Тридцать семь

Суббота. Я сижу в подсобке, считаю мелочь и складываю ее в прозрачные пакетики, проверяя себя с помощью красной пластиковой подставочки для монет. Мне нравится начинать с монеток по десять пенсов. Их нужно класть одна на другую, пока столбик не вырастет до отметки «пять фунтов». Тогда я кладу их в пакетик. Ничего сложного. Я заворачиваю последний пакет, чтобы монетки не высыпались наружу, и замечаю, как в маленьком окошке мелькает чья-то тень. Наверно, мне показалось, потому что Мегги и Джон сейчас в лавке, и, судя по доносящимся оттуда звукам, клиентов сейчас полно.

По субботам у нас больше всего посетителей. Судя по всему, людям особенно нравится делать ставки в выходной день. Не знаю почему. Может, это хорошая примета. Наверное, я еще слишком маленькая, чтобы понять, чего интересного в том, чтобы орать на лошадей, которые скачут на экране телевизора. Как мне надоело слушать эти вопли и нюхать вонючие сигареты. Дым проникает даже сюда, в подсобку, и залезает мне в нос. Мне приходится дышать им целый день.

Когда мне скучно, я играю в электронную игру «Пиши и читай», которую подарила мне Мегги. Это такой маленький оранжевый компьютер с клавиатурой, его можно носить с собой. Она говорит, что он поможет мне хорошо учиться в школе, если они разрешат мне туда пойти в сентябре. Я включаю «Пиши и читай», компьютер играет мелодию, а потом начинает говорить смешным механическим голосом. Может быть, поэтому он мне так нравится. Ведь со мной целый день больше никто не разговаривает.

Напиши «обещать», – говорит он, и когда я печатаю на экране, повторяет за мной каждую букву.

Снова мелькает тень. На этот раз я подставляю стул и выглядываю в окошко, но не вижу ничего, кроме нашей машины, а она сама двигаться не умеет. Иногда она вообще не движется, и Джону приходится толкать ее под горку с нашего двора и до самой дороги, а Мегги сидит за рулем, жмет ногами на педали и поворачивает ключ. Я просто сижу на заднем сиденье и смотрю. Я уже поняла, что если что-то им говорить, когда не заводится машина, они только больше рассердятся друг на друга и на меня.

Я смотрю сквозь решетку на окне. У нас на всех окнах решетки, даже на втором этаже. Мегги говорит, это потому, что один раз плохие люди забрались на крышу. Я все еще смотрю сквозь решетку и, наверно, сплю наяву – Мегги говорит, что я это делаю постоянно, – как вдруг прямо передо мной появляется чье-то лицо. Если бы не стекло, мы бы коснулись друг друга носами.

– Привет, девочка, – говорит человек за окном. Он произносит слова как Джон, а не как Мегги. – Я потерял свою собачку. Ты не могла бы мне помочь? Я видел, как она забежала к вам во двор, но никак не могу ее найти.

Наши ворота всегда-всегда заперты. Они выше Джона, а сверху приделана колючая проволока и куски битого стекла. Не представляю себе, как собака могла через них перепрыгнуть.

– Ты ее не видела? – спрашивает человек. – Это такая маленькая белая пушистая собачка, такая хорошенькая. Если ты мне поможешь ее найти, я уверен, она разрешит почесать себе пузико.

Собак я люблю. Я слезаю со стула и смотрю на заднюю дверь. Она заперта на кучу засовов и цепочек и на огромный замок, но я знаю, где лежат ключи. Потом я вспоминаю, что Мегги велела ни за что на свете не открывать заднюю дверь, и решаю пойти спросить ее, что делать. Я прохожу комнату с телефоном и останавливаюсь возле полосатой занавески, которая отделяет заднюю часть лавки от передней. Сегодня очень жарко, в лавке работает вентилятор, и полоски цветного пластика развеваются на ветру, словно чьи-то волосы.

– Мам, – шепчу я.

Она обслуживает посетителя, который стоит по ту сторону стекла, и не отвечает. Посетитель на вид старый и злой. У него во рту трубка, и выглядит он так, как будто ему давно пора принять ванну.

– Мам, – снова шепчу я.

Она бросает взгляд в мою сторону через плечо.

– Не сейчас, малышка, не видишь, я занята?

Подходит следующий посетитель. Он какой-то слишком белый и высокий, как будто его раскатали скалкой, а потом долго-долго прятали от солнца.

Я возвращаюсь в свою подсобку, раздумывая, что же делать, и надеясь, что человек уже успел найти свою собачку и уйти. Но когда я забираюсь на стул и выглядываю в окно, он еще там.

– Я так волнуюсь за свою собачку. Ну же, будь хорошей девочкой. Пожалуйста, выйди сюда и помоги мне ее найти, – говорит он грустным голосом.

Мне тут же становится стыдно.

– Извините, мне нельзя, – отвечаю я, и его лицо становится еще грустнее, чем голос.

