Глава 12. Рита Нельсон

В этой квартире жизнь и смерть стали соседками. Они вселились в одни стены, сроднились и не готовы были расстаться. Жизни принадлежала большая часть пространства: две комнаты из трех, коридоры, кухня, ванная. Там было светло, то и дело попадались детские игрушки, царил умеренный беспорядок, который и бывает рядом с людьми. На окнах стояли живые цветы, а на стенах появлялись новые фотографии.

В комнате, принадлежащей смерти, время замерло. Здесь правил бал идеальный порядок, как в музее, все вещи лежали строго на своих местах — и только старые, ничего нового сюда давно уже не приносили. Целый угол был отдан снимкам, перетянутым черной траурной лентой. На подоконниках стояли вазы с искусственными цветами, обесцвеченными солнцем. От них пахло дешевым пластиком.

Такой была квартира семьи Челищевых — матери и сестры Евы Майковой. Ее старшая сестра сумела прийти в себя после недавней трагедии, у нее и выбора-то не было: она заботилась о трех маленьких детях одна, без мужа, у нее не оставалось времени скорбеть. А для матери этот месяц ничего не решил, она будто только что вернулась с похорон и принесла смерть с собой, в эту душную маленькую комнату.

Изначально Анна шла сюда, чтобы поговорить с матерью — кто знает своего ребенка лучше? Но это оказалось невозможно. При упоминании Евы пожилой женщине становилось плохо, она едва не теряла сознание, ее пришлось срочно уложить в кровать.

И тогда на разговор с ними согласилась старшая дочь, Лина. Похоже, работа и забота о доме оставляли ей не так уж много времени на общение, и она не отказалась бы от любых собеседников. При этом имя Евы вызывало у нее совсем не скорбь — она злилась на сестру даже сейчас, когда смерть разделила их непреодолимой чертой.

Анна уже догадывалась, почему. Сестры Челищевы были совсем не похожи. Ева — изящная, очень красивая, настоящая куколка. Лина — крупная, полная, неухоженная и издалека похожая на мужчину. К тому же, она была старше всего на пару лет, а казалось, что на целую жизнь.

Зато если Еву все знакомые описывали нервной, почти истеричной, то Лина была спокойна, как танк, даже в своей злости.

— Знаете, кто-то должен был сказать правду о ней, — тихо сказала Лина. — Я сразу не решилась… Нас же как учили? Про покойников говорят или хорошо, или никак. Вот и я никак не говорила. Но посмотрите, что в итоге! Евы нет, а мама до сих пор в каком-то трансе. Эта избалованная принцесса даже с того света вредить умудряется!

Они устроились на кухне, чтобы не беспокоить детей и пожилую женщину. Кухонька была совсем крохотной, стульев оказалось всего два, на них устроились Лина и Анна. Леон остался за спиной у своей спутницы, и ей от этого было спокойней. Она и сама не бралась объяснить, почему… В этом деле все стало слишком странным. Подражатель начинал казаться ей призраком, который всех их обвел вокруг пальца. Она не знала, чего от него ожидать, на что он вообще способен, и лишь присутствие Леона позволяло по-прежнему не бояться его.

— Но хоть какой-то от нее толк будет, когда мы получим наследство, — продолжила Лина. — С долгами разберусь! Ева всегда прекрасно жила, даже перед смертью! Это у меня долги, кредиты… У нее было все! Но она все равно истерила на пустом месте. Она была одна, заботиться ей приходилось только о себе, она много путешествовала, могла зайти в любой бутик и купить первую попавшуюся вещь. Разве не это счастье? При том, что она особо не напрягалась, просто наклеивала таким же идиоткам, озабоченным своей внешностью, пряди волос. Это я, как дура, в детском саду работаю, а потом еще шью вечерами, но у меня и половины нет того, что было у нее! И так было всегда.

— Расскажите о ней, — попросила Анна.

Тот, кто любит погибшего, не всегда способен говорить о нем — из-за боли. Но тот, кому он неприятен, наоборот, хочет поболтать. Его раздражает, что покойника только хвалят, и ему хочется доказать всем вокруг, что смерть не отменяет былые грехи.

Ее предположение оказалось верным: Лина не страдала от недостатка красноречия.

В семье Челищевых родились две дочери с разницей в три года. Лина, старшая, была самым обычным ребенком, здоровым, крепким и подвижным. А вот Ева чуть не умерла при родах и первые месяцы жизни провела в больницах. Из-за этого родители тряслись над ней, как над величайшей драгоценностью, они, чуть не потерявшие ее один раз, боялись снова пережить этот ужас. Сами того не замечая, они оставили старшую не у дел, и эта обида сохранилась в душе Лины на всю жизнь.

Так что Ева с детства воспитывалась принцессой. Ей внушали, что девочкам не нужно утруждаться, за них все и всегда будут делать. У нее были великолепные платья, все куклы, на которые она указывала пальчиком, плюшевый пони и пластиковая корона. Она росла удивительной красавицей, и все это ей невероятно шло. Лина же старалась быть отличницей и помощницей, ее хвалили, но всегда — между делом, лишь бы она не ныла. Как бы она ни старалась, она не могла получить того обожания, которое Еве доставалось просто так, по праву рождения.

В школе Ева тоже особо не напрягалась. Казалось бы: это должно было привести ее к полному провалу и необходимости отсиживать в каждом классе по два года. Однако учителя оказались неожиданно снисходительны к девочке-куколке, и она стабильно отличалась средней успеваемостью.

Детское очарование Евы рано развилось в женскую сексуальность. Она была привлекательна и знала об этом; чарующая Лолита, на которую засматривались и взрослые мужчины, а уж сверстники и вовсе были у ее ног.

— Но тут ее избалованность и сказалась! — не без злорадства объявила Лина. — Она привыкла, что все пляшут под ее дудку. Она вертела, кем хотела, королева, но в итоге выбрала себе бойфренда что надо… Это был эталонный утырок! Серьезно, среди всех мальчишек, что за ней волочились, она нашла самого тупого, грубого и жестокого упыря, и вот с ним она начала встречаться.

