Тридцать пять

Теперь я каждый вечер подметаю и мою пол в лавке. В процессе я слушаю плеер и тренируюсь говорить вещи вроде «Питер Пайпер продал пригоршню пряных перчиков» или что-то про дождь в месте под названием Испания. Каждый вечер, закончив подметать, я кладу в пластиковые подставки новые квитанции и синие мини-ручки на завтра. Квитанции на самом деле состоят из двух скрепленных вместе кусочков бумаги, и когда вы пишете что-нибудь на верхнем, белом, листочке, та же надпись, как по волшебству, появляется на нижнем, желтом. Когда люди делают ставки, они отдают оба листочка Мегги или Джону, а потом вместе со сдачей получают желтый листочек обратно. Если они выигрывают, они подходят с желтым листочком к прилавку и получают свои деньги. Проигрывая, они обычно сминают листочек и швыряют на пол заодно с окурками и прочим мусором. Потом лавка закрывается, и я все это подметаю. Это происходит каждый день, кроме воскресенья.

Когда Мегги кричит, что лавка закрывается до следующего дня, я беру веник и волоку его за прилавок. Они с Джоном все еще скрепляют сегодняшние стопки денег резинками и наполняют пластиковые мешочки монетками, перед тем как отправить все это в сейф. Сейф очень тяжелый и почти с меня размером. Как-то раз я попробовала его поднять, и он даже не шелохнулся, даже капельку.

– Почему вы не женаты? – спрашиваю я, наблюдая, как они считают деньги.

Я только что прочла в своем журнале со сказками о том, как принцесса вышла замуж за принца. Я знаю, что Мегги и Джон не женаты, потому что они не носят кольца и потому что на конвертах, которые приходят в наш почтовый ящик, написаны разные фамилии.

Мегги поднимает взгляд от кучи двадцатифунтовых банкнот:

– Потому что брак – это ложь, малышка, а в нашей семье друг другу не врут. Я уже столько раз это тебе говорила, что пора запомнить.

Я не понимаю, что она имеет в виду, но не переспрашиваю, потому что сегодня вечером у Мегги веселое лицо, и я не хочу, чтобы оно изменилось. Джон на что-то показывает, но из-за стойки мне не видно, на что. Выйдя в лавку, я вижу два стоящих рядом игровых автомата.

– Чего…

– По-английски, – напоминает Мегги.

Мне больше не разрешают говорить, как она, но мне еще пока приходится задумываться, чтобы говорить, как кто-то другой.

– Что это такое? – спрашиваю я с правильным произношением.

Джон улыбается, сверкая золотым зубом.

– Приманка, – отвечает он.

– Заткнись, Джон. Это тебе.

– Но что это? – спрашиваю я снова.

– Ну, один из них – это самая обычная слот-машина, а другой… что-то я позабыл, а ты помнишь, Мегги? – спрашивает Джон.

– Думаю, это, скорее всего… «Пакман»! – отвечает она.

«Пакман» – это мое новое любимое занятие. Я играю в него каждое воскресенье, пока Джон с Мегги разговаривают с мужчиной, похожим на Мегги, который называет себя моим дядей. Они похоже выглядят, похоже произносят слова и говорят похожие вещи. Иногда мне кажется, что они – это один и тот же человек, только он мужчина, а она женщина.

– Спасибо, спасибо, спасибо! – кричу я и бегу за стойку обнять ноги Мегги.

Она говорит, что мне можно будет поиграть на автоматах только после того, как я подмету и помою пол, поэтому я все это делаю супербыстро. Потом Джон достает мне пакетик с монетками из сейфа и поднимает меня на табуретку.

– Так. Я знаю, что больше всего тебе хочется поиграть в «Пакмана», и я тебя прекрасно понимаю: наш желтенький приятель вызывает привыкание. Но сначала ты должна поиграть на другом автомате. Играй, пока не выиграешь. Нужно просто класть монетки в щель и нажимать на кнопку. Когда выпадут три лимона, из машины снизу вывалится куча денег. После этого ее больше не надо трогать до завтра. Понятно? – Я киваю. – Молодец. Когда добудешь деньги из слот-машины, можешь поиграть на них в «Пакмана». Из «Пакмана» я могу их достать в любой момент.

Я так долго играю на первом автомате, что от постоянного нажимания на кнопку начинает болеть палец, но тут наконец появляются три лимона в ряд, и из машины начинают сыпаться деньги, как и говорил Джон. Он объяснил, что автомат будет лучше работать днем, если мы вечером достанем из него все деньги, – наверное, для этого я на нем и играла. Когда я выигрываю, он производит страшный грохот, который кажется бесконечным. Я спрыгиваю с черной кожаной табуретки и передвигаю ее к «Пакману». В «Пакмана» я играю десять раз подряд, чтобы мое имя, новое, появилось на доске почета. Потом я слышу, что наверху, в квартире, начинается сериал Мегги – «Жители Ист-Энда». Мегги кричит в сторону лестницы:

– Обед будет через пять минут, но имей в виду, что сначала тебе нужно почистить клетку хомяка.

Я совсем забыла про Хому. Он все время делает одно и то же: ест, спит и бегает по кругу. Не знаю, почему Мегги так его ненавидит, но надеюсь, что любимый сериал поднимет ей настроение. Я чувствую запах фритюрницы и понимаю, что на ужин будет картошка фри. Мы теперь все время едим картошку фри, добавляем ее к чему угодно. Яичница с картошкой, сосиски с картошкой, бургеры с картошкой, картошка с сыром. По воскресеньям мы едим картошку фри с подливкой из покупного порошка – вкуснятина! Мне нравится есть картошку фри каждый день, но мне только что впервые удалось дойти до пятого уровня в «Пакмане», поэтому я решаю немножко задержаться.

Снова услышав заставку «Жителей Ист-Энда», я понимаю, что сериал закончился. Я так увлеклась игрой на автомате, что забыла про ужин. Надеюсь, Мегги не очень сердится. Я бегу на второй этаж и спешу на кухню. Фритюрница еще включена – может, я не так сильно опоздала?

– А вот и ты, – Мегги стоит в дверях. У нее странное выражение лица. Что-то оно мне не нравится. – Хочешь есть?

– Да, – шепчу я.

– Правда? Но я звала тебя полчаса назад, а ты не пришла.

Она делает шаг в мою сторону. Я на шаг отступаю.

– Боюсь, обеда больше нет. Сегодня обойдешься без картошки фри, малышка. Я уже готовлю кое-что другое. Кое-что особенное. Хочешь посмотреть?

Пожалуй, не хочу.

Я разворачиваюсь и пытаюсь выйти из кухни, но она ловит меня на пороге, поднимает в воздух одной рукой, а другой открывает крышку фритюрницы.

Фритюрница полна раскаленного масла, и я вижу, что что-то плавает сверху.

Я понимаю, что это, и кричу.

Я плачу и пытаюсь отвернуться, но она держит меня за подбородок и заставляет смотреть. А потом шепчет мне в ухо:

– Бедный Хома. Ничего, я уверена, что сейчас он бегает кругами где-то в специальном раю для хомяков. Тебе не нужен никто, кроме меня, Эйми. Давно пора это понять. И в следующий раз, когда я попрошу тебя что-нибудь сделать, советую слушаться.