделать? Он никогда не думал о дочери как о человеке с сексуальными потребностями, и теперь это беспокоило его. Дейзи, Алекс, Бенджи. Их маленькие вехи развития. Вот они впервые сами читают, впервые сами идут в школу. Он вспомнил, как держал на руках малышку Дейзи: крошечные пальчики вцепились в его большой палец, розовые щечки, светлая челочка. Представилось, как ее держит теперь кто-то другой, они оба обнажены, и эти два образа нежности терзали Доминика, словно переезжающие колеса.
Вдруг представился Эндрю на больничной кровати. Рядом, склонив голову, сидит Эми и держит его за руку. Стало стыдно, что он не ответил на ее сообщение. Ни разу в жизни он не решал проблемы, просто отводил взгляд, позволяя остальным делать за него грязную работу. Скрипнула деревянная ступенька, и Доминик обернулся. По лестнице спускалась Дейзи.
– Как ты?
– Чуть лучше. – Она умолкла и положила руку на маленькую металлическую собачку, венчающую стойку перил. – Я просто хотела что-нибудь поесть.
Доминик спрашивал себя, расскажет ли ему дочь о происшествии с Мелиссой, однако она смолчала. Выглядела Дейзи лучше, и он испытал облегчение, решив, что слишком близко принял все к сердцу. Возможно, Мелисса лгала, и ему ничего не нужно предпринимать.
Что-то не так, твердила Ричарду интуиция. Он остановился, собираясь осмотреться и прислушаться. Внезапно похолодало и потемнело, нахлынуло чувство, что здесь не просто нет людей, а что все они очень и очень далеко отсюда. За спиной ощущалось присутствие чего-то. Ричард обернулся и увидел ливень, идущий из свинцово-серых туч. Он еще успел испугаться, прежде чем дождь настиг его.
Это походило на сильный холодный душ, и Ричард забавлялся, представляя, как будет потом рассказывать, что ему пришлось ковылять под ливнем черт знает где в одной футболке и шортах. Через десять минут стало уже не так забавно, потому что ни дождь, ни ветер и не думали униматься. Ричард замерз, лодыжка болела все сильнее, и прошло немало времени, прежде чем он смог спуститься с холма. Ему представлялись совершенно детские сценарии возможного будущего: его спасет красный вертолет, который они видели два дня назад; он потеряет сознание, упадет и пролежит тут всю ночь. Он вдруг вспомнил, что никому не сказал, где будет бегать.
Налив в кувшин кофе, Луиза ставит его на стол в столовой, рядом с сахаром, молоком и шаткой башенкой чашек. Ричард должен был вернуться еще сорок минут назад, а на улице до сих пор бушует шторм. В доме витает тревожное настроение, и как бы его жители ни разбредались по комнатам, их все равно тянет в столовую.
– Вернется минут через пять и будет хвастаться, какой он мачо, – говорит Мелисса.
«Надеюсь, он сдохнет», – думает Алекс. Интересно, сказал ли Ричард Луизе о выволочке, которую ему устроил? Может, он и ей устроил выволочку. Алекс пытается поймать взгляд Луизы, но она слишком обеспокоена отсутствием Ричарда и ничего вокруг не замечает.
– В такую погоду дороги просто кошмарные, – произносит Анжела.
Вообще-то она собиралась сказать что-нибудь успокаивающее, предположить, как Ричард может добраться домой, однако нервозность Луизы оказалась заразительной. Слишком многих она утратила, а из-за жуткой погоды грань между этим миром и тем истончилась почти до исчезновения, будто дожидаясь, когда глупые и недостаточно любимые люди оступятся и упадут сквозь нее.
– Это рекорд. – Бенджи построил башню из домино в девять этажей.
Алекс ждет, что ему предложат пойти и разыскать Ричарда, но сам не собирается предлагать. Пусть попросят. Он хочет, чтобы его во всеуслышание объявили специалистом в области бега и ходьбы по местным холмам. Пусть все признают, что Ричард корчил двадцатилетнего и выставил себя придурком.
В комнату входит Дейзи.
– Доброе утро, – лениво произносит Мелисса.
И только Дейзи слышит в ее словах издевку.
– Привет, милая моя, – говорит Анжела. – Как ты себя чувствуешь?
Дейзи надеется, что мать предложит ей позавтракать и они смогут посидеть в кухне и поговорить, но Анжела выглядит отрешенной и вряд ли спросит, почему Мелисса так смотрит на ее дочь. Дейзи уходит на кухню, включает чайник и, усевшись за стол, прячет лицо в ладонях.
Охает Бенджи, охают и остальные, будто наблюдают за фейерверком, но это всего лишь башня Бенджи рухнула и рассыпалась по столешнице и полу.
– Час уже прошел, – констатирует Луиза, в глубине души задаваясь вопросом, уж не подстроил ли Ричард все это, чтобы досадить ей.
Бенджи начинает строить башню заново, на сей раз укладывая домино горизонтально для лучшей устойчивости.
– Это же Ричард, с ним все будет хорошо, – заверяет Анжела.
Однако с ним не всегда все хорошо, он порой и в лужу может сесть, как она теперь понимает.
– Попасть под дождь не смертельно, – заявляет Доминик.
– Не всегда, – возражает Алекс. – В Брекон-Биконс люди погибли из-за переохлаждения.
Их гостиная тоже вдруг будто промерзла насквозь.
– Алекс, не надо об этом, – утомленно просит Доминик.
Алекс мог бы извиниться, но не хочет. Вместо этого он несет в кухню свою чашку, а за спиной у него Анжела извиняется за бестактность сына.
Дейзи по-прежнему сидит за столом, вскипевшая вода остывает.
– Сестра Дейзи, – привычно произносит Алекс их общую шутку, забыв о том, что это шутка – настолько она старая.
– Давай не сейчас, а?
– Что случилось?
– Ничего.
– Расскажи мне. – Охвативший Алекса гнев столь велик, что он ожидает, будто и Дейзи должна злиться на Ричарда по какой-то пока неведомой ему причине.
Однако в ее голосе звучит нотка, которой он не слышал уже давно.
Да, она может рассказать ему. Он сочтет ее извращенной? Пусть! Дейзи внезапно разбирает смех – вспомнилось, что именно Алекс хотел с самого первого дня поцеловать Мелиссу. А Мелисса сказала ей: «Отвали от меня, гребаная лесбиянка!» Вновь накатили паника и ощущение безысходности.
– Что смешного? – спрашивает Алекс, решивший, что она смеется над ним.
– Слушай, я хочу тебе кое-что сказать, – быстро, чтобы не передумать, говорит Дейзи.
– Что именно?
Дейзи задумывается. Что она хочет сказать ему? Что ее простили? Что никто не узнает об этом? Что этого никогда не было?
– Алекс! – зовет мама из соседней комнаты.
– Прости. – Отвернувшись, он уходит.
А Дейзи осознает – даже расскажи она все брату, это ничего не решит.
– Алекс, ты не знаешь, где может бегать Ричард?
– По гребню холма, скорее всего. – На самом деле он понятия не имеет, где вздумалось бегать Ричарду, но предполагает, что тот захочет пустить пыль в глаза и выберет самый крутой холм.
– Можешь поискать его?
Алекс чувствует себя полностью отмщенным.
– Не вопрос, – говорит он и поднимается на второй этаж.
Бенджи нервничает, и домино больше не занимает его. Он боится того же, что Луиза и мать, однако не умеет, как они, подавить и ослабить терзающий страх. Он боится, что Ричард умрет прямо под дождем. «И сказал Господь: я уничтожу этот мир».
Сражаться мечом здесь нельзя. Бенджи в попытках отвлечься неприкаянно бродит по дому и рассматривает разные мелочи. Обводит пальцами цветочный узор на обоях в коридоре. Заглядывает в шкафчик счетчика и воображает, будто дом – это движимый паром галеон с дымящими трубами и громыхающими поршнями. Открывает кожаную обложку книги посетителей. Первая запись датирована 1994 годом. «Макс (6 лет) и Сюзанна (8 лет) из Кентербери. Мы праснулись ноччу и увидили несколька барсуков». На букве «и» в слове «Кентербери» клякса. «Фармуры из Манчестера. В таверне «Черный бык» в Хэе по воскресеньям подают отменное жаркое». Кто-то разрисовал страницу замечательными карандашными набросками дома. «Джон, Джоан, Кармен и Софи Кейн-Саммерсон, а также их бабушка и дедушка».
Бенджи садится на ступеньки и начинает покручивать медные прутья лестницы, выясняя, какие крутятся хорошо, а какие нет. Потом идет в туалет и заглядывает в бачок унитаза. Там плавает оранжевый пластиковый шарик, привязанный к концу ржавой рукояти. Если нажать на нее посильней, то из белой трубы выльется больше воды. Этот шарик похож на буек, который можно увидеть в гавани среди ловушек для омаров и рыбацких лодок.