Избранника Евы звали Игорь Исаев. Он был в одиннадцатом классе, причем второй год, Ева училась в девятом. Исаева и правда опасалась вся школа: высокий, спортивный, закаленный дворовыми драками, он вырос в «непростой» семье и был прекрасно знаком милиции, которую тогда еще не успели переименовать в полицию.

Причем Исаев не был голливудским плохим мальчиком, у которого на самом деле доброе чуткое сердце и рыцарские манеры. Он был именно таким, каким и положено быть главному школьному агрессору: наглым, туповатым и самовлюбленным.

Встречаться с ним было настоящей работой. Гордой Еве пришлось научиться держать ротик закрытым — потому что за каждое слово можно было получить. Порой надменная красавица ходила битой, но никому ни на что не жаловалась. Она таскалась за Исаевым покорной собачкой, курила вместе с ним в подворотнях, делала все, что он скажет. Все, кто ее знал, были в шоке, родители просили ее прекратить это, однако Ева была неумолима, она и слышать не хотела о расставании.

— Она даже к нам домой это феерическое быдло однажды привела, — невесело усмехнулась Лина. — У папы тогда деньги пропали, маму валерьянкой сутки отпаивали. Но говорить с Евой об этом было бесполезно. Она выбрала себе возлюбленного, которого боялись все, даже учителя, и очень собой гордилась.

— Так сильно любила? — поинтересовалась Анна.

— Да какое там! Ева любила только себя, того, кто лупцевал ее почем зря, она любить не могла. Это наши родители считали, что она просто влюбилась, милая нежная девочка. Я-то знала, что она рыдает ночами и шепчет «Ненавижу».

— Как думаете, почему она оставалась с ним? — спросил Леон.

Лина покосилась на него с неприязнью. Он раздражал ее так же, как все мужчины раздражают женщин, которые почему-то признали себя недостойными счастья. И все же она ответила — потому что для нее он был полицейским, она не хотела неприятностей.

— Из чистого упрямства. Ева устала от образа принцессы, ей хотелось быть бунтаркой. Она не понимала, что сама себя довела до истеричности. Вот тогда она стала нервной. До этого была вполне довольна жизнью, а уже с ним у нее начался нервный тик. Мне наших родителей было больше жалко, чем ее… Она-то шла на все добровольно, а они здоровье теряли. Но, к счастью, это продлилось всего год.

— А потом он ее бросил? — предположила Анна.

— Нет, потом он просто исчез. Смылся!

Незадолго до выпускных экзаменов Игорь Исаев пропал. Был — и не стало, как в воздухе растворился!

Его друзья не знали, куда он мог деться. Его родителей, которые и не помнили толком своих детей, это не интересовало. Его учителя и одноклассники сходились во мнении, что это как-то связано с криминалом. Все знали, что его первое преступление — просто вопрос времени.

Он не собирался тащить с собой в новую жизнь Еву. Когда он исчез, она осталась одна, ходила потерянной и вечно заплаканной. Родители надеялись, что избавление от дурного влияния пойдет ей на пользу, но не тут-то было. С каждым месяцем Ева становилась все более нервной и раздражительной, она срывалась на пустом месте и мучилась от панических атак.

Когда она окончила школу, родители готовы были оплатить ей любой университет — при том, что старшей пришлось идти в училище, потому что баллов на бюджет не хватило. Но Ева не желала больше учиться, едва дождавшись совершеннолетия, она выскочила замуж за Евгения Майкова.

— Вот тут ей повезло, — признала Лина. — Нормальный мужик был: не бедный, не жадный, заботился о ней. Живи да радуйся! Но Ева не умела жить и радоваться, ей обязательно нужно было из-за чего-то переживать. Естественно, он ее бросил.

— Он утверждает, что развод был ее идеей, — сказала Анна.

— Я уж не знаю, что у них там было и как, но факт остается фактом. Ева ни с кем не могла ужиться, никому не доверяла. Это все превратилось в паранойю! Но я все равно не ожидала, что для нее все закончится вот так… Ее действительно убил Майков? Я вот никак поверить не могу!

— Следствие будет разбираться.

— Хотя, может, и он, — задумалась Лина. — Но только при одном раскладе.

— Каком же?

— Если она все еще любит и всегда любила Игоря. Представьте, как она мужа достала за эти годы! Он ей все дал, ничего не пожалел, а от нее только и слышно: люблю Игорёшу — сил нет!

Это кого угодно доведет до помешательства.

Вряд ли она действительно так не любила сестру. Скорее, неприязнь к ней стала для Лины привычкой, с которой она прожила большую часть жизни. А сейчас это еще и был защитный механизм, позволяющий спастись от боли.

Если убедить себя, что Ева была лишней в этом мире, то и грустить о ней не придется.

— А вы как считаете, тосковала она по Игорю или нет? — уточнила Анна.

— Да я не знаю, если честно… Мы с ней никогда секретиками не делились! Но я могу точно сказать: ее психованность началась примерно в то время, когда она стала встречаться с ним.

Когда он исчез, лучше не стало, стало хуже. Так что да, любовь к этому утырку во многом ее определила.

Это был интересный поворот. То, что Лина считала Игоря Исаева тупым быдлом, значило не так уж много. Возможно, в восемнадцать-девятнадцать лет он, как и Джон Кристи, еще не умел контролировать себя. Но кем он стал потом? Почему предпочел исчезнуть? И…

Что если он вернулся?

Больше Лина не могла сообщить им ничего важного, она мало общалась с выросшей сестрой.

А после развода Ева и вовсе замкнулась в себе, она казалась приветливой и веселой только клиенткам. Она никого не пускала в свой мир, не появилась на похоронах отца и даже на звонки матери отвечала неохотно.

Они попрощались и ушли, а мать Евы так и не покинула свою комнату. Ей сейчас проще всего было закрыться внутри прошлого, и сложно было сказать, сможет ли она преодолеть этот барьер — даже ради старшей дочери и внуков.

День был удивительно теплый для апреля, Анна даже на пару секунд замерла, подставляя лицо солнечным лучам. Это не значит, что она отвлеклась или расслабилась, просто так ей проще было думать.

— Как считаешь, есть у нас победитель в номинации «Кто подставил Евгения Майкова»? — поинтересовался Леон.

