Часть четвертая. Месяц начала охоты. Невидимый город

Олень я: в семь ветвей рога,
Я паводок: в равнины ширь,
Я ветр: над глубиной озер,
Я капля рос: паду с зарей…
Свищу копьем: мне быть в крови…

Песнь ирландского друида Амаргина в пересказе Роберта Грейвза

Глава 38

Наконец-то наступили долгожданные теплые дни – то веселое время, когда в полях расстилаются шелковые ковры молодой травы, деревья надевают зеленые платья и белые накидки, воздух наполняется запахом цветов, птицы не смолкают с утра до ночи, приветствуя заход солнца страстными канцонами, а его восход – томными альбами, и все прекрасные и благородные юноши и девушки отправляются в луга водить хороводы, сплетать цветочные гирлянды и славить владычицу весну.

Во всяком случае, именно так поступили чужане. Примерно за декаду до свадьбы их принцессы Аин с королевским дядей Хильдебрандом все чужане, жившие во дворце, выехали за пределы столицы и раскинули шатры на зеленых лугах по берегу реки. Там они забавлялись скачками, потешными боями и охотой в ближайших рощах. Горожане что ни день толпами собирались на стенах, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем. И посмотреть было на что. Чужане вихрем носились по полю верхом, на всем скаку прятались под брюхо коню, чтобы избежать удара копья, заставляли лошадей перепрыгивать через канавы и поваленные деревья, потом садились на колесницы и на полном ходу осыпали стрелами мишени, а спешившись, показывали чудеса ловкости в обращении с боевыми секирами, словом, как могли развлекали публику.

Но с особым нетерпением все в городе ждали того дня, когда сам Хильдебранд наведается в стан чужан, чтобы в честном бою с Армедом завоевать право на невесту. Словом, за городской стеной царило оживление и радостное предвкушение еще больших чудес.

Но то – за городской стеной. В самом же городе было неспокойно. В теплые весенние ночи горожане толпились в кабаках или просто выходили с кружками пива посидеть на скамье у своего дома и поговорить о том, что, слава богам, чужане убрались из столицы, и как бы сделать так, чтобы они сюда больше не возвращались, что могучему Хильдебранду лучше бы не мечтать о прелестях юной варварки, а заняться истреблением ее соплеменников, которые продолжали грабить мирные деревни и города. Поговаривали также о том, что короля Рагнахара давно уже не видели в Пантеоне, что он в своем дворце поклоняется какому-то новому богу и что теперь нужно ждать скорого возмездия от старых богов. Передавали из уст в уста слух о том, что на юге маркграфы подняли восстание, решив отделиться от короля и уйти под руку к Сюдмарку. Иные, правда, говорили, что войско маркграфов ведет сам Кольскег Хардинг и что в Колдовскую Ночь он прибудет в столицу, чтобы своей рукой вышвырнуть Рагнахара из королевского дворца. Одним словом, мельницы мололи неустанно.

* * *

Сайнем несколько дней ломал голову, как обезопасить Аин от нападения того не знаю кого, и в конце концов понял, что придется вернуться к старым временам и немного поколдовать, иначе ничего не получится. Он попросил у Десс разрешения оставить ее на два дня, и та с легкостью согласилась, правда Сайнем не был уверен, поняла ли она, о чем он говорил. Десс по-прежнему пребывала в той же странной полудреме: вроде и не спала, но и никогда до конца не просыпалась, а целые дни проводила, шатаясь по улицам города со шкатулкой-черепахой на поясе и на ходу работая спицами. Когда Сайнем смотрел на ее вязание, ему становилось совсем тошно: один за другим Десси вывязывала небольшие разноцветные квадратики: красные, желтые, синие – и стопками складывала в корзинку. Сайнем просто физически чувствовал, как улетучиваются из ее головы остатки рассудка, словно вино, поставленное на огонь, и по-прежнему не знал, как ей помочь. Поэтому старался думать не о ней, а об Аин – тут, по крайней мере, у него был план.

Итак, оставив Десси и строго-настрого наказав Дари за ней присматривать, Сайнем покинул город и отправился в гости к Армеду и Аин. Те по его просьбе отвели ему отдельный шатер, где Сайнем провел весь день без пищи и воды. Ночью, когда в лагере воцарилась тишина, Сайнем вышел из шатра, неся на плечах связанную черную овцу, а руках – обнаженный меч. На берегу он разделся, вымылся в ледяной воде реки и как был нагишом покатался по земле, словно пес, чтобы немного обсушиться и настроиться на нужный лад.

После этого он набрал воды в медный таз, вырыл мечом неглубокую яму в земле, перерезал овце горло и дал крови стечь в яму. Горсть земли, перемешанной с кровью, он бросил в таз, затем взял таз в руки и, не оборачиваясь, зашагал прочь. За спиной он слышал хриплый лай собак, лязг оружия, хлопанье огромных крыльев, но не оборачивался и не подавал виду, что боится.

Благополучно добравшись до шатра, он проколол палец ножом и дал стечь в воду трем каплям крови. Потом сел на землю и уставился на воду в ожидании.

Волшебник честно просидел над водяным зеркалом до утра, но оно осталось неподвижным. Сайнем не знал, отчего это случилось: то ли он подзабыл свое прежнее ремесло, то ли живущая в нем лесная магия не терпела рядом с собой соперниц, то ли Сайнем так и не сумел изгнать из головы тревогу за Десси и Аин. Для того чтобы совершать чудеса, нужно, чтобы тебе было все равно, жив ты или нет, а это у Сайнема в последнее время получалось все хуже и хуже.

Так или иначе, а чуда не случилось. Сайнем со вздохом оделся и решил потихоньку, никого не потревожив, выбраться из лагеря. Но не тут-то было: у соседнего шатра его поджидала сама Аин. Не слушая никаких объяснений и не снисходя до приветствий, она схватила волшебника за руку и потащила за раскрытый полог.

– Ну? – выдохнула она ему в лицо, все еще не отпуская его руки. – Что ты узнал?

Сайнем хотел сказать: «Прости, ничего не вышло», но тут увидел, что ее глаза полны страха, подавился собственными словами и лишь промычал что-то невразумительное.

Впрочем, Аин его толком и не слушала – она дошла уже до той стадии тревоги, когда человек может слышать лишь собственные мысли.

