12. Гвен
Когда мы приезжаем в коттеджный отель, там царит хаос; на парковке разместились четыре полицейские машины, две «Скорые помощи» и один автомобиль без маркировки. Сердце у меня колотится, во рту пересохло. Ланни задает мне вопросы, на которые я не могу ответить, и я паркую машину и выскакиваю наружу. Пока бегу к коттеджу, дочь догоняет меня:
– Мама! Мама, что происходит?
Я не знаю. И это ужасает меня.
Путь мне преграждает полицейский в форме – здоровенный мужчина, который хмуро смотрит на меня из-под козырька своей фуражки.
– Вы не можете пройти туда, – говорит он. – Отель закрыт.
– Где мой сын? – Я знаю, что нужно вести себя спокойнее и рассудительнее. Но я не могу. – Коннор Проктор – где он?
– Отойдите назад, – велит он мне. Я не отхожу. Когда полицейский делает шаг ко мне, мы сталкиваемся грудь в грудь. Он медлит, потому что ему нужно заставить меня отойти назад, и он силится понять, насколько плохо это может обернуться.
– Мама! – Ланни хватает меня за руку. – Где Коннор? Он тоже арестован? Что тут творится?
– Я пытаюсь узнать, милая, – говорю я ей, и это почему-то заставляет копа сделать шаг назад. Может быть, то, что рядом со мной находится моя встревоженная, испуганная дочь, затрагивает что-то в его душе. Я снова перевожу на него взгляд и пытаюсь начать сначала:
– Я Гвен Проктор…
– Я знаю, кто вы такая, – отвечает он; глаза у него невыразительные, словно речная галька. – Отойдите назад.
– Там мой сын! Он еще ребенок!
– И его приведут… – Он умолкает, потому что в этот самый момент из леса появляется группа. Санитары катят носилки, на которых кто-то лежит. Я вижу ярко-красную кровь, и мое сердце просто… останавливается. Я шатаюсь. Ланни крепче вцепляется в меня, и я каким-то образом ухитряюсь устоять на ногах.
Это не Коннор. Но это Сэм. Он без сознания. На простыне под ним кровь, но я не вижу раны. Господи, они что, стреляли ему в спину? Коп снова оттесняет меня назад, но когда носилки везут мимо меня, я бросаюсь к ним. Там стоит полицейское заграждение, но на секунду я пробиваюсь сквозь него и вижу, что Сэм дышит.
И что он прикован к поручням носилок.
Полицейский теснит меня назад. Я взрываюсь:
– Убери от меня свои чертовы лапы! – ору. – Вы что, застрелили его?
– Мэм, успокойтесь, он просто был легко ранен, поскольку сопротивлялся, – говорит полицейский. Глядя ему в лицо, я вижу, что он совсем мальчишка, едва достигший возраста, когда можно легально покупать спиртное. Выглядит честным парнем, и ему, кажется, не по себе, так что я сдаю назад. Чуть-чуть. – С ним всё будет в порядке.
– Не обещайте, – говорю я. – Где мой сын? Коннор Проктор?
– Мам? – раздается позади меня голос Коннора. Я вижу, как он идет к нам в сопровождении одного-единственного полицейского. Коннор завернут в металлизированное одеяло, лицо у него очень бледное. Я бросаюсь к нему и обнимаю его. По крайней мере, он не в наручниках, и это хорошо, потому что иначе я разорвала бы в клочья всех этих полицейских. Выглядит Коннор так, как будто находится в шоке.
– Милый? – Я целую его в щеку и слегка отстраняю, чтобы осмотреть его. Никаких ран или синяков. – Они не сделали тебе больно?
Он качает головой.
– Нет, я в порядке. – Голос его звучит тише и мрачнее, чем обычно. – Но они ранили Сэма. Я видел.
Стоящий рядом с ним коп хмурится, и я быстро говорю:
– Расскажешь об этом позже, хорошо? – Снова заключаю Коннора в объятия и смотрю прямо в глаза полицейскому: – Я хочу отвести его в наш номер. Немедленно.
– Мэм, ему нужно отправиться в участок и дать показания.
– Посмотрите на него! Он не в том состоянии, чтобы…
– Нет. – Коннор делает шаг назад и скидывает с себя одеяло. Мне кажется, что за этот момент мой сын вырос на несколько дюймов и повзрослел на несколько лет, и это разрывает мое сердце. – Мам, я должен ехать. Сэму нужно, чтобы я рассказал правду обо всем этом. Я в порядке.
Он не в порядке, но я понимаю, что не могу протестовать против сказанного.
Снова смотрю на копа и заявляю:
– Он несовершеннолетний. Я должна ехать с ним. Моя дочь тоже едет: она не останется здесь одна.
Он не то чтобы возражает против всего этого, но словно ищет способ отказать мне. Я не даю ему времени на это.
– Я отвезу сына в участок.
– Мэм, он должен ехать со мной. – И я вижу, что в этом пункте полицейский не уступит. Потому что может настоять хотя бы на такой мелочи. – Он – главный свидетель по делу об убийстве офицера полиции.
– Отлично, – рычу я. – Тогда везите нас всех.
Он не может найти веских причин, чтобы отказаться, так что мы все втискиваемся на заднее сиденье патрульной машины. От переднего сиденья нас отгораживает стальная сетка, и я по опыту знаю, что задние дверцы не открываются изнутри. Теперь мы в клетке. Именно там, куда они и хотели нас загнать.
Но ничего больше сделать нельзя, только начать действовать самой.
Пока мы едем обратно в Вулфхантер и над этим депрессивным, отталкивающим городком сгущается вечерняя мгла, я начинаю рассылать текстовые сообщения всем своим контактам.
Каждому из них.
* * *
Я сижу в допросной, пока Коннор дает показания, и то, что я слышу, лишает меня дара речи. Обнаружение трупа. Засада на обратном пути в отель. Действия Сэма. Коннор не лжет, он прям и открыт, даже когда говорит детективу – местному, которого я не знаю, – что не видел собственно выстрела, в котором обвиняют Сэма; Коннор выглянул из-за дерева только тогда, когда этот выстрел уже прозвучал.
Это не слишком поможет Сэму, но я рада, что мой сын не стал ничего придумывать. Для них было бы слишком легко расколоть ребенка такого возраста.
Каким бы отважным ни притворялся Коннор, но, когда детектив выходит из комнаты, мой сын опускает голову, и я понимаю, что он плачет. «Наконец-то», – думаю я. Хватаю пачку бумажных платочков, сую ему и просто позволяю ему выплеснуть это всё. Я рада, что мой сын может плакать.
Когда слезы у него иссякают, я говорю:
– Не чувствуй себя виноватым, сынок. Сэм не хотел бы, чтобы ты лгал. Ты сказал правду. Именно это важно.
– Знаю, – отвечает он. – Но, мама… то, как они обращались с ним…
Он все еще помнит, как полицейские обращались со мной во время моего ареста. Вероятно, мягче, чем то, как действуют местные копы, однако это было достаточно травматично, чтобы надолго оставить шрамы в памяти моих детей.
– С ним все будет в порядке, – говорю я ему. – Я попросила Гектора Спаркса прийти в больницу и защищать его на тот случай, если копы захотят получить показания слишком быстро. Майк Люстиг приедет в Вулфхантер, как только освободится. Кеция и Хавьер знают о том, что происходит. Всё будет хорошо, обещаю.
– Не обещай, – говорит он и грустно улыбается мне. – Сэм этого не делает.
Я гадаю, что бы это могло значить, однако не позволяю себе задерживаться на этих размышлениях. Сейчас я не могу себе этого позволить.
– Мне жаль, что тебе пришлось пройти через все это, – говорю. – Я знаю, как это плохо. Я знаю, что это напоминает тебе о вещах, с которыми трудно справиться.
– Всё в порядке, – говорит Коннор, хотя это явно не так. – Я рад, что мы нашли ее. Было бы неправильно, если б она просто… осталась там. Как будто всем на нее плевать.
– Теперь она найдена, – мягко говорю я ему. – Вы с Сэмом сделали это для нее.
– Наверное, она одна из них. Из тех пропавших женщин.
– Может быть. Но мы этого не знаем.
Он только качает головой:
– Я думаю, что это так.
