Вторник
На часах – чуть больше двух ночи. На лестничной площадке из-под пола мелькнул луч света. Показалось? Луиза ждала, прислушиваясь. Ничего. Вряд ли она заснет, если не проверит, а Ричарда будить не станет, только не сегодня.
Луиза спускалась в кухню, дубовые доски поскрипывали под ее ногами, с портрета на стене смотрел Уолтер Деверо, граф Эссекс, сейчас казавшийся еще более живым, чем днем. Черный стол. Черный буфет. Мерцающие серые круги тарелок на кухонном столе – будто только что прервался чей-то еле слышный разговор. Птичий крик с улицы. Луиза вошла в кухню и заметила на другом ее конце темный силуэт. О боже! Она щелкнула выключателем. Анжела у холодильника ела кукурузные хлопья. На разделочной доске стояла открытая коробка с сахарной пудрой.
– Я не хотела никого будить, – сказала Анжела.
Луиза наконец поняла, что ее запущенный вид – симптом куда большей проблемы.
– Заедаю стресс, – призналась Анжела.
– Ты меня до чертиков напугала.
– Я растерялась. – Анжела поставила тарелку осторожно, будто отступая от разозленной собаки. – Вот и выключила свет.
Она что, ходит во сне?
– Я сильно расстроилась. У меня была еще одна дочь. До Дейзи. Ее звали Карен. Она родилась мертвой.
Луиза обычно сочувствовала друзьям, которые пребывали в депрессии, однако услышанное сейчас было странно и слишком тревожно.
– Ее день рождения во вторник, – добавила Анжела. – Ей исполнится восемнадцать. Исполнилось бы. – Она провела пальцем по сахарной пудре, рисуя завиток. – Все, я иду спать. – Она осторожно обогнула Луизу и вышла из кухни.
При иных обстоятельствах Луиза вымыла бы тарелку, но сейчас не могла отделаться от мысли, что та будто в колдовском ритуале поучаствовала и теперь замарана черной магией. Дождавшись приглушенного стука двери наверху, Луиза поднялась по лестнице, включая по всему пути свет, дабы не оставлять за собой темноты.
– Чудесно. – Ричард подошел так тихо, что поглощенная рисованием Мелисса не услышала его. – Я и не знал, что ты так хорошо рисуешь.
– У меня много талантов, Ричард. – Она повернулась и заметила, что тот пришел с пробежки. – Новые кроссовки?
– Нас встретят в конце сплава и отвезут обратно к машине, – сообщил Алекс.
– Я поеду. Плавать на каноэ – круто, – обрадовался Бенджи.
Значит, Доминику тоже придется поехать – из соображений безопасности.
– Я с вами, – заявила Луиза.
Вчерашняя злость переплавилась в чувство превосходства. С Ричардом все в порядке, а она освободилась от ребяческого почитания, которое не следовало ставить на первое место.
Алекс медленно вел рукой по карте, будто мог ощутить пальцами рельеф земли. Горы, города, гидроэлектростанции…
– Пообедать можно в трактире «Боат» в Уитни.
– Анжела, ты с нами?
– Шутишь? Высадите меня в Хэе, я куплю что-нибудь к ужину.
Она несла целый букет грязных кофейных чашек в кухню и, встретившись глазами с Луизой, отвела взгляд.
Луиза задумалась. Сказать Доминику? Или Ричарду? Анжеле нужна помощь или стоит сохранить эту тайну?
– Мы останемся, – сказала Дейзи.
– А вы идите, занимайтесь мальчишескими делами, – добавила Мелисса.
– Вы двое будто что-то задумали, – заметил Доминик.
– Об этом знаем только мы, а вам остается лишь гадать, – съязвила Мелисса.
Ричард окатил водой сковородку, отжал губку и жесткой стороной принялся счищать с алюминиевого дна остатки глазуньи. У них возникли небольшие сложности, а он их усугубил. Он смыл ошметки еды, и они собрались у сливного отверстия. Губку Ричард положил на край раковины.
Сегодня утром он пробежал несколько сотен метров по дороге, а потом перешел на шаг – недооценил уклон и переоценил свое физическое состояние. Возвращаться домой так скоро было стыдно, и он поднялся на Ред-Даррен и сел там, любуясь пейзажами и одновременно притворяясь, будто любуется ими, что было глупо.
Ричард выдавил желтую струйку моющей жидкости с запахом лимона на сковороду и дождался, когда из крана потечет горячая вода. Вспомнилось, как они с Луизой впервые занялись любовью. Колыхание грудей, талия, маленькая впадина в месте, где ее зад переходит в бедра… а потом она лежала на животе, опираясь на локти, будто звонящий по телефону подросток. Ричард водил губкой по сковороде, выписывая круги, зигзаги, восьмерки и тут же перекрывая их новой геометрической фигурой.
Воспоминания. Два дня назад они были подобны сундукам с золотыми монетами, куда он мог запустить руки и пропускать сокровища сквозь пальцы. А сейчас? «Разумеется, я люблю тебя», – сказал он недавно. Однако чувствовал лишь противное паническое замешательство.
В дверях появился Доминик.
– К бою готовы.
Ричард вытер руки.
– Минуточку.
«Мерседес» отъехал, и стало солнечней. Анжела поднялась по ступенькам к уродливому зданию, в котором располагались туристический офис и общественные туалеты. Девочка-гот с прической как для Хэллоуина и пирсингом в губе толкала инвалидное кресло с парнем. Церебральный паралич? «Я плакал, потому что у меня не было обуви, пока не встретил мужчину без ног» – один из любимых афоризмов ее матери. Но в каком происшествии ты потерял ноги? Она об этом никогда не задумывалась. В школе был Тео с синдромом Дауна, самый жизнерадостный ребенок среди восьмилеток. Одному богу известно, как он справится с гормональными и генетическими проблемами, когда они начнут вступать в силу. Наверное, упекут в какую-нибудь жуткую спецшколу.
Анжела старалась не вспоминать о ночной встрече с Луизой на кухне. Она дала ей слишком много оружия против себя. Теперь та ее считает чокнутой дамочкой с воображаемой дочкой. Нужно купить книги. «Желтое солнце» до сих пор лежит в ее сумке. Подумать только, она уже несколько месяцев толком не читала. А ведь в десять лет она частенько забивалась в тайник за кроватью с какой-нибудь потрепанной книжицей в мягкой обложке: «Доска Ковчега», «Меня зовут Дэвид» и «Стиг из Дампа».
– Тебе придется надеть это, молодой человек. – Майк вручил Бенджи чуть выцветший оранжевый спасательный жилет.
Майк был поджарым и загорелым, с прической «конский хвост».
– Остальным я бы порекомендовал то же самое. – Он достал еще четыре жилета из багажника «лендровера». – Но если вы потонете, а жилеты окажутся в лодке, я буду ни при чем. Из лодки не уплывать. Дополнительных пассажиров не брать. Спиртное не пить. Позвоните мне за полчаса до того, как нужно будет вас забрать. Если в три часа от вас не будет ни слуху ни духу, я вызову спасателей. – У Майка в кармане зазвонил телефон. – Все, счастливого пути. – Он достал телефон. – Брайан, чего тебе?
Бенджи через голову натянул пахнущий плесенью и резиной жилет. Ричард оттащил на мелководье зеленый «Оспри», Алекс – «Аппалачиан».
– Я беру Бенджи, – сказал Алекс.
На самом деле ему хотелось взять с собой Луизу, но он собирался доказать, что может грести быстрее, чем двое мужчин одновременно.
Доминик швырнул карту в лодку. Карта была засаленной, словно меню в забегаловке, ее обтрепанный край намок, и пятно влаги расплылось, размывая краску. Доминик повернулся к Луизе.
– Не побоишься вручить свою жизнь двум скромным любителям гребли?
Луиза вошла в лодку. Легкое колебание, и она оторвалась от земли и словно повисла в воздухе. Точнее, над водой. Невольно затаила дыхание. Волшебное чувство, сродни карабканью на чердак или перелезанию через забор сада.
Вода во всех пробудила необычные ощущения. Жак-Ив Кусто, «Человек из Атлантиды» и рокот трамплина для прыжков в воду.
