Пустынно кругом… Видно, управившись за день по хозяйству, народ к вечеру разбрелся по домам. И только детвора кое-где еще подавала признаки жизни, наполняя пространство своими звонкими беззаботными голосами.

– Ну, где там твой дом? Давай, косорылый, приглашай нас в гости… – с ухмылкой произнес Аноха, обращаясь к охотнику. Однако Грек решил не спешить.

– А ну стоять! – командует тот и дергает за веревку, привязанную к шее оленя.

– Ты что это? – не понял его Филин.

– А то! Вначале осмотреться надо… Слышь, как там тебя?.. Есть у вас тут в селе менты? – обращается он к Ерёме.

– Есть, есть… – отвечает тот.

– Сколько?

– Один… Участковый…

– Лады, – удовлетворен ответом вожак. – В общем, так, дождемся темноты, а уж потом будем думать… – говорит он подельникам.

– А у тебя дома водка-то хоть есть? – спрашивает Ерёму Шепелявый.

Тот покачал головой.

– Не держим, – отвечает.

– Да ну? – не верит Шепелявый. – Ну а как насчет магазина?

– Есть магазин…

– И водка там есть?

– Угу…

Шепелявый доволен.

– Надо магазин брать, – говорит он и тут же с усмешкой: – Нам ведь забыли выдать командировочные на дорогу… Выходит, самим нужно крутиться.

– Всему свое время… – жестко произнес Грек, внимательно обшаривая взглядом округу. – Говорю, надо ждать темноты…

– Быстрее бы… – вздохнул Филин. – А то мне уже невмоготу. Жрать охота!

– Ничего, не подохнешь… – сглотнув голодную слюну, сказал Грек. – Теперь уже скоро…

– Это точно. Сколько мы шарахались по тайге? Месяца два?.. – подал голос Аноха.

– Бери больше! – проговорил Филин.

– Ну вот… А уж часок-другой подождать – раз плюнуть… Ну а свое мы еще возьмем, правильно я говорю, Гузя?

Тот улыбнулся.

– Бабу хочу… – мечтательно произнес он.

– Нет, вначале надо пожрать, – говорит Шепелявый. – Выпить и пожрать, а уж потом…

– А ты что молчишь? – обращается Аноха к Луке. – Недоволен, что ли, чем? Мы ж тебя на волю вытащили. Понимаешь? На волю!

– Слышь, Лука, а ведь тебе повезло… – неожиданно заявил Шепелявый. – Еще б немного, и нам пришлось бы тебя того… – он осклабился, обнажив свои большие гнилые зубы. – Ты думаешь, для чего мы тебя брали?.. Ну, сечешь?

– Заткни хлебало! – погрозил ему кулаком Аноха. – Тоже раскудахтался!.. Гляди, как бы мы тебя самого не того…

Ну вот, сами признались, зачем я им нужен, сжал зубы Лука… Нет, как только появится удобный случай, тут же сбегу от них. Сволочи! Да они, если их прижмет, родную мать не пожалеют. Звери, одним словом.

Спрятавшись от чужих глаз в густом березняке, они разожгли костер и вскипятили на нем в котелке талую воду, после чего стали гонять кружку с кипятком по кругу. Один глотнет – передаст другому, тот – третьему… И так до тех пор, пока кружка не опустела. Потом они вновь наполнили ее – и все пошло по новой. Пытались таким образом заглушить в себе чувство голода.

– Слышь, Грек… А ловко нас твой латыш провел… – сделав очередной глоток и чуточку повеселев, с усмешкой произнес Аноха.

– Да не латыш он – литовец… – поправил его Грек. – Хотя что те, что эти, все одно – чухна… – в этот момент настала его очередь пить кипяток и он умолк. Однако, сделав глоток и крякнув от удовольствия, решил вдруг высказаться: – Вот тварь! Взял да положил на нас хрен с прибором… – Это он снова про литовца. – А ведь под статьей фраер ходит… Вернулся бы в свою чухляндию, спрятался где – глядишь, и пронесло бы… – Он покачал головой. – Но теперь ему кранты… Тут ему такой букет статей из УК преподнесут – всю жизнь нюхать будет. Дурак!