Я не пытаюсь разубедить его. Спрашиваю, хочет ли он пить, и, когда сын кивает, стучу в запертую дверь и прошу бутылку воды. Воду приносит всё тот же детектив. Помимо этого, в руках у него распечатка показаний, и он ставит бутылку на стол перед моим сыном, а рядом кладет распечатку и ручку.
Коннор машинально берет ручку, а я хватаю бумаги.
– Что это?
– Мы транскрибировали его показания, мэм. Нужна только его подпись, – говорит детектив.
Я начинаю читать. Не прочтя и двух предложений, беру ручку из пальцев Коннора и начинаю вносить правки в распечатку. Эта «транскрипция» скорее напоминает вольный пересказ. Закончив, я сую ее обратно детективу. Он недоволен:
– Мэм, мы составили это непосредственно с аудиозаписи…
– Ну да, – отвечаю я и достаю свой смартфон. – Вот. Ну что, сыграем в эту игру? Потому что я тоже вела запись.
Он откашливается, несколько секунд смотрит на меня, потом встает и без единого слова выходит. Коннор смотрит на меня:
– Ого! Ты серьезно? Ты правда это записывала?
На всякий случай я не подтверждаю и не отрицаю это. Лишь улыбаюсь.
Когда распечатку показаний приносят снова, она совпадает с тем, что я помню из отчета Коннора. Я прошу его прочесть ее и исправить всё, что в ней неверно. Он исправляет одно предложение, потом подписывает бумаги. Прежде чем передает их обратно, я быстро их фотографирую.
Детектива это, похоже, радует еще меньше. Я совершенно уверена, что они собрались прибегнуть еще к какому-нибудь трюку, но теперь, когда у меня есть фотографии, они не могут этого сделать. Особенно если у меня есть и запись. Ее у меня нет, но они не могут быть в этом уверены.
Мы обмениваемся мрачными взглядами, и детектив выходит.
Коннор открывает бутылку и жадно пьет, как будто у него целый день во рту не было ни капли. Я хочу сказать ему, чтобы пил медленнее, но не говорю этого. Когда бутылка пустеет, забираю ее, но не выбрасываю. Меньше всего мне хочется, чтобы они проделали какой-нибудь фокус с фальсификацией ДНК, чтобы впутать моего сына во что-нибудь. Я убеждена, что за этим мерзким планом, скорее всего, стоит начальник полиции. И дело вовсе не в моем сыне.
А в том, чтобы показать мне, кто здесь главный.
Понимаю, что снова уступаю своей природной паранойе – они могут взять образец ДНК с ручки, которую Коннор держал в руках, или с подписанной им бумаги, – но я должна следить за его безопасностью. Тот факт, что сейчас мы заперты в этой комнате, доводит меня до безумия.
Мой телефон звонит. Я проверяю номер. Это Гектор Спаркс.
– Мисс Проктор? Да, я хотел сообщить вам, что нахожусь здесь, в больнице. Мистер Кейд пришел в себя. Его только что увезли, чтобы сделать рентгеновский снимок его черепа, но он говорит, что чувствует себя нормально. На его скальп наложили пять стежков. Зная начальника полиции Уэлдона, я совершенно уверен, что тот тут же заготовил историю о том, как мистер Кейд яростно сопротивлялся аресту. На самом деле нет смысла пытаться оспорить это. Не в этом городе, когда единственные свидетели – коллеги-полицейские.
Мне становится легче дышать, хотя услышанное снова заставляет меня разозлиться… а потом я замираю.
– Подождите. Начальника полиции зовут Уэлдон?
– Да, – подтверждает Спаркс. – А что?
Уэлдон был одним из тех, кто разговаривал в автомастерской с ее владельцем, Карром. Мне не нравится то, что из этого следует. Совсем не нравится.
– Вы задержитесь там до моего приезда?
– Я могу остаться здесь еще на… – Я почти вижу, как он сверяется с часами. – …два часа. Однако, по словами офицера Хелмера, как только мистера Кейда отпустят из больницы, его сразу же отвезут в полицейское управление. Полагаю, вы уже там?
– Да.
– Превосходно. Значит, как только его отпустят, я приеду. Не хочу заставлять миссис Полл откладывать ужин.
Видит небо, мне хочется рявкнуть на него, но я каким-то образом ухитряюсь сдержаться. Юридическая помощь Спаркса прямо сейчас, вероятно, не очень нужна, но я не могу позволить себе настроить против нас единственного адвоката, которого знаю.
Снова стучу в дверь. Ее открывает тот же самый коп.
– Моему сыну всего двенадцать лет. У него был тяжелый день. Он уже дал показания. Или принесите ему еды, или отпустите нас.
– Ждите в комнате, – приказывает он мне и захлопывает дверь у меня перед носом. Я жду, расхаживая по допросной, словно львица по клетке, в то время как Коннор ведет себя тихо и спокойно. Я хочу заставить их что-то сделать до того, как Сэма привезут сюда.
Мое желание исполняется, потому что через пять минут коп открывает дверь и говорит:
– Вы можете идти. Но шеф приказывает вам не покидать город.
Это полная ерунда, и я это знаю. Коннор – не подозреваемый, он свидетель, и они не могут отдавать такой приказ в отношении несовершеннолетнего. Однако я не собираюсь испытывать удачу. Вывожу Коннора за дверь, в коридор, а потом в вестибюль. Ланни, сгорбившись, сидит на стуле, закрыв уши наушниками, но вскакивает, едва увидев нас. Подбегает к Коннору и крепко обнимает его.
– Не пугай меня так, – шепчет она ему. Он обнимает ее в ответ. Я чувствую, как у меня щиплет в горле – возможно, это слезы, если я смогу позволить их себе. Для разнообразия, это были бы хорошие слезы.
Ланни подбегает, чтобы обнять и меня тоже.
– Мы уезжаем? Мы сможем повидать Сэма? Он в больнице?
– Нам нужно ждать здесь, – отвечаю я ей. – Сэма должны будут привезти сюда, как только врачи закончат осматривать его. Надеюсь, местные власти постараются поскорее предъявить ему обвинение.
– Ты надеешься на что? Почему? – Вид у Коннора озадаченный. Я улыбаюсь ему.
– Потому что чем скорее они предъявят ему обвинение, тем быстрее он будет отпущен под залог, – объясняю я. – И тем быстрее мы сможем убраться из этого городишки.
– Но… а что, если его не отпустят под залог? – встревоженно спрашивает Ланни. – Что, если…
– По одной проблеме за раз, – говорю я ей.
* * *
Сэма привозят – но нам не позволяют даже подойти к нему близко. По крайней мере, он идет сам. На несколько драгоценных секунд наши взгляды встречаются, и он одними губами произносит: «Всё хорошо», – а я одновременно с этим говорю:
– Я буду здесь.
А потом его уводят прямо в тюремный блок для допроса. Мы ждем до десяти часов вечера, пока мне не удается подслушать, что Сэм арестован за убийство.
Обвинения предъявляют в полночь. Ланни оказалась права – под залог его не отпустят. И шансов поговорить с ним нет. Я, по идее, не должна быть потрясена этим, но все же испытываю потрясение и ужас. Я не хочу, чтобы Сэм провел ночь в тюрьме, в этом городе. Мне следовало понимать, что судьи играют на стороне местных, и строить планы, исходя из этого. Но я устала. И напугана. И чувствую себя в высшей степени беззащитной.
Слава богу, что Майк Люстиг прибывает в здание суда сразу после того, как Сэма уводят. Майк – хороший человек. Чернокожий мужчина со значком ФБР, и это – я совершенно уверена – будет худшим кошмаром для шефа Уэлдона. Мы с Майком шепчемся десять минут, и я передаю ему все достоверные сведения, которые у меня есть, включая подслушанный мной разговор в мастерской – разговор с участием начальника полиции Уэлдона. Я высказываю Майку свои предположения о том, что Марлин Крокетт знала о катастрофе, последствия которой были мгновенно скрыты полицией, владельцем автомастерской мистером Карром и третьей стороной, представленной человеком по имени Карл, которого я пока не знаю. Это действие было оплачено достаточно крупной суммой, чтобы за нее можно было убить.
– Я думаю – а что, если… – начинает он размышлять вслух, но обрывает себя: – Ладно, сейчас это не важно. Давайте просто переживем эту ночь. Послушай, я хочу, чтобы ты увезла детей из этого города. Отвези их домой.