— Очень может быть. Я просто не знаю, как это проверить.

Если Игорь Исаев и вернулся, то уже не под своим именем — оно не мелькало ни в одном из отчетов, его не было в показаниях свидетелей. Но это ничего не значит, они ведь не знали, куда он исчез и где был все эти годы.

Зато ясно другое: он мог приревновать Еву к ее мужу. Евгений Майков упоминал, что он не был у нее первым мужчиной — значит, первым был Игорь. Возможно, он считал, что она всегда будет принадлежать ему. Но вот он вернулся и узнал, что она много лет была замужем. Он решил избавиться от соперника, и не просто так, а уничтожив все: близких Майкову людей, его репутацию, его планы на будущее. Смерть была бы слишком быстрым наказанием, она досталась Еве. Для Майкова была уготована судьба похуже.

— Но тогда он точно псих!

— Да, определенные отклонения у него есть, и более серьезные, чем я думала, — признала Анна. — Многое ведь определяется целью. Есть цели практические — например, подставить конкурента. Но отомстить сопернику — это сфера эмоций. Теперь цель достигнута, и реакцию Исаева, если это действительно он, предугадать трудно. Он может все завершить и забыть, как я и ожидала изначально. А может сорваться, как сорвался Джон Кристи.

— Он ведь слетел с катушек после смерти жены?

— Не сразу. Но он, скажем так, лишился тормозов. Дело не только в Этель, на него давило безденежье и потеря положения в обществе, — пояснила она. — Он постепенно терял то, что обрел за двадцать лет в Лондоне, ему казалось, что у него земля уходит из-под ног. Он жил на пособие по безработице, продавал вещи Этель, мебель. Но этого не хватало, и он подделал подпись Этель, чтобы снять деньги с ее личного счета. Накоплений оказалось немного, очень скоро он мог потерять свой дом — ведь дом этот никогда ему не принадлежал, он был арендованным. Это давило бы на кого угодно, а Кристи в принципе был нервным, он начал паниковать, для него это было равносильно болезни. Ему нужно было отвлечься, сохранить частичный контроль над своей жизнью через контроль над жизнями других. Поэтому примерно через месяц после смерти Этель он убил снова. Резкое сокращение срока между убийствами, как видишь.

— Кого на этот раз?

— Риту Нельсон, проститутку из Белфаста, которая приехала в Лондон погостить. Рита была на седьмом или шестом месяце беременности, точно не помню, но главное, что это было видно. Кристи прекрасно понимал, что, убивая ее, он убьет и ее ребенка. Его это не остановило, он, в отличие от нашего подражателя, детей не жалел. Он заманил ее тем же, чем в свое время Берил Эванс: назвался гинекологом, предложил стимулировать ранние роды, чтобы убить ребенка. По крайней мере, сам он так говорил… Но не так важно, чем он ее приманил. Она пошла за ним, а он уже отработал технику отравления газом и спешил ее протестировать.

— Технику отравления газом? — удивленно повторил Леон.

— Ну да. Помнишь, как он убил Мюриэл Иди? Ему понравилось видеть жертву потерявшей сознание, беспомощной, до того, как она умерла. Эта тишина, еще живая, но уже лишенная сопротивления, была ему милее, чем мольбы о помощи. Возможно, и Берил Эванс он сначала избил до потери сознания, а только потом изнасиловал. Теперь, когда Этель Кристи не стало, вся квартира принадлежала ему. Он обустроил на кухне ловушку: вывел трубу с газом, закрепил металлической прищепкой. Когда приходила гостья, он открывал трубу и оставлял ее одну. Кухня в доме была маленькая, помещение быстро заполнялось газом, жертва теряла сознание. Когда это происходило, Кристи приходил за ней, забирал, перекрывал газ. По крайней мере, такой была его собственная версия. На Рите Нельсон он опробовал эту технику, и все получилось. Он изнасиловал ее, убил, а тело положил в кладовку на кухне.

— Куда?! Он, я смотрю, совсем с остатками мозгов распрощался…

— Еще не совсем, — вздохнула Анна. — Тело Этель под полом уже доставляло ему проблемы, Кристи приходилось использовать чистящие средства с запахом хлора, чтобы скрыть трупную вонь. Поэтому добавлять новый труп под пол он не стал. А кладовка-ниша на кухне насквозь продувалась холодным уличным ветром и служила неким подобием холодильника, разложение там замедлялось, тела скорее мумифицировались.

— Значит, у него была ловушка… Слушай, а ведь если бы ты не нашла тело Оксаны Майковой, подражателю, скорее всего, пришлось бы продолжить!

— Вполне возможно.

— Значит, ему пришлось бы тоже работать с газом, разбираться…

— Так он уже разобрался, — напомнила Анна. — Еву Майкову как раз отравили метаном. Не знаю, как он это сделал, но он все учел, он был готов к новым жертвам.

— А тебе не кажется, что это слишком сложно для Игоря Исаева?

Анна видела, к чему он клонит — и спорить с ним было непросто. Судя по рассказу Лины, Исаев был далеко не гением, по два года в одном классе сидел. Джон Кристи, при всех своих недостатках, проблемах с психикой и страстях, все равно учился великолепно, его ум проявился еще в детстве.

Исаев пропал почти взрослым человеком, уже сформировавшейся личностью. За годы его отсутствия могло произойти многое, и все же был ли он в состоянии так поумнеть? Мог ли все так тщательно продумать?

Нет, пока Евгений Майков оставался более вероятным кандидатом на роль убийцы. И все же Анна не могла избавиться от чувства, что в рассказе Лины они упустили нечто бесконечно важное.

Вынужденное бездействие раздражало. Как врач, Дмитрий понимал, что ему и правда лучше отлежаться, потратить пару дней сейчас, чтобы не лечиться месяцами позже. Как пациент, он непередаваемо устал от больницы.

Даже при том, что к нему тут отлично относились, к нему заглядывали знакомые, его не оставляли без внимания. Все это было неплохо, но он все равно чувствовал себя покинутым. Рядом с ним постоянно мелькали чужие — и не было своих. Леон был занят… а больше у него никого не осталось. Никогда еще этот факт не представал перед Дмитрием так ясно, как сейчас.

