Сорок пять

Не люблю, когда на меня смотрят.

Сегодня Мегги и Джон наняли помощницу. Ее зовут Сьюзен. Она все время на меня таращится, и мне это неприятно.

Сегодня происходит штука под названием «Гранд Нэшнл», и Джон говорит, что это самый трудный день в году. Он все время это повторяет, как будто боится, что я забуду. Боится он зря: у меня хорошая память, и если я что-нибудь забываю, то только специально. И даже тогда я не забываю по-настоящему. Я, например, помню свое старое имя – то, которым мне нельзя себя называть. Иногда я повторяю его про себя, когда лежу ночью в постели. Мне кажется, что, может быть, мне стоит его помнить.

Мне неприятна мысль, что люди могут меня забыть, она меня даже немного пугает. А иногда – очень пугает. Как будто, если меня забыли, то, может быть, меня и правда не было. Джон сказал, что девочка, которая тут жила, исчезла. Я не хочу так же исчезнуть. Я хочу, чтобы люди помнили, кто я, даже если они помнят не совсем настоящую меня. Я пока не придумала, как это сделать, но уверена, что если буду думать об этом достаточно долго, что-нибудь придет в голову. Мегги говорит, что я умная, что я смогу стать кем угодно, кем только захочу, когда вырасту, и мне это очень нравится.

Джон в сотый раз говорит, что сегодня самый трудный день в году, и просит меня слушаться Сьюзен – женщину, которую они наняли, чтобы отвечать на звонки в комнате с телефонами. Я сама могла бы отвечать на звонки, но Мегги говорит, что у меня слишком детский голос. Надо потренироваться говорить более взрослым голосом – так, как я тренировалась говорить на правильном английском. Тогда нам больше не придется нанимать незнакомых людей.

Мне гораздо больше нравится, когда мы только втроем.

Сьюзен, желая показаться доброй, принесла для нас всех жестяную коробку конфет «Кволити Стрит», но успела забрать оттуда все ириски, а они там самые вкусные. Поэтому ясно, что ей нельзя доверять. Мегги говорит, что Сьюзен – их старый друг и с ней нужно разговаривать вежливо, но я что-то в этом сомневаюсь. Но она явно старая. У нее седые волосы, много морщинок вокруг глаз и желтые зубы. Думаю, зубы могли пожелтеть из-за ирисок. Она невысокого роста и круглая, сама немножко похожая на ириску. Я буду приглядывать за ней одним глазом, а может, и двумя. Мне кажется, она хитрая.

Сегодня столько дел, что я тоже помогаю. За этот день пришлось сходить в банк не один раз, а три, не знаю почему. Джон говорит, что важно, чтобы сейф не был слишком полон. Может быть, он волнуется, что если в сейфе будет слишком много денег, его не удастся закрыть. Теперь мы ездим в банк на машине, хотя он находится не очень далеко от дома. Когда мы отправляемся туда в третий раз, я спрашиваю, нельзя ли нам купить еды в «Макдональдсе», но Джон говорит, что нельзя. Он отдает женщине стопки денег из своей сумки «HEAD» и сердится, что она слишком медленно несет мелочь, которую он попросил. Я тоже сержусь, потому что хочу есть и потому что он не очень хорошо себя со мной ведет. Все сегодня ко мне невнимательны. Подумаешь, какие-то лошади прыгают через препятствия. Не понимаю, чего в этом такого. Я бы лучше почитала книжку.

Выйдя из банка, Джон пинает машину, потому что у нее спустило колесо. Вряд ли это поможет. Мы идем домой очень быстро и молча. Джон велит мне запереть ворота, потом дважды проверяет, что и дверь как следует заперта, и уходит за полосатую занавеску, чтобы обслужить ждущих клиентов. Сегодня в лавке очень шумно, даже громче, чем обычно, и я вижу, как люди толкаются, пытаясь пробиться к кассе. Дым от их сигарет собрался в домашнее облако и щиплет мне глаза.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти в свою комнатку, и вижу, что Сьюзен сидит среди телефонов и ест. Она постоянно ест. Я уже забыла, что она здесь, и бросаю на нее самый сердитый взгляд, на который способна. Пусть знает, что она мне не нравится, мне все равно. Она перестает жевать и улыбается.

– Хочешь, поделюсь с тобой бутербродом? – спрашивает она.

Я голодная, но не уверена, что хочу.

– А с чем он?

– Просто с маргарином и солониной.

Мне нравится солонина, и я соглашаюсь. Она режет бутерброд на своей тарелке на треугольные половинки, отдает одну мне, и мое недовольство становится капельку меньше.

