Пока они под звёздами возвращались в поместье, Леандра внимательно изучала отца. Дория и Дрюн чуть поотстали. Никодимус был молчалив, но это слово не отражало и половины эмоций, которые словно свет исходили от него. Это было особенное молчание.

Молчание молчанию рознь, думала Леандра, у каждого – всегда свои отличительные черты. К словам человека, его манере говорить мы быстро клеим ярлычки: остроумный, жестокий, застенчивый и так далее. Тогда как манера молчать характеризует скорее душу. Навскидку Леандра могла назвать задумчивое молчание, напряжённое молчание, а также неумолимое безмолвие смерти.

Приложив старания, она могла услышать молчание Таддеуса и Холокаи, услышать ту тишину, которую они оставили после себя. Наверное, их молчание будет сопровождать её всю оставшуюся жизнь смертной женщины. Быть может, Никодимус сейчас тоже вслушивается в молчание смерти Саванного Скитальца? Вероятно потому-то Леандра и была так зачарована отцом.

Она попыталась обратиться к пророческому богозаклинанию, но вариантов будущего оказалось столько, что сделать однозначный вывод было немыслимо.

– Папа! – тихонько позвала она, когда они вышли на проспект Утрана.

Никодимус, по-прежнему не издав ни звука, поднял голову, однако его созерцательное молчание сменилось внимательным.

– Пап, о чём ты сейчас думаешь?

– Сам не знаю. Честно.

– Наверное, о Саванном Скитальце?

– Пожалуй. И ещё о выборе, который мы делаем. Собственная какография приводила его в ярость. Я… – он отвернулся. – Ведь он мог стать кем угодно. Да и я тоже, почему нет? Может быть, между нами и не было особой разницы?

– А эти люди, которыми мог стать каждый из нас, но не сложилось… Как ты думаешь, что с ними случилось?

– Поди закатывают всей толпой пирушки на пылающих небесах, – неуверенно пошутил отец, посмотрев на Леандру. – А ты о чём думаешь?

Она уже хотела рассказать ему о тишине и своих мыслях о её природе, но засомневалась, что найдёт правильные слова. Поэтому ответила просто:

– О том, что Саванный Скиталец сказал о матери.

– Насчёт противодраконьего заклинания Вивиан и что Франческа следующая на очереди?

– Я могла бы её защитить.

– Каким образом?

– С помощью антилюбовного заклятия я научилась разрушать обличья богов. А ведь дракон – это почти что бог. Я могу избавить её от аспектов драконицы, не убив при этом.

– Она будет рада это услышать, – грустно усмехнулся Никодимус.

– Ну да. Как ты считаешь, Саванный Скиталец не врал, когда говорил, что ваши с ним реинкарнации связаны со мной?

– О, небеса! Откуда ж мне знать? Лос считался великим разрушителем и преобразователем. Мы с Джеймсом Берром – какографы. Тримурил однажды сказала мне, что изначально лишь то, что само является новым началом, а в новизне всегда есть что-то жуткое. Наверное, именно так и функционирует вселенная. Но кто может знать наверняка?

– Никто, – согласилась она.

Оглядываясь на прошедший день, Леандра видела, как стремительно меняется сама. Антилюбовное заклятие перестало служить ей защитой. Напротив, оно стало её слабым местом. Исчезли ясность и отрешённость, позволявшие ей совершать жестокие поступки.

– Ты спрашивал, не ощущала ли я… подспудно, что со мной происходит на самом деле, – медленно начала Леандра. – Мне кажется, все мы ходим кругами. Мы уверены, что тот или иной выбор позволяет попасть в тот или иной круг. Империя или Лига? Мы думаем, что разные дороги ведут в различное будущее, к различным историям, но в действительности увязли в одном и том же кругу. Если даже что-то и изменится… – она растерянно замолчала.

– Леа?

– Извини. Просто некие смутные ощущения. Были да сплыли.

Она смотрела на тёмный абрис вулкана, в который раз размышляя о текстуальной мощи, сконцентрированной в озере, и о том, нельзя ли как-нибудь наложить на неё руку.

– Леа!

Леандра моргнула, сообразив, что отец о чём-то говорил. Они стояли перед дверью поместья.

– Прости, – повторила она, когда стражники пропустили их внутрь. – Я отвлеклась.

– Леа, я хочу, чтобы ты поняла, какую великую роль можешь сыграть в нашем мире, – сказал отец уже на лестнице. – Знаю, ты не видишь разницы между Империей и Лигой, но если тебе удастся выжить, ты сама можешь стать Лигой и исправить её по собственному вкусу. Стать движителем перемен.