Он всех потерял! Его жена и дети, возможно, даже не знали о том, что случилось, а он не мог им позвонить — чувствовал, что у него нет такого права после всего, что он сделал. Лидия… Она вполне могла узнать от Леона, но она в жизни не придет, ей это просто не нужно. Вот и все, чего он добился — он, всегда старавшийся жить честно и правильно!

Не очень-то приятное открытие. Оно тянуло за собой черные, тяжелые мысли, похожие на водоросли, запутавшиеся в рыболовной сети. Чтобы отвлечься от этого, Дмитрий просматривал новости. Особенно его интересовало все, что было связано с историей Яна Мещерского — он подозревал, что в нападении на него это сыграло не последнюю роль.

Дело казалось поставленным на паузу, журналистам просто не про что было писать еще вчера. Но сегодня все изменилось: заголовки, упоминавшие фамилию Мещерского, пылали везде и всюду, мимо них сложно было пройти, даже не разыскивая. А Дмитрий и не собирался проходить мимо.

Он не был готов к тому, что увидел. Он открывал эту новость на разных порталах, читал версии разных журналистов, чтобы убедиться: это не обман, не очередная попытка освежить черствый сюжет. То, о чем они пишут, реально случилось…

Этой ночью неизвестный мужчина напал на одну из журналисток, дежуривших у подъезда. На фото было видно, что девушка очень уж похожа на Анну, и Дмитрий подозревал, что это не случайность. Однако оператор, работавший с ней, уверял, что его коллега всегда так выглядит, ничего особенного. Никто не думал, что это станет проблемой!

Но стало. Она была возле дома, когда неизвестный мужчина подбежал к ней, облил чем-то и скрылся. Оказалось, что на лицо журналистке попала кислота. Девушке повезло: ее крики услышали полицейские, дежурившие в подъезде, они быстро сориентировались, вызвали «скорую». В больнице ей помогли: спасли зрение, обработали кислотный ожог. Теперь ее ожидала реабилитация, но у нее были все шансы со временем восстановить кожу, сделать шрам не слишком заметным.

Нападавшего не нашли. Никто не мог точно сказать, почему он так поступил… но все догадывались. Никто ведь не выходит из дома, захватив с собой бутылочку кислоты, правильно?

Он охотился на Анну, он ждал ее, он почти преуспел — его истинную жертву защитило стечение обстоятельств.

Но повезет ли ей так в следующий раз? Дмитрий невольно вспомнил тот унизительный страх, который приносит с собой дуло пистолета, прижатое ко лбу. Кто бы ни стоял за этим, они, похоже, не собираются останавливаться, дальше будет только хуже!

При всей своей неприязни к Анне, Дмитрий не мог допустить, чтобы такое случилось с ней.

Поэтому он отложил планшет, достал мобильный телефон и нашел в быстром наборе нужный номер.

— Леон, минутка есть? Нет, ничего со мной не случилось, нормально себя чувствую. Просто хотел убедиться, что ты в курсе сегодняшних новостей…

Выносить это и дальше Леон не мог. Терпеть, мириться, делать вид, что ничего не происходит… Нужно было что-то менять.

Его самообладания едва хватило, чтобы спокойно войти в подъезд мимо заметно увеличившейся толпы журналистов и поздороваться с дежурными полицейскими нейтрально, будто ничего не произошло. При этом он чувствовал, как гнев переполняет его, рвется на свободу повышенным голосом, упреками и указаниями на то, что весь мир сошел с ума.

Анна пустила его, хотя о встрече они не договаривались. Впрочем, она не выглядела удивленной — тоже ведь слышала о пострадавшей журналистке. Она, должно быть, ожидала, что он снова будет мягко упрекать ее, требовать ответов и в итоге примет тот факт, что ответов не будет.

Нет, не в этот раз. Хватит.

— Все зашло слишком далеко, — произнес он, едва сдерживаясь. Он подозревал, что в квартире музыканта хорошая звукоизоляция, но рисковать не хотел. — Когда ты это прекратишь?

— Не уверена, что понимаю.

Они прошли в гостиную. Теперь Анна стояла у двери, скрестив руки на груди, а Леон ходил перед ней, потому что только в движении ему удавалось не сорваться.

— Все ты прекрасно понимаешь! Я хочу помочь тебе, но для этого мне нужно знать правду, а не полуправду или легкие намеки! Мне это важно, я хочу защитить тебя!

Он думал, что разобрался сам, что его предупреждения будет достаточно. Но Малинов оказался куда глупее, чем он ожидал, и это привело к трагедии. А могло стать только хуже!

Неужели она этого не понимала?

Оказалось, что не понимала.

— Не нужно меня защищать, — покачала головой Анна. — Я со всем справлюсь сама, поверь мне.

— Я верю, но тебе не нужно справляться одной, если я здесь!

— Я ценю твою заботу, но…

— Да ни хрена ты не ценишь! — прервал ее Леон. — Потому что ты даже не знаешь, что такое настоящая забота. Дело не только во мне, ты никому не позволяешь ее проявить! Смотришь на всех снисходительно — вроде как, круто, что вы хотите мне помочь, жалкие малявки, но куда вам до уровня божества!

— Ты утрируешь.

— Не слишком! Может, хватит играть в одинокую волчицу? Не пора ли признать, что люди помогают друг другу, верят друг другу?

Но она уже закрылась от него, он чувствовал. Она смотрела на него, как смотрела на всех — спокойно, с легкой улыбкой, которая ничего не значила. Это бесило еще больше.

— Надеюсь, ты не будешь устраивать мне тут лекцию в духе твоего брата, — вздохнула Анна.

— Про то, как живут нормальные люди.

— Я? У меня и права такого нет, потому что во мне не больше нормы, чем в тебе. Но я могу сказать тебе, как живут просто люди. Не нормальные, а все люди вообще — кроме разве что серийных убийц, которых ты изучаешь. Это мир людей, мы живем именно так, и вообще живем, потому что умеем строить связи. Как ты там это зовешь, эмпатия? Ты-то на нее способна, и даже если не нуждаешься в помощи, тебе будет легче, если ты ее примешь.

— А я не ищу легких путей.

И снова одно и то же… Хватит!