Луизе вспомнилось: она лежит в плавательном бассейне в доме Мэнди. В отличие от небольшого балкона, здешний сад больше напоминает парк. Луизе семь, и воды в бассейне ровно столько, чтобы не утонуть. Если прищуриться, то станут не видны ни сосна, ни крыша церкви, ни розовая морская звезда на бортике бассейна. Луиза ждет… ждет… и наконец плывет свободно, ни головой, ни ногами не касаясь пластика. Мир отпускает ее, и она летит прямо в слепящую бесконечную синеву.
– Так скучно. Чудовищно скучно. – Мелисса выдохнула колечко дыма.
Дейзи стояла напротив, чинно сложив руки на груди.
– Конечно, мадам… – Она не могла придумать, что еще сказать.
– Следует говорить «миледи». – Мелисса холодно посмотрела на нее.
– Миледи.
Мелисса отпила еще бренди Ричарда.
– Я так чудовищно скучала вчера и приказала помощнику конюха доставить мне удовольствие в розовом саду.
Дейзи засмеялась.
– Ты точно взяла это из книжки или еще откуда-нибудь.
Мелисса вновь сердито взглянула на Дейзи.
– Не выходи из образа.
Подобное упражнение они выполняли в школе. Потому что Мелисса не собиралась изображать слепую, глухую или хромую. Шуршание колес по гравию. Пок… Пок… Лесник отстреливал кроликов.
– Вы были удовлетворены, миледи? – Дейзи тоже неплохо умела играть в эту игру.
– К сожалению, нет. – Мелисса повернулась и посмотрела ей в глаза. – Он мял мой зад и ухал.
В том, чтобы не засмеяться, было особое наслаждение – как ушибить палец и, закрыв глаза, ждать, пока боль достигнет пика и пойдет на спад. Однако именно Мелисса не выдержала первой. Рассмеявшись, она бросила сигарету и повалилась на лавочку. Дейзи ощущала себя с ней почти как с Лорен, но по-другому. Самоуверенность Мелиссы, ее собственное незнание правил, почти искушение с легким привкусом опасности.
Мелисса села.
– Вот теперь мне точно стало скучно, дорогуша. – Она передала Дейзи остатки бренди. – Давай прогуляемся до вон той горы.
– Ого, ты и впрямь заинтересовалась сельскими пейзажами.
– У меня много талантов.
Анжела никогда по-настоящему не понимала современную поэзию. Даже сборник Шеймаса Хини «Смерть натуралиста» и подобные ему. Автор производил приятное впечатление, и Анжела пыталась вникнуть в его стихи, но они казались ей прозой, которую нужно читать очень медленно. Старые стихи она понимала. «Спит алый лепесток, и белый спит…» Теннисона или «Вдоль Ла-Манша, буйным мартом, тащит груз британец валкий…» Мейсфилда. Запоминающиеся слова, которые можно передавать из поколения в поколение. А так называемый «вольный стих» напоминал Анжеле «вольное вязание» или «вольную интерпретацию фактов». Вот, например… Она взяла наугад книгу с полки – «Пауки» Станимира Стойлова в переводе Люка Кеннарда – пролистала несколько страниц. «Инкубаторы луны… земля во рту моего отца…»
Они у переправы. Ричарду восемь. Он не помнит, что это за место. Переправа с цепью, приводимой в движение подводными механизмами. Удивительно. Ржавый металл, грузы, морские брызги. Ричард не видит отца, но ощущает его присутствие – тот будто излучает некое поле, отчего стрелка внутреннего компаса Ричарда указывает вправо.
В ящике письменного стола в потрепанном коричневом конверте он хранит три фотографии. Надо бы показать их Анжеле. Отец склонился над капотом «хиллман-эвенжер». Отец толкает тачку, в которой сидят Ричард с Анжелой. Отец на пляже, за его правым плечом бетонный дот: он будто позирует в минуту затишья перед боем. У отца бакенбарды, закатанные рукава открывают мускулистые руки, и на каждом фото он неизменно с сигаретой. Ричард до сих пор помнит мягкость коричневого чехла для фотоаппарата, грубоватый ворс внутренней поверхности и кисловатый запах кожи, из которой он сделан.
Ричард даже гордился тем, что его отец скончался преждевременно – ведь все самые интересные приключения происходят с сиротами, хотя ни одно из происшествий в его детстве нельзя было назвать приключением. Одноклассникам он говорил, что его отец был солдатом, шпионом с фальшивым паспортом и убил человека в России. Директор как-то сказал Ричарду: «Если ложь войдет у тебя в привычку, то позже тебе будет трудно». Это единственное, за что Ричарду стало по-настоящему стыдно. Даже сейчас, при воспоминании об этом, он испытывал стыд. Почему-то ему и в голову не приходило рассказать кому-либо, что случилось с матерью. Сейчас он воспринял бы все по-другому. Сейчас ему было бы не все равно.
Вспомнилась чайка. Это случилось тогда же, у переправы? Чайка села Ричарду на голову, и он завизжал, а отец смеялся, глядя, как он плачет. Царапины кровоточили и медленно заживали, и Ричард еще несколько дней находил у себя в волосах кусочки коросты.
Бенджи держит ладонь в воде, наслаждаясь бликами солнца и шелковистой упругой волной у пальцев. Может ли кто-нибудь укусить его? Щука, например, или рак? Но ему не так уж и страшно, он учится быть храбрым.
В шесть лет у него был воображаемый друг по имени Тимми: блондин с взъерошенными волосами, йоркширским акцентом и сандалиями, которые Бенджи жаждал иметь – если хорошенько топнуть, на них загорались зеленые огоньки. Ранимость Тимми порой раздражала Бенджи, хотя в других эта черта заставляла его проявлять заботу. Взрослые не помнят, насколько прозрачна эта граница, не помнят легкость, с которой ребенок изобретает монстров и находит сокровища в подвале. Кроме того, взрослые разговаривают сами с собой. Может, это гораздо разумней? Если ты на льдине, с обмороженными пальцами, а твои спутники ухнули в ревущую бездну? Но открыв глаза, ты видишь их спокойно сидящими у другого края палатки. Они кажутся знакомыми, однако путь откуда бы ни было так долог. Ты знаешь, что твоему мозгу не хватает сахара и кислорода. Ты знаешь, что все слабее держишься за реальность. И это зеленое полупальто… Ты думал, что они исчезли, но теперь осознаешь, что все эти годы они терпеливо ждали того момента, когда вновь понадобятся тебе.
XIX
Я отправился гулять
Под сень высоких деревьев
И набрел на тех, кто зажигает огонь
Беспокойство
Нерешительность
Лед тает в прудах,
Когда дует теплый ветер
Жизнь в саванне бьет ключом и льется через край
Шестьдесят миллионов звезд бормочут
на незнакомых языках
Крыжовник, слива, перечная мята
Каждая частица в огне
Вскрики, гимны и скорлупа крашеных яиц
На прямых ногах танцует ворон
И раскрываются инкубаторы луны
* * *
Как грустно, наверное, живется ребенку без братьев и сестер. Расти среди одних лишь взрослых, которых всегда больше, которые всегда сильнее. Никаких глупостей, вновь и вновь повторяемых шуток, не с кем петь, не с кем драться, некому быть принцем или рабом. Впрочем, родные братья и сестры могут быть жестокими, а отказ в дружбе хуже одиночества, и сколь ни гляди на игровую площадку, не угадаешь, кто один из семерых детей, а кто – единственный ребенок в семье. А позже, когда родители сойдут с пьедестала и станут обычными, совершающими ошибки людьми и постепенно превратятся из тех, кто заботится, в тех, о ком нужно заботиться – кто разделит твою грусть и обдумает миллионы сентиментальных подробностей, не интересных никому другому? И когда родители в конце концов умрут, кто скажет тебе: «Да, я помню ту красную лошадь-качалку. Да, я помню ту воображаемую кровать под кустом боярышника»?