Отец говорил, что этим домом владеет какая-то семья. Быть может, они приезжают сюда летом и на Рождество. Среди знакомых Бенджи нет никого, кто владеет двумя домами, хотя у семьи Майкла есть дом-фургон у моря в Девоне. Непонятно, зачем иметь сразу два дома – ведь придется хранить необходимые вещи в обоих: мягкие игрушки, игровую приставку, плакаты с животными…
Бенджи видит в коридоре стенной шкаф, который не замечал раньше.
У него большие неприятности. Холод пробирает до костей, тело бьет крупная дрожь. Не верится, что он всего в двух милях от дома и переохладился не где-нибудь на леднике Чогори или в Антарктиде, а в гребаном Херефордшире. Он врач и прекрасно отдает себе отчет в том, что может умереть, и отнюдь не по-геройски, а самой что ни есть глупой смертью – практически у дома, где есть горячий душ и горячий кофе.
Может, спуститься с холма, чтобы укрыться от ветра? Но тогда шансы наткнуться на других бегунов или гуляющих станут еще меньше. Тем более, может не хватить сил на то, чтобы перебраться через изгороди и заборы, если он потеряет тропу. Два варианта так и пляшут в голове: остаться наверху или спуститься? Остаться наверху или спуститься? Ричард осознает, что мысли путаются. Что ж, его смерть по крайней мере разрешит «дело Шарн». А может, это наказание? Хотя слишком самонадеянно полагать, будто сложная система атмосферного давления выбрала конкретный момент, чтобы повлиять на его жизнь. Это просто дурацкое совпадение, ставшее его наказанием. Но за что его наказывают?
Дождь превращается в град. Ричард понятия не имеет, что сделал не так. Он ударяется ногой о камень, и боль кажется одновременно сильной и какой-то до странности далекой. Он смотрит на ногу. Лодыжка сильно отекла.
Владельцы? О них не хотелось вспоминать. Не хотелось думать, что все это принадлежит кому-то. Возможно, богатую семью хитростью заставили сдавать в аренду семейное серебро. Они приезжали летом и на Рождество, а затем запирали личные вещи в стенной шкаф в коридоре: чучело совы под стеклянным колпаком, коробку с тусклыми ложками на красном бархате и тридцать один поляроидный снимок: в лодке один из восьми студентов сталкивает капитана в Темзу; черный ретривер; куртка «Барбур» и жемчуга; туфли-лодочки и выглаженная футболка для игры в регби… Фотографии выцвели, будто картинки с прическами в витрине парикмахерской. Одни и те же лица: улыбающаяся пухленькая девушка с прической, как в телесериале «Ангелы Чарли», и рыжий мужчина, толстеющий с годами – они играют в теннис, позируют в одной из столиц Восточной Европы на фоне уродливого здания эпохи Сталина… Но их лондонскую квартиру обворовали во время их последнего визита сюда, так что они, уезжая, в спешке забыли закрыть шкаф.
Алекс спускается по лестнице в одежде для бега, вязаной шапке и кислотно-желтой велосипедной куртке. Бенджи быстро закрывает шкаф из опасения, что его наругают, однако Алексу не до того, ведь он сейчас побежит под ливнем.
– Пока, мелкий, – прощается он с братом.
Дождавшись, пока за Алексом закроется дверь, Бенджи аккуратно вынимает из пыльной темноты сову под стеклянным колпаком. И тут же влюбляется в нее. К счастью, у него уже есть имя для совы: Толливер – вот как он назвал бы своего питомца, если бы жил в мире Гарри Поттера и учился в Хогвартсе. Бенджи представляет, как напишет письмо другу Павлу, скатает его в трубочку туго-натуго, как сигарету, обвяжет красной лентой и вручит Толливеру. Тот возьмет его острым маленьким клювом, расправит белые крылья и взмоет с подоконника в небо, полное летящих в разных направлениях сов из мира, о котором магглы и не подозревают.
* * *
Как охотно говорят домá о пейзаже и погоде, о построивших их людях и своих жильцах, о богатстве, страхах, детях, слугах. Они оседают в запустении или вытягиваются вверх, зажатые между соседями; гордо смотрят на главную дорогу или отворачиваются к горам, дабы уберечь фасад от ветра и дождя. Скатные крыши, чтобы не задерживались снег и лужи, побелка стен, отражающая солнце, внутренние дворики, уберегающие хозяек от любопытных взглядов. Новомодные дорогие автомобили «остин моррис», «форд кортина» стоят в собственных маленьких комнатах, пока хватает средств на их содержание, а потом их выставляют на продажу. Кухни на цокольном этаже и спальни на чердаке, где работают и спят слуги. Облупившиеся перекрытия замазывают штукатуркой, красят – и когда их вид перестает кричать о бедности, вновь выставляют на обозрение. Гостиная, в которой хранятся только рождественская елка в коробке и пресловутые серебряные столовые приборы, – в нее никто не заходит: здесь перед похоронами будет два дня лежать тело владельца дома. Новый туалет, заменивший уборную в саду, в которой теперь хранятся лишь ржавые трехколесные велосипеды да грязные, сдувшиеся футбольные мячи. Трубы и проволока, идущие к резервуарам и электростанциям, к телефонным коммутаторам и оросительным установкам. Вода из Бирмингема, электричество из Шотландии, голоса из Брисбена и Калгари.
Время ускоряется. День становится часом, минутой, секундой. Самолеты исчезают первыми, машины размазываются в полосы цветного дыма и растворяются. От людей остаются лишь тела, которые с наступлением темноты проявляются в кроватях. Землю населяют здания, растущие, словно грибы. Они выпускают споры, выращивая новые города и деревни, пока те не занесет песком или их не поглотят джунгли. Балки и трубы рассыпаются на дерн и щебень. Две тысячи лет, двести тысяч лет, два миллиона лет – и величественный дом, который некогда стоял в центре квадратного сада и смотрел на долину, превращается в горстку праха глубоко под заснеженной землей.
* * *
Дейзи подходит к окну на другом конце кухни и смотрит на дождь. Она пытается вызвать в себе беспокойство о пропавшем Ричарде, но у нее не получается. Мир такой серый. Для обозначения красного цвета придумано много слов: карминовый, алый, рубиновый, бургунд, вишневый, киноварь… А для серого? Дейзи оборачивается и смотрит в гостиную. Мелисса наконец-то ушла. В груди все сжимается.
– Мам?
– Что, милая? – Анжела гладит ее по руке. – Ты ужасно выглядишь.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Хорошо, – после секундной заминки, порожденной неожиданностью и доверительностью просьбы, соглашается Анжела.
Алексу нравится эта погода, нравится любая плохая погода: снег, дождь, ливень, грязь, темнота, сумерки – он становится частью природы, а не просто наблюдает за ней. Он бежит, и его мысли бегут по кругу. Слова песен, разговоры – произошедшие и не случившиеся, секс – произошедший и не случившийся. По дороге к Ред-Даррену появляются мысли о разговоре с Ричардом. Вспоминаются его слова: «Ты выставляешь меня на посмешище». Представляется Ричард, лежащий без сознания под дождем. Это похоже на кадр из фильма: камера приближается, показывая его крупным планом… Алекс не уверен, что все еще хочет Луизу – она так трогательно беспокоится о Ричарде.
Чем выше он поднимается, тем холоднее становится. Дождь припускает сильнее, и Алекс впервые задумывается, что будет, если Ричард и впрямь попал в беду. Он осознает, что если не найдет Ричарда, то все станут винить его, пусть даже он единственный хоть что-то сделал. Кроме того, Ричард мог опоздать и не из-за погоды. Сломал ногу, получил инфаркт, упал в какую-нибудь яму. Но если он найдет хотя бы мертвого Ричарда, то никто его ни в чем не обвинит. Он будет всего лишь тем, кто обнаружил тело.
Боже, как холодно на вершине! Может, Ричард выбрал другой маршрут и вошел в дом через пять минут после ухода Алекса. Если это так, Алекс будет чертовски зол. Из-за ливня приходится щурить глаза. Теперь он видит наплывающие на него белые пятна на сером фоне – будто заставка на старых версиях «Виндоус». Интересно, Ричард бегал в ветровке? Эх, надо было захватить одну из коридора… Ладно, он отдаст Ричарду свою куртку и тем самым заслужит дополнительные бонусы. Кто победит? Наверняка он уделает Ричарда. Тот выше на несколько дюймов, но выглядит как типичный полноватый мужчина в летах, переставший следить за собой. Черт. Вот он, впереди, хромает, словно прямиком из боя.
Ричард не до конца осознает, реальность это или игра ума, однако понимает – это не к добру. Впрочем, тест для оценки степени нарушения сознания к нему применять еще рано. Кажется, там Алекс. В кислотно-желтой куртке он похож на охранника. Еще на нем шорты и вязаная шапка.
– Ричард, – говорит Алекс спокойным тоном, будто они не под ледяным ливнем, а на поле для игры в гольф. Мол, давно не виделись, выпьем по пинте, как обычно.
– Я сейчас не в том состоянии, – отвечает Ричард.
Алекс снимает куртку.
– Надевай.