– Ты только не брани меня, – зачастила она, пряча лицо у Сайнема на груди. – Я знаю, знаю, что не должна спрашивать. Но ты хоть намекни. Я так уже не могу. У меня же нет четырех лиц, чтобы следить за всеми сторонами сразу. А теперь я не знаю, кому доверять. И никому не верю, только тебе и Армеду. Откуда мне знать, может это сам Хильдебранд хочет меня убить?! Я знаю, я здесь чужая. Меня все ненавидят. Но ты же знаешь, мы не можем вернуться домой. Говорят, что мой брат, наш с Армедом старший брат, он совсем плох, он тронулся умом, когда его укусила воздушная змея. Ты ведь знаешь, они с Армедом друг друга ненавидят, а я осталась с Армедом, но все равно они оба мои братья, как правая и левая рука, не могу же я ненавидеть одну свою руку, правда? И все же если я вернусь в горы, мой старший брат меня прогонит обратно или забьет до смерти. Халдон, скажи, что ты узнал, я не могу ждать! Кто ищет моей смерти?! Когда это случится? Скажи, слышишь, я не могу больше!

Сайнем был просто ошарашен. За время своего путешествия в чужанские горы он успел узнать Аин очень хорошо и очень близко. И она всегда казалась ему сильной, независимой, самоуверенной. Порой даже чересчур сильной, независимой и самоуверенной, какой не подобает быть женщине. Теперь же она превратилась в робкое, испуганное и растерянное существо, готовое покориться любому мужчине, который пообещает ей покровительство. Нечего сказать, мечта любого мужа, если… если только он в самом деле мечтает, чтобы рядом оказалось именно существо, а не женщина. Сайнем понятия не имел, каких взглядов на супружество придерживается Хильдебранд, но это его совершенно не волновало; ему было ясно, что нельзя позволить Аин и дальше погружаться с темноту, нельзя оставлять ее один на один со страхом и чужой ненавистью, против которой она уже устала сражаться.

И пока они сидели на овечьих шкурах в глухой тьме его шатра, пока Аин прижималась к нему уже без всякого намерения соблазнить, привязать к себе, казалось, вовсе забыв о том, что мужчину можно соблазнять, помня лишь об одном: бежать и прятаться, – Сайнем лихорадочно думал, искал нужные слова, заклинание, которое смогло бы превратить ее обратно из существа в женщину, в человека. Ему и самому было тоскливо и одиноко, когда пришлось уезжать прочь из Королевства в горы, к чужанам, он и сам опасался тогда за свою жизнь и следил за любой тенью. Но это – обычная мужская жизнь, и в глубине души он по-детски радовался, что сбежал от других волшебников и теперь едет навстречу настоящим приключениям. Но Аин никогда не учили радоваться опасностям и смеяться в лицо врагам. Наоборот, ей внушали, что она должна терпеливо ждать, пока мужчины решат ее судьбу, что она должна быть со всеми мила и всем нравиться, а если кто-то ее невзлюбит, виновата в этом будет она одна. И все же прежде у Аин хватало мужества на поступки. Один раз она выбрала «между двумя руками» и последовала за Армедом. Во второй раз она выбрала его, Сайнема, неимущего чужака. Как же убедить ее в том, чтобы она выбрала и в третий раз – саму себя?

Сайнем обнимал девушку, осторожно гладил ее по спине, целовал пахнущие можжевельником волосы, а сам старательно думал обо всех женщинах, с кем ему приходилось иметь дело: мать, бесчисленные подружки, Десс… Откуда они черпали силу? Ради чего могли бы переступить любой страх? Кто ж их угадает, раз они все такие разные? Для матери милей всего были власть и вечная юность, для столичных красоток чаще всего – деньги да еще возможность утереть нос подругам. Десси? О ней, пожалуй, он знал меньше всего. Кто еще? Мильда, Радка, Гнешка-повитуха…

И тут он понял, что должен сказать. Осторожно разжал руки, взял Аин за подбородок и заглянул ей в глаза:

– Ты действительно не должна спрашивать, а я не должен отвечать. Тебе достаточно знать, что мы трое – я, Армед и твой жених – готовы защищать тебя.

– Но, Халдон, я действительно не могу больше…

– Я знаю. А вот ты кое о чем забыла. Послушай, когда твоя мать носила тебя, она не знала, чем закончатся для нее роды: счастьем или смертью. И когда твоя бабка носила твою мать, она тоже не ведала своей судьбы. Ни одна женщина не знает, что будет с нею, кода придет ее время родить, и все же женщины смеются, когда чувствуют толчки ребенка, и поют, когда начинаются схватки. И ты тоже подаришь миру много здоровых и сильных детей, если будешь идти своим путем, а не прятаться в ужасе. Понимаешь, в тебе кровь твоей матери и бабки, и прабабки, и всех женщин твоего рода, а ты говоришь, что готова отступить перед страхом. Ты согласна выйти замуж за Хильдебранда?

Аин кивнула.

– Тогда делай то, что кажется тебе правильным, и не думай о том, что может случиться. Потому что ты этого все равно не угадаешь. Согласна?

Аин выдохнула, глубоко и медленно, словно выпускала из себя темный морок, который не давал ей спокойно жить.

– Спасибо тебе, Халдон, – сказала она тихо. – Я всегда знала, что ты самый мудрый.

– Счастливо, Аин Отважная. – Сайнем поцеловал ей руку. – Увидимся на свадьбе. Я буду за твоей спиной, так что можешь не вертеть головой и смотреть только вперед.

Глава 39

Хоть Сайнем и наговорил Аин много красивых слов, хоть и наобещал ей с три короба, на деле он вовсе не был уверен в том, что свадьба пройдет без сучка без задоринки. Армед и его сестра правы: у них в столице достаточно ненавистников, а разделаться с чужанкой прямо посреди праздника – очень эффектно. А коль скоро ворожба сорвалась и зеркало промолчало, у Сайнема не было ни малейшей подсказки, откуда ждать беды. Он знал, что верные Армеду люди прочесывают весь город в поисках заговорщиков, подозревал (вернее, от всей души надеялся), что тем же занимается и королевская охрана, но ни те, ни другие ничего не могли сделать, если в заговоре участвовал волшебник. Не такой растяпа, как Сайнем, а настоящий, которому действительно все равно, кто жив, а кто мертв… А впрочем, и никакого волшебника не надо. Просто если какой-то человек, безумный или в здравом уме, решит, что нужно убить Аин на свадьбе, если он ни с кем не поделится своими соображениями, а просто придет в нужное время в удобное место и затеряется в толпе, найти его будет практически невозможно. Словом, у Сайнема оказалось много причин для недовольства собой. К счастью, он был слишком голоден и слишком хотел спать, чтобы терзаться по-настоящему.