– Ну, что поделаешь, – говорит он и снова придвигает лицо к окошку. Я даже немножко отклоняюсь назад, хотя он и не может до меня дотронуться. – Я понимаю. Но жаль, что ты не можешь мне помочь. Это такая хорошая собачка, я так боюсь, что с ней что-нибудь случится. Ты же не хочешь, чтобы с ней что-нибудь случилось?

– Нет.

– Конечно, не хочешь. Я же вижу, что ты хорошая девочка. Тогда, если это тебя не очень затруднит, не разрешишь ли ты мне позвонить от вас по телефону? Я позвоню в полицию, и они помогут мне найти мою собачку.

Телефонов у нас куча. У нас есть целая комната, уставленная телефонами – на случай, если кто-то захочет сделать ставку, не заходя в лавку, – но я чувствую, что нужно немного подумать. Мегги говорит, что полиции нет дела до людей вроде нас, поэтому людям вроде нас нет дела до полиции, и мы никогда не должны разговаривать с полицейскими. Но ведь Кегни и Лейси из фильма тоже полицейские, и они мне очень нравятся. Может, некоторые полицейские не такие уж плохие? Если бы этот человек был плохим, он не стал бы звонить в полицию, ведь полиция посадила бы его в тюрьму. Я совсем запуталась и не знаю, как поступить, поэтому снова решаю спросить у Мегги.

Я возвращаюсь к полосатой занавеске и смотрю в щелочку, наматывая длинную полоску красного пластика на палец. Кажется, Мегги все еще ужасно занята, да и Джон тоже.

– Что случилось, козявка? – спрашивает он, отсчитывая несколько десятифунтовых купюр.

Я смотрю, как он просовывает стопку под стекло, туда, где виднеются руки ждущего клиента. Это значит, что клиент выиграл. Джон терпеть не может, когда они выигрывают.

– Я не знаю, как мне лучше сделать, – отвечаю я.

Он поворачивается и качает головой:

– Ты что, не видишь, как заняты мы с мамой? Ты уже достаточно большая, мелочь пузатая, чтобы некоторые вещи решать самостоятельно. Пора взрослеть. Кто следующий на два сорок? – спрашивает он у мужчин, стоящих в очереди по ту сторону стекла.

Я снимаю ключи с крючка в комнате с телефонами, двигаю стул к задней двери, по очереди открываю задвижки, двигаясь сверху вниз, а потом поворачиваю ключ в замке. Дверь слегка приоткрывается внутрь, и я вижу ботинок мужчины.

– Ты забыла цепочку, – говорит он.

Я открываю цепочку. Он входит внутрь, улыбается и закрывает за собой дверь.

– Хорошая девочка, – шепчет он. – Теперь покажи, где сейф.

– Не думаю, что ваша собака там, – отвечаю я.

Он смеется и отодвигает меня с дороги. Я слышу, что в лавке начался забег. Как громко! Я боюсь, что, наверное, совершила ошибку.

– Кто вы, черт возьми? – спрашивает Джон, появляясь в дверном проеме у нас за спиной.

Человек хватает меня, и я замечаю, что в руке он держит нож. Он приставляет нож к моей шее и поднимает меня над полом, так что ноги болтаются в воздухе.

– Отпусти ее, – говорит Джон своим обычным тоном, как будто ему совсем не страшно.

Но мне страшно. Я писаю в штаны и чувствую, как моча стекает по ногам, останавливается в районе носков, а потом капает на каменный пол.

– Мне нужно все, что есть в сейфе, и немедленно, иначе я перережу ее чертову глотку.

Я начинаю плакать. Я слышу, что в лавке еще идут скачки. Голос телеведущего, кажется, все громче звучит у меня в ушах: «По-прежнему лидирует Здравый смысл, Молитва практически наступает ему на пятки, Темный рыцарь идет последним».

За спиной у Джона появляется Мегги. Она смотрит на меня, потом на человека, который меня держит. Ее лицо остается таким же, но глаза меняются.

– Забирай деньги, мне плевать, мы застрахованы. Только не трогай нашу девочку, – говорит Джон.

– Со мной не стоит шутить, – отвечает плохой человек.

Теперь я понимаю, что это плохой человек. Я чувствую, как он прижимает кончик ножа к моей шее.

– Эйми, дружок, не бойся, – говорит Джон. – Мы дадим этому человеку все, что он хочет, и никто не пострадает, я обещаю.

– Не давай обещания, которые не можешь сдержать, – отвечает человек.

У него изо рта пахнет, как в пабе по воскресеньям.

– Мегги, иди положи в пакет все, что есть в сейфе, и дай ему, что он просит, – говорит Джон.

Кажется, его глаза разучились моргать и стали какими-то другими, более темными.

Мегги уходит. Я слышу, как открывается сейф и как стучат по плиткам пола ее высокие каблуки, когда она идет обратно с полиэтиленовым пакетом, полным монет и бумажных денег. Она протягивает пакет одной рукой, а когда человек тянется, чтобы его взять, вынимает из кармана вторую руку – с пистолетом. Она стреляет, и на этот раз не промахивается. Я падаю на пол, а когда поворачиваюсь посмотреть на плохого человека, то вижу, что у него не хватает половины лица.