Руки так онемели, что не попадают в рукава. Зубы стучат, чего не было со школы. Алекс напяливает ему на голову свою шапку. Нахлынули воспоминания: на магнитофоне играет трек «Кадер Идрис», оледеневшее в пузатых бутылках молоко приподняло крышки из фольги, и отец еще жив…
– Давай помогу.
Алекс натягивает на него куртку, а Ричард думает о сиделках, помогающих пожилым пациентам в вязаных кофтах. О девушке в инвалидном кресле. Но вот куртка на нем, он осознает, что вскоре увидит Луизу, и понимает, как сильно испуган. Возможно, он даже плачет, но, к счастью, из-за дождя слез не видно. Алекс перекидывает руку Ричарда себе за шею, обхватывает за талию и говорит:
– Давай, идем, а то я замерзну насмерть.
Ричард делает шаг и припадает на больную ногу, Алекс тянет его за собой быстрее, чем Ричард хочет идти. Боль усиливается, но идти быстрее – хорошо. Он вспоминает вчерашний разговор. Позже он обязательно извинится за него. Но сначала – ванна, горячая ванна. Господь Всемогущий, как же болит лодыжка…
– Спасибо.
– Иди уже.
Анжела закрывает дверь, и Дейзи невольно вспоминает о кабинете директора и операционной. Они садятся рядом, смотрят на пустую печку. Дейзи хочет, чтобы в ней горел огонь, но его обычно зажигает Ричард.
– Что случилось?
– Сначала пообещай…
– Что пообещать?
Дейзи словно стоит на вышке. Прыжок! Только не смотреть вниз…
– Я пыталась поцеловать Мелиссу.
Анжела не уверена, что правильно расслышала, однако не хочет просить Дейзи повторить.
– Ради бога, мама, скажи хоть что-нибудь!
Анжела вспоминает, как вели себя Мелисса и Дейзи сегодня утром в столовой.
– Похоже, Мелиссе этого не очень-то и хотелось.
– Мама, я не шучу.
– Я тоже. – Происходящее все больше напоминает кино. – Хочешь сказать, ты лесбиянка?
У Дейзи перехватывает в горле. Она утыкается в плечо матери и рыдает. Анжела не помнит, когда в последний раз она так обнимала дочь. А Дейзи испытывает облегчение оттого, что Мелиссе больше нечем ее шантажировать.
– Ты еще кому-нибудь рассказывала?
Анжела вспоминает, как Дейзи бросила ее тогда на улице из-за Мелиссы, и ей кажется, что сейчас она выиграла соревнование за любовь дочери, победив Мелиссу и Доминика. Она гладит дочь по спине. Десяти последних лет как и не бывало. Словно Дейзи просто вновь приснился кошмар.
– Мне все равно, что ты лесбиянка.
Она крепче обнимает дочь, но та отстраняется.
– Я не лесбиянка, понятно?! – панически восклицает Дейзи.
– Тогда почему ты поцеловала Мелиссу? – Звучит как обвинение, однако Анжела всего лишь пытается разобраться в произошедшем.
Щелкает дверной замок, на пороге появляется Бенджи.
– Не сейчас, Бенджи. – Тот пятится, и Анжела поворачивается к Дейзи. Внезапно все становится на свои места. – Ты поэтому стала верующей?
– Нет, не поэтому! – с застарелым гневом возражает Дейзи.
– Прости.
Анжела берет дочь за руки, вновь невольно вспоминая Карен. Дочь реальная – и дочь возможная. И еще одна Дейзи, которой та могла стать, не вцепись в нее церковь. Следовало бы сказать, что она поможет и не будет мешать. Пусть только Дейзи объяснит, что ей делать! И почему это так отличается от влюбленности в какого-нибудь буйного парня? Ох, до чего же много существует способов сокрушить человека. – Ты собираешься рассказать об этом кому-нибудь в церкви?
– Зачем?
– Что они скажут?
– При чем здесь это?
– Выслушай меня, – просит Анжела.
Дейзи прячет лицо в ладонях.
– Я люблю тебя. И мне неважно, лесбиянка ты или нет. Но ты окружила себя людьми, которые…
– Перестань! – Дейзи отнимает руки от лица. – Ты не слушаешь меня. Церковь тут ни при чем. И ты со своими предрассудками тоже ни при чем. – Откуда все это взялось? Она будто открыла бутыль с ядом, и теперь не может закрыть ее. – Я ошиблась. И ошиблась глупо. – Она встает.
– Дейзи, подожди! Прости меня.
– Просто отстань от меня, ладно?! – Хлопнув дверью, Дейзи уходит.
Анжела еще какое-то время сидит, слушая неравномерное тиканье напольных часов. Потом встает на колени, открывает дверцу печки, берет из корзины старый номер «Дейли телеграф» и сминает его в шар, чтобы положить на ложе из золы. Она словно смотрит на себя со стороны. Вот она кладет кучку щепок для растопки поверх бумаги и берет спички. Она дала промашку. Снова. «Ты тут ни при чем». Дверь открылась, а она ее захлопнула. О боже, Алекс и Ричард! Анжела смотрит на часы. Ну и денек сегодня выдался…
Все ушли, и в столовой остались только Луиза и Доминик.
Анжела говорила с Дейзи о том, о чем должен был поговорить он. Что он чувствовал? Облегчение оттого, что теперь это забота Анжелы? Огорчение? Стыд за нерешительность? По большей части – апатию, которая владела им до работы в книжном магазине «Уотерстоун»: тогда ему казалось, что жизнь проходит слишком быстро, и все чересчур сложно, и хочется схватиться за любую возможность вернуться к жизни.
Луиза же, в основном, злилась. На Ричарда, который должен был сделать так, чтобы она перестала бояться за него. На себя – за эгоизм. На медленно идущее время. На то, что ее уязвила способность Ричарда ошибаться, подобно всем прочим. Однако, представив, будто они с Ричардом никогда не встретились, Луиза ужаснулась тому, что могло случиться с ней.
Дверь гостиной открылась и тут же захлопнулась. Луиза подскочила, подумав, что это может быть Ричард. Нет, Дейзи. Судя по выражению ее лица, у нее тоже не все гладко. Луиза вновь погрузилась в собственные переживания. Доминик встал.
– Я скоро вернусь.
Он ушел, и дом будто опустел. Луизе представилось, что она бежит вслед, заглядывая в каждую комнату, и все они пустые. Она кричит, но никто ей не отвечает. Лишь воет ветер, да дождь стучит по стеклам.
Они прошли перекресток, до дома осталось всего несколько сотен метров. Дождь поутих, но Ричард все сильнее наваливался на Алекса и все больше хромал. Они неуклюже упали, и Алексу с трудом удалось поставить Ричарда на ноги. Кончики его пальцев пожелтели.
– Ричард? – окликнул Алекс.
Тот что-то невнятно пробормотал. Алекс устыдился, что желал его смерти, и запаниковал.
– Просто иди, ладно? Я не смогу дотащить тебя.
Анжела стояла на коленях у печки, прикрывая согнутой ладонью горящую спичку. Ричард зажигал огонь каждый день, и Анжела волновалась, делая это вместо него. Наконец бумага загорелась, и она закрыла дверцу.
– Я только что говорила с Дейзи.
– Я понял, – ответил Доминик.
– Она поцеловала Мелиссу.
– Я знаю.
– Откуда?
– Я говорил с Мелиссой.
– Ты обсуждал это с Мелиссой?
– Я с ней «говорил», а не «обсуждал». Дейзи не призналась бы, что с ней случилось, и я спросил Мелиссу.
– Когда?
– Сегодня утром.
Доминик и Дейзи, их заколдованный круг.
– И когда ты собирался сказать об этом мне?
– Вряд ли ей хочется, чтобы об этом узнал кто-то еще.
– Ну конечно! Ведь эти сволочи убедили ее, что она попадет в ад! – Впрочем, Анжела не была до конца уверена, что в той церкви верят именно в это. – А ты собирался оставить все как есть, чтобы она винила себя?
Почему они так поступают? Их дочь страдает, а они пользуются этим, чтобы продолжить давний, бессмысленный спор.
– Что ты ей сказала?
– Что я люблю ее. Я сказала то, что скажет любой хоть сколько-нибудь здравомыслящий родитель. – Анжела потерла лицо и глубоко вздохнула. – Пожалуйста, давай не будем ссориться.
Доминик уставился в пол. Устыдился? Или просто решил придержать язык?
– В разговоре с ней я упомянула церковь, как всегда. Дейзи сказала, что она не лесбиянка. Сказала, что все произошло случайно. – Анжела подняла руки, словно признавая поражение. В гостиной упал стул, и она невольно понизила голос: – Может, ты с ней поговоришь? Потому что меня она слушать не станет, а если она считает себя порочной…
– Я поговорю с ней. Но позже, когда все немного уляжется, – пообещал Доминик и задумался – может, любить Бога легче, чем людей? Разве это плохо – хотеть более легкой жизни?
Анжела смотрела на пламя. Оно должно успокаивать, согревать, разгонять мрак и волков, однако жаропрочное стекло навело ее на мысли о некой потусторонней сущности, запертой в ядре реактора, о мелком бесе, крутящем колесо мельницы.