– Но Сэм…
– Оставь Сэма мне. Я найду, чем заняться здесь этой ночью. Он не будет один, обещаю тебе. – Майк умолкает на секунду. – Не оставайся здесь на ночь. Я знаю, тебе хочется это сделать, и я тебя понимаю. Но мне нужно убрать тебя и их подальше от опасности.
Он прав. В мотеле небезопасно, в коттедже тоже. Нам нужно вернуться домой, где у нас есть друзья и союзники, способные прикрыть нам спину.
Однако трудно вот так уехать и бросить Сэма.
– Я могу написать записку? – спрашиваю я Майка. – Ты передашь ее ему?
– Голосовое сообщение будет быстрее, – говорит он и протягивает мне свой телефон. – Воспользуйся диктофоном. Я постараюсь, чтобы он это услышал. Так они не смогут обвинить меня в том, что я пытаюсь передать ему ножик или еще какую контрабанду.
Я понимаю, что у Майка об этом городе сложилось такое же плохое мнение, как и у меня; это зловещий знак.
– Если тебе нужна будет помощь, позвони этому человеку, – говорю я ему и пересылаю со своего телефона номер Фэйруэзера. Слышу, как вибрирует его смарт, принимая сообщение. – Он из ТБР. Мне кажется, ему тоже не нравится то, чем тут воняет. Вчера он получил другое задание, и мне кажется, это неспроста.
– Это все хреновы тайны, – отвечает Майк и мрачно улыбается мне. – Иди, нашепчи милые признания своему мужчине. Я не буду слушать.
– Лжец, – отзываюсь я, однако не так уж искренне.
Люстиг отходит от меня на пару футов, и я нажимаю кнопку записи. И тут на какое-то время немею. Что я могу сказать? Как оправдаться за то, что я намереваюсь уехать прочь и оставить его здесь, в Вулфхантере, куда он приехал, чтобы защищать меня?
– Сэм, – говорю я, и мой голос звучит странно и эмоционально, хотя я вовсе этого не хочу. Делаю вдох. – Прости. Мне нужно увезти отсюда детей в более безопасное место. Поэтому до завтра я отправляюсь домой, но вернусь так скоро, как только смогу. Надеюсь, Хавьер или Кец смогут принять их на какое-то время, пока мы оба не выберемся из этого адского городишки и не решим, что делать дальше. Майк приехал сюда ради тебя. И я вернусь за тобой, обещаю. – Колеблюсь, закрываю глаза и все же говорю это: – Я люблю тебя, Сэм Кейд. Извини, что… просто извини. Я люблю тебя. Помни об этом.
Завершаю запись и отдаю телефон обратно Майку, который смотрит на меня долгим оценивающим взглядом.
– Ты собираешься разбить сердце моему другу? – спрашивает он.
– Зависит от того, собирается ли он разбить мое сердце, – парирую я.
На это Майк ничего не отвечает.
– Увези детей подальше от опасности. Сэм никогда не простит меня, если в мое дежурство они пострадают.
Я смотрю, как он уходит прочь; потом мы садимся в полицейскую машину, чтобы вернуться в коттедж, около которого остался наш внедорожник. Мне не хочется заезжать за нашими вещами, но Ланни непреклонно настаивает на том, что не оставит здесь свой ноутбук. Я даю администратору понять, что вооружена и готова к любым неприятностям, и мы собираемся меньше чем за десять минут, а потом выезжаем на дорогу, ведущую к дому.
Мы будем спать сегодня в собственных постелях, и что бы ни принес нам завтрашний день, по крайней мере, мы сможем перед этим отдохнуть с комфортом.
Я как раз выезжаю на главную дорогу, когда мой телефон звонит. Дети ворчат спросонья и засыпают снова почти сразу же, как я отвечаю на звонок.
– Да? – Голос мой звучит настороженно. Время уже позднее, я устала, я еду через лес по темной извилистой дороге. Здесь темно, как в шахте, не считая отблеска моих фар на асфальте. В их лучах мелькает то желтая центральная линия дороги, то зелень проносящихся мимо деревьев.
– Мисс Проктор?
Я узнаю́ этот вежливый голос с вирджинским выговором.
– Детектив Фэйруэзер? Довольно поздний час для звонка.
Уже почти час ночи, я знаю это, потому что сверялась с часами, хотя уже могу отсчитывать время по тупой боли в костях.
– Верно, – отвечает он. Голос его звучит так же устало, как мой. – Я только что вернулся с поисков в поле примерно в пятидесяти милях от Вулфхантера. У нас был намек на то, что Элли Уайт может находиться там. Но все, что мне удалось добыть, – это грязь на руках и ломоту в спине.
– Но вы звоните мне…
– Потому что я слышал о том, что случилось с мистером Кейдом. – Голос у него мрачный. – Вы внесли за него залог?
– Я не могу. Они не принимают залог.
– Окружная тюрьма?
– Нет, – отвечаю я. – Он в Вулфхантере.
– О, черт… – Поразительно слышать из его уст даже такое мягкое ругательство. – Утром я смогу кое-что сделать, но боюсь, что за эту ночь в камере с ним может что-то случиться.
– Вы хотите сказать, что они способны на такое? Полиция Вулфхантера?
– Всякое случается, – расплывчато отвечает он. Это не совсем подтверждение, большинство копов не станут пересекать эту черту, и я не удивлена. – Может быть, утром мне удастся провернуть кое-что, но…
– Но вы опасаетесь, что ночью он может, допустим, повеситься на простыне в камере?
– Что-то вроде того. С детьми всё в порядке? Я слышал, кто-то из них был с мистером Кейдом во время перестрелки…
– Коннор, – подтверждаю я и смотрю в зеркало заднего вида. Мой сын крепко спит, прислонившись к боковому окну. – С ним всё в порядке. Мы едем обратно, в Стиллхауз-Лейк.
Я слышу в голосе Фэйруэзера бесконечную усталость, когда он говорит:
– Тогда, думаю, мне лучше вернуться в Вулфхантер и найти какой-нибудь предлог, чтобы посетить заключенного. Дать им понять, что ТБР присматривает за этим.
Я чувствую глубокую признательность… а затем настороженность. Я не настолько хорошо знаю Фэйруэзера, и, хотя он кажется достаточно достойным доверия, возможно, это не так. А возможно, Вулфхантер пропитал меня своим ядом и исказил мой взгляд на всё, что мне встречалось с тех пор, как я пересекла его мрачную границу.
– Не нужно. Друг Сэма из ФБР приехал, чтобы помочь ему.
– Друзья на высоких постах?
Я не подтверждаю этого.
– Сэм переживет эту ночь. И я вернусь утром – как только смогу. Мы вытащим его оттуда. Он застрелил человека, который пытался убить его и Коннора. Самозащита, всё просто и ясно.
– Если убитый – из правоохранительных органов, просто не бывает никогда. Я слышал, что его обвинили в непредумышленном убийстве. Придется потрудиться, чтобы перевести это в разряд самозащиты. Вы собираетесь нанять Гектора Спаркса?
– А у меня есть особый выбор?
Мы проезжаем мимо дорожного указателя, который гласит, что мы уже на пять миль отъехали от черты Вулфхантера. Я начинаю слегка успокаиваться. Мне еще предстоит пара напряженных часов за рулем, а потом – короткий сон, но уже то, что мы выехали из душной тени этого города, заставляет меня почувствовать себя лучше.
– Спасибо, что связались со мной, детектив. Это очень многое значит – знать, что вы пристально следите за происходящим в этом городе.
– О, поверьте, я слежу, – говорит он. – Хорошо, мисс Проктор, удачной вам поездки, и я еще поговорю с вами, когда…
Ружейный заряд ударяет в заднее окно нашей машины и вылетает сквозь лобовое. Я вижу льдистые осколки стекла за мгновение до того, как слышу треск выстрела.
Первый жгучий, инстинктивный импульс заставляет меня крутануть руль в сторону. Машина тошнотворно рыскает, и я, уже сознательно планируя свои действия, вдавливаю педаль газа в пол и выравниваю внедорожник, чтобы не слететь с дороги. Слышу, как Ланни кричит что-то, и только тогда сосредотачиваю внимание на круглом отверстии в лобовом стекле и на паутине трещин, разбегающихся от него. Заднему стеклу пришлось хуже. Я втягиваю воздух и смотрю в боковое зеркало.
Позади нас мчится пикап, и человек, стоящий в его кузове, наклоняется вперед, чтобы удержать равновесие. В руках у него охотничье ружье, и он снова целится в нас. Мы едем быстро, но преследователи настигают нас.
