Сорок один

У нас появился ковролин.

Совершенно новый красный ковролин по всей квартире, везде, кроме моей комнаты, где уже был розовый, и кухни с ванной, где теперь тоже новый пол со своим собственным названием. Он называется линолеум, и мне нравится скользить по нему в носках. Мегги говорит, что у нас красный ковер, чтобы я тренировалась быть кинозвездой, но пока что мое любимое занятие – садиться на лестницу наверху и скользить по ней вниз до самой лавки. Джон смеется надо мной и делает точно так же, крича, что быстрее скатится по «черствым печенькам». Он часто так делает – придумывает дурацкие рифмы и заменяет ими другие слова. «Черствые печеньки» – значит «ступеньки». «Дырявый поролон» – это «телефон». Иногда я не понимаю, что он имеет в виду, например, когда говорит «толстый круп».

Мегги смотрит поверх перил, как мы катимся вниз по ступенькам, и делает снимок на фотоаппарат Джона.

– Вот придурки, – говорит она, но при этом улыбается: значит, все в порядке.

Я слышу, как она включила наверху телевизор, оставив нас с Джоном смеяться. Вдруг раздается стук в дверь, и мы оба подпрыгиваем. Сегодня воскресенье. Воскресенье мы обычно проводим втроем, если только не идем в паб встретиться с дядей Майклом, а сегодня мы туда не идем: Джон говорит, что нам нужно залечь на дно. Я думала, что, может быть, это значит спать на полу или что-то вроде, но Мегги сказала, что нет, имеется в виду другое, а что именно, не объяснила. Наша входная дверь сделана из стекла, и я вижу за ней чьи-то очертания. Джон идет первым, отодвигая меня за спину. В прихожей у подножья лестницы в высокой корзине стоят зонтики. Еще там есть клюшки для гольфа и бейсбольная бита, хотя мы не играем ни в то, ни в другое. Перед тем как подойти к двери, Джон берет в руки биту.

– Кто это? – спрашивает он.

– Это миссис Синг, – отвечают снаружи, и я узнаю голос красивой продавщицы из магазина на углу, с коричневой кожей и красной точкой на лбу. Джон приоткрывает дверь, пряча бейсбольную биту за спиной.

– Что вы хотели?

– Там вам что-то оставили возле лавки, и я решила вам об этом сказать.

Голос звучит так, как будто она за что-то извиняется, но я не знаю за что.

Джон выглядывает за дверь и смотрит на что-то, чего я не вижу.

– Что там? – спрашиваю я, но он не отвечает.

– Что там? – спрашивает Мегги, как мое взрослое эхо, появляясь на верхней площадке.

Я знаю, что ей он ответит: ничто не раздражает ее сильнее, чем когда ее не замечают.

Джон открывает рот, но в первый момент оттуда не вылетает ни слова: слова как будто застряли. Потом он достает из кармана сигареты, которые бросил бросать, и закуривает. Кажется, это помогает ему заговорить.

– Это коробка.

Мегги мигом спускается к нам:

– Так открой ее.

Джон благодарит миссис Синг, вносит коробку в дом и тащит ее в лавку, где больше места. Коробка большая и выглядит очень тяжелой. Он достает из кармана перочинный нож, разрезает картон и поднимает крышку.

Лицо Мегги белеет и становится злым.

– Иди наверх, – говорит она, но я не двигаюсь, потому что хочу посмотреть, что в коробке. – Наверх, я сказала, – повторяет она и отталкивает меня.

Неожиданно она выглядит очень расстроенной. Я ухожу медленно-медленно и, когда оборачиваюсь, вижу пустой белый гроб. Не большой, какие я видела на похоронах, а примерно размером с меня.