Над городом занималось еще одно ясное весеннее утро. Зазывалы заняли свои места у дверей лавок, и кто зычным, кто сладким голосом призывали горожан не забыть купить обновы к предстоящему празднику. Их перекрикивали глашатаи, объявлявшие, на какой площади и в какое время будет показано «славное и доброе представление» в честь новобрачных. Из раскрытых окон доносился стук ткацких станков и перезвон посуды. У городских ворот грохотали повозки с дровами, с углем, с водой. Многие везли только что срубленные березки и липы – чтобы украсить дома, вдоль которых поедет свадебный кортеж. На улицах стучали молотки и взвизгивали пилы: здесь сооружали торжественные ворота, которые позже украсят бархатом и цветами.

По дороге в гостиницу на одной из улиц волшебник увидел Десси. Та сидела прямо на земле под цветущей яблоней и с безмятежным выражением лица вывязывала очередной красный квадратик. Проходившие мимо люди косились на нее, но не трогали: милостыню не просит, и на том спасибо.

Сайнем был внутренне готов к тому, что она его не заметит, но Десси, вопреки его ожиданиям, ласково ему улыбнулась и даже спросила, хорошо ли он провел ночь и куда сейчас направляется.

– Иду обратно к Тамиасу, – ответил Сайнем, пропуская первый вопрос. – Пойдем со мной.

– Нет, не стоит. – Десси покачала головой. – День только начался, надо еще поработать. Ты иди, отдыхай, я позже приду.

И Сайнем ушел, в печали размышляя о том, почему он сумел найти нужные слова для чужой невесты и никак не может сделать того же для своей любимой жены.

* * *

В гостинице он похлебал горячего супа и выслушал очередную порцию страшных слухов про бесчинства разбойников и мятежников. Он подумал о Сломанном Клыке, о Рейнхарде и Карстене, о «своих» чужанах и тут же прогнал эти мысли. Что тут думать? Сначала свадебку сыграем, а потом сразу же со всех ног домой – разбираться, что стряслось да что можно сделать.

Суп ему подавала Дари, и Сайнем от души радовался, глядя на нее: после одной несчастной и одной безумной женщины, с которыми он успел пообщаться сегодня, истинным отдохновением было глядеть на совершенно здоровую и счастливую. Дари – веселая, как птичка, резвая, как весенний ручеек, – вся будто светилась внутренней радостью. «Молодцы они с Арнвером, – думал Сайнем. – По крайней мере хоть два человека в этом несчастном городе заняты стоящим делом».

После еды его поклонило в сон, и он поднялся наверх, в их с Десси комнату. На лестнице он столкнулся с Кари – та тащила вниз ведро и половую тряпку. Девушка испуганно шарахнулась в сторону, поспешно отвернулась, но Сайнем успел заметить то, что она старалась спрятать, – свежий синяк под глазом. Ему даже показалось, что на шее под высоко поднятым воротником тоже видны синяки – следы чьих-то пальцев. Похоже, молодой муж совсем обезумел от ревности и начал всерьез поколачивать свою благоверную. Однако у Сайнема сейчас не было сил разбираться в еще одной женской судьбе. В конце концов, если ей не нравится такое обращение, могла бы попросту уехать из города и вернуться к себе в деревню. А раз все еще торчит здесь, значит…

Сайнем скинул сапоги, забрался под одеяло и приказал себе хоть на время выбросить из головы все заботы. Не тут-то было! Ему удалось лишь погрузиться в неглубокую дрему, и все, о ком он думал с тревогой: Десс, матушка, близняшки Дари и Кари, Аин с Армедом, Карстен с Рейнхардом, – все они кружились вокруг его кровати, тыкали в него пальцем, чего-то требовали, от чего-то предостерегали, в чем-то укоряли. Потом скрипнула дверь, вошла Десси – всамделишная, а не из сонного морока. Она развязала пояс (о пол стукнула черепашка) и, не раздеваясь, юркнула под одеяло к Сайнему, обняла его, и через мгновение ее дыхание уже было ровным и глубоким, как у спящей. Тогда и Сайнем уснул.

* * *

Уснул и тут же оказался на боевом ходе замка Сломанный Клык. В небе ярко горел Меч Шелама, внизу лежали голые заснеженные поля, дальше поднимались покрытые инеем деревья, а в двух шагах от Сайнема, положив руку на «ласточкин хвост» бойницы, стоял… он сам – тоже Сайнем, но уже седой и сгорбленный, постаревший не на один десяток лет. Сайнем-младший отпрянул в испуге и хотел уже сделать охранительный знак, но тут Сайнем-старший, заметив его, улыбнулся, приложил палец к губам, а потом сказал тихо и внятно:

– Однорукий.

Переспросить Сайнем не успел: и его двойника, и сам замок, и звезды заволокла серая дымка, он тряхнул головой и от этого движения проснулся. Десси что-то недовольно пробормотала, перевернулась на другой бок, но глаз не открыла.

Еще не вернувшись окончательно в явь, еще безусловно веря, что сон правдивый и подлинный, Сайнем почувствовал жгучую досаду: надо было спросить, непременно спросить у себя самого, что будет с Десси и как ей помочь. Но поздно, упустил возможность, а в другой раз она едва ли повторится. Приходилось довольствоваться тем, что есть, и верить, что Сайнем-старший лучше него знал, что сказать. И раз он сказал: «Однорукий» – значит, именно это слово должно помочь Сайнему-младшему благополучно разобраться со всеми его проблемами.

Если только… Если только сон – действительно вещий, а не обыкновенный сон, очередная шутка ночной хмари.

Ладно, будем думать все же, что сон вещий, иначе… иначе придется признать, что у него нет вообще ничего. Сайнем принялся вспоминать всех одноруких, с которыми ему приходилось встречаться, и не смог вспомнить ничего путного. Может быть, здесь, в столице? Или на Острове Волшебников? Или в горах у чужан? Может быть, да, а может быть, нет. Так толком ничего и не придумав, Сайнем незаметно для себя самого уснул, на этот раз без сновидений.

Глава 40

Во дворце тоже выдалась тревожная ночь и не менее тревожное утро.

– Надо поднимать войска, – сказал король Рагнахар своему дяде Хильдебранду. – Мы больше не можем бездействовать. Мне донесли, что мятежники разграбили и сожгли целый город.

– Какой? – быстро спросил Хильдебранд.

– Юрату.

– А! – Хильдебранд презрительно усмехнулся. – Тоже мне город. Сотня домов, поля и огороды.