– Коннор! – кричу я. – Ты в порядке?
– Да, – говорит он.
– Ланни?
– Мама, они стреляют в нас!
– Вы, оба, лягте на пол и держитесь!
Пара драгоценных секунд уходит на то, чтобы они спрятались, и я компенсирую эти секунды тем, что виляю через разделительную линию и обратно, чтобы сбить этому ублюдку прицел. Удостоверившись, что с детьми всё хорошо, делаю еще один глубокий вдох, на долю секунды возношу молитву и изо всех сил жму на тормоз.
Мой внедорожник скрипит, сопротивляется, пытается уйти в занос. На асфальте остается длинный след паленой резины.
Пикап, едущий позади, вынужден резко затормозить, потому что они ускорились, чтобы догнать нас. Стрелка бросает на кабину с такой силой, что он теряет ружье. Оно с лязгом улетает куда-то прочь с дороги, в кювет. Еще до того как они успевают полностью остановиться, я снова рву внедорожник с места и тянусь за своим телефоном. Я намерена позвонить 911, но понимаю, что совсем забыла про детектива Фэйруэзера. Он кричит мне в ухо:
– Гвен! Гвен, какого чёрта…
– Звоните «девять-один-один», – говорю я ему. – Мы в пяти с небольшим милях от Вулфхантера по главной дороге. Нас преследует пикап, и человек в кузове стреляет из ружья…
Еще один выстрел разбивает остатки стекла. «У него есть запасной ствол». Я едва вижу дорогу впереди, но могу пригнуться и посмотреть сквозь незадетый участок окна. Мы не должны съехать с дороги. Я не осмеливаюсь сбросить скорость. Фэйруэзер что-то говорит, но я не понимаю его. Всё мое внимание приковано к проблеме у нас за спиной. Наконец я осознаю, что он твердит про номер той машины – точнее, кричит.
– Я не вижу номер, – отвечаю я. – Здесь нет света. Это определенно пикап. В кузове один стрелок. Господи, со мной дети…
Я слышу, как он повторяет мои слова – должно быть, разговаривает сразу по двум телефонам.
– Хорошо, оператор выслал в вашу сторону патрульную машину окружного шерифского управления. Они поедут вам навстречу. Они хотят, чтобы вы остановились, когда увидите их. Понимаете?
– Я не остановлюсь, пока этот пикап едет за мной! – возражаю я. – Бен, мои дети… – Я делаю глубокий вдох. – Его водитель – белый мужчина, чисто выбрит, с виду худощавый, примерно тридцати лет…
Опять звучат выстрелы. Я смотрю назад и вижу, что стрелок снова стоит в кузове: бородатый мерзавец в камуфляжной куртке и бейсболке козырьком назад. У него больше нет ружья, но в руке он держит полуавтоматический пистолет и посылает в нас пулю за пулей – так быстро, как только может. Впереди поворот, мне придется или сбросить скорость, или рискнуть опрокинуться, а пули все лязгают по металлу машины. Я слышу это и ощущаю удары по кузову. Но, по крайней мере, из пистолета он стреляет не так метко, как из ружья. Пройдя поворот, я снова прибавляю скорости – рабочая мощность у моего внедорожника выше.
Я не вижу на дороге других машин. Мы совершенно одни.
– Когда здесь будет чертов патруль? – кричу я Фэйруэзеру.
– Через пять минут, – отвечает он. – Держитесь, Гвен. Они едут.
Через пять минут мы можем быть уже мертвы, если стрелок пробьет нам шину, что он и пытается сделать.
– Дети, вы в порядке? – Мой голос дрожит – не знаю уж, от ярости, от ужаса или от того и другого сразу.
Следует секундное молчание, и я ощущаю тошнотворный прилив страха, но потом Коннор говорит откуда-то с пола возле заднего сиденья:
– Я в порядке, мам.
– Я тоже в порядке, – вторит Ланни. Она свернулась под приборной панелью с пассажирской стороны, сжавшись в комок, чтобы максимально уберечься при возможной аварии, однако сейчас поднимает голову и смотрит на меня с явным вопросом в глазах: «Почему это происходит с нами?»
Я действительно не знаю этого. Пытаюсь сглотнуть свой страх, но во рту у меня сухо, словно в Долине Смерти . Стараюсь полностью сосредоточиться на дороге впереди и пикапе позади. С моими детьми всё в порядке, с нами всё будет хорошо, должно быть всё хорошо.
Я вижу приближающийся поворот – не такой крутой, как предыдущие. Идеально.
– Подождите, – говорю Фэйруэзеру, который все еще пытается что-то сказать мне. – Я попробую кое-что предпринять.
Роняю телефон на сиденье рядом со мной, потом резко сворачиваю, и пикап следует за мной через двойную желтую линию. Стрельба на какое-то время прекращалась – видимо, на перезарядку, – но теперь она возобновляется: отрывистое «бах-бах-бах» – так быстро, как только стрелок может нажимать на спуск. Я слегка сбрасываю газ, и пикап настигает нас.
А потом я снова вдавливаю педаль в пол и резко огибаю поворот.
Они не заметили этот поворот. Водитель был сосредоточен на том, чтобы догнать меня, и слишком сильно ускорился; теперь они не могут быстро изменить линию движения, и, когда я отворачиваю к обочине, он понимает, что летит прямо в кювет. Когда пытается вывернуть руль, задние шины теряют сцепление с дорогой. Я вижу, как пикап опасно кренится, а потом начинает вращаться, потому что кузов по инерции тянет кабину вбок.
Стрелка, стоящего в кузове, с размаху швыряет прочь, и в свете фар пикапа я вижу, как он летит по воздуху; и лишь потом до меня доносится его короткий, полный паники вскрик. Мужчина исчезает из виду, я слышу, как его тело ударяется о землю; похоже, приземление не было мягким. Я продолжаю гнать машину дальше, глядя в зеркало заднего вида на пикап, который в итоге остановился на полосе встречного движения, носом в противоположную сторону от нас. Спустя пару долгих секунд он неожиданно срывается с места, возвращается на свою полосу и уносится обратно, туда, где находится Вулфхантер.
Они даже не останавливаются, чтобы подобрать своего дружка.
Я смотрю вперед, но по-прежнему не вижу полицейских мигалок, не слышу успокаивающего звука сирены. «Пикап может повернуть обратно. Они могут вернуться». Однако не думаю, что они это сделают. Они потеряли по дороге ружье, пистолет и одного из своих приятелей, и они не знают даже, ранили ли кого-то из нас, однако знают, что мы можем удирать и дальше.
Я сбрасываю газ, настороженно всматриваясь, не мелькнут ли снова сзади огни фар. Ничего. Непроницаемая, давящая темнота. И я знаю, что нужно продолжать ехать дальше. Там, позади, ублюдок, который стрелял в нас. И возможно, пистолет все еще при нем.
Но он может и лежать у дороги, истекая кровью и умоляя о помощи. Я – параноидальная сволочь, когда речь идет о выживании моей семьи, но я также и человек. Я не могу оставить кого-то умирать в одиночестве. Даже того, кто пытался убить нас.
Особенно если он мог бы ответить на вопрос, почему делал это.
– Мама?
Я смотрю на дочь сверху вниз.
– Они уехали? – Голос ее звучит твердо и спокойно. Но в отблесках приборов на панели я вижу дорожки от слез, блестящие на ее щеках.
– Да, милая, они удрали. Всё хорошо. Коннор, солнышко, ты в порядке?
Он уже взбирается обратно на заднее сиденье и смотрит в разбитое заднее окно. Я гляжу в боковое зеркало. Никакого движения.
– Да, – отвечает Коннор. И ни слова больше. Наверное, чтобы я не слышала, насколько он испуган. Сегодня в моего сына уже стреляли. Сочувствие, временно охватившее меня, отступает бесследно, и я хочу убить этих негодяев, включая того, который лежит на дороге.
– Пристегнитесь оба. – Я проверяю скорость. Всё еще в полтора раза выше разрешенной, но мне плевать. Мне нужна полиция. Наконец я вижу красно-синий проблесковый маячок, мигающий в просветах между деревьями. Должно быть, впереди дорога снова поворачивает.
Я вспоминаю, что разговаривала по телефону с Фэйруэзером, но когда ищу свой смартфон, его нигде не видно. Скорее всего, провалился в зазор между пассажирским сиденьем и дверцей, но до него мне сейчас не дотянуться.