– Я знаю, что сегодня не самый веселый день для такой маленькой девочки, как ты. Тебе бы сейчас играть на улице, на свежем воздухе, – говорит она.

Я ничего не отвечаю и иду в маленькую комнатку. Там я включаю телевизор, но толком его не смотрю. В дверях появляется Сьюзен. Вот бы сейчас зазвонил какой-нибудь телефон, чтобы она ушла. Они уже давно не звонили, странно.

– Мне кажется, ты плохо заперла ворота, – говорит она, выглянув в окно.

– Я хорошо заперла, – отвечаю я с полным ртом.

– А мне кажется, плохо, и я думаю, что твой отец страшно рассердится, когда узнает.

– Хочешь, я схожу проверю? Я никому не скажу, – говорит она, и я замечаю между ее желтыми зубами кусочек солонины.

– Нам нельзя открывать заднюю дверь, – говорю я, вспомнив плохого человека с ножом.

– Я всего на минутку. Или они увидят, что ты не заперла ворота, и тебе очень попадет. Я просто переживаю за тебя.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Я смотрю, как она берет ключи, отпирает заднюю дверь и идет к воротам. Что она там делает, я не вижу, но, вернувшись, она говорит, что я все-таки действительно заперла ворота. Я знала, что заперла. Не нравится мне эта Сьюзен. Она начинает запирать дверь, вставляет ключ в замок, но вдруг останавливается.

– Ты любишь шоколадки «Дэйри милк»?

– Только если там нет орехов и изюма, – отвечаю я.

Она улыбается, и я снова смотрю на кусочек солонины у нее между зубами. Мегги говорит, что если у человека что-то не в порядке, невежливо на него таращиться, но я не могу помешать своим глазам поворачиваться туда, куда они хотят.

– Просто я взяла с собой большую шоколадку «Дэйри милк», такую, самую огромную, но потом поняла, что никак не смогу осилить ее сама. Ты не хотела бы мне помочь?

Я обожаю «Дэйри милк». Мне нравится класть маленькие квадратики на язык и рассасывать их, пока весь шоколад не растает во рту. Я киваю, надеясь, что она не передумает, ведь я весь день вела себя так неприветливо.

– Спасибо, ты хорошая девочка. Понятно, почему мама так тебя любит. Шоколадка у меня в сумке. Давай ты пойдешь туда и начнешь ее разворачивать, а я запру тут как следует дверь.

Я иду в комнату с телефонами и сразу нахожу шоколадку. Я разворачиваю ее, стараясь не порвать сиреневую бумагу и фольгу, потом отламываю маленький кусочек и запихиваю в рот. Думаю я о том, что сказала Сьюзен: что Мегги меня любит. Я понимаю, что тоже ее люблю, и мне очень радостно от этой мысли.

Когда лавка наконец закрылась, было уже поздно. Я ужасно устала и проголодалась. Мегги обещала, что, как только они сосчитают и уберут деньги, на ужин будет жареная рыба с картошкой.

– Треска с картошкой, мое любимое блюдо, – говорит Джон.

Я поворачиваюсь к нему, и он делает лицо как у трески. Я корчу такую же рожу. Мы оба открываем рты, вытягиваем губы буквой «о», а потом смеемся своей тихой шутке в духе Мери Поппинс. Мегги не улыбается, ей это не кажется смешным, хотя это очень смешно. Она говорит, что мы столько заработали за день, что мне можно сегодня не подметать, мы сделаем это завтра.

Сьюзен уходит через парадную дверь. Она говорит, что оттуда ближе до автобусной остановки. Мегги запирает за ней дверь. Ее приглашали на ужин, но она отказалась, и я этому рада. Мне она все-таки не нравится, несмотря на весь съеденный мной шоколад, к тому же жареную рыбу мы обычно едим втроем. Как говорит Джон, нам никто больше не нужен.

Мегги стоит у окошечка и помогает Джону считать деньги. Слышно, как щелкает счетная машина. Я решаю, пока жду, построить в лавке крепость из обитых кожей стульев, а сверху положить газетные вырезки, упавшие со стен.

Все происходит очень быстро и со страшным грохотом.

Пробив стену, в лавку въезжает автомобиль. Он почти врезается в мою крепость. Время ненадолго останавливается. Я вижу Мегги и Джона за прилавком. Они смотрят на синий автомобиль, и у обоих широко открыты рты. Я понимаю, что и у меня рот открыт. Наверное, мы все сейчас похожи на треску. Глаза у Мегги стали огромными. Она что-то кричит мне, но я ее не слышу, слишком громко разбивается выбитое стекло и хлопают, открываясь, дверцы машины. Мои глаза смотрят на двух мужчин в масках, которые вылезают из машины, но тут мои уши вспоминают, как слышать, и я слышу Мегги:

– Беги, Эйми! Беги!