– Неважно, – покачал головой Рагнахар. – Там жили люди. Люди Королевства, понимаешь? Чужанам в Юрате принадлежало не больше десятка домов.

– Ну и что?! – пожал плечами Хильдебранд. – Они подняли мятеж уже две, а то и три декады назад, нужно где-то доставать припасы, корм для лошадей, новое оружие, седла и прочее. Тут уж не будешь разбирать, кто где живет и на каком языке кричит: «Пощадите!»

– Вот именно, – согласился Рагнахар. – Поэтому мы должны остановить их, прежде чем они зайдут слишком далеко. Иначе мне придется их казнить.

– Тебе так и так придется, – возразил Хильдебранд. – Врагов нельзя оставлять в живых.

– Нет. Подумай лучше, дядя. Они не мои враги, они – мои порубежники. Если я казню их и посажу в их замки преданных мне людей, вот тогда я наживу себе кучу врагов. Все марки поднимутся против меня, а такой войны не выдержит ни один король.

– То есть ты хочешь идти на уступки?

– Может быть. Я должен узнать, чего они хотят, и убедиться, что они сами это понимают.

– Бр-р, хватит, племянник. Мне не нравится, когда ты начинаешь говорить слишком мудрено. Я слышу, что ты поешь с чужого голоса.

– Прости, дядя, но если бы ты слышал этот голос, ты, может статься, и сам заговорил бы по-другому. Постой, не гневайся! Я знаю, что глуп и молод, что мой отец слишком рано оставил нас, но я знаю, что он не хотел бы, чтобы мы сидели на троне, вцепившись в свои мечи, и боялись собственных подданных. Поэтому я готов идти на уступки. Я только хочу, чтобы в выигрыше остались мы все: и я, и ты, и мои мятежные маркграфы.

– И ты знаешь, как это сделать?

– Не я, но мой новый советник знает.

– Твой бог?

– Да. Он говорит, что истинная справедливость не в том, чтобы каждый исполнял свои желания, а в том, чтобы каждый получил достаточно и мог защищать себя и свое имущество, не прибегая к оружию.

– И он действительно знает, как это сделать?

– Не сомневайся, на то он и бог. Если бы ты решился прийти в мое новое святилище, ты услышал бы его и многое бы понял.

– Мне это не нужно.

– Может быть. Но помни, когда ты поймешь, что тебе это нужно, мы будем ждать тебя. А пока мы должны собирать войско. Я намерен тронуться на юг на следующий же день после твоей свадьбы.

– Ты? Это моя работа.

– Нет, прости, дядя, не на этот раз. Тебе лучше будет остаться в городе.

– Вот как? Почему же?

– Потому что ты слишком хороший полководец, дядя. Я уверен, что ты в два счета расправишься с этими мятежниками, тем более ты сам говоришь, что к тому времени они заголодают и пообносятся.

– А ты в своей великой мудрости дашь им себя побить?

– Постараюсь не дать. Нет, дело в другом. Они подняли мятеж против короля, так пусть и предстанут перед королем. Пусть никто не говорит, что я прятался за городской стеной, пока убивали моих подданных. Пусть никто не говорит, что я отказался выслушать мятежников. Пусть все знают, что король выслушал их и вынес свое решение. И пусть все знают, что у меня есть верный друг – мой родич, которому я могу доверить в трудный час свою столицу.

– Твой бог, похоже, бог льстецов! – усмехнулся Хильдебранд.

– Он бог правды, – спокойно ответил Рагнахар.

Глава 41

Накануне свадьбы Хильдебранд в сопровождении дюжины воинов отправился в лагерь чужан. Все они были верхом на белых конях, покрытых зелеными, расшитыми золотом попонами. Хильдебранд оделся по-охотничьи: в зеленый бархатный кафтан с серебряными пуговицами и широкий зеленый плащ, подбитый белкой. На голове красовалась маленькая зеленая шапочка с перышком цапли и огромным рубином, за спиной висели оправленный в золото рог, лук и колчан, полный стрел. Его свита поражала пышностью и богатством наряда: у первой пары камзолы и плащи – из малинового сукна, у второй – из белого бархата, у третьей – из голубого, у четвертой – из черного, у пятой – из пепельного и у шестой – из лилового. На плащах золотой нитью вышиты олени и ожерелья из звезд.

Поезд сопровождали музыканты, играющие на рожках, виолах и арфах, а также прелестные девушки в белых, алых и зеленых платьях, танцующие и бьющие в бубны. Вся эта веселая кавалькада выехала из города и остановилась у ворот лагеря, на которых висел щит, обтянутый белым бархатом с золотыми звездами.

Хильдебранд ударил в щит своим копьем и воскликнул громким голосом:

– Добрые люди! Я, путник, блуждавший много дней в темных лесах и повидавший немало всяких чудес, прошу у вас о ночлеге!

Лагерь оказался тих и безлюден и на призывы Хильдебранда никто не отозвался. Тогда он снова ударил копьем в щит и снова воскликнул:

– Добрые люди! Разве так принято встречать гостя?! Я не таю на вас никакого зла и лишь прошу у вас приюта и ночлега!

И вновь лишь тишина была ему ответом.

Тогда доблестный рыцарь ударил в щит с такой силой, что проткнул его и отбросил вместе с копьем в сторону, потом протрубил в свой рог и крикнул уже совсем грозно:

– Добрые люди! Знайте, что я все равно добьюсь от вас учтивого ответа, каковой подобает по законам гостеприимства. Пусть даже мне придется разнести этот город в пыль!

И тут наконец полог одного из шатров откинулся в сторону и перед Хильдебрандом предстал стройный юноша в алом бархатном камзоле и алой шапочке, с луком и колчаном за плечами. На шее у юноши висело ожерелье из звериных и птичьих когтей, оправленных в золото.

– Что за невежа стучится в наши двери?! – воскликнул он. – Знай же, рыцарь, что ты не войдешь в наш стан, пока не победишь меня в единоборстве.

– Изволь, – ответил Хильдебранд, слезая с коня. – Какой бы поединок ты ни избрал, я с легкостью одержу над тобой победу и поучу тебя вежливости.

– Хорошо. – Юноша, подбоченясь, окинул своего противника презрительным взглядом. – Я вижу, в хвастовстве ты и впрямь одолеешь любого, но давай посмотрим на твое искусство метать стрелы. Пусть принесут мишень, и будем стрелять в нее каждый по три раза. Тот, кто окажется метче, сможет поучить другого уму-разуму.

– Согласен. – Хильдебранд проверил тетиву своего лука и достал из колчана стрелу.

