Прожив полжизни, человек должен научиться избегать задач, выходящих за пределы его физических или умственных способностей. Иными словами, человек среднего возраста не должен становиться между женой и дочерью. По крайней мере, такой вывод сделал Никодимус четырнадцать лет назад в Порте Милосердия, когда попытался помирить Леандру и Франческу. С того времени обе женщины не виделись, однако теперь они намеревались встретиться, если уже не встретились, причём – в очень тревожной обстановке.

Поднимаясь по Жакарандовой Лестнице к Храму Воды, Никодимус изо всех сил старался сохранить спокойствие.

Впереди, как всегда торжественно, вышагивал сэр Клод. Дория, молчаливая, с каменным лицом, шла справа. Рори представлял полную противоположность ей в буквальном и фигуральном смысле: на физиономии друида, идущего слева, была написана такая тревога, что Никодимусу стало жаль бедолагу. Даже его собственное беспокойство отступило на второй план.

Джон знал, что они возвращаются в поместье, и должен был присоединиться к товарищам в Плавучем Городе.

Миновав круглые мраморные ворота Храма Воды, Никодимус прошёл по деревянному арочному мосту, перекинутому через неглубокий ров, усеянный кувшинками и лотосами. По воде плавали небольшие павильоны. В каждом возлежало на подушках по двое гидромантов в синих мантиях, болтая в воде голыми руками или ногами. Никодимусу они представлялись законченными лентяями, но Дория уверяла, что это могущественные чарословы, пишущие на воде свои заклинания.

За рвом протянулись ряды белых зданий храмового поместья. В центре возвышался внушительный храм-гора Воды, уникальное сооружение, из каверн в его известняковых плитах били фонтанчики. По ступенчатым отводным протокам вода стекала вниз, в городские каналы.

Нормальный известняк быстро эродирует в таких условиях. Но гидроманты на протяжении веков совершенствовали свой храм с помощью множества изощрённейших водяных заклинаний. Текст, пропитавший известняк, не давал ему разрушиться и сохранял храм, богато изукрашенный всяческими завитушками, в целости.

Пилигримов в первую очередь поражали мириады водопадиков. При более внимательном взгляде становилась заметна скрывающаяся под водой резьба: курящиеся вулканы; слоны, продирающиеся сквозь бамбуковые заросли; мужчина и женщина, слившиеся в соитии, в совершенно невероятной позе; бушующий ураган; солнце, выглядывающее из-за туч; процессия обезьян, шествующая по заброшенному городу; могучие акулы, рвущиеся из волн. Те или иные барельефы считались посвящёнными различным божествам и около них собирались верующие, благочестиво прижав ладони к груди.

В основании храма-горы находился широкий туннель, охраняемый восьмерыми красноплащниками. При приближении Никодимуса капитан скомандовал стражникам расступиться. Внутри туннеля к Никодимусу и его товарищам присоединились два причётника, каждый держал посох, увенчанный длинным тонким стеклянным фиалом.

Когда они зашли так глубоко, что зев туннеля превратился в яркую точку, старший из причётников прикоснулся к фиалам. По ним побежали тонкие усики света, и вскоре фиалы излучали мягкое синее сияние.

Начали подниматься по ступенькам. Никодимус покосился на Дорию. Дорога до Плавучего Города сквозь гору Ялавата была нелёгкой.

– Ну, чего тебе? – спросила Дория, даже не взглянув на него. – Ждёшь, поди, что старушка сейчас свалится с сердечным приступом?

– О тебе же думаю.

– В таком случае постарайся, чтобы в твоих мыслях я не упала замертво.

– Да теперь меня больше другие заботят. Ты хотя бы не сопишь, как Рори. Ладно, может быть, он просто не в форме.

– Чего-чего? – рассеянно переспросил Рори.

– Я сказал, что магистра, похоже, может бегать вокруг тебя кругами.

– Она могла бы бегать кругами вокруг всех нас.

Дория удовлетворённо хмыкнула. Какое-то время все молчали.

– Сэр Клод, – спросил, наконец, Никодимус, – вы, часом, не заболели?

– Да нет, милорд. С чего вы взяли?

– Просто вы не воспользовались шансом куснуть Рори. Вот я и подумал, что либо на вас напал нетипичный приступ милосердия, либо нам надо разворачиваться и топать в лазарет.

