Сорок

Вечеринку устроили в частном клубе в центре Лондона. Даже в детстве я ненавидела вечеринки. Мне всегда было не с кем поговорить, я совершенно не вписывалась. Никогда не знала, кем быть, когда полагается быть самой собой. Не хочу никуда идти сегодня, но мой агент говорит, что пойти стоит. Учитывая, что происходит сейчас в моей жизни, наверно, правильнее всего поступить, как мне говорят. Кажется, агент не понимает, что общественные мероприятия, где на меня весь вечер пялятся, внушают мне самый жуткий и необъяснимый страх.

Может быть, я просто боюсь того, что люди могут увидеть.

Я думаю о той своей версии, которой мне нужно сегодня быть, потом поворачиваю выключатель и включаю ее, надеюсь, что она останется со мной, пока будет мне нужна. Иногда она подводит.

Проходя мимо «Макдональдса», я вспоминаю, что ничего не ела. Я возвращаюсь по собственным следам и покупаю «хеппи мил», надеясь, что он сработает во всех смыслах, и выбираю то, что выбирала в детстве, тридцать лет назад: куриные наггетсы и картошку фри навынос. Уйти далеко мне не удается. Я даже не успеваю открыть коробку. В одной из подворотен на сложенном вдвое куске картона лежит бездомная девочка. Я останавливаюсь. На ее месте могла быть я. У нее замерзший и голодный вид, поэтому я отдаю ей пальто и «хеппи мил» и продолжаю свой путь к станции метро.

В поезде я смотрю в пол вагона, чтобы не встречаться взглядом с попутчиками, и притворяюсь, что если я не вижу их, то они не могут видеть меня. Когда я была маленькой, я постоянно боялась, что могу исчезнуть, как девочка, которая жила в квартире над лавкой до меня. У меня до сих пор нет собственных детей, хотя мне очень бы этого хотелось, а времени на исполнение этой мечты остается все меньше. Теперь для меня единственный способ продолжить жить после смерти – это работа. Если бы я снялась в прекрасном фильме, в истории, которая запомнилась бы людям, то маленький кусочек меня продолжал бы жить. Однажды кто-то сказал, что такие, как я, рождаются в грязи и умирают в грязи, и я не хочу, чтобы это было правдой. Меня могли бы спасти пробы у Финчера, и если мне удастся получить роль… что ж, может быть, тогда я бы больше не боялась исчезнуть.

Я выхожу из поезда и пробираюсь наверх: иду по эскалатору, через турникеты, поднимаюсь по каменным ступенькам – и вот я снова на свежем воздухе. Мне холодно без пальто, но на поверхности быть гораздо приятнее, и я напоминаю себе, что нужно дышать.

Всего на мгновение я отпускаю женщину, которой мне нужно быть, – и она теряется в толпе. Мои опасения выкручивают регулятор ужаса на максимум. Я смотрю вниз, на свои новые красные туфли – они словно приросли к тротуару. Интересно: если три раза стукнуть каблучками, смогу ли я чудесным образом исчезнуть? Но как можно перенестись домой, если у вас никогда не было такого места, которое можно было назвать домом? Да и Дороти я была только понарошку, в школьной пьесе, много-много лет назад. И Эйми Синклер я тоже понарошку.

Чем ближе я подхожу к клубу, тем хуже мне становится. Я не сплю уже несколько дней и, кажется, теряю связь с реальностью. Дрожащей рукой я опираюсь о стену здания, пытаясь прийти в себя. Час пик. Мимо летят машины. Вот проносится черное такси, а вот красный двухэтажный автобус – кажется, он едет прямо на меня, и его окна принимают в темноте форму злых желтых глаз. Я знаю, что мне это только мерещится, но поворачиваюсь и пускаюсь бегом, продираясь сквозь толпу пешеходов, идущих навстречу. Они словно сцепляют руки и специально перегораживают мне дорогу. Я закрываю голову руками и зажмуриваюсь. Когда я выглядываю в щелку между пальцами, мне кажется, что на меня смотрит весь мир. Полотно, покрытое разноцветными лицами, начинает деформироваться и расплываться, смешиваться с фонарями и транспортом, как будто кто-то взял кисть и решил переписать эту сцену моей жизни заново. Я опускаю руки и вижу, что они стали одного цвета с автобусом, и с них капает что-то похожее на красную краску. Или на кровь. Я снова закрываю глаза и, открыв их в следующий раз, вижу, что мир вернулся в норму. Я включаю ее обратно и снова заставляю свои ноги идти в правильном направлении.