* * *
Зимние дожди сменились паводком, а когда вода спала, речные островки и берега покрылись каштанами, орешником и кленами. Понтваен. Лосось вновь достиг былого веса (пятьдесят один фунт, пойман у моста Бигсвейр в 1962 году, зато сейчас их стало больше). Выдры и лесные куницы крадутся меж деревьев. Нетопыри и рыжие вечерницы спят в дуплах древних буков. Конюшни Кабалва (жеребец Колдун, 1995 года рождения, три тысячи фунтов стерлингов, послушный, большой прыжок). Призраки Билла Клинтона и королевы Нур. Плоские камни от одного берега до другого – когда уровень воды понижается, по ним можно легко перебраться (Ричард и Доминик дважды сели здесь на мель). Черные горы окутаны голубоватой дымкой. Отель «Ридспенс». Перевернутая, поросшая мхом лодка у небольшого сарая. Пять арок платного автомобильного моста рядом с Уитни-он-Уай. Десять пенсов с мотоциклистов, пятьдесят – с автомобилистов. Белые перила дважды устанавливали заново после того, как их смывало водой. Неожиданный звук флейты откуда-то неподалеку. Церковь Святых Петра и Павла. Мини-гостиница «Боат». Креветки с чесночным соусом, пирог с мясом и картофелем…
Доминик посмотрел на карту. Трудно поверить, но в полумиле отсюда есть дорога. Плеск и шелест воды, какие-то птички летают туда-сюда среди зеленых веток, нависающих над берегами. А сколько еще миров прячется рядом и за горой? Вспомнился ясень на пустыре за школой – Доминик любил сидеть в развилке наверху с печеньем и «Фантой», а внизу мир жил своей жизнью.
Сидящий впереди Ричард вошел в ритм гребли и слегка успокоился, хотя люди всю жизнь живут с определенным уровнем тревожности, и это не патология, а просто часть человеческого состояния. Алекс был уже далеко впереди, явно хвастаясь превосходными навыками гребли. «Утихни, Темза, пока песнь моя звучит… И песнь суденышко несла почти без помощи весла…»
Единственное, чего ему не хватало после женитьбы на Луизе – каждодневного уединения, когда он ощущал уют и безопасность, становился самим собой. Фоном играла музыка Монтеверди или Баха, а он прокручивал в уме события дня или, чаще всего, просто ни о чем не думал. Жаль, что он продал прежнюю квартиру и не стал покупать маленькую квартирку рядом с больницей. Однако первая была слишком затратной, а вторая стала бы оскорблением для Луизы. Она не поняла бы этого. Ей нравилось быть среди людей, нравился шум, нравилось знать, что в доме есть еще кто-нибудь, помимо нее. Ричард обернулся и улыбнулся Луизе, она в ответ не то улыбнулась, не то поморщилась.
Луиза повернулась к Доминику.
– Моя очередь грести.
Лодка закачалась, когда они менялись местами. Луиза села на маленькую скамью на носу судна. Теперь это еще больше напоминало детство, которое ей хотелось иметь – луки и стрелы, собственное укрытие и кража яблок – детство, как у Ричарда. Правда, у Ричарда такого детства не было, и ей приходилось постоянно себе об этом напоминать.
– Кстати…
– Да? – сказал Доминик.
– Прошлой ночью Анжела сказала что-то о Карен. О малышке по имени Карен. Вашей дочери. – Интересно, «малышка» и «дочь» – подходящие слова?
Луиза не стала упоминать ни про кукурузные хлопья, ни про хождение во сне, ни про выключенный свет в кухне.
– У нее сейчас трудный период, – пояснил Доминик.
– Но ведь это было восемнадцать лет назад?
– К сожалению.
В его голосе сквозила снисходительность, и впервые за эти дни Луиза ощутила женскую солидарность с Анжелой. «Мужчины с Марса, женщины с Венеры» и так далее. В отпуске она намеревалась быть лишь зрителем, готовить еду и помогать мужу, пока тот знакомится со своими родственниками. Но ведь они теперь и ее родственники тоже, точно так же, как Мелисса стала родственницей Ричарду. Почему-то Луиза никогда не рассматривала этот вопрос с такой точки зрения.
– Здесь дохлая рыба! – воскликнул Бенджи.
Вскоре эта рыба проплыла мимо них, большая и серебристая, с невидящими молочно-белыми глазами.
Услышав разговор Доминика и Луизы, Ричард наконец-то понял, почему Анжела спрашивала его о мертворожденных детях. Он пожалел, что не расспросил ее, и вместе с виной накатило страстное желание сесть в уютное кресло, побыть наедине с собой и ни о чем не думать.
Анжела не нашла ни «Меня зовут Дэвид», ни «Лог из Арка», зато на глаза ей попались «Рыцари короля Артура» – такую же книгу бабушка подарила матери в детстве, а мать, в свою очередь, подарила Анжеле, когда ей исполнилось восемь или девять лет. Воспоминания об этом были такими яркими, что, когда Анжела прочла написанные шариковой ручкой на форзаце угловатые слова: «Кэтлин от Пэм, на Рождество 1941 г.», на нее накатило острое ощущение тоски и вины. Сорок пенсов. Она купит эту книгу и прочтет ее в качестве искупления.
Креветки в чесночном соусе, пирог с мясом и картофелем, фаршированная щука в витрине магазина, полированные медные грелки для кровати…
– Попробуй как-нибудь переночевать в палатке, – посоветовал Алекс.
– Ну, если ты разведешь костер и дашь мне бутылку виски, то почему бы и нет, – ответила Луиза. – А, и еще толстые носки.
– И где мы закончим свой путь, если продолжим так же грести? – спросил Доминик.
– В больнице, – ответил Алекс.
Ричард видел, что парень флиртует с Луизой, но не знал, как это прекратить, чтобы никого не обидеть – вообще никого из присутствующих. Он зачерпнул ложкой хлопья.
– На удивление неплохо.
Его брак с Дженнифер был контрактом с определенными и неизменяемыми условиями. Ричард запоздало осознал, как это нетипично. Быть супругами – искусство, зависящее не только от умений и правил, но и от более абстрактных понятий. Вновь вспомнились чайка и смеющийся отец. Почему это воспоминание так волнует его?
В реальности тропинка оказалась не такой чистой, как на карте. Порой грязь была довольно глубокой, и Мелисса в итоге начала разочаровываться в сельской местности.
– Когда-нибудь у меня будет квартира в Челси, и на поля я буду смотреть только из окна самолета!
По пути к горе, когда они пересекли ручеек и почти дошли до дороги, Мелисса так смешно поскользнулась и села на зад, что Дейзи не сдержалась и засмеялась вслух. Она подала Мелиссе руку, подруга дернула ее на себя, и Дейзи с визгом рухнула на землю рядом с ней. Лежа на спине, она смотрела на лиственный шатер конских каштанов, а влага пропитывала ее одежду до самого нижнего белья. Дейзи хотелось схватить Мелиссу и шутливо мутузить ее, как она не раз проделывала с Бенджи.
– Да пошло оно все. Я возвращаюсь, – заявила Мелисса.
– Еще десять минут. – Дейзи встала. – Мы почти пришли.
– Мне нужен горячий душ.
– Да ладно, если у тебя промокла задница, это не страшно. – Дейзи подошла к забору, открыла калитку и обернулась.
Мелисса шла за ней, и это нежданно-негаданно обрадовало Дейзи так, как не радовало ничто за эту неделю.
«Королева Гвиневра спала и видела прекрасные сны. Солнечное утро уже сменялось днем, но королева спала так сладко, что не слышала, как ее звала маленькая служанка. Наконец королева проснулась и сразу же вспомнила, что этим утром обещала поехать на охоту с королем Артуром», – читала Анжела.
Доминик дошел до конца автостоянки и лишь тогда прослушал сообщение.
«Дом, это я, – со слезами в голосе говорила Эми. – Прости, я знаю, я обещала не звонить, но Эндрю лежит в больнице с пневмонией, и я боюсь. Если сможешь, позвони мне, пожалуйста».