Он не выдержал, подошел к ней и встряхнул за плечи — не сильно, следя за тем, чтобы не причинить ей боль, но вместе с тем ощутимо. Леон не знал, как еще пробиться через этот ее кокон самоуверенности, который не давал ей видеть самые простые и самые важные вещи. Она была сильной, безусловно, но этим же и ослабляла себя, закрываясь не только от плохого, но и от хорошего.

— Господи, Аня, неужели так сложно поверить, что кто-то хочет помочь тебе не для того, чтобы доказать, что ты не в состоянии сделать это сама? Есть люди, которые заботятся о тебе и любят тебя, смирись! Ты думаешь, мне так просто принять, что в следующий раз кислотой в лицо можешь получить ты? А я просто буду стоять рядом, допуская это, потому что я ни черта не знаю о твоей настоящей жизни?

— Руки убери, пожалуйста, — спокойно попросила она.

Леон отпустил ее, но отходить от нее не стал.

— Прости, конечно. Только я так больше не могу.

— А я не могу по-другому. Любовь и забота — это замечательно, но мою мать изнасиловал и убил тот, кто, как она считала, любил и заботился. А потом ее хоронили в закрытом гробу, потому что фрагменты тела пришлось собирать на площади в несколько квадратных метров. Ты знал об этом?

— Нет. Я только знал, что ее убил маньяк, я не лез в детали.

Он и правда не знал. Анна многое сделала, чтобы скрыть подробности своего прошлого. Психотерапевт, который когда-то свел их вместе, тоже не спешил откровенничать. Но именно он сообщил Леону, что ее мать была убита маньяком — прямо на глазах у Анны.

Он ведь даже не подумал об этом, не соотнес одно с другим! Однако отступать Леон был не намерен, он и правда чувствовал, что так больше нельзя. Он не выдержит, не она!

— Я сожалею об этом, о том, что случилось с ней… и с тобой. Но это единичный случай! Ты не можешь всю жизнь прожить в эмоциональной изоляции только потому, что тогда сложилось вот так. То есть, ты-то можешь, ты у нас сильная, — печально усмехнулся Леон. — Только ты попытайся принять тот факт, что тебя окружаем мы — глупые слабые люди, которые способны тянуться к тебе, принимать тебя и любить тебя. Может, сделаешь для нас исключение и отведешь немного места в своем мире?

Он говорил «мы», потому что так было проще. Так всегда было проще.

Она не спешила с ответом, но уже ее сомнение было многообещающим. Раньше ему не удавалось достучаться до нее, цинизм и язвительность защищали ее лучше сторожевых псов. Теперь же она обдумывала что-то, хмурилась, словно просчитывая в уме варианты.

— Ты говорила мне о доверии, — напомнил Леон. — Говорила, что оно должно быть абсолютным — или никаким, иначе мы не сможем работать вместе. Знаешь, что? Доверие — это такая веселая система, которая работает в две стороны! Не только я доверяю тебе, ты доверяешь мне, такая вот штука. Я не прошу сделать это доверие слепым и абсолютным. Но постарайся допустить, что я все-таки не маньяк, который тайно хочет тебя изнасиловать и убить. И все, что я делаю, — это настоящее желание помочь тебе. Даже если ты пуленепробиваемая и ни о чем не просила.

Она наконец посмотрела на него и улыбнулась. В этой улыбке не было веселья — но не было и попытки скрыть гнев. Похоже, решение она все же приняла. А когда Анна принимала решение, она следовала ему без напрасных сомнений и колебаний, их время уже прошло.

Она заняла одно из высоких кресел и кивнула Леону на соседнее. Большое окно было задернуто плотной шторой, они могли не беспокоиться о навязчивом внимании журналистов, которые повадились запускать дроны даже к верхним этажам. В комнате царил уютный полумрак, который, как истинный заговорщик, готов был скрыть все секреты.

— Хочешь доверия — будет тебе доверие, — вздохнула она. — Надеюсь, я об этом не пожалею.

— А я надеюсь, что ты этому научишься и будешь доверять мне чаще, — заметил Леон. — Видишь, у каждого свои мечты! Но сейчас расскажи мне о том, что связывает тебя и Яна, прошу.

— Как это поможет тебе защитить меня?

— Это поможет мне понять, на чем сейчас строится твоя жизнь. Ведь все, — и журналистка, и Сирягины, и нападения на нас, — связано с тем, что ты Анна Мещерская. И я хочу понять, что это для тебя значит.

Она стянула парик, небрежно распуская собственные волосы. Они, отросшие до плеч, были окрашены в кофейный цвет, но краска постепенно вымывалась, обнажая седые пряди. Они не делали ее старше — скорее, создавали впечатление, что перед ним не человек даже, а какое-то неземное существо, случайно оказавшееся среди людей.

Он знал, что ее волосы поседели после смерти матери, такими и остались на всю жизнь. Психотерапевт об этом упоминал.

— Мы с Яном познакомились давно, еще в приюте, — признала Анна. — Точнее, это был не совсем приют. Это было нечто вроде летнего лагеря — на три месяца. Хорошая штука, организованная на деньги всяких там благотворителей. Реабилитационный проект для детей, пострадавших от насилия. Причем речь идет не о домашних шлепках по попе. По всей стране собирали детей, которых избивали, насиловали, издевались над ними, едва не убили… Ну и я там была, понятное дело! Сама идея была хороша — лагерь построили прекрасный, новые дома, сосновый лес, озеро и все такое. Но не учли, что мы были маленькими запуганными зверьками, более жестокими, чем обычные дети.

— Ничего себе у тебя подход! — нахмурился Леон.

— Это не мой подход, так и есть. Детский коллектив не всегда милосерден, это маленькая толпа. Но в нашем случае, это была толпа чудовищ.

— Ты не чудовище…

— Мы все там были чудовищами, — отрезала Анна. — Не потому что родились такими, а потому что нас такими сделали. Нам нужно было время, чтобы снова научиться быть людьми после того, что мы видели и пережили. Но в ту пору было еще рано, мы помнили о том, как нашу слабость использовали против нас, и хотели быть сильными. Это вело не только к быстрому объединению в стайки вокруг влиятельных лидеров и постоянной войне одиночек, но и к травле тех, кто откровенно слаб. Ян был среди слабых.