Каждый из нас ради собственного спасения способен на самое фантастическое притворство. Щит из лжи может защитить от самой суровой правды.

Клуб маскируется, прячась внутри здания в георгианском стиле, расположенного на элегантной площади совсем недалеко от Сохо. Я заворачиваюсь в кокон притворной самоуверенности и нажимаю кнопку звонка. Огромная сверкающая черная дверь распахивается, открывая взору еще больше барочных архитектурных форм и пышных интерьеров. Место действительно атмосферное. У подножья искусно отделанной каменной винтовой лестницы стоит мужчина, держа поднос с бокалами шампанского. Я беру один бокал и с удовольствием пью, надеясь, что алкоголь немного уменьшит мое беспокойство. Я напоминаю себе, что сыграла главную роль в фильме, которому посвящен этот вечер, и имею полное право здесь находиться, но эти слова, звучащие в моей голове, кажутся ложью.

Киностудия арендовала целое здание, все три этажа. Перед тем как сюда приехать, я зашла на сайт клуба и выучила план помещений. По моему опыту, если я боюсь идти на какое-то мероприятие, мне помогает заранее знать, как будет выглядеть место, куда я иду. Я бреду из комнаты в комнату – каждая декорирована по-своему, но в том же узнаваемом стиле – и чувствую себя гостем в закрытом клубе, членом которого мне ни за что не стать во всех возможных смыслах.

Когда мне машут, я киваю и улыбаюсь в ответ. Свой пустой бокал я меняю у бара на полный и прохожу в следующий зал. Здесь стены выкрашены в синий. Приятный, успокаивающий цвет. И тут я вижу ее. Она медленно дефилирует в моем направлении, как профессиональная модель, и мое появившееся было спокойствие испаряется без следа.

– Эйми, дорогая, как ты? – мурлычет она, целуя воздух возле моих щек.

На ней летящее красное платье, которое выглядит так, словно действительно может в любой момент подняться в воздух, и каблуки, на которых я не смогла бы сделать и шагу. Она как будто состоит из костей и загорелой кожи, и рядом с ней я выгляжу еще крупнее и бледнее, чем есть. Теперь, когда ее стрижка до жути похожа на мою, мы выглядим как фотографии «до» и «после» в каком-нибудь конкурсе по похудению. Я – это «до».

– Замечательно. Как приятно видеть тебя. Снова, – отвечаю я, копируя ее застывшую фальшивую улыбку.

Мне неприятно ее видеть – собственно, как всегда. Ее здесь быть не должно, она не снималась в нашем фильме. Это очень странно, как будто она специально напросилась сюда, чтобы мне насолить.

– Как странно думать, что я могла сниматься в этом фильме, – говорит она, качая головой. – Если бы не отказалась от предложения.

– Да, в прошлый раз ты это говорила, – отвечаю я.

Как же хочется двинуть ей в лицо кулаком! Она этого заслуживает, но я еще ни разу не била никого по лицу и не уверена, что смола бы это сделать, сама не покалечившись в процессе. Ее алые губы раздвигаются, и я боюсь даже предположить, что донесется из ее ядовитого рта на этот раз.

– Я знаю, как страшно может быть, когда у тебя мало опыта, но Тони знает, что делает. Уверена, он не стал бы тебя выдвигать на эту роль, если бы думал, что может предложить что-то получше. Иногда приходится просто брать, что дают.