– Дуракам закон не писан, если писан – то не читан, если читан – то не понят, если понят – то не так! – выдал тюремную присказку Шепелявый.

– Шакал он, а не дурак, – говорит Филин. – Ух, попался бы он мне сейчас…

– Ну и что бы ты с ним сделал? – интересуется Шепелявый.

– Что? Да вальнул бы его, как того быка… – он хмыкнул. – Сука буду – не забуду! Изуродую иуду…

Шепелявый согласно кивает ему. Дескать, правильно мыслишь…

Так они и дождались темноты.

– Эй, сифилисы-бубоны – сели все в вагоны! – отпустив старую блатную шутку, велит всем Грек. Забросив лежащего подле костра Ерёму на учака, они отправились в поселок.

– Вы только потише там, ладно?.. А то напугаете моих… – умоляет их Ерёма. Ему совсем стало худо. Его то в жар бросает, то в холод.

– Ладно, не стони!.. – прикрикнул на него Грек. – Ничего мы им не сделаем… Если, конечно, хорошо себя будут вести…

– Будут… будут… – облизывая спекшиеся губы, произнес Ерёма. – Я им скажу… скажу…

Возле Ереминого дома их встретили псы, которые не знали, то ли им лаять от радости, то ли рыком своим выказать настороженность. Как-никак хозяин был не один. С ним были чужаки, и почему-то густо и тревожно пахло кровью. И заволновались псы, засуетились в растерянности.

– Фу!.. Место… место… – еле слышно приказал им Ерёма, но те даже не пошевелились. Так и стояли в растерянности, на всякий случай ощетинив шерсть на загривках и виляя пушистыми, похожими на лисьи, хвостами.

В доме, куда они ввалились, впустив вперед себя свежие запахи догорающего дня, было все то же. С одной стороны, домашние были рады возвращению хозяина, с другой – их смутили бородатые лица незнакомцев и тот тревожный дух немытых тел, который исходил от них. А тут еще Ерёма выглядел не краше мертвеца. Осунувшийся, бледный, он еле стоял на ногах. Впрочем, если бы не эти люди, которые держали его под руки, он, наверное, давно бы упал.

В доме от прибытка людей становится тесно.

– Не бойтесь… Слышьте? Говорю, не бойтесь… Это мои знакомые… – пробормотал Ерёма.

– Кто это? – ткнув пальцем в Марфу, настороженно спрашивает Ерёму Грек.

– Это моя эня… Мать, значит…

– А это?

– Аги… Жена…

– А это дети? – кивнул Грек на застывших в настороженной позе Кольку с Федькой.

– Ага… Дети…

– Вот, раненого вашего сына нашли в тайге… – соврал Грек, обращаясь к Марфе. – Куда его положить?

Марфа, едва сдерживая себя, чтобы не заголосить, указала им на смежную комнату – там ее сына и уложили в кровать.

– Ты б за фельдшерицей сбегала, – обратилась она к Арине. – Пускай посмотрит…

Грек жестом останавливает Еремину жену, которая уже было хотела набросить на себя дошку.

– А ну стой, стерва! И быстро отвалила от двери… – приказывает он ей. – А ты, мамаша, – это он Марфе, – не суетись… Лучше скажи, как у вас тут с витамином «Ц»: сальце, маслице, винце… Есть, спрашиваю, что пожрать?.. Коль есть, накрывай стол – братва с голоду подыхает.

– Но а как же он?.. – указывая взглядом туда, где лежал ее сын, испуганно проговорила старуха. – Ему же помочь надо…

– Бог поможет! – смеется Аноха. – А ты давай, пошевеливайся… Не то мы вам тут устроим такой праздник…

– Вы же обещали!.. – будто бы издалека донесся сдавленный голос Ерёмы.

– Да лежи ты там, дятел косоглазый! А то раньше времени зажмуришься… – прикрикнул на него Шепелявый. Завидев испуганных мальцов, шуганул их: – А ну, волчары, спрятались по норам – кому говорю?!