Притормаживаю и останавливаю машину у обочины. После того как я выключаю двигатель, мне требуется выждать несколько секунд, чтобы обрести контроль над собой. Руки у меня трясутся так сильно, что я едва не роняю ключи, когда передаю их Ланни.
– Найди мой телефон, он должен быть где-то за креслом с твоей стороны. Надеюсь, детектив Фэйруэзер все еще на линии. Если нет, перезвони ему. Расскажи, что случилось и что происходит сейчас. Заприте дверцы и будьте внимательны. Если меня арестуют или со мной случится еще что-нибудь, немедленно увози Коннора отсюда; просто садись за руль и гони. Понимаешь? Позвонишь Хавьеру и Кеции, попросишь помощи и направишься куда-нибудь в безопасное место. Не останавливайся, пока не убедишься, что ты в безопасности, на остальное плевать.
Она кивает. Я прошу от нее многого, но я знаю Ланни. Знаю, что она может это сделать – и сделает.
– Мама… – говорит дочь, когда я начинаю закрывать дверь. Наши взгляды встречаются. – Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя. Вас обоих, очень сильно. Коннор, пожалуйста, слушайся сестру, пока я не вернусь.
– Буду, – обещает он, что весьма редко. – Я тоже люблю тебя, мама.
Я закрываю дверь и слышу, как защелкивается замок. Потом прислоняюсь к внедорожнику и поднимаю руку. Шерифская патрульная машина выныривает из-за поворота, сбрасывает скорость, сворачивает к обочине и тормозит. Потом следует короткая пауза – я полагаю, они сообщают свои координаты и номер моей машины, – а затем одинокий помощник шерифа вылезает наружу и медленно идет ко мне, окидывая взглядом внедорожник, двух детей, сидящих в машине, мои поднятые руки. Сам он держит в руке пистолет.
– Как ваше имя, мэм? – спрашивает он. Не «это вы вызывали подмогу?». И на самом деле это умный ход.
– Гвен Проктор, – отвечаю я и вижу, как он заметно расслабляется. Но документы у меня все же требует. Я предъявляю водительское удостоверение. Помощник шерифа – полноватый мужчина средних лет, афроамериканец, с бритой головой и коротко подстриженной бородой. – Не знаю, что произошло, но нас преследовали и стреляли в нас из ружья, а потом из пистолета.
– Кто-нибудь ранен?
– Нет, мы все целы.
– Вы можете попросить детей выйти из автомобиля? Будьте добры.
Я не хочу, чтобы они выходили. Пока нет.
– Я предпочту оставить их там, пока вы не убедитесь в безопасности этого места.
Он хмурится:
– Мэм…
– Человек, который стрелял в нас, в конце этой погони оказался выброшен из кузова пикапа, но я не знаю, способен ли он еще открыть огонь. Пока я не буду знать, что он обезоружен, им лучше оставаться в безопасности.
Он принимает это объяснение и спрашивает:
– Где его выбросило?
– Вот там, на повороте, – указываю назад. – Я пойду с вами. Похоже, его отшвырнуло к северной обочине.
– Нет, мэм, я прошу вас остаться здесь, у вашей машины, и не двигаться с места. Я вернусь как можно скорее. Через пару минут должна прибыть вторая патрульная машина, подождите их. – С этими словами он скрывается в темноте, и его местонахождение выдает лишь подрагивающий луч фонарика.
Стучу в окно. Ланни, сидящая теперь на месте водителя, опускает стекло.
– Телефон, – говорю я ей. Она протягивает его мне. – Спасибо, солнышко. А теперь закрой окно.
Проверяю сигнал и обнаруживаю две «палочки». Слава богу. И что еще лучше, Фэйруэзер каким-то образом все еще на связи.
– Гвен? Боже всемогущий, вы меня напугали.
– Да, извини, – говорю я на чистом рефлексе. Я не сожалею – напротив, довольна, как слон, что по счастливой случайности он оказался свидетелем всего этого. – Я предприняла кое-какие защитные действия. Пикап уехал прочь, в сторону Вулфхантера. С нами всё в порядке, первая патрульная машина уже здесь. Помощник шерифа ищет стрелка, которого выбросило из кузова.
– Вы смогли как следует разглядеть цвет и модель пикапа?
– Да, когда его занесло. Красный «Форд F-150», я совершенно уверена. Думаю, его не сложно будет найти, выглядит он новым.
– Как дети?
– Испуганы до смерти. Они и так уже испытали достаточно, без таких вот сюрпризов. Если нужны улики, то мой внедорожник продырявлен несколько раз, а может быть, они смогут найти для сверки и сами пули. Это было не случайное сельское развлечение. Эти люди хотели моей смерти, детектив. И я хочу знать, почему именно и кто они такие.
Мне кажется, что я уже знаю это, но я не совсем уверена в Фэйруэзере. По крайней мере, не настолько, чтобы делиться с ним такими соображениями.
Я понимаю, что голос мой звучит слишком высоко и что меня бьет крупная дрожь. Адреналин постепенно выходит из организма, поскольку обстановка сделалась менее опасной. В моем воображении проносятся жуткие картины – дети ранены, истекают кровью, умирают… И насколько спокойной я была прежде, настолько же не могу сейчас сдержать подступающий гнев. Я хочу убить этих людей за то, что они угрожали моим детям.
Детектив Фэйруэзер что-то говорит, и я пытаюсь разобрать его слова:
– …номер пикапа?
– Нет, – отвечаю я ему. – Как я уже говорила вам… здесь на дорогах очень темно. И почти все время в мое зеркало заднего вида светили их фары.
– Грузовик не опрокинулся? Повреждений на нем нет?
– Нет. Его просто закрутило, но он выровнялся. И уехал обратно в сторону Вулфхантера.
Детектив прикрывает телефон ладонью и с кем-то разговаривает – наверное, снова с диспетчером. Я слышу голоса, но не разбираю слов.
– Хорошо, – произносит он. – По этому пикапу будет объявлен всеобщий розыск. Вы не заметили никаких отличительных особенностей? Наклейки на бампер, вмятины, ржавчина?
– Он был довольно грязный, но в хорошем состоянии, – говорю я. – Кажется, на заднем стекле была наклейка в виде американского флага. Но у меня не было времени на то, чтобы разглядывать его, – я пыталась остаться в живых.
Между деревьями мелькают красно-синие огни второй патрульной машины, поэтому я заканчиваю разговор с Фэйруэзером и откладываю телефон. Когда из машины выходит второй помощник шерифа, я повторяю ритуал поднятия рук. Этот человек выглядит куда более агрессивным, чем первый.
– Держите руки выше! – кричит он. Свет галогенового фонарика резко освещает меня, мою машину, дорогу. – Выше!
– Если я подниму их выше, то вывихну плечо, но я попытаюсь. – Я стою совершенно неподвижно, потому что он, похоже, из тех, кто способен убить даже за подергивание века. Полицейский разворачивает меня лицом к капоту моего внедорожника.
Я мгновенно оказываюсь в прошлом. Мои руки лежат на раскаленном металле старой машины, принадлежащей Джине Ройял, мои маленькие беззащитные дети смотрят на происходящее через лобовое стекло, широко раскрыв глаза. Разрушенная стена гаража в нашем прежнем доме. В проломе, в проволочной петле лебедки, покачивается мертвая девушка.
Это картины прошлого. Жуткие картины. Желание дернуться назад, ударить этого помощника шерифа по бесцеремонным рукам почти непреодолимо. «Дыши, – говорю я себе. – Это другое. Это не прошлое. Ты в безопасности. Ты в безопасности».
Но разницы совершенно не чувствуется.
Наконец полицейский делает шаг назад, но продолжает давить одной рукой мне на спину.
– Не двигаться, – приказывает он. – Скажите этим детям…
«…выйти из машины», – намеревается произнести он, но не успевает. Его коллега зовет его, и помощник шерифа в последний раз толкает меня в спину, подтверждая приказ оставаться на месте. Потом я слышу его тяжелые шаги, удаляющиеся прочь. Смотрю и вижу, как он включает фонарик и направляет луч на своего темнокожего коллегу.