– Я как раз сегодня видела Тони, – выдавливаю я, не вполне зная, что скажу потом.

– Чудесно. Как у него дела?

– У него все в порядке. Он, кстати, сказал, что больше с тобой не работает.

Улыбка исчезает с ее лица, всего на долю секунды, я едва успеваю это заметить.

– Так и есть, пора двигаться дальше.

Наверное, это здорово – любить себя так сильно, как любит она. Не знаю, не пробовала. Но что-то есть в ее облике трагичное, сломленное. Луч прожектора завел Алисию далеко в темноту, и она не заметила, как погас свет. Наверное, ей так никто и не объяснил, что даже солнце иногда исчезает, когда заканчивается его черед светить. Все звезды рождаются, чтобы умереть.

– О, смотри-ка, ты в красных туфлях, как мило. Как будто ты снова пытаешься стать Дороти в «Волшебнике страны Оз», – говорит она. – Мне понадобилось на это время, но, думаю, я уже почти простила тебя за то, что тогда, в школе, ты украла роль, которая должна была достаться мне.

Ее слова звучат немного невнятно. Я даже не подозревала, что она пробовалась на ту роль. Как же она, наверное, меня тогда ненавидела – тем более что я училась на год младше. Алисия всегда была королевой улья и всегда получала желаемое.

– Я и не знала, что ты…

– Конечно.

– Нет, правда. Если бы я знала… ну, в общем, думаю, ты бы была потрясающей Дороти.

Она смеется:

– Я знаю! Но, вообще-то, мне это уже не важно. Это было больше двадцати лет назад. Возможно, тебе интересно, что я здесь делаю.

Она не ждет ответа, что хорошо, потому что ничего вежливого мне в голову не приходит.

– Мы хранили все в секрете, но, боюсь, он больше не сможет держаться на расстоянии. Я точно больше не могу. Он где-то здесь. Так тяжело поддерживать отношения, когда вы все время уезжаете на съемки, но ты и так это знаешь. Как там твой муж? – спрашивает она и окидывает взглядом зал.

У меня нет ни малейшего желания знакомиться с ее последним дружком. Я уже собираюсь извиниться и уйти, как снова слышу ее голос:

– Джек, дорогой, иди поздоровайся со своей коллегой.

Мне становится физически дурно.

Джек отделяется от группы мужчин в углу зала и идет к нам. Как только он оказывается в пределах досягаемости, она обвивает худой рукой его талию, но он смотрит только на меня, как будто знает, что стоит рядом с Медузой. Не переставая наблюдать за моей реакцией, она целует его в щеку, оставляя алый отпечаток губ. Улыбка уже рискует сползти у меня с лица, держать ее там все сложнее.

– Так, я в курсе, что фотографии в газетах ненастоящие, но не могу сегодня задержаться допоздна и следить за вами, ребята, поэтому ведите себя хорошо. Мне нужно выспаться, чтобы быть красоткой завтра на пробах на роль в новом фильме Финчера, – говорит она. Я теряю контроль над выражением лица всего на долю секунды, но она это замечает. – О, у тебя тоже пробы? Ты же не думала, что ты единственная претендентка? О, какая же ты все-таки милая и наивная.

– Я только что заметила кое-кого, с кем должна поговорить, извините меня, – говорю я им обоим, улыбаясь самой яркой улыбкой, которую только могу изобразить, и ухожу, не дожидаясь, пока кто-нибудь из них ответит.

На этот раз я оказываюсь в красной комнате. Тут красные стены, красная мебель, мои красные туфли спешат вперед по красному ковру. Я не могу отвлечься от мысли, на которой не следует задерживаться. Я просто взяла ее напрокат, на время, я знаю, что рано или поздно ее придется вернуть. Нельзя за нее держаться. Но сейчас, совсем ненадолго, я разрешаю себе насладиться этой мыслью. Я беру еще один бокал шампанского, а слова звучат громко и четко, круг за кругом в уединении моего сознания:

Вот бы Алисия Уайт умерла.