— Мне удалось найти информацию о суде над его отчимом…

— Там и половины правды нет! — рассмеялась она. — Понимаешь ли, Дмитрий Сирягин был редким ублюдком. Он получал удовольствие, издеваясь над мальчиками. Но с посторонними он соблюдал хоть какую-то осторожность, чтобы не оставить следов, он всегда думал на несколько шагов вперед. А вот Ян был полностью в его власти, с ним Сирягин не особо и сдерживался.

— Мы говорим об изнасиловании? — тихо спросил Леон. Ему нужно было спросить, хотя от самой мысли становилось тошно.

— Нет, если под изнасилованием ты подразумеваешь половой акт. Но не из жалости, просто Сирягину это было не нужно. Его возбуждал вид крови, избитой, беспомощной жертвы. Это тоже изнасилование — насилие и над телом, и над личностью, то, через что мальчишка младшего школьного возраста никак не должен проходить. Но Ян прошел. На суде он надеялся, что Сирягин наконец окажется за решеткой, однако этот урод откупился. Другие мальчики пострадали не так сильно, и за шуршанием банкнот их родители уже не соображали, какого монстра оставляют на свободе. Думаю, вернувшись к Сирягину, Ян бы долго не протянул. Его спасли неравнодушные работники опеки, которые лишили Сирягина родительских прав. Но и в приюте Яну приходилось нелегко. Из-за жуткого стресса замедлилось гормональное развитие, и Ян выглядел намного младше своих ровесников. Тощенький, маленький, слабый, красивый, как девочка, да еще и совершенно не умеющий за себя постоять, он казался нам жалким и ничтожным. Позором для нас, выживших! Мы боялись любой слабости, а Ян был для нас воплощением слабости. Поэтому ему доставалось даже от нас, таких же травмированных, покалеченных жизнью детей. Мы над ним насмехались, могли и подзатыльник отвесить, а он только шипел на нас, как загнанный в угол крысеныш, но никогда никому не жаловался. За годы жизни с Сирягиным он привык, что жаловаться бесполезно, все равно ему никто не поможет.

— Но ты ведь над ним не издевалась? — спросил Леон.

Анна снова засмеялась, и в этом смехе чувствовалась горечь и застаревшее, укрепившееся в душе сожаление.

— А я что, святая? Нет, я в ту пору еще была настроена против всего мира, я не прощала никому той слабости, которую боялась увидеть в себе. Вообще, любая жестокость чаще всего обусловлена страхом, что у взрослых, что у детей. Мы были переполнены страхом и бросались даже на тех, кто не был нам угрозой.

— Но потом вы с Яном все же сошлись, раз именно тебя он захотел сделать своей наследницей! Что вас свело вместе?

— Да как тебе сказать… Я стала ему крайне симпатична, когда оскопила его отчима.

— Что?!!

Вот такого поворота Леон точно не ожидал. Он всматривался в лицо Анны, пытаясь понять, шутка это или нет — ведь она улыбалась! Но в этой улыбке не было и тени веселья.

— Не все в моем прошлом будет тебе приятно, — только и сказала она.

— Но я все же предпочту услышать подробности, потому что краткая версия не очень-то понятна!

— Да, раз начала, скажу. День тогда был паршивый, с самого утра шел проливной дождь, и мы были заперты в четырех стенах. Тут и нормальные дети взбесятся, а уж мы — тем более. Всем нашим привычным мальчикам для битья доставалось, но Яну — особенно. Кто-то из наших подслушал разговор нянечек, выяснил, что ночью Ян обмочился из-за кошмара. В наши пустые головы не пришла светлая идея подумать, какие ужасы он пережил, раз его преследуют такие кошмары. Нет, мы уже упражнялись в остроумии. Шутки ниже пояса — конек тех, кто не очень умен. Тут мы превзошли сами себя, довели его до слез, он удрал в свою комнату и закрылся изнутри. Остальные переключились на других жертв, а вот мне впервые стало как-то не по себе, я почувствовала, что мы перегнули палку.

Она рассказывала обо всем этом так, будто роль одного из лидеров или одиночек далась ей легко. Но ведь у нее, если задуматься, не было никаких преимуществ! В то время ей было столько же лет, сколько и Яну, или немногим больше. Маленькая, худенькая, с искалеченной правой рукой, она тоже могла стать объектом насмешек — а стала одной из тех, кто бьет первым.

Она не говорила, что это было трудно. Но Леон и так все понимал.

— Когда все разошлись по своим комнатам, а няньки засели за телевизором или закрылись с охранниками, я решила сходить к Яну и посмотреть, как он там. Это было несложно: дождь создавал такой шум, что меня никто бы не заметил.

Пока она рассказывала, Леон невольно представлял ее — хрупкую девочку с седыми волосами и плотно перебинтованной рукой, уже не совсем ребенка, но еще и не подростка, немного нескладную, забавную, как подрастающий олененок. Она шла по полутемному коридору, стараясь не думать о том, что было в ее прошлом, и сосредоточиться только на настоящем. Она не боялась темноты, потому что научила себя не бояться.

Из-за ночных кошмаров и неумения ладить со сверстниками Ян жил один. Она остановилась перед его дверью и постучала — но никто не ответил. Да и света там не было, и Анна решила было, что он уже спит, когда почувствовала холод, стелющийся по полу. Он выбивался из-под двери, указывая на сквозняк, которого не могло быть при открытой форточке.

Это насторожило Анну, она постучала снова, уже громче, и позвала его, но ответа не было. Тогда она решилась повернуть ручку, а замков на дверях в лагере и не было — из соображений безопасности. Она опасалась, что Ян подпер дверь стулом; поговаривали, что он так часто делает. Однако путь оказался свободен.

Вот только Яна в комнате не было. Она увидела расправленную постель со скомканным одеялом, а еще — открытое настежь окно.

— Его комната была на первом этаже, и я решила, что он сбежал. Я подошла поближе и вдруг увидела, что защелка на окне сломана, а рама исцарапана снаружи. Ян не сбежал, кто-то вломился к нему, воспользовавшись шумом дождя и тем, что наши охранники отправились лапать медсестер. Яна не было… Я тоже вылезла через окно и отправилась искать его.