Юноша отдал приказание на чужанском языке, и двое его соплеменников вытащили из шатра мишень. Первым же выстрелом Хильдебранд угодил точно в яблочко. Стрела юноши, как водится, расщепила стрелу Хильдебранда. Вторая стрела витязя из Королевства легла рядом с первой, а стрела его противника уместилась между ними. Люди, собравшиеся на стенах города, приветствовали каждый выстрел восторженным ревом.

Наконец Хильдебранд прицелился в третий раз. Он медленно натягивал тетиву и юноша-чужанин, потеряв терпение, воскликнул:

– Стреляй же! Или мне сходить пообедать, пока ты готовишься?

Удивленный Хильдебранд повернул голову, и стрела, сорвавшись с тетивы, ушла в небо.

– Ну что ж, растяпа, вот ты и проиграл! – воскликнул насмешливый чужанин. – Признаешь свое поражение?

– Признаю, прекрасный незнакомец, – сказал Хильдебранд, опускаясь на колено. – Меня ослепила твоя красота, и на мгновение я словно потерял рассудок. Если у тебя есть сестра и она похожа на тебя, я готов сражаться за ее руку с рыцарями всего мира.

– Сестры у меня нет, – ответил чужанин, снимая шапочку. – Но, может быть, тебя устроит Аин, дочь Аледа, принцесса истинного народа с гор? – И на плечи мнимого юноши упали длинные черные косы.

– Прекрасная и отважная Аин, будешь ли ты моей женой? – спросил Хильдебранд.

– Хорошо, рыцарь, – отвечала она. – Жди меня завтра на рассвете в своем Королевстве. А пока прими свадебные дары от моего народа.

Из шатра показалась торжественная процессия, которую возглавлял Армед. Под приветственные крики чужан и людей Королевства он одарил Хильдебранда конем, дорогими доспехами, мечом и прекрасным белым плащом из шерсти чужанских коз: на рынках Королевства такой плащ стоил две, а то и три коровы.

Хильдебранд с поклоном принял дары и сказал:

– Мне ведомо, что я должен также подарить своей невесте волчью шкуру. Но мне не хотелось бы омрачать столь счастливый день убийством, пусть даже убит будет свирепый и кровожадный зверь. Взамен шкуры, прекрасная Аин, и ты, ее храбрый брат, не примете ли вы в подарок вот это?

Он дал знак, и девушки из свиты поставили к ногам Аин корзину, в которой копошились два крохотных волчонка. Аин рассмеялась, опустилась на колени и прижала зверенышей к груди.

– Я благодарю тебя за этот дар, рыцарь, – сказала она. – Шкур у меня и так достаточно, а эти волки вырастут и станут нашими верными помощникам После этого Хильдебранд и Армед торжественно сразились на мечах, показав чудеса ловкости и храбрости, однако ни одному из них не удалось повергнуть другого на землю. Затем они удалились в шатер пировать, а чужане еще долго тешились скачками, стрельбой из лука, борьбой и другими состязаниями на потеху публике.

* * *

На следующее утро толпы народа собрались вдоль дороги, ведущей от городских ворот к Пантеону. Наступил второй день свадебных торжеств. День, когда Аин должна торжественно въехать в город и вновь встретиться со своим женихом.

Принцесса на сей раз надела платье из золотой парчи. Золотыми розами были украшены сбруя и попона белого коня, который вез ее. Восемь юношей из самых родовитых дворянских семей города (среди них оказался и Арнвер, возлюбленный Дари) держали над принцессой белый, расшитый золотыми звездами балдахин. Следом на вороном коне ехал Армед. Вокруг него и принцессы теснилась чужанская стража. Но пока все было спокойно; вчерашний спектакль произвел впечатление на горожан, теперь им казалось, что чужанский князь и его сестра – не разбойники с гор и незваные нахлебники, а персонажи из легенды, богатырь и богатырка, прибывшие из волшебной страны. Так что под ноги принцессе и Армеду летели цветы и зерно, а приветствия и пожелания счастья звучали вполне искренне.

Сайнем вместе с чужанином, телохранителем Аин, вел под уздцы коня принцессы и беспокойно зыркал по сторонам, разыскивая в толпе загадочного Однорукого. Ничего подозрительного он пока не видел, а потому с каждым шагом его беспокойство усиливалось.

Наконец процессия достигла ступеней храма. Армед сошел с коня, помог спуститься Аин, и вдвоем они стали подниматься по ступеням туда, где у каменной чаши с водой их ожидали Хильдебранд и один из жрецов Пантеона. Для совершения обряда выбрали жреца Лаписа – Бога Первенцев, покровительствующего супружеской любви, а также дарующего силу и здоровье детям.

Чужанская стража осталась внизу, но юноши с балдахином по-прежнему шли рядом с князем и его сестрой.

Сайнему тоже надлежало стоять внизу, у ступеней, но, разумеется, это вовсе не входило в его планы. Поэтому он быстро протолкался через толпу, взбежал по боковой лестнице и остановился за колонной, не спуская глаз с Аин и Армеда.

Когда прибывшие и ожидавшие их обменялись поклонами, Армед, исполняя чужанский свадебный обряд, сказал, обращаясь к Хильдебранду:

– Моя сестра приготовила подарок для тебя, цветок дивной красоты, и если ты сметлив, то ты без труда найдешь его.

Хильдебранд (которого заранее предупредили о том, что от него требуется) расстегнул две верхние золотые пуговицы на платье Аин и осторожно взял с ее груди алый цветок невянника – символ супружеской верности. Будь они в поселении чужан, жених расстегнул бы и прочие пуговицы, чтобы показать всем родичам, что у невесты высокая грудь девушки, а ее соски не оттянуты губами ребенка. Но здесь, в Королевстве, такая откровенность была неуместна, поэтому Хильдебранд просто заткнул цветок за пояс и дал жрецу знак приступать ко второй части обряда.

Жрец завязал жениху глаза, по обе стороны от Аин встали еще две девушки, Хильдебранд ощупал их руки и безошибочно выбрал руку своей невесты. Жрец обвел жениха и невесту вокруг чаши и торжественно провозгласил, что вода осталась чистой. Наконец, Хильдебранд отстегнул от пояса ключи и приготовился бросить их в чашу, чтобы Аин могла их выловить и тем завершить свадебный обряд.

«Однорукий!» – подумал Сайнем и испуганно вскинул голову.

Кто? Где? Что-то такое мелькнуло перед глазами, что-то он заметил, что показалось ему странным, необычным. Но сейчас он не мог уже сказать что. Неужели он, растяпа, сам спугнул свою догадку?