Тридцать девятая серия шоу «Мать и сын». Доминик удалил сообщение. Его раздражала плаксивость и никчемность Эми, в свои сорок два года она все еще оставалась ребенком. Он не помнил, чтобы во время секса она испытывала неподдельную радость – только отчаянный голод («заполни меня… вставь его в меня…»). Поначалу это возбуждало, теперь казалось желанием быть истерзанной или использованной. На его месте мог оказаться кто угодно. В глубине души Эми хотелось, чтобы все было плохо. Если она станет счастливой, то ей придется непредвзято посмотреть на все то, что она не сделала: на неоконченное высшее юридическое образование, нерожденного второго ребенка, несостоявшуюся поездку в Новую Зеландию и на все те заветные гипотетические амбиции, нереализованные из-за череды плохих мужчин.
Доминик любит свою семью. Зачем он ею рисковал?
На автостоянку с урчанием въехал микроавтобус «Грузоперевозки Майка», позади него подпрыгивал и вихлялся прицеп. Доминик выключил телефон и сунул его в карман.
Анжела сперва решила, что мать снова начала пить: в доме грязно и неприбрано, а у матери резко меняется настроение. Однако бутылок не было, а от матери не пахло спиртным. Анжела могла бы и раньше догадаться о ее болезни, только задушевных разговоров они не вели. А тех, с кем общаешься мало, не станешь просить назвать имена внуков или накрыть стол на пять персон – как сделал ее дед однажды тем странным воскресным утром, когда тучи сгустились, погрузив мир в полумрак, похожий на солнечное затмение.
Анжела ожидала, что начнется стандартный процесс: визиты патронажной сестры, соцработника, младшей медсестры, которые завершатся помещением матери в специализированное учреждение с уходом. Однако вместо Всемирного потопа они получили лишь совет возвращаться, когда матери станет хуже. Через два часа опасливое непонимание матери сменилось злобой на всех, кто пытался вмешиваться в ее жизнь – Анжелу, доктора, соседей.
Анжела позвонила Ричарду, но тот сказал – они ничего не могут сделать. Произойдет что-нибудь: несчастный случай, инсульт, финансовый коллапс – в общем, нечто, подпадающее под закон, и решение придется принимать не им. Анжела мысленно обругала брата самодовольным ублюдком, однако он оказался прав. Им помог обледеневший тротуар у супермаркета Сейнсбери. Люси в школе сказала, что ей следует подать иск. Анжела рассмеялась и заявила, что готова еще и приплатить им за это.
Больница окончательно сбила мать с толку. «Кто все эти люди?» – спрашивала она. Мать держала в памяти лишь дом и рутинную жизнь, которую вела последние десять лет. Через две недели ее перевели в Медоуфилдс. «Встреча Фомы Бекета с Иеронимом Босхом» – так метко окрестил Доминик их визиты. И верно: каждый раз во время их прихода мать кричала. Через два месяца ее перевели в Экорн-Хаус. Газон с зеленой травой, выбор меню, две комнаты для отдыха – в одной не было телевизора. Предыдущий жилец оставил фотографию кокер-спаниеля на прикроватной тумбочке, и мать уверяла всех, что это их недавно умерший пес, хотя собаки у них никогда не было, к тому же она не помнила имени пса.
Они пересекли небольшую парковку и стали подниматься на Кошачью спинку – заросший травой и дроком, скользкий от грязи холм. Вспотевшая Мелисса повязала рубашку и куртку вокруг талии, оставшись в синей майке, которая выставляла напоказ ее веснушчатые плечи. Дейзи с волнением осознала, что не поспевает за подругой.
– Признайся, ты втайне от всех занимаешься спортом!
– Ага, хоккеем. – Неожиданно для себя Мелисса развеселилась.
Она считала, что по холмам любят прогуливаться только пожилые люди, однако сейчас чувствовала себя ребенком. Грязь, усилия, необременительная компания в лице Дейзи… вот только Мелисса никогда не ощущала себя беззаботным ребенком, потому что матери постоянно требовались советы: например, на случай, если она прольет кофе на ковер. Наверное, именно это и надоело отцу в их отношениях.
Верх холма был пологим, трава и грязь перешли в узкую тропку, вьющуюся между валунами. Склоны по обе стороны круто сходили вниз, и если смотреть в небо, то кажется, что ты летишь.
– Все, дальше я не пойду, и точка, – пропыхтела Мелисса.
Тяжело дыша, они огляделись. Внизу ездили игрушечных размеров машины и паслись мини-овцы и мини-коровы.
– Дом вон там, – указала Дейзи.
Она представила, как открывает переднюю стенку – будто в игрушечном домике – и переставляет мебель и кукол.
– Твоя взяла, здесь и впрямь здорово, – призналась Мелисса.
Анжела ела политое шоколадом мороженое в кафе «Шепард». Покупая его, она не думала, что окажется за столиком одна, и теперь от взглядов завсегдатаев ей становилось неловко. Она купила «Скандальный дневник», но так и не смогла сосредоточиться на чтении. На стенах висели акварели в рамках – маковое поле, маяк – выглядевшие так, будто их рисовал ребенок.
Анжела не может быть одна. Она вышла замуж за первого встречного, лишь бы не возвращаться в пустой дом. Она все ворчала, что никто не выполняет дела по дому либо выполняет их плохо. Отдохнуть бы хоть раз, твердила она. И вот Анжела отдыхает, но ей это не нравится.
Она посмотрела на часы. Два часа, двенадцать минут и шестнадцать секунд… семнадцать секунд… восемнадцать… Она будто вновь на уроке математики с учителем Элнвиком, где каждая минута тянется вечность.
Анжела взяла сумку с книгами, купленными для Бенджи взамен кошмарных «Врат между мирами», и открыла «Приключения Тинтина».
– Пятьдесят прожорливых пираний!
– Что там, капитан?..
– Пора возвращаться. – Мелисса опирается ладонями о колени, собираясь встать.
– Погоди. – Дейзи хочется, чтобы этот миг длился вечно.
Она смотрит на Мелиссу. Веснушчатые плечи, высыхающий на ветру пот… На нее снисходит озарение, и Дейзи пугается, и вместе с тем на душе становится легче. Всю свою жизнь она шла к этому. И вот за последним поворотом наконец видит свое место назначения. Время замедляется или бежит быстрей? Мир сужается до них двоих. Дейзи кладет руку на плечо Мелиссы.
– В глаза ей брызну жидкостью волшебной…
Не сбежать, не спрыгнуть – словно на «Русских горках». Другой рукой она обнимает Мелиссу за шею и притягивает к себе. Целует, просовывая язык в ее рот…
– Какого хрена?! Отвали от меня, гребаная лесбиянка! – оттолкнув ее, кричит Мелисса и вскакивает на ноги.
– Нет-нет, я не хотела…
– И что за хрень, по-твоему, ты делаешь?
– Я просто… – Дейзи вновь стоит в неуютном, беспощадно ярком свете дня.
– Держись от меня подальше, ладно? – Мелисса пятится, не сводя глаз с Дейзи, словно та направляет на нее пистолет. Натянув рубашку и куртку, скрывшую ее тело, она продолжает: – Ты ненормальная, и одежда у тебя дерьмовая, и единственная причина, почему я тратила на тебя свое время – здесь скучно. – Повернувшись, она идет вниз и вскоре скрывается за поворотом.
Дейзи цепенеет. На пару секунд становится невыносимо тихо, восприятие обостряется, будто она уронила на пол тарелку. Если она как следует сосредоточится, то найдет и соберет воедино все фрагменты. Она поддалась эмоциям. Когда Мелисса успокоится, Дейзи все ей объяснит.
Потом на ум приходит мысль, что Мелисса расскажет обо всем Луизе и Ричарду, а те – ее родителям. Узнает Алекс, узнает школа. Они не поймут, что это ошибка. Потому что разбилась не тарелка, разбилась ее жизнь, и фрагментов слишком много, они слишком мелкие и не совпадают.
– Что с тобой? – спрашивает какая-то женщина в синей ветровке.
Вскочив, Дейзи поворачивается и бежит по холму, прочь от женщины, от Мелиссы, от парковки, от дома… Если бежать долго и быстро, быть может, она найдет вход в другой мир, где никто ее не знает, где она сможет начать все заново.
– Экономика, история и предпринимательство, – перечисляет Алекс.
– Почему история? – интересуется Ричард.
– Она мне нравится. И легко дается.