– Видимо, всё-таки милосердие, милорд. Я слышал, оно заразно.

Рори, кажется, несколько расслабился. Никодимус усмехнулся.

– А ты что скажешь, друид? Поддался сэр Клод милосердию или нет?

– Наверное.

– Ну, надо же. Сегодня все для разнообразия пытаются быть доброжелательными друг к другу.

– Зато милорд хранитель как-то необычно болтлив, – заметила Дория.

– Просто стараюсь поддерживать ваш боевой дух.

– Или отвлечься от мыслей о жене и дочери.

– Неужели это так заметно?

Все промолчали.

– Да ладно вам, не преувеличивайте.

Сэр Клод многозначительно кашлянул.

– Итак, – сказала Дория, – что нам следует делать, если твои жена и дочь попытаются друг друга убить?

– Остановить их.

– Смешно. До сих пор ты не призывал нас совершить коллективное самоубийство.

– Хорошо, – вздохнул Никодимус, – тогда просто уйдите с их пути. И проследите, чтобы они ещё кого ненароком не зашибли. Я ведь могу и вернуть вам ваш вопрос: если они сцепятся, что делать мне?

– Ты единственный, кто способен их унять, – пожала плечами Дория.

– Хотя мне будет совестно наблюдать за вашей гибелью, милорд, – ввернул рыцарь.

– Напомните мне, за каким я выбрал вас своими советниками?

– Ввиду нашей неземной красоты, – ответила Дория.

– И величайшей мудрости, – добавил сэр Клод.

– А также – храбрости в бою, – присовокупил Рори.

– Но прежде всего из-за неземной красоты, конечно, – настаивала Дория. – Особенно моей.

Посмеялись и какое-то время шли молча. Их дыхание становилось всё тяжелее, ноги начали уставать.

В сердце у Никодимуса опять жарко разгорался страх. Он не мог выбросить из головы мысли о надвигающихся на город имперцах и заговоре неодемонов против Леандры. Не мог избавиться от образа дочери и жены, в упор глядящих друг на друга. Привычный уклад жизни его семьи летел прямиком в пылающую преисподнюю. И, похоже, не только его.

В конце туннеля показался свет, вырвав Никодимуса из раздумий. Гидромантские причётники дотронулись до фиалов, голубое сияние потухло.

Они вышли на Жерловину – широкую каменную площадь, вырезанную во внутреннем склоне вулкана. Над ними высился монастырь Тримурил, где жили около двухсот священников и причётников.

От монастыря каменные ступени серпантином уходили вверх, к самой кромке кратера. Кратер так был глубок, что его склоны затмевали полнеба. Над ним висело одинокое облачко. Оно меняло форму так быстро и текуче, что казалось сном.

Перед вошедшими лежала зелёная чаша кратера. Широкая каменная лестница спускалась к сизому озеру. По тёмной воде сновало множество плотиков, каноэ, каяков, лодочек и всего прочего, что могло держаться на плаву.

Между берегами тянулись понтонные мосты, по которым расхаживали разодетые священники и гидроманты в синих робах, спеша по своим делам. Раздавалось эхо разноголосицы с лодчонок и плотиков: звонкое пение, монотонный бубнёж…

На каждом судёнышке находился хотя бы один каменный ковчег. Чтобы войти в иксонский пантеон, божеству необходимо было совершить по крайней мере одно паломничество в Плавучий Город и привязать большую часть своей текстуальной души к одному из ковчегов: она оставалась на озере в качестве своего рода заложницы. Если божество предавало Иксос, священники затапливали ковчег отступника, а гидроманты накладывали могущественные заклинания, попросту растворявшее и ковчег, и заключённую в нём душу.

Никодимус припомнил, как впервые привёл Леандру в Плавучий Город. Дочери тогда было лет шесть. Новый миропорядок только начал формироваться.

В Драле главенствовали кланово-племенная структура и закон джунглей: сильный пожирал слабого, и новый бог мог быть наречён неодемоном только потому, что вызвал неудовольствие более могущественного собрата. Таким образом было уничтожено феноменальное количество божественного текста.