Еще раз он обвел глазами всех собравшихся у храма. Жрец… Хильдебранд… Армед… Аин… Посмотрел в толпу, на крыши ближайших домов – ничего подозрительного. Снова глянул на новобрачных. Потом на юношей, держащих балдахин.

Вот оно! Правый рукав Арнвера был пуст, безжизненно свисал вниз и даже колыхался на ветру. Что за чушь! Сайнем прекрасно знал, что у парня две руки! Значит, в рукаве есть прорезь и, может быть, на боку камзола тоже, и Арнвер сейчас прячет руку под одеждой, чтобы… чтобы достать из-за пазухи… или с пояса…

И тут рука Арнвера скользнула обратно в рукав, и Сайнему в глаза ударил солнечный зайчик, будто юноша сжимал в руке маленькое зеркальце. Но Сайнем уже понял, что происходит, понял хотя бы потому, что его собственная правая рука налилась тяжестью и жаром: подаренное Десси колдовское пламя чувствовало, что тут поблизости есть пожива.

Сайнем мгновенно понял, что нужно делать, благо от Арнвера его отделяла всего лишь пара шагов. Волшебник шагнул вперед и прежде, чем злоумышленник успел обернуться и понять что происходит, Сайнем схватился правой рукой за волшебный клинок, а левой за запястье и, используя нож как плечо рычага, завернул руку противника за спину. Бурое пламя вырвалось из его ладони, охватило клинок, и он стал видимым, а через секунду со звоном упал на ступени лестницы.

Хильдебранд уже оказался рядом и с размаху ударил Арнвера в висок кулаком, в котором все еще была зажата связка ключей. Злоумышленник упал навзничь рядом со своим ножом. Королевские охранники наконец опомнились, взбежали по лестнице, двое подхватили под мышки Арнвера, двое заломили Сайнему руки за спину. Он не сопротивлялся – не хотелось окончательно и бесповоротно портить праздник. Охранники, тащившие Арнвера, двигались медленно, так что волшебник успел увидеть, как Хильдебранд вернулся к жрецу и невесте и бросил ключи в чашу, сказав:

– Даю с честью.

Сайнем успел даже разглядеть, как с лица Аин сползло напряжение и улыбка из принужденной превратилась в искреннюю. Принцесса наконец поняла, что будущий супруг – человек надежный и сумеет в случае чего ее защитить.

Поэтому ни ее рука, ни голос не дрожали, когда она достала из чаши ключи и повесила их на пояс со словами:

– Принимаю с радостью.

По правой ладони Сайнема стекала кровь, но он чувствовал, что рана неглубокая, и был в общем доволен случившимся: кровь лучше всего закрепляет любое волшебство – это знали и Солнечные Маги, горные и лесные колдуны.

«Вот я и стал шеламцем, – подумал Сайнем. – Десси будет довольна».

* * *

Армед разыскал и освободил его сразу же после окончания церемонии. Он звал Сайнема на свадебный пир, но волшебник отказался: ему хотелось поскорее вернуться в гостиницу, проверить, как там Десс.

– Лучше расскажи новости, если знаешь, – попросил он чужанина. – Тот парень пришел в себя? Говорит?

– Говорит, куда он денется, – усмехнулся Армед. – Говорит, что ненавидит Кельдингов за то, что они сотворили с его королем, вот и решил отомстить. Где взял заколдованный клинок, пока не сказал, да лично я и не вижу смысла настаивать. И так ясно где, а с бывшим Королевским Магом мы все равно связываться не будем – силенок не хватит. Так что остается лишь уповать на то, что мы сумеем угадать его следующий удар. На всякий случай я советовал Аин днем держаться поближе к королеве, хотя в ближайшие дни ей вряд ли что-то грозит. Ты согласен?

– Пожалуй, да. А что король с Хильдебрандом?

– Им не до того. Король готовится завтра выйти в поход на мятежников, Бранд ему помогает. Я даже сомневаюсь, увидит ли моя сестренка его сегодня ночью на ложе.

– Увидит, не сомневайся, – усмехнулся Сайнем. – Аин своего не упустит. Кроме того, должна же она отблагодарить его за свое спасение.

– Кстати, о благодарности. – Армед поклонился Сайнему. – Ты опять нас выручил, так что с меня дар. Пока что я не нашел ничего достойного, но ты не сомневайся, как только…

– Спасибо, не надо, – совершенно искренне ответил волшебник. – Я и с предыдущим твоим подарком еще не разобрался.

* * *

Когда он вернулся в свою комнату, Десс сидела на подоконнике у открытого окна и вязала. На его появление она никак не отреагировала. Сайнем присел на кровать и пересказал ей сегодняшние приключения – на тот случай, если она его все-таки слышит. Десси, не произнося ни слова, слезла с подоконника, села рядом с мужем, взяла его за руку и лизнула ладонь, отчего порез мгновенно затянулся.

– Теперь мы можем возвращаться домой, – сказал Сайнем. – Меня беспокоят эти известия о мятеже. Карстену и Рейнхарду может понадобиться наша помощь.

Десс покачала головой.

– Мы останемся здесь, – сказала она. – До Колдовской Ночи.

– Хорошо, – устало согласился Сайнем.

Глава 42

Ночной визит Эгери в спальню Асия не остался тайной для госпожи Олии. По всей видимости, достойная женщина решила, что это уже слишком: согласно ее представлениям, карьера сына не предусматривала связи с варваркой, пусть даже с принцессой. Поэтому несколько дней спустя Олия объявила Эгери, что если та и в самом деле хочет отправиться в Королевство вместе с войсками, то последние недели перед походом ей стоит провести в храме Этт, Опустошающей Колчаны, богини войны, и испросить благословения для столь долгого и опасного путешествия. Эгери, в общем, ничего не имела против: жизнь в доме Олии начинала всерьез ее тяготить, а слишком близкая дружба с Асием вовсе не входила в планы.

Впрочем, что теперь входило в ее планы, принцесса толком не знала. Она уже поняла, что была чудовищно, преступно наивна, когда вообразила, будто бы жители Сюдмарка помогут ей вернуть Королевство просто так, из любви к справедливости. Получалось, что она сама приведет на свою землю захватчиков, которые ничуть не лучше, а кое в чем и похуже Кельдингов. Причем остановить нашествие она уже не могла: жители Королевства напали на посла Сюдмарка, и война объявлена независимо от желаний Эгери. Сейчас ее просто тащили за собой в качестве балласта. Вернее, она собиралась потащиться вслед за войсками и попытаться что-то придумать уже там, на родной земле.