Ричарда его самодовольство обнадеживает – из-за него Алекс кажется мальчишкой. Пусть флиртует с Луизой, это естественно. Ричард почти не ревнует. Он никогда не был самодовольным. В университете он неожиданно быстро вырос. Регби, дзюдо, бег на четыреста метров… Он изменился и не узнавал себя, просыпался ночью с колотящимся сердцем и комом в горле при мысли о том, что пойман в ловушку чужой жизни. Включив свет, он брал с полки шкафа семейные фотографии, которые хранил, будто паспорта, чтобы вернуться, найти обратный путь.
Доминик сидит впереди, рядом с Майком.
– Как здесь живется? – Его все еще привлекает мысль о домике с садом и работе в книжном магазине.
Майк слегка морщится от этого столичного высокомерного «здесь», и Доминик примирительно спрашивает, как тут зарабатывают на жизнь. Цыкнув, Майк отвечает, что зимой стрижет деревья и делает «кое-что еще». Судя по тону, это «кое-что еще» не совсем законно.
– Значит, ты живешь в горах?
– В горах только яйца морозить. Не, у меня квартира в Абергавенни.
Доминик понимает, что забранные в хвост волосы и рабочие ботинки Майка ввели его в заблуждение. Он не Дэви Крокетт, а всего лишь беспринципный тип, который пятничным вечером отирается у барной стойки и продает «волшебные» таблетки скучающим школьникам.
Луиза сидит рядом с Бенджи.
– Тебе понравилось?
– Что понравилось?
– Плыть на лодке?
– Ага.
– А что именно тебе понравилось?
– Ну… – Он пожимает плечами. – Быть в лодке.
– Ты сегодня не очень-то разговорчив.
– Ну да.
– Прости, мне не следовало это говорить.
– Ничего.
Как трудно общаться с детьми! Они даже не пытаются пойти тебе навстречу. Впрочем, с Мелиссой порой тоже трудно, а Бенджи хотя бы не ругается на нее.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Не знаю.
– В моем детстве мальчики обычно хотели стать машинистами.
Кем хотели быть девочки, она уже не помнит. Наверное, мечтали выйти замуж за кого-нибудь из известной тогда рок-группы «Бэй-Сити Роллерс».
– Некоторые мальчишки из моего класса хотят быть футболистами, но я не очень-то умею играть в футбол.
– А что ты умеешь?
Бенджи пожимает плечами. Может, он хочет, чтобы его оставили в покое?
– Наверное, я просто не очень хорошо тебя знаю, – говорит он.
– О чем ты?
– О том, что я с тобой мало разговариваю. Хотя я знаю, что ты вроде как моя тетя.
Это признание неожиданно трогает ее.
– Ничего, если я помолчу? – спрашивает Бенджи.
– Конечно, – отвечает Луиза.
Мелисса хотела вернуться домой по дороге, однако не знала, куда она ведет. Пришлось снова идти по раскисшей земле. Черт. Хорошо, если дома кто-нибудь есть. Она расскажет об этой лесбиянке. Правда, над ней, скорее всего, лишь посмеются и спросят, почему она допустила, чтобы Дейзи ее поцеловала? А если она не скажет им о поцелуе, то чем объяснит, что ее так ужаснуло? Подумаешь, какая-то девчонка влюбилась в нее. Прозвучит как хвастовство. Ведь на самом деле ее рассердил не поцелуй, а собственная реакция на него. Ей плевать на геев, даже на тех, кто женился и завел детей, и раньше ей нравилась мысль о том, что в нее влюбится какая-нибудь девушка, лишь бы не уродина. И Мелисса вновь и вновь прокручивала в голове произошедшее, вот только в этот раз она мягко отталкивала Дейзи и говорила: «Эй, притормози, я не из этих». Но в реальности-то она уже сказала совсем другое, а им еще три дня придется провести в одном доме. Гребаная грязь…
Дейзи больше не могла бежать. Остановилась и, тяжело дыша, упала на колени. Она согрешила. Ей хотелось всего того, что есть у Мелиссы. Ее зависть перешла все границы, и теперь Дейзи карают с изощренной точностью. «Ибо беззаконие мое я знаю, и грех мой всегда предо мною». Люди будут испытывать к ней отвращение. Станут насмехаться над ней и оскорблять.
Дейзи огляделась. Унылый, лишенный растительности пейзаж, полей не видно, лишь пустоши кругом, да темнеют впереди горы, над которыми нависли грязно-белые облака. Она где-то потеряла пальто. Ад вполне может быть таким: не пламя и дьяволы-мучители, а леденящее душу безлюдье, когда сердце отчаянно жаждет тепла и дружбы, а разум твердит, что здесь этого нет.
«Ты ненормальная, и одежда у тебя дерьмовая». Почему именно Мелисса? Все тщетно и мерзко. Дейзи сама виновата, Мелисса лишь орудие судьбы. Она не притворялась кем-то иным, это Дейзи себя обманывала.
Представив, как Мелисса рассказывает все Алексу, Дейзи повалилась в мокрую траву и свернулась клубком, словно от удара под дых. Боже, помоги мне… Она кричала, но Бог не слушал. Он никогда не слушает, потому что Он всегда все знает. Вот почему на нее не снизошло просветление. Он еще в первый раз проник в ее душу и узрел притворство и ложное смирение.
Она лежала в луже. «Проклята земля за тебя». А дальше по тексту там «терния и волчцы», и одежды из кожи… Дейзи перекатывалась с боку на бок, представляя, как спрыгивает с высотки или стоит на рельсах в ожидании поезда: с опущенной головой и зажмурившись. От этих видений становилось легче, но это трусость. Нет, она должна все помнить. Боль станет ее единственным выходом, долгим шествием через огонь.
Вкус рта Мелиссы, ее веснушки… Алмазы и жемчуг. Как жестоко время. Будущее становится прошлым, содеянное будет навек твоим свидетельством. «Думаю, быть тобой уже достаточное наказание». Она слышала эти слова, но где?
Анжела вносит покупки на кухню и начинает разбирать их: сосиски, сырные палочки, груши… Дом тих. Мелисса и Дейзи, должно быть, где-то гуляют. Анжела заплатила двадцать шесть фунтов за такси, за рулем был маленький круглый мужчина, сикх из Пенджаба. Она не запомнила, как его зовут. Сикх рассказывал о своей сестре, вышедшей замуж за наркомана, и о том, как ему с братьями пришлось его приструнить. Анжела не стала расспрашивать о подробностях. На зеркале заднего вида подпрыгивал пластиковый Тадж-Махал, из динамиков пел Бон Джови.
Путешественники возвращаются через полчаса.
– Можно я посмотрю фильм? – вбежав в гостиную, кричит Бенджи.
И убегает, не дожидаясь запрета.
– Ну, доплыли до истоков Нила? – спрашивает Анжела.
– Для этого мы слишком медленно гребли, – смеется Ричард.
В комнату врывается трубный рев заставки «Роботов».
– Бенджи, закрой дверь, пожалуйста!
Алекс берет газету. Умерла Одри Уильямсон, серебряный призер Олимпийских игр в Лондоне 1948 года.
В комнату врывается Мелисса, освежившаяся и благоухающая.
– Где Дейзи? – спрашивает Доминик.
– Наверное, где-то гуляет, – беззаботно отвечает та.
* * *
Один человек смотрит – и видит вселенную, созданную Богом, который следит за ее расцветом, замечает даже воробьиный выводок и прислушивается к молитвам своих лучших созданий. Другой верит, что жизнь во всем ее причудливом многообразии – лишь результат случайной химической реакции, которая всего на миг украсит поверхность каменного шара, крутящегося среди миллиардов галактик. И оба эти человека могут часами общаться и не найти серьезных отличий друг в друге, потому что не совокупность верований делает нас добрее или умнее.
