Двадцать девять

Сегодня воскресенье.

Это единственный день недели, когда лавка закрыта, и мы все утро проводим в постели. Так начинается каждое воскресенье. Сначала мне это не нравилось, но теперь нравится.

По пятницам после обеда Джон ведет меня в видеопрокат, который расположен на параде за соседней дверью, и мы берем два фильма на все выходные. Первый мы всегда смотрим вместе в гостиной субботним вечером. Елка все еще стоит в углу, хотя на дворе февраль. Я думала, что это плохая примета, но Мегги говорит, что ничего страшного, главное – не зажигать мерцающие огоньки. Я ей, пожалуй, верю. Мегги никогда не врет.

Еще мы в субботу едим на ужин карри. Так здорово есть что-нибудь не на гренках! Я никогда раньше не ела карри. Это очень вкусно, и его даже не нужно готовить самим, это делает кто-то другой. Карри привозят из самой Индии – далекой страны, где так жарко, что все жжется, даже еда. Она все еще горячая, когда Джон приносит ее домой в бумажном пакете. Это называется «навынос», потому что ты выносишь еду из магазина и ешь уже дома.

Вторую кассету мы всегда смотрим утром в воскресенье, сидя в постели у Джона и Мегги и поедая бутерброды с беконом. Мегги называет их как-то иначе. Название похоже на «картинки», но когда я назвала их так в первый раз, они оба засмеялись. Теперь мы так и называем их – «картинки с беконом», хотя я уже знаю, что это неправильно.

Каждую неделю Джон выбирает один фильм, а я другой. Мегги, мне кажется, все равно. Пока мы смотрим фильмы, она читает газету или журнал и в некоторых местах прикрывает мне глаза и уши, если Джон выбрал фильм с надписью «18+». Иногда она забывает это сделать, и я вижу всякие плохие вещи, но мне не страшно: я же знаю, что все не по-настоящему. Сегодня мы едим картинки с беконом и смотрим фильм «Бесконечная история». Это лучший фильм на свете! В прошлые выходные мы тоже его смотрели. Я бы смотрела его каждое воскресенье, но Мегги сказала, что пока лучше сделать небольшой перерыв, и это, конечно, значит, что перерыв будет большой. Я почему-то вспоминаю о том, как проходили мои воскресенья раньше, когда я тут не жила. Совсем иначе.

– Почему мы по воскресеньям не ходим в церковь? – спрашиваю я, не отрываясь от фильма.

– Потому что Бог не отвечает на молитвы таких, как мы, – отвечает Джон, закуривая.

Он снова курит с тех пор, как мы встретили плохих людей, и я даже капельку этому рада, потому что теперь он и Мегги ссорятся капельку реже.

– Заткнись, Джон. Не слушай его. А ты хотела бы сходить в церковь, малышка? – спрашивает Мегги.

Я задумываюсь. Иногда она задает вопросы с ловушкой.

– Наверное, нет, – отвечаю я, все еще глядя в экран.

Сейчас будет моя любимая сцена, с летающей собакой, которая на самом деле дракон. Джону, кажется, скучно. Наверное, потому, что мы уже смотрели этот фильм. Он все время пытается потрогать и пощекотать Мегги, а я делаю вид, что не замечаю. Мегги выглядит недовольной и каждый раз отталкивает его руку. Думаю, ей не нравится, когда он так себя ведет. Когда он так себя ведет со мной, мне это точно не нравится.

Фильм заканчивается, и мне становится грустно. Иногда я жалею, что нельзя остаться жить внутри фильма или книжки. Мегги велит мне уйти в свою комнату, закрыть дверь и послушать кассету со сказкой, но я пока не готова переключиться на новую историю. Мегги думает, что я не слышу звуки, которые они производят, но мне все слышно. Мне всегда кажется, что он делает ей больно, и мне совсем это не нравится. Потом я слышу, как Мегги идет в ванную, а потом она приходит ко мне в комнату, и я успеваю нажать кнопку «play» на проигрывателе, чтобы она думала, что я все это время слушала не их, а кассету. Ее волосы совсем растрепаны, а щеки красные.