Колька с Федькой, почуяв неладное, тут же скрылись с глаз. Почуяли беду и женщины. Они притихли и будто бы вжались в пол. Страшно им.

– Ну, что стоите? – поведя носом и уловив густые запахи пищи, недовольно спрашивает женщин Грек. – Я же сказал: быстро накрыли стол!

Те тут же бросились к плите. Захлопали крышки кастрюль, зазвенела посуда… Ужин был давно готов – ждали только Ерёму. Но теперь вот вместо него чужих приходится кормить. Да не просто чужих – разбойников каких-то. Вон какие бороды у них страшные!.. А как они держат себя? Как разговаривают? Ну точно разбойники! Уж не они ли Ерёму поранили?

Стол накрыли женщины быстро. Чего там только не было! И вареное амакаксэ – медвежье мясо, и буюрун – кровяная колбаса, и бэюнпи уллэ – мясо дикого оленя… А еще был соленый только что из тузлука таймень, было вяленое, нарезанное полосками мясо – ургакта, а к сему и хлебушек свой домашний – колобо, а еще моченая брусника и даже сушеные ленки.

– Люблю повеселиться, особенно пожрать! – потирает руки Шепелявый.

– Ох, умник какой! Дай своего мозга жопу помазать, – юродствует Филин.

– А где гамыра? Что-то я гамыры не вижу на столе! – удивляется Аноха, усаживаясь вместе с товарищами за стол.

Женщины не понимают его.

– Водку, говорю, тащите. Есть в доме водка?

– Нету… – говорит Марфа.

– Ни капли?

– Угу…

– Ну а если я найду, что тогда?.. – грозно произнес Аноха.

– Нету, нету… – разводит руками старая. – Хочешь – ищи…

– Ну а как насчет того, чтобы у соседей спросить? – продолжает напирать Аноха.

– У соседей?.. – переспрашивает Марфа. – Да не пьют они… Там вот… – указывает она в одно окно, – Фрол живет… А он этот, как его…

– Старовер… – подсказывает Арина.

– Вот-вот… А они и водку не пьют, и курить не курят, – объясняет Марфа.

– Ну а там кто живет? – тычет пальцем в другое окно Грек.

– Там?.. Там никого… Помер человек… А вот дальше китаец живет… Ван…

– И он тоже, что ль, не пьет? – спрашивает Аноха.

– Нет, – отвечает старая. – Он только свой мак курит.

– Мак?! – раздался дружный хор голосов.

– Угу…

Глаза беглецов наполнились счастьем и заискрились, словно вымытые дождем звезды.

– Ну так айда к китайцу!.. – тут же предлагает давно уже, говоря блатным языком, сидевший на винте и теперь страдающий без наркоты Филин. Ему сейчас хоть нюхты предложи, хоть «колес», хоть ширы – на все был согласен. Ломало так, что не позавидуешь…

– Слышь!.. Ты это… притормози, Филин! – недовольно зыркнул на него Грек. – Еще успеется… Ну так что, керосина вообще, что ли, никакого в доме нет? – обращается он к женщинам.

– Керосина?.. – переглянулись те. – Керосин есть…

Арина тут же бежит и шарит на кухне по полкам. Наконец возвращается, держа в руках бутылку. Грек открыл пробку, понюхал и выматерился. В руках у него был самый что ни на есть настоящий керосин, который в этом доме использовали как топливо для примуса.

– Да не про тот я тебе керосин базарю, не про тот!.. – злится он. – У меня что, кишки, что ли, железные? Ты мне водку тащи. На худой конец можно и одеколон…

Женщины разводят руками. В глазах страх. За себя, за малых детей, за раненого Ерёму боятся.

– Разве только на травах что… Но то лекарство… – неожиданно говорит Марфа.

– Давай лекарство! – требует Филин.

Женщина исчезает и вскоре появляется с большой бутылью, наполненной какой-то жидкостью.