Что? Единственное, что приходило ей в голову, – каким-то образом разыскать Лариса и просить помощи у него. В конце концов, у мужчины всегда больше прав на трон, чем у женщины. А может быть, и Кольскег, королевский сын, еще жив? Едва ли Кельдинги осмелились запятнать земли Королевства кровью Хардингов, ведь, согласно заклятью Харда Юного, если Хардинг отдает свою кровь недобровольно, земля лишается плодородия. Тогда можно было бы найти его и его именем собрать войска, которые дали бы отпор Сюдмарку. Но тут Эгери понимала, что обоз наступающей армии – не лучшее место для составления заговора против этой самой армии. Да и как найти Кольскега, даже если он жив и здоров? Понятно, что Кельдинги упрячут его в самую глубокую из своих темниц, – этого заклятье им не запрещает. Словом, стоящих идей у Эгери не было.

На прощанье она посетила Элиану, убедилась, что малышка Ия все также здорова, весела, хорошо кушает и может постоять за себя, а Исий, супруг Элианы, получил деньги на новые пожарные насосы для своей Стражи Неспящих (об этом Элиана просила Эгери, Эгери – Асия, а Асий при случае молвил словечко нужным людям).

Теперь уже более ничего не держало Эгери в Лусе, и она отправилась служить Этт.

* * *

Храм располагался за городом среди вспаханных полей и поместий и был совсем невелик – полдюжины одноэтажных зданий, стоящих незамкнутым кругом.

Вокруг храмовых построек лежало Руинное поле. Это и впрямь оказались останки какого-то старинного города. Как рассказали Эгери местные жители, этот город пришел в упадок и превратился в руины задолго до того, как люди Сюдмарка обосновались на этой земле.

В храме жили двенадцать девственниц из самых знатных семей Луса – жрицы Этт – и еще три дюжины рабов и прислужниц. Жрицы служили богине, ее огромная раскрашенная деревянная статуя стояла в главном святилище. У деревянной Этт – большие миндалевидные глаза, длинные черные косы, а чертами лица она скорее напоминала чужанку, чем жительницу Луса. Одета Этт была также на чужанский манер – в узкие штаны, обрисовывавшие ее стройные безупречные ноги, и рубашку, спускающуюся до средины бедер. И штаны, и рубашка выкрашены в алый цвет. Так же одевались и девы, служа богине. На плечи статуи накидывали белый плащ, сотканный из особой, удивительно мягкой и шелковистой шерсти. Таких плащей было всего три, их берегли как зеницу ока: жрицы объясняли Эгери, что эти плащи дороги и достать новый будет очень сложно. На шее богини висело настоящее ожерелье из когтей ястреба, оправленных в золото. У ног богини лежала ощерившаяся дикая кошка.

Жрицы ежедневно начищали доспехи Этт, хранящиеся тут же, в храме: легкий бронзовый шлем, щит, короткий, но тяжелый бронзовый меч со странным завитком на конце. В их обязанности также входило кормить, купать и прогуливать трех принадлежащих Этт белых коней.

Кроме того, жрицы ежедневно натирали маслом стоящие вокруг изваяния Этт шесть деревянных досок с загадочными письменами. Девушки рассказали Эгери, что эти доски найдены среди руин и на них хранится заклинание, несущее гибель всем врагам Луса. При посвящении в жрицы в десятилетнем возрасте девочки должны выучить это заклинание и ежевечерне, когда лучи заходящего солнца проникали в распахнутую дверь и ложились на пол храма, девы пели запечатленные на досках слова сначала на таинственном языке, на котором те написаны, а после – на языке Сюдмарка:

Каменная диковина –
великанов работа.
Рок разрушил.
Ограда кирпичная.
Пали стропила,
Башни осыпаются,
Украдены врат забрала,
Мороз на известке –
Щели в дощатых –
в щепки изгрызены
крыши временем.

Скрыты в могилах,
земью взяты
зодчие искусные –
на века они канули,
пока не минет
сто поколений смертных.
Стены краснокирпичные
видели, серо-мшаные,
держав крушения,
под вихрями выстояли, –
рухнули, высокосводчатые.

Дух созидательный
людей подвигнул,
камни окованы
кольцами железными,
стянуты сутугой
столпы и стены.
Был изобильный город,
бани многие,
крыши крутоверхие,
крики воинские,
пенье в переполненных
пиршественных палатах, –
судьбы всесильные
все переменили.

Гибель настигла
могучих повсюду,
стогны опустели,
стены распались,
город сгибнул,
в могилу – дружина.
в землю – зодчие,
разор и разруха,
и падает черепица
кирпично-красная
с кровель сводчатых.
И вот – развалины,
кучи камня,
где сверкали прежде
золотом, властные,
латами ратники,
знатные, хмельные,
казной любовались,
камениями и серебром,
имением драгоценным,
мужи дружинные,
жемчугом самоцветным,
гордые, этим городом
в богатой державе.

Эгери спрашивала, что за народ строил город, кто прочел письмена и перевел заклинание на местный язык, но так ничего и не добилась: это произошло в незапамятные времена, и никто уже толком ничего не помнил.

Едва принцесса приехала в храм, ее осмотрели две старые женщины-рабыни, убедились в том, что она девственна, и на следующее утро Эгери посвятила себя богине, отдав ей свое платье и украшения и получив взамен алый наряд, бронзовый нож с завитком и ожерелье, правда не из золота, а тоже из бронзы. Это нужно было для того, чтобы Эгери могла без страха путешествовать вместе с воинами, – алый наряд священной девы богини Этт служил наилучшей защитой в солдатском лагере и разом пресекал все сплетни. Впрочем, Эгери в любом случае не имела ничего против такого служения: помощь Этт могла ей пригодиться для осуществления собственных планов. Ведь она тоже задумала войну – войну против Кельдингов и против Сюдмарка, а если понадобится, то и против всего мира в защиту своего Королевства, и ясно понимала, что без божественного покровительства, без пары-тройки чудес победу в такой войне одержать нельзя. Поэтому, когда она молилась Этт, ее молитва была искренней.

Эгери нравилось в храме, здесь было по-настоящему спокойно; жрицы жили скромно, но без особой строгости и в свободное от служения богине время становились обычными девушками: веселыми, любопытными, охочими до сплетен, проводящими целые вечера в мечтах о женихах и семейной жизни, которая ожидала их, когда окончится служение. В этом отношении законы города не строги: едва девушке исполнялось двадцать лет, родители могли забрать ее из храма, а еще через пять лет просто обязаны были это сделать, – Этт могли служить лишь юные и полные сил девы.