– Оденься по-нормальному, мы все идем на улицу, – говорит она и собирается уходить.

– На улицу? – переспрашиваю я.

– Да, на улицу. Это как домой, только наоборот. Давай скорее.

Вскоре мы и правда выходим через заднюю дверь. Я еще ни разу не выходила через заднюю дверь. Переступив порог, я вижу кругом сплошной серый бетон и такие высокие заборы, что никак нельзя заглянуть на ту сторону. Еще там стоит красная машина. Кажется, я ее уже где-то видела. Мегги отодвигает переднее сиденье, чтобы я смогла пролезть назад, и запах в салоне кажется мне знакомым.

Не знаю, сколько времени мы едем. Я не могу оторваться от окна. Я уже и забыла, что в мире есть что-то, кроме парада и нашей лавки. Сколько вокруг дорог, домов и людей! Каким огромным вдруг кажется мир. Мы останавливаемся возле паба – это такое место, куда люди приходят, когда хотят пить, но не хотят это делать дома. Я это знаю, потому что мой настоящий папа очень любил так делать.

Войдя внутрь, мы с Мегги садимся за столик, а Джон покупает напитки: пинту «Гиннеса» для себя, кока-колу для Мегги и лимонад для меня. Мы пьем молча, и у Мегги при этом очень странное лицо. Не знаю, зачем мы сюда приехали: газированные напитки есть у нас дома. Джон спрашивает, не поехать ли нам домой, но тут к нам подходят два человека, и все, кроме меня, начинают обниматься и пожимать друг другу руки. Один из мужчин треплет меня по голове, путая мне все волосы, которые я недавно причесывала.

– Помнишь меня? – спрашивает он с улыбкой, совсем не подходящей к его лицу.

Я его не помню, потому что мы раньше не встречались, но кого-то он мне напоминает.

– Я твой дядя Майкл. Когда мы виделись в прошлый раз, ты была совсем малышкой.

– Она и есть моя малышка, правда, Эйми? – говорит Мегги и смотрит на меня так, словно без слов говорит «молчи».

Мужчина рыжий, как Яркая Радуга, и у него слишком маленькие руки для взрослого человека. Никакой он мне не дядя. Но ведь и Мегги мне не настоящая мама, а Джон – не настоящий папа. Кажется, тут всем нравится притворяться кем-то другим. Мужчины говорят как Мегги, а не как Джон, и их речь напоминает мне о прошлом, о времени, когда я жила в Ирландии. Наверное, Майкл – брат Мегги, они очень похожи друг на друга, у них одинаковые глаза и губы.

Они разговаривают так долго, что я начинаю засыпать. Мегги велит мне перестать ерзать, но я не могу. Мне скучно. Если бы я знала, что придется сидеть на одном месте полдня, я взяла бы с собой журнал со сказками.

– Я говорю тебе, последние три лавки, где они побывали, принадлежали ирландцам. Гребаные придурки думают, что раз мы говорим с акцентом, то мы террористы, – говорит Мегги.

– Тише, – прерывает ее Джон. Он ловит мой взгляд. – Чего глядишь, козявка? Иди туда, поиграй во что-нибудь.

Я смотрю туда, куда он показывает, и вижу в углу три высоких разноцветных автомата с мигающими лампочками. Джон лезет в карман джинсов и дает мне несколько монеток, но я не знаю, что с ними нужно делать.

– Она еще маленькая, Джон. Она ничего не понимает, – говорит Мегги и со смешным звуком втягивает через соломинку воздух из пустого стакана. Когда так делаю я, она ругается.

– Глупости! Она у нас умничка! Эту девчонку от книг не оттащишь. Иди, я тебе покажу, – предлагает он, поднимая меня на руки.

Он несет меня к первому автомату, придвигает стул от пустого столика и ставит меня на сиденье, чтобы я могла дотянуться. Моей рукой он сует монетку в щелочку, и раздается мелодия.

– Это «Пакман», тебе должно очень понравиться.

– Настоящая папина дочка, – говорит мужчина, который назвался моим дядей.

Улыбаются все, кроме Мегги.