И я бегу.

Я бегу за прилавок, и Джон запирает дверь, которая отделяет нас от лавки. Мегги хватает меня одной рукой, а другой поднимает трубку телефона и зажимает ее между щекой и плечом. Она жмет и жмет красным ногтем на цифру 9, а потом бросает трубку и говорит, что нет гудка.

– Ублюдки, – говорит Джон, но Мегги не отвечает и смотрит на меня.

– Молись, – говорит она, и я понимаю, что нужно делать.

Я запоминаю все, чему учит меня Мегги.

Я бегу в заднюю комнатку, но, еще не добежав до полосатой занавески, слышу, как мужчины проламывают прилавок. Один из них машет огромным, больше меня по размеру, молотком.

– Открывай чертов сейф, – говорит другой, и я вижу, что он направляет пистолет Мегги в голову.

Джон наклоняется к сейфу, и я бросаюсь к столу. Заползаю под него, и мои пальцы нащупывают револьвер, приклеенный снизу к столешнице. У меня дрожат руки, но пальцы, кажется, знают, что нужно делать. Задняя дверь распахивается настежь, и входит еще один плохой человек. Меня под столом он не замечает. Я не понимаю, как он вошел, потому что помню, как заперла дверь, когда мы вернулись из банка. Но тут я вспоминаю Сьюзен, ворота, шоколадку и молчащие телефоны. Я понимаю, что она меня обманула, и разом становлюсь злая и растерянная.

Я больше не боюсь, только злюсь. Так, как еще никогда не злилась. Я стою за полосатой занавеской, стараясь держать пистолет ровно и не зная, куда сначала целиться, ведь их теперь трое. Один из плохих людей держит Мегги, второй целится из пистолета в Джона. Джон начинает открывать сейф, как ему велели, но вдруг все снова начинают кричать, и я слышу громкий выстрел.

На белом свитере Мегги расплывается красное пятно, и она падает на пол лавки.

Джон кидается к ней, и они стреляют в него тоже, два раза, в спину.

Я стою не шевелясь, а они пинают моих маму и папу грязными ботинками и говорят, что оба мертвы. Меня никто так и не заметил, как если бы я уже исчезла. Двое плохих людей наклоняются к сейфу, смеются и перекладывают наши деньги к себе в сумки. Я снова смотрю на Мегги и вижу, что ее глаза снова открыты, что она смотрит на меня.

Я стреляю из пистолета.

Я стою так близко у них за спиной, что не могу промахнуться.

Я делаю все так, как она велела: стреляю, пока все не перестают двигаться. И потом все равно продолжаю стрелять, пока не заканчиваются патроны.

– Иди сюда, малышка, – говорит Мегги.

Ее голос звучит хрипло и как будто издалека. Я ложусь на пол рядом и пробую руками остановить текущую у нее из живота кровь, как делают люди в кино, но кровь не останавливается. Уже натекла большая красная лужа, и пальцы у меня стали все красные.

– Дай сюда пистолет, – шепчет она, и я слушаюсь. Она вытирает пистолет о штаны, потом достает белый носовой платок из рукава и оборачивает вокруг рукоятки. – Больше его не трогай. Не трогай ничего. Иди и положи его Джону в руку. Давай, скорее, только осторожно, не прикоснись.

Я плачу и дрожу, но делаю все так, как говорит Мегги, потому что выучила, что когда я ее не слушаюсь, всегда происходит что-то плохое. Когда я вкладываю пистолет Джону в руку, он не двигается. Мне неприятно прикасаться к Джону, и, справившись с заданием, я скорее бегу обратно к Мегги. Она обнимает меня рукой, и я кладу голову ей на плечо, как обычно делаю, когда мы валяемся рядом на кровати. Потом закрываю глаза и слушаю ее дыхание и голос.

– Когда они придут, скажи, что ты просто пряталась в подсобке и нашла всех в таком виде. Не говори ничего про пистолет. Вообще ничего не говори. Я люблю тебя, малышка. Скажи им, что тебя зовут Эйми Синклер, больше ничего не говори и помни, что я тебя любила.

Я так рыдаю, что не могу говорить. Я лежу в ее объятьях, мое лицо и одежда покрыты ее кровью. Когда я нахожу в себе силы сказать, что тоже ее люблю, глаза ее уже закрыты.