В Лорне также пропало втуне немало богов. Поклонение кому-либо, кроме Сребра, металлической Предвечной Душе этого королевства, было там запрещено: всем новичкам приходилось вливаться в божественную совокупность Сребра. Боги, чьи ипостаси выходили за пределы консервативной лорнской морали, безжалостно истреблялись. Ещё сильнее на их выживаемости сказался закон Сребра, предотвращавший малейшие покушения на его абсолютную власть. Любой, кто начинал завоёвывать себе паству, объявлялся неодемоном.

Иксонские законы и обычаи, напротив, были более терпимы, хотя и здесь авторитет плутовки-Тримурил являлся непререкаемым. Создав Плавучий Город, иксонцы позволили сосуществовать, аккумулируя свои силы, множеству богов. В результате один этот архипелаг мог взывать к божественной мощи, равной совокупной силе двух других королевств.

Когда Никодимус объяснил всё это маленькой Леандре, она спросила, глядя на Плавучий Город, значит ли это, что Иксосу не страшна Империя. Он знал, что дочь развита не по годам, однако такое умозаключение его удивило. И действительно, четырьмя годами позже Огунская война с Триллиноном была выиграна исключительно благодаря Иксосу, тогда как война Золотого Меча, в которой Лорн сцепился с Остроземьем, явилась для Лиги катастрофой.

Его маленькая дочь предвидела это ещё тогда, сосредоточенно рассматривая Плавучий Город. В то время думали, что она вряд ли проживёт дольше десяти лет. Вспомнив о девочке с пронзительными тёмными глазами, о том, как она кричала, когда её настигал очередной приступ болезни, Никодимус вновь ощутил страх.

На краю площади их поджидали шестеро священников Тримурил. Не говоря ни слова, они окружили Никодимуса и его спутников и повели вниз по узкой лесенке, спускающейся к озеру.

Глядя перед собой, Никодимус постарался освободить свой разум.

В центре озера, среди беспорядочно снующих лодочек, медленно вращался поставленный на якорь Плавучий Дворец. Трёхэтажный дворец был больше всех прочих поместий Шандралу, деревянные балки каждого этажа покрывал алый лак, а крыши навесов – сусальное золото.

Спустившись к воде, они обнаружили нескольких священников, выстроивших четыре плота так, чтобы Никодимус и его спутники могли перейти по ним на плавучий мост, ведущий к дворцу.

На мосту беседа возобновилась.

– Знаешь, – начала Дория, вглядываясь в чёрные глубины озера, – мы, гидроманты, до того насытили эту воду магией, что если Леа и Фран опять сцепятся, можно просто бросить их в воду. Она разрушит любые их заклятия.

Небо начало быстро темнеть, с моря потянулись стада облаков, и над озером развернулось полотнище тёплого дождя. Путники, не сговариваясь, ускорили шаг. От спешки мысли Никодимуса окончательно спутались. Какова была бы его жизнь, если бы он не стал чарословом-какографом, вовлечённым в пророчество? Что если бы он сделался простым скотоводом или башмачником, в общем, освоил бы какое-нибудь обычное для его родины, северного Остроземья, ремесло? А вдруг это не имело бы никакого значения? И он всё равно оказался бы честолюбцем, впал бы в отчаяние, а его жена и дочь поссорились бы в любом случае?

Дождь припустил сильнее, забарабанил по их головам, и они поднажали, срываясь на бег. Мысли Никодимуса крутились на одном месте. Стоило ли Леандре и Франческе делить королевства между собой? Может быть, поделить графства и деревни было бы менее болезненно? И вообще, значит ли что-нибудь территория при их вражде?

Что если гибельный рок, тяготеющий над его семьёй, пришёл не от демонов, Империи или чего-нибудь иного, столь же далёкого, а от него самого? У Никодимуса возникло странное чувство, что по мере того, как он менял свои роли – калеки, убийцы, любовника, мужа, отца, хранителя, – вместе с ними менялся и рок. Словно рок был частью его самого, ещё в детстве отделённой от него, а теперь неумолимо возвращавшейся.

В юности Никодимус думал о жизни как о собственном присутствии в мире, как о пламени свечи, сначала зажжённом, а в конце – потухающем. Но с каждым прожитым годом в нём крепло ощущение, что жизнь – это трещина. До своего рождения он представлял собой абсолютное ничто; затем произошло нечто, оторвавшее его рождение от его смерти, разметав их в стороны. Теперь оба края медленно стягивались, и сколько бы Никодимус не трепыхался, стараясь отдалить конец, однажды его смерть воссоединится с его зачатием, и он вернётся в ничто. И печалиться тут не из-за чего.