Ей отчаянно хотелось увидеть те фотографии отца. «Может, это он?» – думает Анжела порой, когда читает журнал или смотрит кино. Большие мужчины, сильные мужчины, небезупречные, но благородные – на них можно положиться в трудную минуту, их праведный гнев всегда наготове, словно пистолет в кобуре, и они готовы воспользоваться им в крайнем случае. Не то что Доминик. Через всю жизнь ты проносишь представление о том, какой должна быть семья. Каким должен быть муж. Каким должен быть отец.
Луиза не без труда придержала дверь, и они неуклюже ввалились в коридор, уронив несколько пальто на пол и оборвав один из крючков.
– О боже, Ричард!
– Все хорошо, – заторможенно, словно пьяный, пробормотал он.
Луиза обняла Ричарда, но Алекс осторожно отстранил ее.
– Нужно отвести его в ванную. Подхвати его под вторую руку. – Алекс увидел в гостиной мать и отца. Они сидели – и ни черта не делали. О боже. – Ричард, помоги нам, подними руку.
– Я вызову «Скорую», – воскликнула Луиза.
– Не надо. Его нужно просто согреть.
Алекс не знал, поможет ли это. Только «Скорая» по такой дороге будет добираться не меньше часа. Ричарда вновь повело в сторону, и Алексу с трудом удалось удержать его на ногах.
– Набери воды в ванну!
Луиза убежала, испытывая облегчение и одновременно боясь того, что не случилось, но еще могло случиться.
– Мы почти дошли, – сказал Алекс, ведя Ричарда через кухню.
От ванной доносился гул бегущей воды. Ричард, неуверенно стоящий на каменном полу, напомнил Алексу Каллума – тот так же покачивался тогда на тротуаре и рыдал, а на бедре выпирала под кожей сломанная кость. От Ричарда остро несло горьковато-луковым запахом пота. Они преодолели порог и ввалились в тепло ванной.
Луиза всплеснула руками. Как им уложить Ричарда в воду? Алекс опустил Ричарда на унитаз, освободил от куртки и шапки.
– Нужно снять кроссовки, – велел он.
Луиза разула мужа. Вряд ли получится раздеть Ричарда донага. Неважно. Сейчас не до удобств. Алекс с усилием поставил Ричарда на ноги и посадил на край ванны, а сам встал у него за спиной в воду, тут же помутневшую от грязных кроссовок. Он потянул Ричарда на себя и опустил в ванну. Ноги Ричарда плюхнулись следом, окатив грязной водой стену и Луизу. Получилось! Алекс вылез из ванны.
– Принеси горячего питья, а я побуду с ним, – сказал он Луизе.
Та ушла. Ванна медленно наполнялась горячей водой.
Ричард был напуган, эндорфины схлынули, холод все еще гнездился в спине, в животе, под ребрами, а зубы по-прежнему выбивали дробь. Алекс что-то сказал, но Ричард не расслышал. У него отекла нога, нужно предупредить об этом, прежде чем он заснет…
«Эй, моряк! Поднимаем якоря!» – цитирует «Дидону и Энея» внезапно возникший на пороге отец. Руки скрещены на груди, лицо мрачное. Ричард напрягается. Его что, сейчас перебросят через колени и отшлепают? Пахнет сигаретным дымом и «Олд спайсом», а горячая вода жжет кожу…
Писк микроволновки, клацанье пластиковой дверцы – и вскоре в ванную входит Луиза с чашкой горячего молока, напоминая Алексу о детстве, когда он просыпался ночью от кошмара. От молока пахнет медом, Луиза даже сейчас не забывает о мелочах. Она встает на колени и дает Ричарду чашку. Тот берет ее сам, что хорошо, хотя пальцы еще плохо слушаются.
Боже, ну и картина! Одетый Ричард сидит в вонючей жиже, над ним склонилась Луиза в цветастой рубашке, белый пушистый коврик весь в грязных отпечатках ног. Заметив на руке Ричарда порез, Алекс глядит на собственные сбитые костяшки пальцев. Луиза ставит чашку на край ванны, наполнившейся уже почти доверху, и принимается стягивать с Ричарда одежду. От этой семейной сценки Алексу становится не по себе. Он смотрит на волосатую грудь Ричарда и представляет обнаженную Луизу, оседлавшую это крупное тело, жалкое сейчас и вместе с тем угрожающее. Нужно уйти, но не получается. Может, зря они не вызвали «Скорую»? Алекс оборачивается к дверям. Там стоят его родители.
– Как он? – тихо спрашивает Анжела.
Луиза не слышит ее, Алекс же отвечает лишь пожатием плеч, мстя родителям за их недавнюю бесполезность.
– Чем мы можем помочь?
– Едой, – говорит Алекс и вспоминает эпизод из шоу «Выжить любой ценой». – Шоколад есть? Или что-нибудь мягкое и сладкое.
Он хочет выпроводить их отсюда, потому что только он заработал право находиться сейчас в центре этого события.
– Я поищу, – предлагает Доминик.
Мелиссе и в голову не приходило, что Ричарду может грозить хоть какая-то опасность – обычно это он всех спасает. Но когда она спустилась за чашечкой кофе, на кухне хлопотал Доминик, разогревая суп.
– Он в ванной, – сообщила Анжела.
Мелисса не сразу поняла, о ком она говорит.
– Алекс нашел его, – добавил Доминик.
– С ним все будет хорошо, – подхватила Анжела.
– По крайней мере, мы на это надеемся.
И только сейчас Мелисса поняла, о чем идет речь.
– Худшее уже позади, – сказал появившийся в дверях Алекс, все еще в мокрой футболке, шортах и кроссовках.
Он подошел к хлебнице и отрезал здоровенный ломоть хлеба.
– Мне нужно принять душ. Мелисса, не могла бы ты принести теплые вещи для Ричарда?
Мелисса вскинула голову, однако сообразила, что сейчас не время артачиться.
– Разумеется, – ласково сказала она и ушла.
Алекс откусил хлеб.
– Позовите меня, если понадоблюсь, ладно?
Он ушел, а Доминик испытал гордость за сына. Молодежь берет на себя ответственность, может, не все так уж и плохо в этом мире?
Дейзи вышла в коридор и успела мельком увидеть Мелиссу, которая куда-то спешила с охапкой одежды, словно горничная в отеле. Потом из своей комнаты вышел Алекс с обмотанным вокруг бедер полотенцем и куском хлеба во рту.
– Наш приключенец внизу.
– Правда?
– Вывихнул лодыжку и сильно замерз. Сейчас отмокает в горячей ванне. – Брат аккуратно отодвинул Дейзи. – Мне нужно то же самое, иначе и я замерзну.
Дейзи вдруг стало невыносимо одиноко.
– Можно я побуду с тобой в ванной?
Он поднял брови.
– Ну, если тебе так хочется…
В конце концов, сегодня такой день, когда обычные правила временно не действуют. Они вошли в ванную, Дейзи заперла дверь, села на закрытый унитаз и уставилась на полочку. «Восен», «Миракл мойст», розовая клетчатая косметичка Луизы…
Алекс включил душ, еще раз откусил от хлеба и положил остаток на раковину. Благопристойно отвернувшись от сестры, снял полотенце и шагнул в пластиковую кабину.
Дейзи смотрела на впадины на его ягодицах, на мускулистую спину и вспоминала, как ощущала себя во время плавания – ей было все равно, как она выглядит, она просто наслаждалась движениями своего тела. Сейчас они с братом снова чувствовали себя детьми.
– Значит, ты теперь вроде как герой?
– Я бы не сказал, – возразил Алекс, однако в голосе его прозвучала гордость. – О боже, как хорошо…
Слышать наслаждение в голосе брата оказалось куда более неловко, чем видеть его обнаженным. Однако Дейзи нравилось, что они здесь вместе и словно прячутся ото всех. Запотевший пластик размывал силуэт Алекса.
– С ним сейчас все в порядке?
– Скорее всего, да. – Алекс нагнулся и смыл грязь с лодыжек, затем нанес на голову шампунь. – Этот идиот довольно далеко забрел.
– Он, кажется, накупил себе кучу новых вещей для бега.
– Ну, теперь-то как новые не выглядят.
Они замолчали. Вскоре Алекс выключил душ и вышел из кабинки. Подобрал полотенце, обтерся. Смотрелся он как топ-модель, а вел себя как мальчишка. Взял с раковины кусок хлеба, прожевал и сообщил:
– Так, а теперь мне нужно пописать, и неплохо бы тебе… ну, хотя бы отойти вон туда и не смотреть на меня.
– Я, кажется, лесбиянка, – вырвалось у Дейзи.
Будто кто-то говорил ее голосом, будто кто-то спихнул ее с вышки, и вот она падает вниз… Застывшее время, блики света на воде, мгновенный холод – и голубая тишина.
– Правда? – Алекс нахмурился, будто разгадывая кроссворд.
– Это что, так странно?
– Немножко.
Лесбиянка. О боже. Он не знает ни одной лесбиянки, никогда не встречал их в реальной жизни, видел только в порно, и не факт, что там они настоящие.