Вильгельм Бастард принудил Гарольда к клятве над мощами святого Иеронима; Генрих VIII порвал с Римской церковью из-за своей Серьезной причины; окутанные дымом башни-близнецы… Религия питает перемены и регрессы человеческой истории, по крайней мере, так это выглядит. Однако в попытках узреть иной свет она искажает их, и те же самые исступленные верования кажутся лишь прикрытием для обычных побуждений наподобие жадности и страха. А как же тогда жизнь отдельно взятого человека? Ее крохотные перемены и регрессы? Разве религия сковывает и освобождает, дает или отнимает надежду? Или это все те же древние основные побуждения, обряженные в воскресные одежды? Причины они или оправдания?
* * *
Дождавшись, пока его глаза привыкнут к темноте, Бенджи медленно и тихо сделал несколько шагов – ведь крысы могут взбежать по ноге под штаниной, поэтому кровельщики и обматывают лодыжки веревкой. Вот только это была не крыса и даже не мышь, а нечто среднее, более круглое и с длинным заостренным носом. Наверное, землеройка. Она выглядела больной и явно не собиралась никуда убегать, и Бенджи присел рядом. Он хотел потрогать ее, но вдруг заметил на ней несколько мух. Землеройка снова дернулась, изо рта и сзади у нее потекла кровь. Она умрет, если он ничего не сделает, но если он побежит за помощью, то ее может найти и убить какое-нибудь животное, лиса или ворона. Нужно все сделать быстро.
– Мама? Папа?
В коридоре появился Ричард.
– Что случилось, молодой человек?
– Я… – Бенджи поперхнулся от волнения.
– Так, говори медленно. Я уверен, мы сможем решить эту проблему.
Бенджи не любил выказывать свои переживания перед теми, кто не является его семьей, но рядом с Ричардом он чувствовал себя в безопасности, как рядом с хорошим учителем.
– Там животное. В сарае животное.
– Какое животное? – Ричард подумал, что это может быть заблудившаяся корова или что-то в таком роде.
– Не знаю, – уже спокойней ответил Бенджи, разделив ответственность со взрослым. – Оно похоже на мышь.
– Оно тебя испугало? – Ричард чуть не засмеялся, но сдержал смех из-за отчаянного вида Бенджи.
– Оно больное.
– Тогда идем.
Он потрепал племянника по плечу, и они направились в сарай. Его грусть оттого, что он так и не стал отцом, была сродни печали Бенджи от вида землеройки.
– Показывай, – сказал Ричард, когда они вошли в сарай.
На сей раз Бенджи побоялся подходить близко. То, что Ричард – доктор, навело его на мысли о бешенстве. Ричард склонился над маленьким тельцем животного. Оно все еще шевелилось. Он взял из поленницы щепку и потыкал зверька. Бенджи хотел попросить его не делать землеройке больно, только доктору нельзя говорить, что ему делать.
– Крысиный яд, – выпрямившись, констатировал Ричард. – Внутреннее кровотечение. Боюсь, мы ничем не можем помочь бедолаге.
Бенджи стало дурно, и от расстройства он не заметил, как в руках Ричарда появилась лопата. Он хотел крикнуть «нет!», но чувствовал себя словно в космосе или под водой. Ричард занес лопату над зверьком, и Бенджи зажмурился, но, услышав хруст, с которым лопата вонзилась в утоптанный пол сарая, невольно открыл глаза. Зверек лежал, разделенный на две части, в лужице крови, и его внутренности – маленькие бордовые мешочки – вывалились наружу.
Ричард собрал все это на лопату и сказал:
– Давай устроим ему подобающие похороны.
По лицу Бенджи заструились слезы, и он убежал, всхлипывая.
– Бенджамин?..
За домом остановилась машина. Доминик беспокоился о Дейзи и успел вообразить полицию с плохими вестями о ней. Однако это оказался зеленый «рено», высадивший Дейзи и уехавший, когда Доминик вышел из дома.
– Дейзи? – окликнул он, глядя на ее выпачканные грязью штаны.
Она посмотрела на отца. Успела ли Мелисса рассказать остальным?
– Как ты?
Не знает. Пока она в безопасности.
– Я заблудилась. – Полуправда, но и не настоящая ложь. – Эти мужчина и женщина подвезли меня. Они хорошие.
– Ты, похоже, замерзла.
– Прости, я потеряла пальто, – покаялась она – ведь родителям придется заплатить за новое.
– Давай, заходи.
Правда в том, что те двое не просто подвезли ее, они сделали для нее гораздо больше: не только подняли на ноги, но и в каком-то смысле спасли. Дейзи не осознавала происходящее вокруг, словно пребывая под анестезией, и потеряла счет времени. На миг она подумала, что вцепилась в руку пожилого мужчины, удерживая его от падения, однако все оказалось наоборот.
В коридоре они с отцом остановились. Интересно, где сейчас Мелисса?
– Мне нужно побыть одной.
– Принести тебе чего-нибудь?
– Все хорошо.
– Дейзи?
Сдерживая слезы, она повернулась.
– Я рад, что все обошлось, – сказал отец. – Не волнуйся о пальто.
– Спасибо. – Дейзи принялась подниматься по лестнице.
Доминик смутно осознавал, что она чем-то обеспокоена и мыслями далеко отсюда, но решил не говорить об этом Анжеле: ей нельзя доверять в подобном деле. Это будет их с Дейзи секрет. Он поднимется к дочери позже и проверит, как она.
Залитые кипятком сушеные грибы источали запах немытых тел, но это был единственный известный Анжеле вегетарианский рецепт. Ей вдруг захотелось запечь для Мелиссы свиную голову – глянцевито блестящую, с яблоком во рту. Правда, это расстроит Бенджи. Сегодня Анжела сказала Доминику, что хочет домой, и на миг ей показалось, будто он согласится. Однако он тут же взял родительский тон, который использовал все чаще и чаще в последние дни.
– Ты потом пожалеешь об этом. Да и Ричард обидится. Потерпи немного.
От его правоты ей лишь стало хуже. Херес, томатное пюре… Ризотто из «Лондиса».
В кухню вошла Луиза, поставила перед Анжелой бокал красного вина и села на подоконник. В ней что-то неуловимо изменилось.
– Прости за вчерашнюю ночь.
Вчерашнюю ночь? Анжела так наловчилась изгонять воспоминания, что не сразу и вспомнила.
– Скорее, это мне следует извиняться.
– Или ни одной из нас не нужно просить прощения.
Кажется, Луиза изменила точку зрения и решила перейти на ее сторону? Она явно относится к ней теплее, чем раньше. Анжела высыпала рис в сковороду и размешала его.
– Доминик сказал, у тебя был сложный период в жизни.
– У тебя сейчас, похоже, тоже такой период? – спросила Анжела, не желая говорить ни о себе, ни о Карен.
– Так заметно?
– В аббатстве вы, кажется, поссорились.
– У меня есть прошлое. – Луизе вдруг остро захотелось закурить. Она не курила одиннадцать месяцев, а руки до сих пор иной раз казались пустыми без сигареты. – А Ричард предпочел бы, чтобы я была невинной, как юная невеста.
– А! – Анжелу затошнило при мысли о Ричарде и сексе. Потом ей стало смешно. – Бедный Ричард. – Она налила в рис воду.
– Почему?
– Прошлое так и преследует его. Я доставила ему немало хлопот тем, что не ухаживала за мамой… – Анжела усмехнулась и отпила вино.
Луизе было не до смеха.
– У него на работе ведется расследование, – сообщила она.
– Доминик что-то такое упоминал.
– После неудачной операции одна девушка оказалась прикована к инвалидному креслу. А перед тем Ричард делал ей рентгенограмму. Директор больницы отправил девушке письмо с насквозь фальшивыми извинениями. Ее семья отнесла письмо к адвокату, и теперь хирург валит все с больной головы на здоровую и пытается обвинить Ричарда.
– Что будет, если его признают виновным?
– Ричард надеется, что до суда не дойдет. Но в последние несколько дней… Люди все время ошибаются, даже честные люди.
Кровь бросилась Анжеле в лицо, ей захотелось защитить Ричарда, даже не зная всех подробностей дела. Она тщательно обдумала, как лучше проявить сочувствие.
– Надеюсь, все сложится хорошо. Для вас обоих.
Руки у Анжелы были скользкими, и она передала банку с сушеными томатами Луизе. Та отвинтила крышку. Некоторое время обе молчали.