Когда они наконец добрались до навеса Плавучего Дворца, дождь полил стеной. Один за другим перепрыгнули с моста на ступени. У широких дворцовых врат их ждали двое священников. Никодимус первым поднялся к ним, в то время как остальные пытались отжать полы мокрых мантий.

– Милорд хранитель, – торжественно заговорил священник, прижав обе ладони к сердцу, – Святой Регент примет вас в течение часа. На случай, если вы захотите переночевать, мы приготовили для вас покои. А пока не желаете ли обсушиться и переменить одежды?

Никодимус сказал, что желает, и священник привёл его в небольшую комнату на втором этаже. Окна, выходящие на озеро, были прикрыты прозрачными занавесками. Тучи сгустились, и он увидел людей, бегущих по плавучему мосту ко дворцу. Дверь скрипнула, Никодимус обернулся. Перед ним стоял молодой священник с полотенцем и сухой одеждой. Вдруг Никодимус заметил, что дрожит, но от того ли, что промок, или от своих переживаний, не знал.

Он поблагодарил юношу, тот оставил вещи и вышел. С первого этажа доносился шум вновь прибывшей группы людей. Никодимус с наслаждением стянул жилет и рубаху, взял полотенце, утёрся. Грубоватая хлопковая ткань, похожая на триллинонскую, приятно пахла чистотой. Перебрал одежду. Молодой священник принёс ему белую шёлковую сорочку остроземского фасона, льняные штаны и красивый тёмно-зелёный жилет. Он с удовольствием отметил, что кастелян дворца помнит его вкусы.

Никодимус уже заканчивал переодеваться, когда дверь вновь скрипнула.

– Я не… – начал, было, он, но дверь уже отъехала в сторону.

На пороге стояла высокая, гибкая женщина, её длинные мокрые каштановые волосы липли к лицу и плечам. На ней была чёрная мантия волшебницы и красная стола целительницы. Промокшая одежда облегала стройную фигуру. С того момента, когда он увидел её впервые, она не постарела ни на один день.

Россыпь веснушек на щеках потемнела от тропического солнца. Губы были слегка приоткрыты, очень тёмные карие глаза смотрели с выражением, которое – Никодимус был в этом уверен, – отражало его собственное желание. Ведь прошёл почти год.

– Франческа, – выдохнул он и выронил полотенце.

Подбежал к двери, обнял её и закружил, а жена крепко поцеловала его в губы. Она разлилась огнём в его крови, дурманом, от которого все тяжёлые думы о смерти рассеялись как дым.

Он всё кружил и кружил её, пока нога Франчески не зацепилась за дверной косяк. Никодимус чуть не свалился, она засмеялась, и он опустил жену на пол. Они занялись её одеждой, стола отлетела в сторону, пальцы вцепились в застёжки воротника.

– А как же регент? – пробормотал Никодимус. – Нельзя же…

– Но мне надо немедленно переодеться, я промокла до нитки.

– Резонно.

– Нико, – прошептала она, продолжая теребить застёжки, – я принесла ужасные вести из Драла.

– Потом, – шепнул он, закрывая ей рот поцелуем. – Дверь!

Франческа одним движением кисти послала серебристый параграф. Дверь закрылась. Замок громко щёлкнул, и тут Никодимус осознал, что снизу опять доносится шум. Похоже, во дворец прибыл кто-то ещё. В коридоре послышались шаги.

В этот миг Франческа наконец-то справилась с непослушными застёжками, стянула через голову мантию и отбросила её прочь.

– Фран, – сказал он, – похоже, кто-то…

– Всё потом, – ответила она, прижимаясь к нему.

От её тепла он потерял голову. Обнял жену. Рядом с его смуглой кожей её казалась ещё светлее. Они поцеловались и…

Кто-то решительно и неумолимо приближался к двери. Никодимус машинально заслонил собой жену. За дверью кашлянули.

– Магистра, надеюсь, вы простите меня за то, что я врываюсь столь бесцеремонно.

– Да, Эллен?

– Во дворец только что прибыла ваша дочь.