Пятьдесят пять

Я стою на пороге. На мне то же черное платье и красные туфли, в которых я была, когда меня арестовали и увезли в тюрьму. Когда меня отпустили, мне нечего больше было надеть, и мне некуда больше было пойти, разве что сюда. Возле дома, где я жила раньше, сейчас толпа журналистов и фургонов со спутниковыми тарелками. Судя по всему, за последние дни я стала куда более знаменитой, правда, не по самой приятной причине.

Дверь распахивается. Минуту он стоит в замешательстве, и я начинаю волноваться, не передумал ли он с тех пор, как я звонила ему из такси.

– Заходи, – Джек театрально смотрит мне через плечо, как будто ожидает увидеть погоню. – Извини, я не сразу услышал: звонок не работает. Я его сломал. Журналисты трезвонили без остановки в эту проклятую штуку.

У Джека очень красиво. Планировка почти повторяет мою, в паре кварталов отсюда, но здесь настоящий дом. Тут есть и книги, и фотографии, и некоторый беспорядок, образующийся там, где живут люди. Я жадно оглядываюсь по сторонам. Здесь так тепло, все кажется безопасным, даже почти родным. Я не сажусь, жду приглашения. Я чувствую себя такой грязной, что, кажется, стоит мне прикоснуться к какому-нибудь предмету этой прекрасной обстановки, и я передам ему какую-нибудь заразу.

– Хочешь принять душ? – предлагает Джек, словно прочтя мои мысли. Наверное, я воняю еще хуже, чем выгляжу. – В ванной есть чистые полотенца и сколько угодно горячей воды. И вообще, можешь пользоваться всем, что там найдешь. У меня есть даже бальзам для волос с аргановым маслом.

Он улыбается и проводит рукой по своим седеющим, но блестящим волосам.

Я долго стою под тропическим душем. Струи воды хлещут по моему телу, а я думаю о том, как оказалась в такой ситуации, как же так вышло, что я почти совершенно одна на свете. Если разобраться, я не так уж близка с Джеком. Он мне не друг, а просто коллега. Некоторые люди не чувствуют разницы, но я чувствую. Сейчас у меня такое ощущение, что в мире не осталось никого, кто бы был по-настоящему со мной знаком. Нет никого, с кем я могла бы быть собой.

Семьи у меня никогда толком не было, но друзья когда-то были. Есть люди, которым я могла бы позвонить, в моей записной книжке есть имена, которые когда-то для меня что-то значили. Но если бы я позвонила или написала этим людям, они приехали бы не ради меня, а ради нее. Ради той, кем я стала, всю жизнь притворяясь другим человеком. Они приехали бы ее навестить, вели бы себя как друзья, а потом обсуждали бы ее со всеми своими знакомыми. К сожалению, это я знаю по опыту. Это не просто разыгравшаяся паранойя. Иногда ради самосохранения лучше держаться подальше от людей, которые делают вид, что им не все равно.

Наверное, большинство людей, когда их мир рушится, обращаются за поддержкой к своим родным, но родственников у меня тоже не осталось. Когда мне было восемнадцать, я съездила в Ирландию. Я не общалась с отцом и братом с того дня, как убежала из дома. Не знаю, что именно я ожидала или надеялась там найти. Наверное, просто хотела посмотреть на то, что оставила в прошлом. Там я выяснила, что мой настоящий отец умер за несколько лет до моего приезда и был похоронен на том же участке земли, что и мама, – на кладбище у церкви, куда мы ходили по воскресеньям. Я сходила к ним на могилу и постояла там немного, глядя на заросший кусочек земли и на простой надгробный камень. Сосед сообщил мне, что дом, где мы раньше жили, до сих пор принадлежит моему брату, но самого брата уже некоторое время никто не видел. Перед тем как уйти, я написала ему письмо и просунула под входную дверь. То ли он так и не прочел его, то ли я выбрала не те слова. Он так со мной и не связался, и я осознала, что иметь общую кровь – не обязательно значит быть семьей.

После смерти Мегги меня взяли под опеку – в этом слове мне всегда виделась ирония, потому что никто меня особенно не опекал. Я успела пожить в нескольких приемных семьях, но так и не ощутила себя частью ни одной из них. Думаю, эти чувства были взаимными. Я не была хулиганкой, не попадала в неприятности и хорошо училась. Я просто была тихой, по крайней мере, снаружи. Персонажи, которыми я хотела бы стать, так галдели в моей голове, что я чуть не глохла от внутреннего шума. Люди обычно не доверяют тихоням. И тогда не доверяли, и теперь тоже. Мы живем в таком громком мире, что многим кажется, что, чтобы ему соответствовать, нужно все время орать. Мне никогда особенно не удавалось чему-то соответствовать, а когда я смотрю на окружающий мир, я в принципе сомневаюсь, что мне бы этого хотелось.

Я думаю о том, сколько лет прожила в уверенности, что Джон погиб. А он все это время был жив. Что, если я ошибаюсь и насчет Мегги?

Нет, не ошибаюсь.

Но еще я видела, как умер Джон, – или мне так тогда показалось. Я уже не знаю, во что верить.

Вот бы стереть из памяти все, что случилось в тот день. Воспоминания о нем постоянно преследуют меня. Именно тогда я осталась одна на свете.

Каждый раз, когда я снимаюсь в фильме или сериале, меня окружают люди. Они носятся со мной и говорят то, что я, по их мнению, хочу услышать. Но когда съемки заканчиваются, они возвращаются домой к своим семьям, а я остаюсь одна. Теперь это уже никогда не изменится. Это навсегда. Я больше никогда не выйду замуж – как я теперь смогу с кем-нибудь познакомиться? Я бы никогда не узнала, ради меня он со мной или ради нее. Иногда я ее ненавижу, ту женщину, которой я стала, но без нее я ничто. Без нее я никто.

Жизнь – это игра, в которую мало кто умеет играть. В ней больше ловушек, чем бонусов. Я прихожу к выводу, что, наверное, все это время играла в нее неправильно. Наверное, когда все уже сказано и сделано и когда мир оборачивается против тебя, оказывается, что люди важнее, чем роли. Кто-то так сильно меня ненавидел, что провернул весь этот спектакль, и, кто бы это ни был, он еще на свободе. Игра не закончится, пока я не сложу в единую картину кусочки паззла. Пока я это не сделаю, я буду в опасности.

Я смываю остатки страха и грязи и вылезаю из душа. Оборачиваю вокруг тела одно мягкое, белое, пушистое полотенце, другое накручиваю на мокрые волосы, выхожу на верхнюю лестничную площадку и наклоняюсь через перила.

– Джек? – зову я.

Он не отзывается. В доме стоит полная тишина, только слышно, как в холле тикают огромные металлические часы. Я спускаюсь на первый этаж, с удовольствием ступая босыми ногами по мягкому ковру и убеждая себя, что все будет хорошо, потому что если я смогу себя в этом убедить, то, может быть, все так и будет.

– Джек?

Я перехожу из комнаты в комнату, пока не оказываюсь на кухне в задней части дома. Теперь я стою на холодной плитке, и мое тело пронизывает дрожь. Как странно бродить по дому, где комнаты расположены в точности так же, как у тебя. Я возвращаюсь в гостиную и замираю, увидев журнальный столик. Я смотрю на лежащие на столике предметы, и меня парализует паника, как если бы они представляли опасность. А вдруг так и есть?

– Джек!

Нет ответа.

Это происходит снова.

Его ключи и телефон лежат на столе, но сам он исчез.