– Это означает, что ты больше не христианка?
– Алекс, я боюсь. – Чуть не плача, призналась Дейзи. – Скажи хоть что-нибудь, пожалуйста!
Он задумался. Как все сложно! Будь она мужчиной, он бы запаниковал и постарался не думать о том, что может стать для него сексуально привлекательным. Но лесбиянка? Алекс вообразил, как сестра начнет встречаться с девушкой. Наверное, тогда у него будет уже две сестры? Если только ее подружка не окажется стервой или уродиной.
– Пожалуйста…
Он попытался сесть рядом с Дейзи, но сиденье унитаза было слишком маленьким, и Алекс опустился на колени и неловко обнял сестру.
– Я поцеловала Мелиссу.
– Что?!
– Я поцеловала Мелиссу.
– Охренеть! Она что, тоже лесбиянка?
– Это произошло случайно. – Дейзи отмотала немного туалетной бумаги и высморкалась.
Алекс сел на край ванны.
– Я ее тоже целовал. И ей это тоже вроде как не очень понравилось. – Он ждал, что Дейзи засмеется, но та его, похоже, не услышала. – Но целуется она хорошо.
– Она назвала меня гребаной лесбиянкой.
Алекс наконец-то понял, что ее так испугало. Все то дерьмо, что на нее выльют. Из-за церкви она потеряла всех своих друзей, а теперь эти лицемерные засранцы могут ее выгнать. Захотелось влепить Мелиссе пощечину.
– У тебя это, ну… впервые?
– Нет. Да. Чувствую себя полной дурой.
Они замолчали. Все так обыденно – ни трубного рева, ни разящей насмерть молнии после ее признания.
– Я рассказала все маме.
– И?
– Она принялась нести пургу. Как всегда.
– О боже. Чумовой денек. Чумовой в хорошем смысле, – поправился Алекс, заметив обиженный вид сестры. – Ведь Ричард не умрет, а ты… – Что бы такого сказать? Что она тоже не умрет, что ли?
– Алекс! – позвал Доминик.
Он встал.
– Так, все, мне уже действительно надо пописать. Скажи отцу, что я буду через пару минут, хорошо?
Дейзи не шелохнулась. Алекс чувствовал, что нужно как-то отреагировать. Но как?
– Алекс! – снова позвал отец.
Он лежал на диване в большой фланелевой рубахе и с чашкой сладкого чая в руках. Левая нога покоилась на бедре Луизы. Убрав в сторону пакет замороженного горошка, она принялась обматывать лодыжку Ричарда старым бинтом – стоящая у раковины коробка с пакетом первой помощи была датирована 1983 годом. От открытой печки веяло теплом. Негромко играла соната для скрипки и фортепьяно композитора Франка, в исполнении Марты Аргерих и Доры Шварцберг.
– Все, этого должно быть достаточно. – Луиза закрепила повязку с помощью безопасной булавки.
Ричарда слегка подташнивало из-за батончиков «Марс», которые Алекс заставил его съесть в ванной, помимо этого он ощущал нервирующее недомогание и ломоту в костях, как при гриппе. Беспокойство то росло, то затихало – система безопасности тела сигнализировала об угрозе, хотя Ричард знал наверняка, что выздоравливает. Он едва не получил сильное переохлаждение, если верно помнит описанные в медицинских учебниках симптомы.
Луиза приподняла его лодыжку и поместила под нее подушку, чтобы нога была выше. Ричард вспомнил, что на последней стадии переохлаждения его ждало «парадоксальное раздевание» и «предсмертное самозакапывание». Фото мертвого обнаженного старика в шкафу, иллюстрирующее эти степени, всегда его нервировало, а открытие, что смерть может быть неприятной, в первый раз шокировало. Ричард всегда исходил из того, что мозг усыхает, чтобы войти в оставленную ему маленькую дверцу. Монтень задумался о смерти, когда упал с лошади. Умирать нужно в больнице, с приличным обезболиванием. И все же приятно, когда за тобой так присматривают. Луиза опять приложила пакет замороженного горошка к его ноге и взяла книгу Стивена Фрая. Надо же, им потребовался несчастный случай лишь для того, чтобы они могли просто сидеть рядом и ничего не делать.
Ричард вновь погрузился в воспоминания. Дот позади отца на фотографии. Они ведь с Анжелой входили внутрь. Там пахло мочой и валялась смятая бутылка из-под «кока-колы». Рядом разбивали походный лагерь или останавливался жилой автофургон? Они ели картошку фри, плавали на синих надувных матрасах…
– Ричард? – Луиза тронула его за руку.
Он очнулся.
– Я просто устал.
Она смотрела на него с непроницаемым выражением. «Твои любимые пьесы, твои любимые фильмы», – сказала она вчера. Ричард стал эгоистом за прожитые с Дженнифер годы, когда они, два самодостаточных человека, жили под одной крышей.
– Ты права, я хотел, чтобы ты подстраивалась под мою жизнь.
– Мне не следовало так говорить.
– Но это правда. – Там, на горе, он ведь забыл о ней. Он думал только о возможной смерти, а о собственной жене и не вспоминал. – Боюсь, ты вышла замуж не за того человека.
– Эй, перестань, – Луиза погладила его по плечу.
– Даже у потребителей есть закон о защите их прав. Я не хочу, чтобы ты думала, будто… Это ведь не юридически обязательный договор.
– Ты устал. – Она обняла его. – Давай поговорим об этом, когда ты согреешься.
Удивительно, что это произошло так быстро. Будто монетку подбросили. И почему раньше она не знала? Неужели это, подобно злодею из пантомимы, все время было рядом, видимое каждому, кроме нее самой? Порой мы так быстро меняемся – не успеешь и глазом моргнуть, как ты уже другой. Теперь она понимала Джека, ощущение, будто его предали. Каменные круги во время летнего солнцестояния – символы на них ничего не значат до тех пор, пока солнце не опустится за гробницу. Кэти Перри, фильмы «Морис» и «Малхолланд Драйв», та статья в журнале «Гардиан»… Ей хотелось, чтобы ее поддержал кто-то, уже прошедший через все это. Лесбиянка. Звучит так, будто из озера появилось чудовище, шипастое, склизкое, чужеродное. Почему именно Мелисса? Как же она сглупила. Церковь. Но и это не причина. Мег, Анушка, Лесли, Тим. «И рухнули стены…» – пелось в одной песне. Так кто же она теперь?
Дейзи сильнее втиснулась в закуток за шкафом. В тесноте она всегда ощущала себя в безопасности. Она не делала этого лет с шести, когда пряталась от воображаемых чудовищ. Подняв с ковра Гарри, она крепко обняла его и принялась нежно укачивать. Убогие коридоры и унылые гостиницы, собачье дерьмо в почтовом ящике…
«Чумовой день – в хорошем смысле», – сказал Алекс. И ни трубного рева, ни молнии. Брат просто пожал плечами и принял ее признание как должное. Он – воплощение нормальности. Чего еще желать? «Когда у тебя появится возможность спастись, прими ее». Библия в посеребренной обложке сверкает на пляжном солнце. Как быстро она обрела веру. Но сейчас лакеи превращаются в мышей, а она в лохмотьях сидит у очага.
Доминик остановился посреди лестницы. Он представил Алекса или Бенджи в больнице – и дыхание перехватило, в горле будто кусок мяса застрял. Он боялся всего околомедицинского, даже тонометра: рукав, расстегиваемая «липучка», черная резиновая груша… Может, Эми и впрямь плаксивая и ничтожная, а сам-то он когда в последний раз по-настоящему радовался чему-либо? Она хотела переехать в Новую Зеландию, а он хотел заново ощутить влечение, вдохнуть полной грудью, начать с чистого листа. И что из этого вышло? «Жизнь дается человеку только один раз». Унылая правда, избитая банальность, о которой говорят за выпивкой. Он должен позвонить Эми.
Ричард заснул, привалившись к ее плечу и слабо подергиваясь, как дремлющий пес. Что это за дом такой? Он внес хаос в их жизни. Она и Ричард в ссоре. Странное поведение Анжелы на кухне той ночью. Дейзи и Мелисса сначала были врагами, потом подружились и вновь рассорились. Ее собственное глупое признание. Тот озноб, который она ощутила в первый день – быть может, это их призраки? Наверное, потому-то она и ненавидит старые дома – они пробуждают прошлое. Его не скроешь подсветкой и декоративными подушками.
«Боюсь, ты вышла замуж не за того человека», – сказал Ричард. Быть может, он смог увидеть в ней то, на что она так долго закрывала глаза – она все еще та девочка в туфлях из секонд-хенда, страдающая от похмелья после пьянки на квартире в городке Хэнвел. Мотороллеры и дискотеки, Пенни снимает кроссовки, чтобы стянуть из магазина пачку сигарет «Джон Плеер Спешиал». Когда Луиза столкнулась с ней в последний раз, она работала на бензоколонке.
Огонь почти потух, но если она шевельнется, то разбудит Ричарда, а ведь, возможно, ей больше никогда не придется так обнимать его.