Я понимаю, что оба они стоят над человеком, лежащим у обочины дороги; верхняя половина его тела свесилась в кювет. Должно быть, он мертв или без сознания – не шевелится, даже не пытается изменить свою неестественную позу. Помощники шерифа молча смотрят на тело сверху вниз. Наконец один из них садится на корточки и наклоняется над кюветом, в то время как второй придерживает его за ремень, не давая упасть. Я предполагаю, что они проверяют признаки жизни у стрелка. Очевидно, впустую – судя по тому, как первый выпрямляется и качает головой.
Оба они направляются обратно ко мне. На этот раз я не поднимаю руки, а скрещиваю их на груди.
– Проверь переднюю часть ее машины на предмет вмятин, – приказывает белый помощник, и я вижу, как чернокожий смотрит на него искоса долгим взглядом, но решает не спорить и выполняет распоряжение.
– Ничего, – говорит он. – Никаких признаков столкновения.
«Они ищут свидетельства того, что я сбила этого типа», – понимаю я.
– Его выкинуло из кузова пикапа, когда тот занесло на дороге. Я не вреза́лась ни в него, ни в пикап, – говорю я. – Полагаю, можно назвать это несчастным случаем в ходе покушения на убийство.
Помощник шерифа, осматривавший нос моей машины, обходит ее сзади и говорит:
– Боже, ты глянь на это… Сюда попало не меньше пяти пуль, и это не считая разбитого окна.
Белый коллега присоединяется к нему, и я вижу, как свет фонариков скользит по разбитому, покрытому трещинами стеклу.
– Ха, – говорит белый. – Как знать, может, оно так было и до того?
Я слышу в его голосе холодное недоверие.
И тогда мне становится ясно, что этот человек точно знает, кто я такая. В отличие от первого помощника, он не спросил у меня документы, не спросил, что произошло. Он уже решил, что я каким-то образом виновата даже в том, что вообще существую. И я чувствую, как во рту у меня возникает тошнотворный металлический привкус.
Гвен Проктор. Джина Ройял. Кем бы я ни была, всегда найдется тот, кто подозревает меня в самом худшем и пытается усложнить мою жизнь даже в мелочах.
– Послушай, там по всей дороге раскиданы стреляные гильзы, – говорит черный помощник шерифа, и я понимаю, что у него иссякает терпение. – Она все это время была на связи с детективом Фэйруэзером. Я слышал выстрелы, когда принял звонок от него. А ты разве нет?
– Мы можем обсудить это позже. Я вызову детективов. Пусть они расхлебывают эту кашу.
С одной стороны, это хорошие новости: я боялась, что он отошлет первого помощника прочь, а потом пристрелит меня, когда дети не будут этого видеть, и заявит, будто я пыталась выхватить у него пистолет. Паранойя? Конечно. Но на меня кто-то явно охотится.
С другой стороны, то, что в это дело вмешаются еще и детективы, может означать все что угодно. Они не обязательно будут на моей стороне.
Я могу надеяться лишь на приезд Фэйруэзера.
* * *
И Фэйруэзер действительно приезжает. Он отвозит меня и детей в окружной шерифский участок, примерно в получасе езды от места происшествия. Мой внедорожник буксируют куда-то, чтобы изучить на предмет снятия улик.
Я знаю, что мне придется в течение долгих мрачных часов твердить одно и то же. И моим детям тоже. Я не говорю им, что нужно сказать. Они знают, что надо говорить правду.
По пути в участок я смотрю в черное небо. «Сэм, – думаю я. – Пожалуйста, пусть с тобой всё будет хорошо».
Я оказываюсь права насчет долгих часов, а может быть, просто сказывается усталость; дав показания, я ухитряюсь подремать, положив на стол скрещенные руки и уронив на них голову, а когда просыпаюсь, обнаруживаю, что дети заняли раскладной диван и крепко спят на нем.
– С ними всё в порядке, – говорит мне Фэйруэзер. – Пара мелких царапин от битого стекла. А с тобой?
– Голова болит, – отвечаю я. – Но это от стресса и недосыпа. Я уверена, что ты чувствуешь себя так же.
Он молча протягивает мне флакончик ибупрофена, и я запиваю две таблетки глотком плохого кофе.
– Как Сэм? – спрашивает детектив, и на секунду я задумываюсь о том, когда мы от настороженных отношений перешли к обращению на «ты» и по именам? Раньше мы были для него «мисс Проктор» и «мистер Кейд», а теперь – «Гвен» и «Сэм». Полагаю, это случилось примерно в то время, когда он слушал, как в меня стреляют, – это была слишком яркая демонстрация того, как далеко способны зайти люди, чтобы избавиться от меня. Я перешла в категорию людей, о которых он по-настоящему заботится.
– Майк написал мне, – говорю я ему. – Похоже, ночь проходит спокойно.
– Майк – это тот агент ФБР, о котором ты говорила?
– Да. Майк Люстиг.
– Это он раскрыл дело «Авессалома», – замечает Фэйруэзер. Я поднимаю брови. – Время от времени я слежу за новостями. Он даже получил какую-то благодарность за это.
– Да, это он, – говорю я. – Сейчас Майк довольно заметная фигура среди федералов, и шеф Уэлдон наверняка это знает.
– Да. Касательно Уэлдона. – Фэйруэзер помешивает свой кофе. – Когда пять лет назад занял свой пост, он был довольно честным человеком, но в последнее время…
– …скурвился, – заканчиваю я.
– Давай просто скажем так: в городе есть некоторое количество людей, которые, по мнению местных жителей, всегда поступают правильно, что бы они ни делали.
– Но Ви Крокетт к ним не относится.
– Нет. И Марлин тоже.
Я решаю рискнуть:
– Она работала в автомастерской? У мистера Карра, верно? Ты знаешь о нем что-нибудь?
– Карр – странный тип. У него за городом есть дом – точнее, укрепленное логово.
Выбор слов говорит сам за себя.
– Полагаю, посетителей туда не приглашают.
– Он огородил это место стеной, – подтверждает Фэйруэзер. – Понатыкал камер и прожекторов. Не думаю, что он особо любит гостей. У меня никогда не было повода проникнуть внутрь.
Я так и подумала, что детектив любит совать повсюду свой нос.
– И они с шефом Уэлдоном друзья.
– Кузены.
– У них есть здесь другие родственники?
– Это маленький город, Гвен. С обширными родственными связями.
– А финансисты среди них есть? Банковские служащие, например?
Детектив несколько секунд смотрит на меня, прежде чем ответить:
– Карл Уэлдон работает в банке. Его отец – родной дядя шефа Уэлдона. А почему ты спрашиваешь?
Не думаю, что я хочу излагать ему подробности: если я сделаю это и ошибусь, то мои дети окажутся еще в большей опасности. Фэйруэзер и так знает достаточно, чтобы быть настороже, – если он не замешан во всем этом. Я просто качаю головой и оставляю этот вопрос в стороне.
– Скоро они нас отпустят?
Смотрю на часы, висящие над кофемашиной; уже полчетвертого утра. Несмотря на кофе, я падаю от усталости, а желудок мой урчит, напоминая мне о том, что я ничего не ела вот уже много часов. Я проследила, чтобы детей хоть чем-то накормили, но сама пропустила пару трапез и теперь расплачиваюсь за это.
– Ну все вы можете уехать, когда захотите, но ваша машина должна остаться здесь – как источник улик. У вас есть другой способ добраться домой?
Другого способа нет. И я даже не уверена, что сейчас имеет смысл добираться до дома.
– Я не знаю, куда нам ехать отсюда, – говорю я ему. – Скажу честно – я ужасно устала. И очень боюсь, что то место, где мы останавливались – «Вулфхантер-ривер-лодж», – могло быть как-то причастно к нападению на Сэма и Коннора. Мы не можем вернуться туда.
– Всегда есть «Мотель-Шесть»… не слишком роскошное место, но я могу гарантировать, что его хозяин не из клана Уэлдонов. Могу отправить вас туда на патрульной машине и попросить их остаться там на какое-то время, чтобы убедиться, что вы в порядке. По крайней мере, вам троим можно будет нормально поспать несколько часов.
Мне это не нравится, но он прав.
– Если я не получу свою машину обратно, мне все равно понадобится на чем-нибудь ехать.
– У меня есть приятель в Фонтейн-Ридж, он сдает машины напрокат и может пригнать одну из них примерно через час. Но он требует довольно большой залог.
– Ладно. – Честно говоря, я ощущаю огромное облегчение: ужасно оказаться без средств к побегу. – Устрой мне это, я сообщу тебе номер моей карточки. Спасибо.