– У нее был генетический порок развития. У Карен. Она не… Плод был нежизнеспособен. Иногда я мысленно представляю альбом с ее фотографиями. Жизнь, которую она так и не прожила. Я так ясно вижу эти фотографии…
Луиза вновь ощутила тот подземный гул, от которого ее бросало в дрожь.
– А завтра?..
– Я боюсь. – Анжела убавила температуру на печке.
– Чего?
Сквозь музыку Генделя донесся едва различимый голос Мелиссы:
– Что я заверну за угол и увижу ее. Или, наоборот, что она окончательно исчезнет. Понимаешь, восемнадцать лет, уход из дома и все такое. И я не знаю, что хуже.
Воцарилось молчание.
– Что ж, этот разговор нас, в некоторой степени, ободрил, – наконец резюмировала Луиза.
– И в самом деле, – согласилась Анжела. Ризотто тихо бурлило, вода побелела от риса. Анжела накрыла сковороду крышкой, оставив промежуток для пара. – Я редко об этом говорю. Зря, наверное. – Анжела подумала, что «ободрил» не совсем то слово. «Объединил», пожалуй, точнее. Разговор с Луизой наконец-то позволил ей ухватиться хоть за что-то в этом бездумном вынужденном отдыхе.
Луиза подошла к Анжеле и положила руку ей на плечо.
– Я схожу и сообщу всем, что обед будет минут через двадцать.
Алекс почти не интересовался искусством. Ему нравилась кое-какая музыка, несколько картин и стихотворений, однако школьные занятия по развитию художественного вкуса он считал пустой тратой времени. Иностранные языки – это важно, хотя можно поехать в Италию или Польшу и через пару месяцев сносно общаться на итальянском или польском. Что до математики и естественных наук – Алекс полагал, если они ему когда-нибудь и понадобятся, то он лучше наймет профессионала в этой области. То ли дело – история. Поначалу Алекс изучал ее с наслаждением. Пластиковые рыцари сменялись моделями самолетов и документальными телефильмами о Галилео и Адриановом вале. Было в истории нечто от детектива – можно найти ответы на вопросы, если знать, где искать: на заброшенных чердаках, под землей, на римских дорогах, в неприличной резьбе на полу под церковной скамьей.
У Алекса была энциклопедия «Древняя история Европы», которую он обожал. Кельты, саксы и викинги приходили и уходили. Стабильность и мимолетность сменяли друг друга – отличный пример почти для всего. То, на что можно полагаться, взаимодействует с тем, на что полагаться нельзя. Факты и мнения. Чувства и мысли. Алекс до сих пор по-настоящему не понимал, что это лишь один из способов смотреть на мир. И что есть люди, которые смотрят – и не видят неизменного ландшафта: только череду событий, которые не могут контролировать.
Доминик поставил тарелку с ризотто на стул и присел на край кровати. На одеяле темнела грязь – дочь так и не сняла испачканную одежду. Глаза Дейзи покраснели и припухли.
– Я сказал всем, что ты заболела.
– Спасибо.
– Но ты ведь не больна, правда?
– Папа…
– Что случилось?
Дейзи зажмурилась.
– Если я могу чем-то помочь…
– Ты ничем не можешь помочь.
– Я беспокоился о тебе.
Нельзя лгать. Именно потому она и попала в беду.
– Я сделала нечто ужасное.
– Не представляю, чтобы ты – и вдруг сделала что-то ужасное, – искренне сказал Доминик. – Мы говорим о плохом с точки зрения церкви?
– Пожалуйста…
– Это как-то связано с Мелиссой?
По-видимому, да – Дейзи сжалась в комочек и постаралась отодвинуться от него.
– Не говори ей ничего. Пообещай! – В ее голосе звучал страх. Может ведь она попросить отца об этом? Это же не эгоизм, это желание защитить остальных.
– Если Мелисса навредила тебе…
– Она не виновата. Пожалуйста, папа, обещай…
Доминик хотел притянуть ее к себе и обнять, как в детстве. Он коснулся ее лица, и дочь уткнулась в его ладонь.
– Я никогда не сделаю ничего, что навредит тебе. Ты ведь понимаешь это, правда? – Он не может дать обещание, ведь если Мелисса навредила Дейзи, ей не избежать наказания. – Поешь, хорошо?
– Я попытаюсь. – При мысли о еде Дейзи затошнило.
– Позже принесу тебе чай.
Ричард поднял бокал с вином и вдруг поймал на себе внимательный взгляд Анжелы, сидевшей на другом конце стола.
– Превосходное ризотто, – похвалил он.
– Спасибо. – Анжела повернулась к Доминику. – Я схожу к Дейзи.
– С ней все в порядке. Хочет побыть одна.
– Ты же говорил, она приболела?
– Это она попросила меня так сказать. Просто чем-то расстроена.
– Чем?
– Честно говоря, не знаю.
– Я схожу к ней после ужина.
– Анжела…
– Мы что, должны бросить ее там, наверху, в полном одиночестве?
– Нет.
– Она моя дочь.
Мелисса посмотрела на мать и Ричарда. Они выглядели так, будто сидели в разных комнатах. Значит, Ричард все узнал. Мелисса еще не утратила этот детский бесстыжий радар, умеющий выискивать слабые точки. Чуять их, как акулы чуют кровь в воде. Интересно, во что все выльется?
– Ты веришь в реинкарнацию? – спросил Бенджи у брата.
– Конечно, нет, – ответил Алекс. – Разве ты можешь вспомнить, кем был в прошлом воплощении?
Неверный ответ. Бенджи требовалось, чтобы Алекс ответил «конечно же я верю в реинкарнацию», потому что он хотел в следующий раз родиться пандой или гориллой. Впрочем, он согласен вернуться кем угодно, лишь бы твердо знать, что живет повторно. Не желая раздумывать над тем, что произошло с землеройкой или с бабушкой, Бенджи перестал слушать Алекса. Сдерживая слезы, он принялся выкладывать из риса свое имя.
Мелисса принесла две тарелки с пудингами, накрытыми перевернутыми чашками. Поставив тарелки на середину стола, она сняла чашки, словно фокусник, выставляющий на всеобщее обозрение кроликов.
– Например, джинсы в обтяжку, – говорила Луиза Алексу. – Я просто не понимаю такую моду. Наверное, я старомодная мымра.
– По-моему, ты привлекательная, – возразил Алекс.
Луиза пристально посмотрела на него, раздумывая, было ли это сказано лишь из вежливости.
«Она это делает, чтобы позлить меня?» – подумал Ричард и заставил себя повернуться к Анжеле, чтобы не наблюдать за представлением.
– Я должен извиниться перед тобой.
– За что? – удивилась Анжела.
– За прошлую ночь, когда ты задала вопрос на медицинскую тему. Ты не говорила мне, что потеряла ребенка.
– А зачем мне было об этом рассказывать? – с излишней резкостью спросила Анжела.
– Возражение принимается. – Ричард зачерпнул ложкой колыхающийся пудинг, который почему-то оказался суховат. Захотелось смешать его с ванильным кремом, как сделал Бенджи. – Но это все равно остается для тебя проблемой.
– Чуть раньше я обсудила это с Луизой. И не уверена, что смогу рассказать об этом дважды в один день.
– Понимаю.
Он не знал об их разговоре, потому что сегодня не говорил с Луизой, как бывало раньше. Анжела, должно быть, услышала в его голосе горечь оттого, что его отодвинули в сторону, и Ричард решил сменить тему.
– Подозреваю, у тебя не сохранилось ни одной фотографии отца.
– У меня вообще нет никаких фотографий. Наверное, мама выкинула. Или их вывезли вместе со всем остальным. Боюсь, я не слишком сильно привязана к таким вещам.
– У меня их три.
– Три чего?
– Фотографии отца. До сих пор не знаю откуда. Решил, что тебя это может заинтересовать. Надо было взять их с собой.
Со сложной смесью предвкушения и страха Анжела попыталась представить, что на тех фотографиях, не сумела и запаниковала. Вновь нахлынули воспоминания: ил и водоросли, пустой дверной проем.