В столовой накрыли импровизированный шведский стол. На лестнице раздались шаги, и в дверях возникла смущенная Дейзи. Алексу потребовалось некоторое время, чтобы припомнить их последний разговор – пять минут назад он помогал одевать нагого Ричарда, и это действо странным образом ухудшило его кратковременную память. Он глянул на Мелиссу, вспомнил ее слова – «гребаная лесбиянка» – и решил без обиняков прояснить ситуацию.
– Дейзи…
Он протянул ей руку, сестра подошла и позволила обнять себя за плечи. Алекс пристально посмотрел на Мелиссу и понял по ее глазам – она знает, что ему все известно. Мать, судя по ее вымученному взгляду, тоже все поняла. Было восхитительно и забавно видеть родителей и Мелиссу в одной команде, на другом конце поля, пропустившими несколько голов. Алекс перевел взгляд на Дейзи.
– Что тебе предложить из этой прекрасной трапезы?
– Что это?! – воскликнула Дейзи, глядя на сову под пыльным колпаком, которая возвышалась в центре стола.
– Толливер, – ответил Бенджи.
– Он взял ее из шкафа под лестницей, – пояснил Доминик, пытаясь вновь сплотить семью. – Она принадлежит владельцам дома.
– Владельцам, – повторила Дейзи и оглянулась, будто могла увидеть их здесь. Она почему-то никогда о них не думала.
Алекс положил ей в тарелку сыр, овсяное печенье и различные сладкие соусы. Брат с сестрой сели рядом и принялись за еду. Вскоре их триумфальное единение изгнало из столовой всех, кроме Бенджи. Перед уходом мать и отец похлопали дочь по плечу, будто родственники – скорбящую вдову. Они ушли, Бенджи увлекся строительством моста из хумуса и морковки, и Алекс тихо спросил:
– Ты собираешься завести подружку?
– О боже, Алекс, это ведь не тостер купить!
– Прости, туплю.
Подружка. Мир вновь накренился. Дейзи вспомнила зябкое январское утро. Они с Лорен вышли из спортивного центра. Пар от дыхания, розовато-лиловое небо, уличные фонари уже не горели. Они с Лорен держались за руки несколько секунд, а потом кто-то прошел мимо, и они разжали руки. Это как прижаться друг к дружке в полусне, а потом притворяться, что ничего такого не было. Лорен… «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан». Это не было ни просто, ни быстро. Монета переворачивалась, и переворачивалась, и переворачивалась…
Время промоталось вперед. Лорен открывает дверь на улице, которую Дейзи не узнает. Муж, двое детей, фоном работает телевизор. У нее усталое и покрытое морщинами, но такое красивое лицо.
– Помнишь, мы учились вместе?
– Правда?
Развернуться и в слезах побежать по улице…
А сейчас она плакала в настоящем, и Алекс гладил ее по спине и утешал:
– Не плачь, малыш.
– У Дейзи все хорошо? – спросил Бенджи.
Алекс сомневался, что сестра была когда-то счастлива. Бенджи подошел к ним, сел по другую сторону от Дейзи и обнял ее.
– Бутербродик Дейзи, – сказал он.
Так брат с сестрой обнимали его, когда ему было грустно. Они еще крепче обняли сестру, а потом разжали руки.
– Дерьмо. – Дейзи вытерла глаза забытым кем-то кухонным полотенцем. – Дерьмовое дерьмо.
Они играли в карты, ели тосты и смотрели «Корпорацию монстров».
– Это и в самом деле замечательно, – заявил Ричард тоном королевы, получившей на Рождество мобильный телефон.
Все засмеялись, потому что над ним вдруг стало легче подшучивать. Быть может, из-за клетчатого пледа, неуверенности в голосе или из-за того, как Луиза ухаживала за его ногой.
«А ведь это и в самом деле нечто невероятное», – подумала Анжела. Она еще помнила трепетный восторг от покупки цветного телевизора. Помнила кукольный сериал «Тандерберды», который считался последним словом в анимации, хотя все видели лески, при помощи которых поднимались и опускались веки кукол. А что теперь? «Теперь вряд ли кто-нибудь отличит настоящих динозавров от мультяшных», как сказал кто-то.
Мелисса в очередной раз попыталась позвонить в цивилизованный мир, но сигнал опять не проходил. Ей было так скучно, что когда Анжела предложила поиграть в слова, она играла как никогда азартно, будто на кону стояла ее жизнь.
Бенджи и Алекс придумывали историю, в которой рыжий мужчина и девочка с прической, как у «Ангелов Чарли», были всего лишь оболочками для желеобразных пришельцев, питающихся пожилыми людьми.
Ричард слушал оперу «Идоменей» в исполнении Колина Дэвиса, Франциско Арайса и Барбары Хендрикс.
Дейзи пыталась читать «Дракулу», не понимая ни слова.
Алекс читал Энди Макнаба, а Луиза – Стивена Фрая. Доминик ушел готовить ужин. Дождь кончился, и мир выглядел так, будто его осмотрели, починили и вернули обратно.
– Абонент временно недоступен…
– Джек! Привет, это Дейзи. Помнишь меня? – Она обвела рассеянным взглядом залежи мальчишечьих вещей. – Я в горах на границе с Уэльсом. Мы здесь отдыхаем. Слушай…
Она посмотрела в окно. Бенджи скакал по мокрой лужайке, махая палкой, как ниндзя, правда, это было не оружие ниндзя, а зонт, а сам он изображал Джина Келли.
– Я очень сожалею. Теперь я все поняла. Если для тебя это имеет хоть какое-то значение, позвони мне, ладно? Я буду очень рада тебя услышать.
Анжела думает о Карен, о ее дне рождения, думает осторожно, едва-едва касаясь мыслями – словно подносит ладонь к находящемуся под напряжением забору и останавливается, не дотрагиваясь. Но мысли о ней больше не вызывают никаких эмоций. Это из-за фотографий отца, которые брат пообещал показать. В жизни Анжелы словно была пустота, которую она пыталась заполнить не тем человеком. Она слегка волнуется – вдруг Ричард не найдет фотографий? Вдруг они затеряются на почте? Вдруг отец уклонится, напустит туману… не посмотрит на нее?
Большой пирог, две эмалированные формы для выпечки, фоном звучит «Идоменей»: Odo da lunge armonioso suono… – «сладкий зов издалека влечет меня к себе». Томатный соус с луком и чесноком – вернись Ричард вовремя, они бы поехали в какой-нибудь супермаркет в Абергавенни, а сейчас Доминик вызвался приготовить пирог, который помпезно окрестил «Пирог Олхон-Вэлли». Он положил в него все, что нашлось в холодильнике и шкафах: пастернак, морковь, шпинат, бобы, макароны, кедровые орехи и нарезанные сушеные абрикосы, – два последних продукта оказались приятным сюрпризом – и увенчал картофельным пюре и тем странным сыром без упаковки, который никто не смог опознать. А чтобы у Ричарда не возникла анемия, подал нарезанную колбасу Saucisson Sec Supérieur à l’ancienne. И запивать есть чем: белое сухое вино «Ойстер-Бэй совиньон блан», красное сухое вино «МакГиган холлмарк каберне сира», пиво «Хуки голд» и «Бас Эйлс Барнстормер», сок яблочный, сок манго, клубнично-банановый смузи, минеральная вода. А еще фисташки.
– Ты будешь молиться? – спросил Ричард.
Стало тихо. Он обвел комнату взглядом. Мелисса усмехалась.
– Я что, глупость сморозил?
– Вовсе нет, – сказала Дейзи и опустила голову. – Возблагодарим Господа за все, что мы получим. Аминь.
Все расселись за столом, и Доминик принялся делить пирог.
– Мне побольше сыра, – попросил Бенджи.
– Что случилось? – наклонившись к Анжеле, прошептала Луиза.
– Ничего особенного, – ответила та.
Но Дейзи ощущала, что монетка вновь переворачивается, ведь ничего еще не окончено. Веру так просто не отбросишь в сторону. Это не пальто или велосипед, это язык, на котором ты учился говорить и думать. «Бог пребудет в моей голове и в моем понимании». Молитвы, вера, искупление, утешение – разве без них мир будет цельным?
Ричард осторожно поерзал в кресле, пытаясь устроиться удобней – «Нурофен» снял боль не полностью – и посмотрел на Луизу. Он чувствовал себя униженным. Или это слишком сильно сказано? Он всегда считал свою самодостаточность достойной восхищения, способом не навязываться другим людям, а теперь понял, что это было оскорблением близких. Он никогда особо не интересовался мнением Луизы, ее мыслями, вкусами, жизнью, и теперь испытывал стыд. Вновь вспомнились слова директора школы: «Если это войдет у тебя в привычку, то позже тебе будет трудно».
Дейзи глянула на Мелиссу искоса, чтобы не поймать ее взгляд. Она все поняла не так? Может, это всего лишь очередная стадия на пути ее духовного развития, тест, который она провалила и должна будет пересдать? Она попыталась проанализировать свои мысли и чувства, но их оказалось слишком много. Трудно разглядеть изначальный узор на разбитой вдребезги тарелке.
