Тридцать шесть

Говорят, что в жизни мы можем стать кем угодно и добиться всего, чего захотим.

Это ложь.

На самом деле мы можем добиться только того, во что верим. Разница огромная.

Если я верю, что я Эйми Синклер, значит, я Эйми Синклер.

Если я верю, что я актриса, значит, так и есть.

Если я верю, что меня любят, значит, любят.

Уничтожить веру – значит уничтожить реальность, которую она создает.

Я начинаю подозревать, что мой брак был просто ложью. Я брожу по центру Лондона и совершенно не помню, как попала сюда. В какой-то момент я даже задумываюсь, не мог ли тот диагноз, посттравматическая амнезия, быть правильным. Может ли быть, что я обманываю себя все эти годы, считая, что помню все, что со мной происходит, и все свои поступки? Потом я делаю над собой усилие и отказываюсь от этой мысли. Это было неправдой тогда, и сейчас это тоже неправда.

Я брожу и напряженно думаю, безуспешно пытаясь разобраться в том, что произошло за последние несколько дней. Я не знаю, куда идти и к кому обращаться за помощью, и понимание, что мне некому доверять, выставляет ситуацию в еще более мрачном свете.

Невысказанные мысли крутятся у меня в голове, отскакивая от стен сознания, и ищут выход наружу. Но выхода нет. На этот раз. Я вспоминаю волну ненависти, против которой мне приходилось плыть последние несколько месяцев. Вспоминаю, что Бен сделал со мной в ту ночь. Вспоминаю, что пистолета не было там, где я обычно его храню, – под нашей кроватью. В первый раз с начала этого кошмара я начинаю искренне сомневаться в своих суждениях и признаю, что не так ясно, как раньше, воспринимаю мир.

Меня словно запустили в замедленном режиме. Я смотрю на проносящихся мимо людей: кажется, они все куда-то страшно опаздывают. Большинство из них при этом слишком погружены в созерцание своего телефона, чтобы увидеть, куда они идут и где побывали. Я стою у входа в офис «Ти-Би-Эн», где работает Бен, и не могу вспомнить, как сюда попала. Вид этого места переносит меня в прошлое, в то время, когда только начался наш роман. В начале наших отношений мы постоянно встречались именно здесь.

До нашей встречи в Сети мы с Беном совершенно не знали друг друга.

По прошествии без малого двух лет брака мы снова стали друг другу чужими людьми.

Сейчас я бы не смогла использовать на сайте знакомств свое настоящее имя и фотографию, но в то время никто еще меня толком не знал. Мое имя ни для кого ничего не значило, включая меня саму. Бен сделал первый шаг. Он написал мне сообщение, мы обменялись несколькими письмами, и я согласилась встретиться оффлайн. До нашей свадьбы и еще несколько месяцев после нее все было практически идеально. А потом мы жили долго и несчастливо.

Бен обожает свою работу. Его нет дома почти так же часто, как меня: он ездит в удаленные уголки мира, которые мы считаем менее благополучными, чем наш собственный. Я почти не интересуюсь новостями, он же ими одержим. Если действительно случилось что-то плохое, если он перестал ходить на работу, его начальник должен об этом знать. Я не помню ни одного случая, когда бы он пропустил хотя бы день по болезни. Все, что мне нужно, – это доказать, что мой муж все еще жив и что это он пытается мне навредить, а не наоборот. Он пытается погубить мою репутацию и разрушить карьеру, потому что знает, что больше ничего у меня не осталось и без них я ничто.

Я заставляю себя пройти сквозь вращающиеся двери и приблизиться к стойке администратора. Жду, пока женщина за стойкой оторвется от своего монитора и поднимет на меня взгляд. Потом открываю рот, но вопрос пугается и не звучит. Кожа администратора – идеально черный холст, на котором изображены неодобрительно глядящие глаза и рот без улыбки. Ее прическа так же строга, как она сама. Густые черные пряди так туго затянуты в хвост, что обеспечивают ей дополнительную и совершенно излишнюю подтяжку лица. На шее у нее висит бейдж с именем Джой, «радость». Мне в этом видится некоторая ирония. Я все молчу, и Джой смотрит на меня так, словно я настолько тупа, что представляю опасность для окружающих. Может, она права. Может, я такая и есть.

– Пожалуйста, могу я поговорить с Беном Бейли? – выдавливаю я наконец.

Ее сузившиеся было глаза расширяются, а потом лицо принимает угрюмое выражение.

– Мне понадобится ваше имя, – просит она.

Я не хочу давать свое имя, я бы лучше оставила его при себе. Я больше не раздаю его направо и налево.

– Я его жена, – вдруг нахожусь я.

Она поднимает нарисованную бровь и что-то печатает на компьютере. Кажется, имени «жена» программе хватило.

– Присядьте там, – говорит она, и я отхожу к красному дивану, где мне положено ожидать.

Администратор ждет, пока я сяду, и только тогда поднимает трубку телефона. Я не слышу, что она говорит, но во время разговора она не сводит с меня глаз.

Я сижу. Люди входят и выходят. Я наблюдаю за тем, как серебристые лифты за стойкой администратора одних глотают и уносят вглубь здания, а других выплевывают обратно. Джой с каждым, кто к ней обращается, разговаривает в той же ледяной манере, как будто у нее сломался термостат. Температура ее тона неизменна, и я думаю: как это грустно, что некоторые люди холодны от природы.

Из лифта выскакивает и направляется ко мне фигура молодого человека. Сперва я думаю, что его протянутая для приветствия рука предназначена кому-то другому, но тут же вспоминаю, что вокруг никого больше нет. На вид ему лет двадцать с небольшим. Его волосы слишком длинны, как и его неуклюжие конечности, которые под странными углами выпирают из-под дорогого костюма. От него пахнет бальзамом после бритья, мятными леденцами и молодостью.

– Добрый день. Это вы хотели видеть Бена Бейли? – спрашивает он глубоким аристократическим голосом, который не вяжется с его внешним видом. Я киваю и позволяю пожать свою руку. – Боюсь, Бен не работает здесь уже больше двух лет, и я то же самое сообщил вчера полиции. Вы сказали администратору, что вы его жена?

Кажется, я потеряла способность говорить, настолько я занята перевариванием его слов. Я снова киваю.

– Как странно, – говорит он, разглядывая меня словно в первый раз.

Лицо его приобретает знакомое выражение, какое бывает у людей, когда они не могут вспомнить, где они могли меня видеть. Он запинается, фразы цепляются одна за другую в своем стремлении быть услышанными:

– Понимаете, Бен был человек в себе, никогда не ходил в паб после работы и так далее. Я его толком не знал, впрочем, как и остальные. Простите, что не могу вам помочь. У него какие-то неприятности?

– Вы говорите, что Бен Бейли уже два года здесь не работает?

– Да, именно так.

Люди заходят и выходят, двери лифта открываются и закрываются, молодой сотрудник продолжает говорить, но я ничего не слышу. Кто-то выключил в моем мире звук, и это, наверное, к лучшему, потому что я не уверена, что хочу слушать дальше. В принципе, я, наверное, давно не спрашивала Бена, как дела на работе. Мы говорим только о моей работе. Но большинство людей все-таки сообщили бы супругу об увольнении, правда? У меня в голове наконец-то возникают правильные вопросы, но теперь уже слишком поздно, а кроме того, мне уже стоило бы знать ответы.

– Почему он ушел? – спрашиваю я.

Мой голос звучит совсем тихо, но молодой человек слышит вопрос, а я слышу его ответ.

– Его уволили. Злостно неправомерное поведение. И боюсь, он принял это очень близко к сердцу.