Они поднялись на галерею. Дрюн обогнал их и пошёл вперёд по тёмному коридору, Дория направилась к себе. Леандра покачала головой.

– Реки крови проливают именно те, кто считает, что может что-то там исправить, – она хохотнула. – Пылающая преисподняя, в своей прошлой жизни я попыталась истребить человечество. Моя репутация не внушает оптимизма.

– Ты можешь стать всем, кем захочешь.

– Откуда ты это знаешь, папа? За последние двое суток я уже убила человека и бога. А тебя вот отравила.

– Отравила, чтобы спасти.

– Тебе приходится так говорить, потому что я – твоя дочь.

– Хочешь сказать, я ошибаюсь? Леа, просто… подумай об этом, ладно?

– А если ты ошибаешься…

Внезапный крик не дал ей договорить. Краем глаза Леандра заметила какое-то движение, стремительно развернулась, но поскользнулась и упала. Она увидела Дрюна. Одна пара рук вытягивала меч из ножен слева, другая – справа. Его мускулы были напряжены, но руки не двигались.

Толстые чёрные ветви оплели руки и ножны, ощетинились шипами, впиваясь в тело бога, из ран на лангот потекли струйки крови. Кричал Рори. Он колотил кулаками в грудь бога, подталкивая того к перилам. Мышцы бёдер Дрюна вздулись под ланготом, но он всё же потерял равновесие и отступил назад.

Леандра как наяву увидела Дрюна, сталкивающего лорнского рыцаря с этой же галереи, и Рори, склонившегося над телом сэра Клода.

Мантия друида была распахнута. Ветви выросли прямо из пластинчатой деревянной брони, которая казалась просто наброшенной на плечи. Его длинные каштановые волосы прикрывали лицо, искажённое слепой яростью.

Крича, чтобы Рори немедленно прекратил, Никодимус попытался вмешаться, но отпрыгнул, испугавшись, что случайным касанием может сломать божественный язык Дрюна или праязык Рори.

В грудь друида что-то ударило, полетели осколки стекла, и на обоих противников хлынула вода. Поднимаясь на ноги, Леандра сообразила, что это фиал Дории. Но рассеивающие заклинания водяные чары лишь заморозили окровавленные ветви, опутавшие Дрюна.

Леандра шагнула к дерущимся, но вынуждена была опереться о стену: ногу пронзила боль. Она увидела лицо Рори: смесь ненависти и тоски, искажённых… чем? Неужели друид напился? Тут она вспомнила слова Дории о том, что пришлось дать Рори снотворное, так сильно он раздавлен горем. Теперь в нём разом бурлили гнев, горе и наркотик.

Обомлев, Леандра смотрела на лицо друида, точно алхимик, заворожённо наблюдающий за новой эссенцией, зреющей в перегонном кубе.

Половицы проросли корнями, те обвились вокруг ног Рори, придав ему устойчивости. Дрюн продолжал отступать. Вот он упёрся бедром в перила, пошатнулся, замотал головой, в его глазах сквозило мучение, но бог не сдавался.

Не обращая больше внимания на боль в ноге, Леандра кинулась к нему. Она знала, что надо делать: сломать тексты Рори, а при необходимости – и связанные с ними части тела Дрюна, лишь бы унять друида.

Она встретилась глазами с Дрюном. Время замедлилось, уподобившись сахарному сиропу. Слишком поздно она поняла, что Дрюн борется отнюдь не с друидом. Он борется сам с собой.

Рот Рори перекосился в гримасе тоски и жажде убийства. Друид изо всех сил толкнул бога. Дрюн начал запрокидываться через перила, его лицо странно обмякло, глаза вспыхнули слепящим, точно солнечным, светом. Он не был больше похож ни на юного прекрасного Дрюнарсона, ни на древнюю мудрую Нику. Его глаза горели безжалостным огнём. Искристые белые сполохи заплясали вокруг тела. Перед ними предстало истинное обличье Дрюна: Северная Звезда, Неизменная и Недвижимая.

Рори подогнул колени, упёршись в грудь бога. С влажным чмоканьем Дрюн вырвал все четыре своих руки из локтевых суставов, в то время как пальцы продолжали сжимать рукояти мечей, намертво прикрученные к ним ветвями. Кости и сухожилия перламутрово мерцали в свете ламп.