Звонок Джеку. Мелисса, демонстрирующая татуировку в виде синей птицы. Ее собственные слова «Впрочем, она тебе идет». Рука Лорен в ее руке тем холодным утром. Образы были такими яркими, что Дейзи боялась думать о них – вдруг они материализуются перед всеми? Господь – твердыня моя…
Доминик поймал сигнал в паре сотен ярдов от дома. Он прислонился к забору и посмотрел на золотистые окна дома, сияющие в сгущающемся мраке. Сердце забилось чаще. Его снова охватило желание идти дальше, оставить все позади. Нужно сделать это сейчас – чем дольше он тянет, тем сильнее ранит ее. Семь гудков, восемь… Он надеялся, что она не ответит.
– Дом!
– Эми.
– Я уже отчаялась тебя услышать.
– Мы в долине, здесь сигнал не ловится. – Доминик испытал греховное удовольствие от удачной лжи. – Как Эндрю?
– Все хорошо.
Он ощутил себя обманутым.
– Ты же говорила, он в больнице?
– Его завтра выписывают.
– У него ведь, кажется, пневмония?
– Врачи тоже так думали.
Она тоже врет? Ему бы стало легче от этого.
– Послушай…
– Да?
Ну же! Давай, скажи ей!
– Я кое-что понял за эти дни.
– Дом?
– Ты и я…
– О чем ты?
– Я говорю о том, что…
– Я люблю тебя, Дом. – Эми заплакала.
Но ведь она не любит его, правда? Она нуждается в нем, вот и все. Просто нуждается в ком-то. А он тут ни при чем.
– Не нужно так со мной, Дом.
Она произносит его имя, будто тянущий за рукав ребенок. Она душит его. Как объяснить ей это? Доминик разозлился на то, что она пытается манипулировать им через свою слабость.
– Дом?
– Я растерян. – Он собирался изобразить негодование, однако вырвавшиеся правдивые слова спутали ему все карты. – Я должен перестать убегать. От работы, ответственности, Анжелы, Дейзи, Алекса, Бенджи… – И почему он раньше этого не сделал?
– Я не представляю себе жизни без тебя.
Это правда? Или она лжет?
– Ты бросаешь меня…
Он не перебивал ее, чувствуя себя обгаженным и вместе с тем благородным. Однако люди каждый день ранят других ради высшей цели. Это всего лишь побочный эффект.
– И делаешь это по телефону!
В ее голосе прорезалась злость, и Доминик ощутил, что у него развязаны руки.
– А ты хочешь, чтобы я сейчас солгал тебе и высказал правду в лицо при следующей встрече?
– Я хочу, чтобы ты не обращался со мной как с грязью!
Перед его мысленным взором замелькали воспоминания: японский фонарь, ее маленькие груди, выпирающие тазовые косточки… Внезапно он захотел ее. А что, если он воспользуется своим преимуществом и установит их отношения на более выгодных для него условиях?
– Я не позволю тебе так со мной обращаться, Дом!
Телефон замолчал, и тишина затопила окрестности. Цветной экран еще какое-то время мерцал в темноте, потом погас. Она обыграла его. Оставила за собой последнее слово! Только вдруг это слово окажется не последним? Доминик никогда не задумывался о том, что Эми может сделать с собой, с ним или с его семьей. Он положил телефон в карман и повернулся к горе. Она выглядела волной кромешной тьмы, готовой обрушиться на него.
Мелиссе показалось, что это удобный момент сгладить острые углы после того, как она выкурила косяк с марихуаной, нагрубила Ричарду и была поцелована Дейзи, и она вызвалась помочь матери с мытьем посуды.
– У меня есть отличная новость, – сказала она, моя бокалы.
– Не уверена, что хочу ее узнать.
– Дейзи лесбиянка.
– Допустим, – настороженно проговорила Луиза.
Ее пугало то, как ловко Мелисса умела выставить кого-либо в дурном свете. Дочь научилась копить и использовать чужие тайны.
– Она пыталась поцеловать меня.
Луиза поверила ей сразу – дочь слишком хорошо умела лгать для того, чтобы придумать такую чушь.
– Когда мы гуляли. – Мелисса сняла полотенце и свернула его чуть ли не в восемь раз. – Я ей сказала, что это не мое.
Это было задабриванием, свежеубитой добычей, подброшенной к пещере хищника. Луизе не хотелось быть вовлеченной во все это, и вместе с тем новость ее заинтриговала.
– Я думала, Дейзи христианка.
– Полагаю, у нее могут возникнуть проблемы с этой организацией.
И тут Луиза наконец-то сложила два и два. Девочки сначала дружили, а потом вдруг раздружились.
– Ты ведь ничего ужасного ей не наговорила на эту тему?
– Я беспокоилась о ней, вот и все. Просто восстановила душевное равновесие после этакой неожиданности.
– Я тебя не об этом спрашиваю.
– Я ей сказала, что это не мое.
– И не об этом.
– Почему ты хочешь возложить всю вину на меня? Почему именно я всегда виновата?! – Мелисса выбежала из кухни.
Луиза решила завтра же поговорить с Дейзи, извиниться за то, что сделала ее дочь. Неважно, что именно она сделала.
– Расскажи мне о фотографиях. – Анжела наклонилась над столом и налила сидевшему напротив Ричарду в бокал красное вино. «Каберне сира» наконец сделало то, в чем не преуспел «Нурофен».
– Это поляроидные снимки. Кажется, их так называют?
– Опиши, что на них.
– Ладно. – Ричард потер уголки рта и посмотрел поверх головы Анжелы, словно на противоположной стене висели эти снимки размером с постер. – Один, похоже, был сделан в отпуске. Отец стоит на пляже перед дотом. Наверное, в Нормандии, в 1968 году, или на островах Силли двумя годами позже.
Анжела поразилась хорошей памяти брата.
– А сам отец, он-то как выглядит?
– На нем клетчатая рубашка: тонкие коричневые полоски на кремовом фоне, – с удовольствием припомнил Ричард. Ему нравились игры из разряда «Вспомни, что было на подносе». – Рукава рубашки закатаны, отец курит… Вообще-то, он курит на всех трех фотографиях. Бог его знает, сколько бы он прожил, если б не рак яичка.
Анжелу рассердил обыденный тон брата, но они плыли сквозь сильное течение, и следовало держать штурвал прямо.
– Фотография номер два. Отец склонился над капотом машины, зеленого «хиллман эвенджера» с длинной радиаторной решеткой и квадратными фарами на каждом ее конце. Видимо, он его полирует. Наверное, крыша машины из замши. На отце белая рубашка с короткими рукавами.
– Расскажи о нем. Не об его одежде, а о нем самом.
– Ты и в самом деле его не помнишь? – спросил Ричард, обеспокоенный ее настойчивостью.
– Просто расскажи.
– Крупный мужчина с большими бицепсами, густые черные волосы и бакенбарды…
Вспоминать отца было неприятно. Слишком уж живо он представлялся. Ржавый металл, бетонный домик, запах моря. Кровь в волосах Ричарда. Быть может, чайка тут ни при чем? Может, это отец его ударил, а воспоминания исказились?
– Почему тебе так сильно хочется это знать?
– Он мой отец. Если б фотографии были у меня, а ты их никогда не видел, разве ты не заинтересовался бы ими?
– Нет. Вряд ли.
– Почему?
– Потому что он был не особо приятным человеком.
Анжела покачала головой. Не в знак протеста, а от недоверия.
– Ты и в самом деле не помнишь? – снова спросил Ричард.
Анжела пыталась подобрать слова, которые позволили бы им остаться при своем мнении, не поссорившись.
– У каждого свои воспоминания. – Тихо, почти удивленно произнесла она, словно это Ричарда требовалось успокоить.
– Верно. – Он откинулся на спинку стула и отпил вино. Хотелось прекратить этот разговор, просто отправить ей фотографии, но дело не только в воспоминаниях, которые у каждого свои. – Ты не помнишь, что он бил нас?
– Любой родитель может наподдать своему ребенку, – возразила Анжела, хотя она не знала, что именно подразумевал Ричард под словом «бил».
– Однажды тебя укачало в машине. Это было летом, мы ехали в Ханстэнтон. Ты просила его остановиться, но он, как обычно, не стал. Тебя вырвало, и тогда он свернул на обочину, выволок тебя из машины, перекинул через колено и отшлепал. Он так разозлился, что отпустил тебя не сразу. – Воспоминания расстроили Ричарда гораздо сильнее, чем ожидалось.
– Зачем ты это делаешь? Зачем пытаешься внести неразбериху в мои воспоминания?
«Потому что ты больна», – с неожиданной ясностью осознал Ричард. И сменил тему:
– Видимо, ты тоже боялась его. И потому забыла все это.
– Отец не был чудовищем.
– Я этого и не говорил.
– Тогда что за чушь ты мне рассказываешь?
– Я говорю, что он разозлился. Его мало заботили другие люди, и он не умел обращаться с детьми. Он пугал меня, и мне не особо нравится смотреть на те фотографии, потому что они заставляют меня вспоминать мой страх перед ним.