– Напомни, и я вышлю их тебе на следующей неделе. Откровенно говоря, эти фотографии мне не нравятся, но и выбросить не могу. Почему-то боюсь, что отец разозлится на меня из-за этого. Глупо, правда?
Он мог выбросить фотографии? Не сказав ей об этом? Анжела встала.
– Пойду, проведаю Дейзи.
Грязно-оранжевый свет уличных фонарей в предрассветной серости. Мокрый черный асфальт. Она пересекает парковку спортивного центра «Уилан». Влажный воздух. Клацанье шкафчиков. Чей-то синий носок для плавания. Хлопок дверцы. Поворот ключа в замке. Она идет к белому свету бассейна, заталкивая волосы под шапочку и натягивая ее на уши. Вскрики и свистки. Она плюет на очки для плавания и проводит языком по резиновой прокладке, прежде чем надеть их на глаза. Останавливается перед рядами красных пенопластовых поплавков. Руки подняты над головой вверх ладонями, пальцы сплетены в замок. Большая черная стрелка касается белой.
Прыжок – словно скольжение вперед ногами по ледяной горке. Она ныряет в голубую тишину и смотрит вверх из-под хлорированной воды на подвижную и серебристую, точно ртуть, поверхность, на которой качаются веревки с красными шарами. Кто-то падает рядом с ней в облаке пузырьков, похожих на серебряные монеты. Оттолкнувшись, она выныривает на шумный воздух. На бортике бассейна стоит Сандерсон в жутком спортивном костюме сиренево-фиолетового цвета и с желтым свистком.
– Так, народ. – Он хлопает в ладоши, и эхо разносится по всему помещению. – Восемь дистанций для разогрева. Давайте-ка разбудим ваши ноги и руки.
Она отталкивается от бортика и, шевеля ногами, скользит под водой – это похоже на медленный полет – потом выплывает на поверхность; правая рука загребает воду, дышать можно, лишь когда голова отвернута в сторону. Раз, два, левой. Раз, два, правой. В конце дорожки она касается бортика и переворачивается под водой, и мир тоже переворачивается, словно блинчик на сковороде. Рядом с дельфиньей легкостью плывет Лорен, размашисто загребая воду. Они вместе отталкиваются от бортика и двигаются с идеальной синхронностью. Она хищной птицей парит в синеве над долиной. Промельк зеленого купальника Лорен. Переворот, толчок, скольжение. Четыре дистанции, пять… Тихая уединенность подводного мира. Но они, кажется, уже не плывут? Теплый воздух, шум машин… Или прибоя? Запах крема от загара. Они на острове. Короли с их судом далеко-далеко. Лорен ложится и стягивает купальную шапочку, высвобождая длинные рыжие волосы. Ее плечи обсыпаны веснушками, а под тонкой кожей голубеют венки, по которым можно провести пальцем.
– Эй. – Лорен оборачивается и смотрит ей в глаза. – Дейзи, девочка-припевочка.
Алекс стоит на кухне у чайника, дожидаясь, пока тот закипит. Ричард подходит прямо к нему. Обычно Ричард – вовсе не открытая книга, но сейчас по выражению его лица Алекс понимает, и о чем тот хочет поговорить, и что на этот счет думает. На миг замерев, будто дирижер перед взмахом палочки, Ричард тихо говорит:
– Прекрати флиртовать с моей женой.
– Я не флиртую.
– Не лги мне. – Ричард ждал, что Алекс сразу сдастся, и собственный гнев удивляет его.
– Я не собирался… – Алекс осознает, что слишком зациклился на Луизе, и его фразу «по-моему, ты привлекательная» услышал и Ричард.
– Мне плевать, что ты собирался сделать, а что нет, – шепотом, чтобы не услышали в гостиной, обрывает его Ричард. Собственный гнев пугает его, но и приносит благословенное облегчение. – Ты флиртуешь с моей женой на глазах у всех, выставляя меня на посмешище.
Ричард замахивается, и оба не уверены, что удара не последует. Однако Ричард опускает руку, делает шаг назад и глубоко вздыхает. Он выглядит словно зритель ужастика, и, похоже, именно это себе и представляет. Развернувшись, выходит из кухни.
Алекса трясет. Вспоминается сломанная нога Каллума и слова «выказать немного гребаного уважения». Он боится, что Ричард войдет в кухню с палкой. Ричард врач, его дядя, достойный восхищения человек. Привычный мир дает крен. Страх переплавляется в гнев, и Алекс выходит из кухни. Если он столкнется с Ричардом, то врежет ему, и плевать на последствия. Но в гостиной только мать и отец.
– Алекс? – зовет отец.
Обыденность происходящего приводит Алекса в чувство.
– Да. Прости. Все хорошо.
Он выходит из дома и впечатывает кулак в стену, разбивая костяшки в кровь.
Когда Анжела наконец поднялась к дочери, та уже спала в обнимку с плюшевым мишкой, которого Анжела давно у нее не видела. Одежду Дейзи так и не сняла, белые носки пестрели бурыми пятнами. На прикроватном столике лежали «Молитвы на каждый день» и крем для рук.
– Давай-ка правильно уложим тебя, а то замерзнешь ночью.
Анжела вытянула из-под Дейзи пуховое одеяло, перевернула ее на спину и, как в детстве, принялась стягивать с дочери грязные джинсы. Вспомнилось, как в пять лет та болела простудой и ветрянкой. Дейзи встрепенулась и сквозь сон что-то неразборчиво пробормотала.
– Все-все, уже заканчиваю. – Анжела укрыла ее одеялом.
Дейзи повернулась лицом к стене. Анжела села на стул рядом с кроватью. Дейзи просто приболела, вот и все. Доминик сгустил краски, вновь принялся за старое, придумав какую-то чушь, которая, будто зачарованный круг, оградит их с Дейзи от нее. Плюшевый мишка – Гарри? Генри? – она пришивала ему ногу после того, как ее оторвали в драке. Кажется, это сделал Алекс.
Анжела стала лучше относиться к Луизе или просто поменяла точку зрения? Признание о Карен – цена, которую ей пришлось заплатить, чтобы выказать свою лояльность? Она знала за собой этот грех – конфликтовать, делить мир на черное и белое, на «мы» и «они» и стоять на своем, не признавая мутной двойной морали. Она помнила, какое облегчение испытала, когда Хелен, отвратительная учительница с многолетним стажем, все-таки отшлепала того мальчишку из своего класса.
Внизу смеялись и звенели посудой. Анжела ощутила на миг радостное возбуждение, словно накануне Рождества, а потом вдруг вспомнила, как сидела в спальне, слушая доносившиеся из гостиной крики матери. Вот только, кажется, кричал отец – его голос внезапно вспомнился Анжеле очень четко. Почему он не поднялся к ней, чтобы поздороваться? Почему был так зол? Анжеле хотелось сбежать вниз и заставить его обернуться, чтобы он увидел ее, широко улыбнулся и подхватил на руки.
Дейзи во сне замахала руками, будто отталкивала кого-то, и Анжела вернулась в настоящее. Поднявшись, она склонилась над дочерью и погладила ее по голове. Дождалась, пока Дейзи успокоится, подоткнула одеяло и ушла, тихо затворив за собой дверь.
Он сидел на краю кровати, а она стояла у комода, сложив руки на груди.
– Дело не в тебе, Ричард. – Собираясь с мыслями, Луиза закрыла глаза. – Иногда я и сама не понимаю, кто я. Не уверена, что когда-либо знала это. Я изо всех сил старалась угодить другим – родителям, Крейгу, Мелиссе, тебе. Я слушаю твою любимую музыку, хожу на твои любимые спектакли, смотрю твои любимые фильмы. Ты ни при чем. Это я решила встроиться в твою жизнь.
– Ты имеешь в виду, что не хочешь быть замужем за мной?
– Я… – Так что же она имеет в виду? Наверное, «дай мне подумать» и «дай мне больше пространства». Впервые Луиза не бросилась разубеждать его. Быть может, он прав, и ей не хочется быть за ним замужем. Она так и сяк крутила эту неожиданную мысль в уме, словно найденную на пляже раковину, зная, что может просто положить ее обратно, и наконец сказала: – Сейчас мне нужно поспать. Нам обоим нужно поспать.