— Но не позвала никого из взрослых? — поразился Леон. — Почему?

— Из-за того, что ты сейчас так ругаешь… Я не умела просить о помощи. Я и сейчас не умею. Я тогда даже не думала о том, что кто-то может мне помочь, я рассчитывала только на себя.

— Да сколько же лет тебе тогда было?

— Немного. И если продолжишь доказывать мне, что я вела себя как дура, наш разговор будет завершен.

— Молчу. Продолжай, пожалуйста.

Она выбралась из комнаты и мгновенно оказалась во власти дождя. Ночное освещение в лагере оставляло желать лучшего, ливень стоял сплошной стеной, и Анна догадывалась, что ее вряд ли увидят или услышат, если она пойдет дальше в лес.

Но остановиться она не могла. Ей было стыдно из-за того, как она вела себя с Яном, и страшно за него. А еще…

— Я вспомнила собственное прошлое. Миновало уже несколько лет, а оно не отпустило меня… Некоторые вещи не отпускают никогда. Из-за этого мне было страшно, но это же давало мне сил. Когда убили мою мать, я была беспомощной и жалкой. С тех пор я старалась измениться, и той ночью я вдруг попала на первый в своей жизни экзамен. Чего я добилась? Стала ли другой? Могу ли я что-то изменить, или мне, как раньше, дозволено лишь наблюдать и спасать свою шкуру? Всего этого я и правда не знала. Но я хотела узнать.

Далеко идти ей не пришлось. Тот, кто похитил Яна, был переполнен нетерпением, ему не хватило выдержки оттащить мальчишку подальше, покинуть территорию лагеря. Для него это было местью, которую он слишком долго ждал.

— Я слышала, что Дмитрий Сирягин и раньше преследовал Яна. Его не раз ловили на территории приюта и вышвыривали, там о нем уже знали. Но мы-то были не в приюте! И охранники, туповатые студенты, устроившиеся на летнюю подработку, вряд ли осознавали, как важно нас оберегать. Сирягин воспользовался этим — и дождем. Зная, что он не сможет легально вернуть Яна, он хотел получить его так, в последний раз.

Сирягин оттащил Яна от спального корпуса, раздел и избил — но избил так, чтобы мальчишка оставался в сознании. Когда Анна нашла их, Ян уже лежал на земле, а Сирягин стоял над ним.

— Он меня не заметил, он только на Яна смотрел. Стоит, штаны спустил, весь в его крови, и наяривает! Ненавижу… — В голосе Анны впервые мелькнула настоящая ненависть, которой Леон раньше не замечал. — Да еще и орет тот бред, который, между прочим, очень любят все насильники мира. Что Ян сам виноват, что тайно хотел этого и соблазнял — и все такое. Одно и то же, всегда. Ты знаешь, я вот думала, даже по пути туда, будет ли мне страшно…

— Но страшно не было? — тихо спросил Леон.

— Нет. Совсем. Во мне будто что-то надломилось — и освободилось. Я почувствовала такую злость, такую ярость… Дальше я все помню очень смутно. Это было быстро, я ничего не обдумывала и не решала. У меня была только одна мысль: спасти Яна от этого выродка любой ценой, все остальное не имело значения. Я и не представляла, что так могу — быстро, сильно, без колебаний… Там в лесу были всякие глиняные фигурки, которые мы лепили, а еще — стеклянные бутылки, которые мы на арт-терапии наполняли разноцветным песком. Я схватила одну из таких бутылок, разбила ее о камень и с осколком побольше налетела на Сирягина. Он меня не видел до последнего, обернулся, только когда звон услышал. Я ударила наугад, не целясь, вогнала стекло, куда придется. Но, скажу честно, била я сразу далеко не в сердце! Я была достаточно взрослой, чтобы понять, чем именно занимался Сирягин. Многие люди без понимания относятся к тому, что при них кого-то насилуют. А для меня это и вовсе красная тряпка, знаешь ли, по личным причинам. Поэтому я ударила его изо всех сил, вложила в этот удар всю ярость, которую чувствовала — и к нему, и к тому, другому, которого видела когда-то. Потом сразу отскочила и побежала к Яну. У меня не было желания убивать Сирягина, мне просто нужно было его задержать, сделать так, чтобы он нас отпустил. Я все боялась, что ударила недостаточно сильно и он сейчас бросится на нас и убьет обоих.

— А он?

— Не бросился. Он заорал так, что, наверно, даже в лагере было слышно через любой дождь. Упал на землю, начал извиваться, как червяк, которого перерубили пополам. Я на него не смотрела толком, помню только, что руки он все время между ног держал. Мне было плевать на него. Я помогла Яну подняться, он тогда почти в отключке был. Думала, что не дотяну его, но вопли Сирягина все-таки привлекли внимание, уже возле здания нас обоих нашли. Нас отнесли в лазарет, Сирягина задержали. Для Яна это кончилось нервным срывом и воспалением легких. Для меня — легкой простудой, которая прошла дней за пять, а еще… уверенностью, что я что-то могу изменить. Я уже не такая, какой была в ту ночь.

— Ну а для Сирягина?

— Ты уже слышал, — фыркнула Анна. — Даже не целясь, я умудрилась отсечь ему кусок самого дорогого. Пожалуй, единственного, что было ему по-настоящему важно на свете! Он не умер — но мужчиной быть перестал. Потерял возможность насиловать маленьких мальчиков, представляешь, какое горе?

— После этого он и спился?

— Именно. И вот что еще я тебе скажу… Во время этой жалкой пародии на суд Сирягин потерял большую часть своего состояния, откупаясь от родителей жертв. После нашей с ним лесной встречи он окончательно лишился желания жить, стал много пить, спуская на ветер оставшиеся у него деньги. Его детки от первого брака просекли, что еще чуть-чуть — и труба. Вот тогда Сирягин и попал под машину. Говорят, что в тот же день его навещали Любочка и Андрюша, а потом их пьяный папа мистическим образом оказался на шоссе. Но это, конечно же, только слухи.