Из культей выросли новые руки, мускулистые и чёрные. Нижние ухватились за перила, восстанавливая равновесие, а верхние – отбросили ладони Рори со своей груди. Стремительно, будто атакующая змея, Дрюн обогнул Рори, чёрные руки скользнули под мышками друида и обвили его шею.

Леандра с воплем кинулась к ним. Она не успевала, в то время как Дрюн слишком далеко зашёл. Рори забился, словно пытаясь сдвинуть гору. Мускулы бога вздулись, и друид согнулся пополам.

В следующий момент Леандра была рядом с Дрюном. Слишком поздно. Он отшвырнул тело друида и встал в боевую стойку. Леандра уже видела такое на арене или в бою. Подобное заканчивалось смертью или увечьем для бедолаги, рискнувшего в этот момент напасть на бога.

Однако ей не нужно было на него нападать. Он прыгнул, готовый бросить её через бедро, но в тот миг, когда их кожа соприкоснулась, Леандра обратила его тело в пространство алого текста и погрузилась в него, точно в воду.

Разум вскипел от ужаса и ярости. Жизнь Леандры с самого рождения была мечена смертельным недугом. Она пыталась переломить судьбу, сделать всё, что возможно за краткое время, отпущенное ей. И вот теперь смерть словно проросла сквозь неё, раздалась во все стороны, подобно древесным корням.

В этот момент Леандра всем сердцем почувствовала, что она воистину Лос Возрождённая, богиня, и имя ей – Смерть и Перемены. От осознания этого стало тошно, и она решила действовать наперекор своей природе.

Воспользовавшись своим даром, она отделила Дрюна от божественной совокупности, обрезая все предложения, связывавшие его с Дрюнарсоном и Никой, пока в её руках не оказался неподвижный Дрюн. Несколькими отточенными мыслями она стёрла его в пыль.

Мир вернулся на своё место. Потрясение и ужас побежали по венам, реальность казалась ирреальной. Леандра стояла на втором этаже павильона. Из пола торчал клубок корней, опутавших человеческие ноги. Их владелец, мёртвый мужчина со сломанной шеей, лежал ничком. Над ним склонился Никодимус, пытаясь приподнять тело, но всюду, где его руки касались кожи, вздувались чёрные и серые опухоли.

Леандра изумилась тому, что смогла прожить столько лет, не догадываясь о своей истинной натуре. Если бы она хорошенько присмотрелась к своим родителям, прислушалась к собственному сердцу, всё давно бы прояснилось.

В руках Леандры покоился прекрасный юноша, чья смуглая кожа отливала бронзой при свете ламп. Он лежал совершенно неподвижно. Леандру буквально заворожили точёные линии его скул, шероховатость чёрной бородки. Мускулы были уже не столь впечатляющими, как прежде. А руки… их осталось всего две.

Леандра осторожно опустилась на колени, и юноша превратился в женщину: высокую, белокожую, с орлиным носом и короткими чёрными волосам. Опустив её на пол, Леандра поднялась с колен.

Коридор заполнился людьми. На Леандру таращились стражники и слуги, на их лицах залегли тени. Здесь же были и мрачная Эллен, и бледные друиды-близнецы из свиты матери, держащие за руки мальчика лет одиннадцати с глазами Холокаи.

У Леандры заныло сердце.

Рядом с ней оказались родители со шквалом бесконечно повторяющихся вопросов, проникнутых паникой и отчаянием. Хотя о чём тут спрашивать? Всё же было очевидно. Очевидно и бессмысленно.

Они не говорили, что думают о случившемся, но Леандра ощутила зреющее чувство вины. Во всём виноват Дрюн… Нет, Дория! Зачем, зачем она дала Рори своё дурманное зелье?

Однако Леандра монотонно бубнила, что во всём повинна только она. Отец попытался переубедить дочь, объясняя ей же её поступки, мать тоже бормотала слова оправдания, но Леандра их не слушала, просто ждала, когда иссякнут разговоры и слёзы. Потом, подхватив то, что осталось от божественной совокупности, ушла к себе.

Бережно положила Дрюн на свою кровать, легла сама и опустила москитную сетку. Богиня судорожно закашлялась. Сев в постели, Леандра вгляделась в лицо женщины, размышляя, сможет ли та простить её за то, что она лишила их совокупность сильнейшей составляющей. Рука богини нашарила ладонь Леандры, их пальцы переплелись.

Леандра закрыла глаза и провалилась в сон без сновидений.