– Это мать тебе рассказывала? Это ее версия?
– Не припомню, чтобы она хоть что-то рассказывала о нем после его смерти. Это печальное событие случилось в 1970 году. – Может, стоило дотянуться и взять Анжелу за руку, но Ричард не понимал, какие чувства владели ею.
– Ты и мама, – сказала она. – Вы ходили к нему в больницу за день до того, как он умер. А мне не разрешили. Я ненавидела тебя за это. Мне потом несколько раз снилось, что вы его убили. – Анжела пыталась произнести это шутливым тоном, но у нее не получилось. Эти сны ей снятся до сих пор.
– Ты сама не захотела.
– Что?!
– Как бы мы смогли запретить тебе идти туда?
– Потому что это было в духе нашей матери. Она любила манипулировать людьми и не выносила, когда кто-то был счастлив.
– После его смерти, когда она пристрастилась к выпивке и осознала, что это губит ее жизнь – да, с ней стало трудно, она начала наслаждаться манипулированием. Полагаю, это единственное, что давало ей силы и поддерживало ее.
– Почему я не захотела пойти в больницу? Он ведь был моим отцом.
Ричард пожал плечами. Он никак не мог понять, почему это так важно для нее.
– Наверное, самое удивительное, что это я захотел пойти в больницу. Зачем кому-либо видеть, как умирает его отец? Зачем это было нужно мне? Не знаю. Может, во мне уже тогда проснулся врач. – Быть может, в глубине души он желал смерти отцу? Или хотел убедиться, что тот умер? Сказать «так ему и надо»? Удостовериться, что он не вернется?
– Стой. Подожди. Это уж слишком!
– Прости. – Ричард примирительно поднял руки.
Луизе хотелось, чтобы он оказался неправ, но он ведь не придумал все это, зачем ему придумывать? Он не преследует никаких корыстных целей, а ей нечего противопоставить его воспоминаниям. Она неуклюже встала из-за стола.
– Мне нужно побыть одной.
На подгибающихся ногах Луиза поднялась на второй этаж. Комната оказалась пуста. Доминик все еще гуляет? Она села на край кровати. В голове снова пустота. Какой сейчас год? Та женщина в поезде… красный шнурок, руки в старческих пятнах… Отец шлепает ее на обочине дороги – картинка словно проступила на влажной, серой поверхности поляроидного снимка. Если она неправильно помнит прошлое, то, может, и настоящее у нее неправильное?
Отец опять исчез. Пустой дверной проем, ил и водоросли. В темном прямоугольнике появляется другой силуэт и обретает объем. Раздается высокий жужжащий звук. Карен. Она предала ее, забыла ее, позволила уйти. Вот она в курточке с радугой, смахивает с глаз челку. Анжела невесело смеется. День рождения Карен. Завтра. Из-за фотографий отца она забыла об этом. Она будет наказана.
– Как ты? – спросила Луиза.
Ричард сидел в кровати, согнув здоровую ногу в колене и прислонив к нему книгу Энтони Бивора «Сталинград».
– Лучше. Гораздо лучше.
Нужно было купить какое-нибудь бульварное чтиво, хотя хуже этого только слушать, как кто-то фальшиво играет на музыкальном инструменте.
Луиза села на кровать и сняла серьги, наклонив голову сначала в одну, а потом в другую сторону.
– Я беспокоюсь об Анжеле.
– Я не говорила тебе… – Луиза аккуратно положила серьги в лакированную индийскую шкатулку, на которой были изображены слоны и цветы жасмина. – Но как-то ночью я обнаружила ее на кухне.
– В каком смысле «обнаружила»?
– Она стояла в темноте и ела кукурузные хлопья.
– Почему ты не сказала об этом мне?
– Потому что тогда я была зла на тебя, да и Анжела вряд ли хотела огласки.
Ричард отложил книгу в сторону.
– Ты все еще злишься на меня?
– Когда ты сказал, что это не юридически обязательный договор…
– Я недостаточно ценю тебя.
– Это что, такой окольный способ сказать, что ты меня не любишь?
– Думаю… – Он поерзал, устраиваясь удобней. – Это такой окольный способ сказать, что я не такой уж замечательный.
– Ричард…
Внизу хлопнула дверь – Доминик вернулся с поздней прогулки.
– Подожди. Когда ты спросила меня, люблю я тебя или нет…
– Подожди. Выслушай меня. Тебе нравится быть со мной?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы я была счастлива?
– Очень хочу.
– Ты находишь меня привлекательной?
– Думаю, ты сама знаешь ответ на этот вопрос.
– Что бы ты сделал, если б я ушла и ты остался один?
– Наверное, погиб, не сразу, но…
– Ты бы рискнул своей жизнью ради меня?
– Я бы рискнул своей жизнью ради многих людей. – Ричард подумал о выбежавшем на дорогу ребенке, о тонущей в реке женщине и сказал: – Поправка – за тебя бы я отдал жизнь. Уступил свое место в спасательной шлюпке, вытащил из горящего дома… – Странно, но раньше он об этом не задумывался.
– Черт возьми, Ричард, уж если это не любовь!.. – с искренним негодованием воскликнула Луиза.
– Если подумать, я никогда не любил по-настоящему, и меня не любили. Во взрослом возрасте, я имею в виду. – Он пустым взглядом уставился на свои руки. – Боже мой, это было действительно неприятно. Я о других мужчинах. Могу же я немножко поревновать?
– Они были ужасны, а я переживала не лучшие времена. – Луиза положила голову ему на бедро и внезапно сказала: – Похоже, Дейзи лесбиянка.
Ричард возвел глаза вверх, чувствуя себя невероятно уставшим.
– Скажи мне это снова завтра утром.
Разумеется, Дейзи хотела стать счастливой и любимой и принадлежать любимому человеку, но больше всего ей хотелось, чтобы в ее жизни появилась хоть какая-то определенность, а не просто зигзагообразное метание от одного события к другому, словно в пинболе. Ее устроила бы даже драматическая ситуация, в которой можно было бы сказать: «Теперь я понимаю, что это значит. Вот кто я».
Она нашла правду или потеряла свой путь? Что скажут в церкви, в школе, дома? Джек так и не перезвонил – почему? Она совершенно не представляла, что чувствуют мать и отец, и абсолютно не понимала своих чувств. Ее томление было острым и беспредметным, и она не знала, тоска ли это по девушке, по Богу или по прежним каждодневным переживаниям, которые сейчас уже казались ей благословением. Она не могла читать, не могла даже лежать и беспокойно ходила по комнате, то пристально вглядываясь из окна в темноту, то сжимаясь в комок в углу, то медленно покачиваясь на стуле и думая: «Не обманывайся, тебе здесь не место».
Какое-то время Бенджи лежал, глядя на перевернутую бежевую пирамидку абажура. Она напомнила ему фильм, в котором кто-то попал на операционный стол, и камера глядела в потолок как бы его глазами. Эта мысль потянула за собой воспоминание о дедушке Кэрли, у которого случился сердечный приступ, а затем вспомнились похороны бабушки, и Бенджи испугался, что может вновь увидеть тот сон, который не совсем сон. На часах была половина двенадцатого. Скорее всего, родители еще не спят.
Он вышел в коридор, дошел до лестницы и сквозь перила увидел, что в столовой горит свет. Но когда он спустился и остановился в коридоре, оттуда не доносилось ни звука.
– Мам? Пап?
Переступить порог было боязно – вдруг в комнате кто-то есть? Стоит, затаив дыхание…
Бенджи уже хотел тихо вернуться в спальню, как вдруг из кармана пальто, висящего у входной двери, раздался короткий резкий звук и полилось сияние. Бенджи подпрыгнул от неожиданности, но потом осознал, что это просто эсэмэска пришла на мобильный телефон. И от этого дом сразу стал казаться более современным и обыденным. Пальто принадлежало отцу. Мама иногда позволяла Бенджи играть в игры на ее телефоне, но отец – никогда. И Бенджи тут же придумал, что отец получил жизненно важное сообщение от кого-то, кто оказался в ужасной опасности и нуждается в помощи. Он только глянет на сообщение и сразу же отнесет его отцу. Тот, конечно, сначала рассердится, но потом будет ему благодарен.
Бенджи немного постоял у пальто, прислушиваясь к царящей вокруг тишине. Если это не сообщение о помощи, то он просто положит телефон обратно, и никто ничего не узнает. Бенджи вытащил телефон из кармана. Ему всегда хотелось иметь собственный телефон – не для звонков, а просто потому, что он так удобно лежит в ладони, как пистолет или кинжал. Он нажал кнопку, и его лицо осветилось. Фоновой заставкой служила фотография – он сам, Дейзи и Алекс на галечном пляже недалеко от деревушки Блэкни, – а в центре экрана голубел квадратик сообщения. Бенджи ткнул в него. Фотография пропала, сменившись фразой «Позвони мне, я больше не вынесу этого. Целую, Эми». Бенджи не понял, это просьба о помощи или тайна, только почувствовал, что сильно ошибся.