— Он получил свое, — указал Леон. Жалеть Сирягина он не собирался, при одной мысли о том, что творил этот извращенец, ему становилось тошно. — Тебе, надеюсь, это проблем не принесло?

— Нет, я тогда находилась в том прекрасном возрасте, когда судить меня было нельзя. У лагеря были влиятельные покровители, и дело замяли, чтобы избежать скандала. Мне и Яну эта история, как ни странно, пошла на пользу. Я уже не чувствовала себя такой беспомощной, как раньше. Яна не мучили ночные кошмары, он привязался ко мне, да и я к нему, что уж там. Его больше не дразнили, когда сообразили, что он под моей защитой. А слухи о том, что я мужика кастрировала, быстро распространились, и моя защита значила намного больше, чем раньше!

Лето кончилось, и дети вернулись в те приюты, где и воспитывались. Но Ян там не задержался: нашлась состоятельная пожилая пара, которая его усыновила. Ему наконец-то повезло, и терпеливая забота новых родителей позволила ему не сломаться, вернуться к нормальной жизни, найти свое спасение в музыке. При этом он продолжал переписываться и созваниваться с Анной. Дмитрий Сирягин отнял у него нормальное детство, оставил шрамы не только на теле, но и на душе, обернувшиеся проблемами с доверием. Однако Анна всегда оставалась для него одной из тех, в ком он никогда не сомневался.

— Так что за история с наследством? — уточнил Леон.

— Наследство Сирягина было крайне скудным — жалкие крохи, которые он не успел пропить. Их разделили между тремя детьми — родными и приемным. Но Яну претила сама мысль о том, что он возьмет нечто, принадлежавшее Сирягину. Поэтому он отказался от своей доли в пользу родных детей этого урода.

— Та-а-ак… А на что они теперь претендуют?

— На деньги Яна.

Отказываясь от наследства, Ян был уверен, что навсегда разрывает связь с сомнительной родней. С детьми Сирягина он никогда не дружил, а они всегда выступали на стороне отца. Тем больше было его удивление, когда они сами стали напрашиваться к нему в друзья.

— А было это после того, как у него обнаружили рак, — вздохнула Анна. — Лично я считаю, что это аукнулось нервное истощение, до которого его довел Сирягин. Естественно, Яну было тяжело тогда. Да еще эти двое вдруг сообразили, что близких родственников у него нет, его приемные родители уже умерли, значит, его деньги, и немалые деньги, достанутся им.

— Так почему Ян их не послал?

— Смеешься? Послал, конечно! Он ведь больше не был маленьким запуганным мальчиком. Но Любаша и Андрюша не захотели идти, куда их послали.

Ян, и без того ослабленный болезнью, вдруг заметил, что на него одна за другой посыпались неприятности. Машина, на которой он ехал в аэропорт, чуть не попадала в аварию. В букете цветов, якобы переданном ему поклонниками, скрывались лезвия, и он чудом не порезался. А в довершение всего, необходимое ему лекарство оказалось «пустышкой» — и спасся он лишь потому, что упаковка показалась ему подозрительной и он заказал тест.

Тогда он и понял, что семейство Сирягиных не сдается. Они были единственными, кому принесла бы выгоду его смерть. Любаша и Андрюша уже проявили себя, когда «случайно» умер их спившийся отец. Теперь же им помогал Виталий Малинов, уголовник и бывший сожитель Любы.

В другое время Ян, может, и справился бы с ними сам, но он был измотан болезнью, у него не было сил сражаться еще и с ними.

— И он пришел ко мне, — заключила Анна. — Попросил о помощи, предложил брак. Какого-то конкретного плана у него не было, он просто хотел, чтобы, в случае его смерти, деньги достались мне, а не им. Но мне эти деньги особо не нужны, и справедливость мне намного важнее. Я надеялась завершить все раньше, однако появились новые обстоятельства в лице нашего подражателя, и Сирягины засиделись на свободе. Это не значит, что я отказалась от своего замысла. Зря я, что ли, столько дней на эту квартиру потратила? Мне тут тоже не очень-то нравится, я хочу домой! Но вернусь я только тогда, когда они ответят за случившееся с Яном по их вине.

Она делала вид, что все это не так уж сложно и не так уж важно. Не только ее противостояние, ее прошлое, нападение на Сирягина, одиночество, к которому она привыкала… Но Леон не позволил себе обмануться этим показным пренебрежением.

Ей было трудно. В ту ночь в залитом дождем лесу ей было страшно. Когда она, совсем еще девчонка, отмывала с рук кровь Сирягина, ей было плохо. Но она, вечно колючий чертополох, никого к себе не подпустила, пошла на принцип.

А он сдаваться не собирался. Леон поднялся, пересек комнату и устроился на полу перед креслом Анны, скрестив ноги по-турецки.

— Ты что делаешь? — нахмурилась она.

— Если бы ты сидела на диване, я бы сел рядом и обнял тебя, — пояснил Леон. — Но ты специально устроилась так, чтобы рядом с тобой не было места, а нависать над тобой я не хочу. Я просто пытаюсь показать, что я всегда найду способ быть с тобой, даже если ты думаешь, что это невозможно.

— Не очень-то это хорошо — привыкать к тому, что кто-то рядом, — тихо заметила она. — Потому что однажды он может исчезнуть — и все закончится.

Леон уверенно кивнул:

— Кто-то может, «кто-то» вообще способен на любую подлость, ужасный тип! Но я никуда не исчезну. Ты еще удивишься тому, как сложно от меня избавиться.

Она молча смотрела на него, а он не отводил взгляд, ему нечего было стыдиться. Наконец Анна рассмеялась, и этот смех был легким, совсем не таким, как раньше.

— Я уже и не знаю, чего от тебя ожидать!

Леон осторожно коснулся ее руки. Он пока не хотел пугать ее большим, не хотел, чтобы она неправильно поняла его просьбу об откровенности. Он лишь хотел, чтобы она чувствовала: он действительно рядом.

Однако им обоим сейчас нужно было преодолеть смущение, и он невозмутимо поинтересовался:

— Так как мы с тобой будем разбираться с Сирягиными?

— Мне казалось, что это моя проблема! А теперь вдруг «мы с тобой»?

— Привыкай. Теперь уже всегда «мы с тобой» будет.