Фэйруэзер кивает, явно имея в виду «не за что». Пусть будет так.
Пока он звонит, я сижу, нянча в ладонях стаканчик с кофе. Мои дети по-прежнему спят, и больше всего мне хочется повалиться на диван рядом с ними и тоже уснуть. Но я не могу. Даже здесь, в окружении предположительно непричастных к делу помощников окружного шерифа, я не могу расслабиться. Не знаю почему, но у меня возникает чувство, будто ничего еще не закончилось. Впереди нас ждет еще что-то.
Мне нужно найти способ побыстрее вытащить Сэма из этой заварухи. И нужно защитить моих детей от этого жуткого шторма, ходящего кругами. Сейчас эти две цели кажутся совершенно несовместимыми. Но что-то в глубине моего рассудка подсказывает, что это на самом деле не так. Что ключ ко всему – этот городишко, куда я предпочла бы не возвращаться, и люди, с которыми предпочла бы не сталкиваться снова.
Вулфхантер еще не покончил с нами.
* * *
Патрульная машина отвозит нас в «Мотель-6». Офицер входит в здание вместе с нами и, когда мы берем две смежные комнаты, говорит нам, что будет ждать на парковке, пока мы не будем готовы вернуться в офис окружного шерифа за арендованной машиной. Я намереваюсь поспать. Действительно намереваюсь.
Дети от усталости едва стоят на ногах и сразу же падают на кровати в своей комнате. Но я не могу последовать их примеру. Не могу остановиться. Я измотана до предела, но продолжаю двигаться. Думать о Сэме. Думать о Ви Крокетт. Думать о гибельной спирали, которая и есть моя жизнь.
Некоторое время я держу межкомнатную дверь открытой, но растущая паника внутри меня требует выхода, и наконец я закрываю дверь, иду к кровати и ложусь на бок, свернувшись калачиком. Взяв подушку, прижимаю ее к лицу.
И кричу.
Подушка заглушает этот крик, бьющий из меня, как пар из перегретого котла. Это чистое горе. Чистый страх. Чистый ад.
Когда крик наконец смолкает, это не потому, что мне больше не больно, а потому, что уже не хватает дыхания, чтобы кричать. Я хватаю ртом воздух. Сжимаюсь в комок и молюсь, молюсь, молюсь о том, чтобы найти способ пережить все это хотя бы еще один раз. Я имела в виду именно то, что сказала Сэму: я не стану убегать из Стиллхауз-Лейк. Я не могу. Что бы ни случилось, мы должны встретить это здесь. В доме, который действительно стал нашим домом, в поселении, которое не хочет нашего присутствия. Я думала, что последние следы Мэлвина Ройяла в нашей жизни утонут в этом озере – навсегда. Но он никуда не исчез. И не исчезнет никогда. Вред, который он причинил мне, неизгладим.
Мэлвин рассмеялся бы, увидев меня такой. Парализованной. Израненной. Это именно то, чего он хотел.
Я откладываю подушку в сторону. Меня все еще бьет дрожь. Моя душа ободрана и кровоточит. Но мысль о довольной улыбке Мэлвина заставляет меня сесть, сделать несколько глубоких вдохов и собраться – собраться, я сказала! Тропа, по которой из этого предстоит выбираться, будет темной и полной острых камней, но я найду путь.
«А Сэм? Как насчет Сэма?» Я знаю, что он блуждает по тем же темным землям, что и я. Он скрывает что-то от меня. Но Сэм – тот человек, который пошел со мной, когда я была одинока, полна боли и отчаяния. Человек, который помог мне найти моих детей, когда они пропали. Человек, который вычислил «Авессалом». Человек, который только вчера спас Коннора.
Разве это не считается? Разве не может быть выхода, хоть какого-нибудь выхода, обратно к свету – для нас обоих?
Голова у меня болит от эмоций и стресса, и я поднимаюсь и иду в ванную. Изучаю себя в зеркале. На лбу и в уголках век залегли тонкие неглубокие морщинки. Отстраненный, потрясенный взгляд и покрасневшие глаза. Я вижу ту, которая видела ад и выжила.
Нужно на какое-то время отрешиться от всего этого.
Мой сотовый телефон звонит, и я кладу его на край раковины, чтобы посмотреть, кто это. Номер мне незнаком, но я все равно отвечаю.
– Мне нужно поговорить с вами, – произносит холодный, полный изящества голос. – Я хотела бы войти внутрь.
«Внутрь?»
Секундой позже я понимаю, кто это, и ледяной комок у меня внутри превращается в целый ледник. Я обрываю звонок и снова смотрю на себя в зеркало.
Потом иду к двери и открываю ее, чтобы оказаться лицом к лицу с Мирандой Нельсон Тайдуэлл.
Помощник шерифа выходит из своей машины, стоящей на парковке, и направляется к нам. Миранда, должно быть, знает, что он идет, но не оборачивается. Она выше меня. И худее – так, как бывают худыми богатые люди; как будто диетами она наполовину убрала объем грудной клетки. Одета Миранда в черную рубашку и джинсы. Единственное ее украшение – брошь в виде золотой птицы, и я знаю, что она носит ее, потому что ее дочь любила птиц и училась на ветеринара.
– Всё в порядке, мисс Проктор? – спрашивает меня офицер. Его рука лежит на рукояти пистолета. Он не может понять, что происходит между мной и этой женщиной.
Я не уверена, что и сама это понимаю.
Миранда поднимает брови идеальной формы. Холодный, спокойный вызов.
– Всё в порядке, – говорю я ему. – Она просто зайдет выпить кофе.
Ему это не нравится, но он кивает и возвращается к своей машине.
– Кофе, – произносит Миранда. Голос у нее насмешливый. – Представить не могу, какую дрянь можно раздобыть в этом месте, но, как бы то ни было, давайте будем цивилизованными людьми.
В течение нескольких долгих секунд мы просто смотрим друг на друга. У нее примечательные глаза, того оттенка голубого цвета, который напоминает арктический лед и может меняться со сменой настроения. Светлые волосы, кое-где уже подернутые сединой, уложены изящными локонами.
Я отхожу назад, и она переступает порог. Не сводя с нее взгляда, закрываю и запираю дверь. Это ей следует бояться. В конце концов, сейчас она заперта здесь наедине со мной.
Но, насколько я могу уловить, Миранда не боится. Она методично окидывает взглядом комнату и с легким отвращением на лице спрашивает:
– Ваши дети здесь?
– Не в этой комнате, – отвечаю я. – В соседней.
– Хорошо. – Неожиданно она смотрит мне в глаза. – Мне жаль, что они оказались втянуты в это.
– Вы лжете, – возражаю я. – Вы хотите, чтобы я ощутила вашу боль. Боль матери, потерявшей своих детей. Вы думали, я этого не знаю? Я видела это на вашем лице каждый день, пока шел суд надо мной. Надо признать, я полагала, что вы оставили это позади и живете дальше. Но вот вы здесь – с тем же выражением на лице.
– Я здесь. – Она рассматривает меня, пытаясь заглянуть глубже. – Я считаю отвратительным, что они оставили детей с вами, учитывая, что вы сделали.
Я по-прежнему не повышаю голоса, как бы мне этого ни хотелось.
– И что же я сделала, помимо того, что пережила человека, которого даже вы признали монстром?
– Вы покрывали его. Поддерживали его. Помогали ему.
– Я пережила его.
– А моя дочь не пережила. – Выражение ее лица не меняется. Я не уверена, что оно способно меняться. Пластическая хирургия выполнена блестяще, но она создает эффект неестественности. И тем не менее я вижу под этим нечто затаившееся. Словно зверь в норе.
– Как далеко вы уже продвинулись со своим… документальным фильмом? – спрашиваю я ее. – Следить за мной – это одно дело. А вовлекать в это моих детей… нет. Вы теперь планируете преследовать и Сэма тоже?
– Сэм? Что ж, он сам выбрал, в какой постели спать. Похоже, в буквальном смысле. – Ее слова прямо-таки курятся отвращением. – Сэм определенно знал, кем на самом деле была Джина Ройял, – по крайней мере, пока не отправился в Стиллхауз-Лейк. И все же вы сумели сбить его с толку, запутать его.
– Я очень устала, Миранда. Зачем вы здесь? – прямо спрашиваю я, потому что меня уже тошнит от ее игр, и я испытываю сильное желание вырвать клок-другой этих идеально уложенных волос.