– А ну-ка дай! – говорит ей Грек. Он берет в руки бутыль, откупоривает ее и смачно вынюхивает содержимое. Запах ему нравится. Он ищет глазами что-то вроде кружки. Женщины без слов понимают его, и тут же на столе появляется несколько граненых двухсотграммовых стаканов. Плеснув в один из них из бутыли, Грек протянул его Марфе. – На, глотни…

Та поморщилась, и тогда ей на помощь пришла невестка. Взяв из рук Грека стакан, она тут же неторопливо выпила настой.

– Порядок! – решив, что пить можно, сказал Грек и принялся разливать лекарство по стаканам.

– Во, гляньте… Глаз-ватепас, ухо зверское… – похвалил его Филин.

– Ну, за удачу! – подмигнул Грек товарищам и залпом выпил свою порцию.

– За удачу! – повторили те и вслед за ним отправили зелье в желудок.

– Вот так гремучая смесь… – подивился Гузя, вытирая рукавом губы.

– Ага… Дунька – вырви глаз, – тяжело выдыхая, проговорил Шепелявый. – Вы там случаем не на змеиных глазках эту гамырку настаивали? – обращается он к женщинам. – А то еще, чего доброго, станем сами этими ползучими гадами…

– Будто б ты не этот самый ползучий гад!.. – издевается над ним Аноха.

– Ну да, ты один у нас не гад… – обижается товарищ. – Что ж тебя тогда в партию трудящихся не принимают?

– А ну засунул язык в задницу! – нахмурил брови Аноха. – Еще одно слово – и в рог получишь.

– Вот-вот, ты всегда так… – с обидою произносит Шепель и тут же в сторону: – Ну что с ним спорить? Он ведь из-за угла мешком трахнутый…

Когда выпили, принялись за еду. Жрали яростно, так, как бывает расправляются с жертвой голодные звери. Чавкая, брызжа слюной – только что не рычали. Ели они долго, а когда набили животы, потребовали чаю. Женщины, которые все то время, пока беглецы ели, неподвижно стояли за их спиной, готовые выполнить любое их желание, тут же бросились к плите.

– А можно я сына накормлю? – просит разрешения у Грека Марфа, которая уже успела понять, кто у этих бородачей главный. Тот пребывал в хорошем расположении духа, довольный тем, что им наконец удалось по-человечески пожрать.

– Вали! – разрешил он ей.

Марфа, не раздумывая, направилась в комнату, где лежал ее сын, и тут же выскочила назад.

– Ему, однако, нехорошо… – снова обращается она к Греку. – Фельдшер нужен, иначе помрет…

– Не помрет! – издевается тот. – Вы, узкоглазые, живучие твари, так что нас еще переживете…

Марфе ничего не оставалось, как уповать на собственные силы. Растерзанная душа, она притащила к изголовью то и дело теряющего сознание сына все лекарства, что имелись в доме. А это добрый десяток бутылочек и флакончиков, наполненных барсучьим жиром, струей кабарги, какими-то настоями, порошком, сделанным из пантов изюбря, и еще бог весть что. Стянув с раненого одежду, Марфа принялась колдовать над его раной. Вначале промыла ее каким-то раствором, присыпала порошком, после чего стала аккуратно втирать какую-то мазь. Делая это, она негромко просила духов, чтобы они сжалились над Ерёмой и не отнимали у него жизнь. Это продолжалось довольно долго. Закончив колдовать, женщина решила накормить сына. Она принесла ему мясного бульона. Тот отказывался, однако мать все-таки заставила его немного поесть.

– Все, эня, все… не могу больше… – стонал он.

У него был сильный жар, и его тошнило. Заставив его сделать пару глотков какой-то горькой настойки, мать наконец оставила Ерёму в покое. Пусть, думает, поспит, может, пропотеет во сне, и ему полегчает.

А тем временем Арина приготовила незваным гостям чай. Когда те увидели, что она им принесла, заржали будто бы кони.

– Да это ж байкал! – закричал Филин, и все, кроме женщин, поняли его. Так они на зоне называли плохо заваренный или испитый чай. – Вы что нам тут французские сеансы устраиваете? Мы же не в Париже! У, байские овцы! – злится он. И тут же: – А ну, где у вас чихна? Есть, спрашиваю, заварка?