– Вы помогали убить мою дочь. И я хочу знать, как женщина, сама являющаяся матерью, могла сделать это. Как она могла сделать это и не перерезать себе глотку.
Наконец-то, вот оно. Прямо и открыто. Откровенное утверждение, не замаскированное даже гневом. Она просто излагает факты – так, как видит их. И требует объяснения.
– Вашу дочь убил Мэлвин Ройял, – говорю я ей. – Мэлвин Ройял не нуждался в моей помощи и не желал этой помощи. Он был серийным убийцей. Он придумывал, строил планы, преследовал, похищал и убивал их всех исключительно сам. Я осталась в живых лишь потому, что была глупа. Потому что верила ему, когда он говорил мне, что работает допоздна, что делает в своей мастерской столы и полочки. И знаете, почему я верила? Потому что на каком-то глубинном уровне боялась его. Боялась даже попытаться узнать, чем он меня пугает. – Я перевожу дыхание. – Вы понятия не имеете, как больно оглядываться на это. Как мне горько, что я не… не была той, кем нужно было быть, чтобы спасти все эти жизни.
Если Миранда ожидала от меня признания, она, должно быть, разочарована, но я не могу сказать, что она сейчас чувствует. Это не женщина, а замерзшее озеро, под поверхностью которого скользят какие-то темные тени.
Она поворачивается и идет к столику. Я заставляю себя сохранять спокойствие, хотя все мои инстинкты работают на полную мощность.
– Вы знаете, как долго я желала этого – поговорить с вами лицом к лицу? – спрашивает Миранда и берет в руки один из дешевых пластиковых стаканчиков. – Кажется, вы упоминали что-то о том, что здесь можно выпить кофе?
Я вкладываю фильтр, вскрываю пакет, добавляю воды. Пока кофемашина медленно заваривает напиток в емкости на два стакана, мы молчим. Я разливаю кофе. Миранда встает, чтобы сделать первый изящный глоток, совсем крошечный. Ее взгляд скользит по комнате, не упуская ничего.
– Я хотела видеть ваше лицо, когда задам вам вопрос о Мэлвине, – произносит она.
– И что же вы увидели? – интересуюсь я.
– То, что вы отлично умеете лгать. – Она пьет кофе. Я жду. – Достаточно хорошо, чтобы убедить даже Сэма, – а я никогда бы не подумала, что это вообще возможно. Если б вы знали его в те времена, когда я познакомилась с ним, вы были бы в шоке от того, насколько он был зол. Насколько полон ненависти. И насколько решительно настроен причинить вам боль. Он рассказывал вам об этом?
Миранда прислоняется к стойке. Помимо горячего кофе в ее стаканчике, я не вижу другого оружия, не считая броши, которую она носит. Это странно, ведь я чувствую ее ожесточенность. Я чувствую внутри нее безграничную ненависть, от которой воздух между нами словно наполняется гарью. Хуже всего то, что я знаю: ненависть Миранды порождена еще более глубоким горем. И поэтому мне трудно желать причинить ей вред. А ей так легко желать видеть меня мертвой…
– Почему вы впустили меня? – спрашивает она. – Вы могли оставить меня стоять на крыльце. Вы могли и вовсе не выходить ко мне. Но вы меня впустили.
– Мой муж убил вашу дочь, – говорю я. – Поэтому я пошла вам навстречу. Я знаю, что вы вините себя за то, что не смогли защитить своего ребенка. Я много лет пытаюсь защитить своих детей – и отлично понимаю ваш гнев. Просто не хочу, чтобы он был направлен на меня.
Миранда не отвечает. Но отставляет стакан с недопитым кофе. Я слежу за ее руками. Одна рука ныряет в карман. Я напрягаюсь всем телом. Не могу представить, что у нее в кармане что-то есть; я не вижу очертаний чего-либо опасного. Но и не могу позволить себе ошибиться.
– Вы вообще понимаете, почему одержимы мной, а не Мэлвином? – спрашиваю я ее.
– Ваш муж мертв. Я не могу причинить ему боль.
– Он не стал вашей мишенью и тогда, когда был еще жив, – возражаю я. – Вы охотились за мной. Почему, как вы думаете?
– Потому что вам все сошло с рук.
– Потому что в вашем маленьком уютном мирке это была моя задача – делать моего мужа счастливым, да? Моим долгом было удовлетворять его – так, чтобы он и не подумал о вашей дочери. А я этого не сделала. Но я не была нянькой Мэлвину. Его грехи принадлежат только ему.
Миранда вздрагивает. Едва заметно, но я это вижу.
– Вы знали. Ваша соседка видела, как вы помогали ему. Существовала видеозапись, на которой вы вместе с ним вносите девушку в гараж.
– Соседка солгала, чтобы получить свою толику внимания. Видео было фальшивкой, и ФБР доказало это. Вы действительно верите в каждую безумную теорию, лишь бы вам казалось, что эта теория подтверждает вашу правоту?
– Я намерена увидеть ваше падение.
– Занимайте очередь, Миранда. Вы даже не в курсе, сколько времени нужно затратить на получение приказа о запрете на приближение к нам.
Она сердито смотрит на меня.
– «Погибшие ангелы» продолжат портить вам жизнь. Если я не могу добиться законного возмездия за Вивиан, то, по крайней мере, найду некоторое утешение в том, что вы всю оставшуюся жизнь будете страдать за свои деяния.
Она быстра, надо отдать ей должное. Я вижу, как в ее холодных глазах вскипает ярость, а рука выныривает из кармана. Я вижу что-то в этой руке, ныряю вбок и бросаюсь на пол, одновременно выхватывая пистолет из наплечной кобуры. Миг спустя ствол его нацелен прямо ей в сердце.
Я не могу умереть здесь. Я нужна моим детям.
Мне нужно лишь нажать на спуск чуть-чуть сильнее, чтобы убить ее, но я понимаю, что, хотя обе ее руки занесены в угрожающем жесте… у нее нет ножа, только сотовый телефон. Лицо у нее мертвенно-бледное, но вид ликующий, словно у мученицы, готовой вручить душу Господу. Она планировала это. Она пришла сюда, готовая умереть. Умереть с радостью, если это поможет отправить меня в тюрьму.
Я убираю палец со спускового крючка.
Ликование пропадает с лица Миранды, она замыкается, и в течение секунды мы обе не двигаемся. Потом она говорит:
– Я действительно думала, что это сработает.
Это спокойное, беспечное замечание. Миранда опускает руки.
Меня ужасает то, как близко она подошла к этому. Если б я ее застрелила, это выглядело бы преднамеренным убийством – ведь у нее не было оружия. Скорее всего, меня признали бы виновной. Я сама сказала помощнику шерифа, что Миранду следует впустить внутрь. У правосудия было бы лишь мое слово в оправдание стрельбы. И никаких доказательств. На суде показали бы запись нашей с ней перепалки на телешоу. Дело закрыто.
Дрожа от прилива адреналина, я вкладываю пистолет в кобуру.
– Но не сработало же, верно? – говорю, поднимаясь на ноги. – Теперь можете уходить, и я не желаю больше никогда видеть вас. Ни здесь, ни где-либо еще поблизости от меня, ни вблизи от моих детей. Какая бы мерзость ни связывала вас когда-то с Сэмом, это позади. Оставьте в покое и его. Понятно?
– Мы не забываем, – отвечает Миранда. – «Погибшие ангелы» никогда не остановятся. Никогда, пока вы не получите то, что заслуживаете. И если Сэм встанет у нас на пути – пусть будет так.
– Единственное, чего заслуживаем мы с Сэмом, – это покоя. И вы, кстати, тоже. Я надеюсь, что вы сумеете обрести этот покой. А теперь выметайтесь на хрен из моей комнаты.
При этих словах губы ее слегка сжимаются.
– У вас все еще такой вульгарный язык… – говорит Миранда. – Хорошо. Мне не хочется, чтобы вам кто-то сочувствовал. – Прежде чем уйти, она наносит самый подлый удар, какой только может: – Передайте Сэму, что я скучаю по нему.
Мне хочется вытащить пистолет и разрядить весь магазин в ее дерзкую прямую спину. Я этого не делаю. Жду, пока она уйдет. А потом снова падаю на кровать, дрожа всем телом.
«Она так близко подошла к этому…»
Нет.
Не она – я.