Арина ведет его на кухню и выдает весь запас грузинского чая. Филин просит у нее кружку. Та выполняет его распоряжение. Высыпав всю пачку в кружку, он заливает содержимое кипятком. Подождав немного, тащит чифир за стол.

– Во! – хвастает он. – Настоящий…

Братва одобрительно кивает.

И пошла кружка по кругу. Когда выпили одну порцию, приготовили вторую. Нифеля на всякий случай выбрасывать не стали: а вдруг пригодятся? Месяцы, проведенные ими в тайге, научили их экономить, а то и держать что-то про запас.

Когда беглецы разогрелись, их потянуло на подвиги. Первым поднялся из-за стола Гузя. Схватив Арину за руку, он потащил ее в дальнюю комнату. Та была настолько напугана, что даже не сопротивлялась. Однажды только с великой болью произнесла имя мужа, но и этого хватило, чтобы Ерёма понял все.

– Вы же обещали!.. – послышался из-за перегородки его жалобный голос. – Вы же обещали…

– Да, да, обещали! – ухмыльнулся Грек. – Мы еще и не то можем наобещать…

– Слышь!.. – кричит Ерёме Аноха. – А у вас ведь, говорят, обычай есть такой, чтобы жену свою гостю предлагать…

– Отпустите ее!.. – раздается в ответ. – Вы же обещали… – и вдруг: – Она беременная… Она ребенка ждет…

Беглецы ржут. Это известие еще больше их развеселило.

– Ничего с ней не случится! – юродствует Шепелявый. – Вот прогоним сейчас ее по кругу, глядишь, и двойню тебе принесет…

– А может, и тройню! – хохочет довольный жизнью Аноха.

И снова:

– Но вы же обещали…

На помощь к невестке спешит Марфа. За ней – дети. Они кричат благим матом.

– Не надо, не надо!.. Пустите ее!..

Старая вцепилась в Гузю мертвой хваткой и не отпускает. Тогда он бьет ее ногой в живот, и та со стоном падает на пол. Тут же подзатыльники получают и пацаны, которые, опасаясь за свою жизнь – вон как люто глядит на них этот бешеный молодой бородач, что держит мать за горло! – с визгом разлетаются по углам.

– Вы же обещали… – снова доносится издалека.

Гузя не слушает Ерёму. Затащив Арину в темную комнату, он долго возится с ней, наконец возвращается к товарищам… Потный, раскрасневшийся, с восторженным блеском в глазах, он сейчас казался счастливым котом, возвратившимся домой после длительной мартовской одиссеи.

– Мы сношали все на свете кроме шила и гвоздя: шило колется в залупу, а гвоздя сношать нельзя! – смеется Гузеев. – Следующий! – торжественно произнес он и подсел к остальным, чтобы затянуться экспроприированным у Савельевых самодельным табачком.

Следующим в дальнюю комнату потащился Аноха. Повозившись там сполна, передал эстафету Филину. Тот – Шепелявому. А вот Грек отказался идти. Я, говорит, уже старый. Филин ему: какой же ты старый? Тебе и сорока нет. А он: а ты разве не знаешь, что год отсидки в лагере приравнивается к целой пятилетке на свободе? Так что-де свой век он давно отдал казенной шконке, а потому его как заслуженного зэка республики нужно оставить в покое.

А вот от чиры он, пожалуй, не откажется.

– Так, значит, мак, говоришь, твой хунхуз курит? – обращается Грек к Марфе, которая, еще не оправившись от Гузиного пинка, охая и причитая, сидела на табуретке в дальнем углу горенки и горестно качала головой.

– Курит… курит… – кивает она.

– Ну и мы тогда покурим, – говорит Грек и велит Филину следовать за ним. – А вы сидите тут и носа не высовывайте! – приказывает он дружкам. – А то глядите у меня… Короче, мы скоро придем…

С этими словами он влез в свой драный полушубок и, не надевая шапки, устремился к двери. За ним Филин.