Одно огорчало Эгери: где-то совсем неподалеку, за холмами, в одном из поместий Асия готовились к походу свежие отряды, ветераны воспитывали новобранцев, приучали их к дисциплине, учили не только сражаться, но и двигаться маршем, разбивать лагерь, строить укрепления, высаживаться на берег с кораблей и сразу же вступать в бой. Эгери очень хотелось на это посмотреть, и не из чистого любопытства: она надеялась, что такое зрелище может подсказать ей какую-нибудь идею, да и вообще о врагах нужно знать как можно больше. Однако взять лошадь или повозку, съездить взглянуть на войска ей не позволили.

– В храме мало мужчин, и мы не можем дать тебе надлежащей охраны, – объясняла Ирия, старшая из жриц.

– Ты же говоришь, что мое платье лучше всякой охраны, – возражала Эгери. – Ты говоришь, что военный лагерь – это дом Этт, так почему же тогда…

– О нет, речь совсем не о том! – воскликнула Ирия. – В лагере тебя действительно никто не тронет. Но дорога туда… Понимаешь, ехать придется среди полей, а там как раз работают рабы и… даже если бы мы дали тебе четверых или пятерых человек охраны, мы и то беспокоились бы за твою безопасность, а мы не можем дать тебе даже двоих.

– А что такого страшного в рабах? – удивилась Эгери. – Ведь в храме тоже трудятся рабы, а вы их вовсе не боитесь.

Ирия в ответ рассмеялась:

– Ты порой такая странная, это просто удивительно. Это домашние рабы, они обучены с детства, их специально отбирали, еще когда они были совсем маленькими. Опытные надсмотрщики умеют среди маленьких детей отбирать самых смышленых, покорных, робких и незлобивых. А те рабы, что работают в полях, – это дикие, невежественные люди, просто животные. Многие из них едва умеют разговаривать, только рычат или мычат, но все они злобные, похотливые и способны на все. Поэтому я прошу тебя не ездить в одиночестве в лагерь. Обещаешь?

Эгери удивилась про себя, но пообещала.

Ей разрешали гулять по Руинному полю, не удаляясь далеко от храма, и она частенько так делала. Среди каменных фундаментов и столбов можно было найти кусочки смальты или стекла, а кое-где и фрагменты росписей на стенах: цапля, стоящая в камышах, ладонь, протянутая к голубю, переднее колесо колесницы и развевающийся над ним лошадиный хвост. Эгери вспоминала рассказы Асия о древних городах, вырытых из-под земли, и понимала, что видит перед собой один из них. Но кто его построил? Куда делись жители? Об этом можно только гадать…

Гулять по мертвому городу оказалось удобно: город некогда построили в форме круга и от его края к центру тянулись, словно спицы, колеса – восемь проспектов, ограниченных небольшими стенами в форме полумесяца. Таких стен было по сто сорок четыре с каждой стороны проспекта, они располагались друг за другом, словно бусины на ожерелье. В центре же находилась большая квадратная площадь, так же ограниченная стеной. Эгери виделось здесь что-то неправильное. Ей казалось странным, что на проспекты нельзя войти иначе как с окраины Руинного поля: в полукруглых стенах – ни проходов, ни дверей. И еще: если жители города придавали такое значение центральной площади, то почему она – пуста? Почему там нет ни дворца, ни храма, ни даже пьедестала для статуи богини? Эгери очень хотелось бы узнать, что думает об этом Асий.

Иногда она видела далеко в полях человеческие фигурки, которые двигались по прямой линии, равномерно наклоняясь и выпрямляясь. Это те самые страшные рабы с тяпками в руках обходили гряды. Подобравшись поближе, Эгери наблюдала за ними, укрывшись за каким-нибудь каменным столбом. Выглядели они и в самом деле страшно – обнаженные, косматые, испачканные в земле. Однако все они были страшно худыми и едва двигались, как смертельно уставшие люди, так что Эгери про себя думала, что едва ли у них могло возникнуть желание броситься на нее и сотворить что-то дурное.

Глава 43

Спустя примерно две декады к Эгери явился нежданный гость – Алций, ее бывший сосед по острову, а ныне один из многочисленных писарей в армии Асия. Эгери была очень удивлена тем, что Алций сумел ее разыскать, и тем, что он решил поступить на военную службу. Ей казалось, что такое занятие вовсе не подходит веселому и безалаберному поэту, который превыше всего любил город Лус и не раз клялся, что никогда с ним не расстанется.

– А что делать? – Алций печально вздохнул, разводя руками. – После того как провалился новый земельный закон, мой «старший» уехал в свое именье и велел никого на порог не пускать. Я попытался было сунуться к нему по старой дружбе, новые стихи почитать, так меня чуть собаками не затравили. А кушать-то хочется! Ну и пошел, и завербовался. Здесь, по крайней мере, кормят и одежду дают, а еще и новые земли увижу. Ты ж сама рассказывала, как у вас красиво. Напишу большую поэму о нашем победоносном походе и разом прославлюсь.

– А как ты меня нашел? – спросила Эгери.

– Чего уж проще? У сестры твоей спросил. Кстати, она тебе привет передает. Но мог бы, между прочим, ее и не спрашивать. О тебе теперь весь город говорит. Прекрасная принцесса-изгнанница пришла к нам молить о защите и справедливости… Я про тебя уже не меньше дюжины пьес видел – и трагедии, и комедии. Так что ты теперь лицо всем известное. Да, вспомнил! У меня один друг есть, он тоже писарь и тоже хочет историю нашего похода писать, только не в стихах, а прозой. Так он как узнал, что я с тобой знаком, стал меня просить, чтобы я его к тебе отвел. Хочет от тебя всю историю услышать. Ты не против? Он парень хороший, толковый. И слушать умеет, и сам говорит интересно. Примешь его?

– Почему бы нет? Только услуга за услугу. Устрой так, чтобы мне побывать в вашем лагере. А то я тут со скуки зверею, а одну меня боятся отпустить. Может, вы с твоим историком меня и проводите?

– Конечно. Договорились. Жди нас вскорости.

* * *

Алций сдержал свое слово и через пару дней прикатил к храму на роскошной колеснице, в которую была запряжена пара коренастых лошадок. Рядом с поэтом на колеснице сидел еще один юноша с необычно смуглой для уроженца Сюдмарка кожей. Эгери показалось, что новый приятель Алция похож на чужанина, но она оставила свои подозрения при себе.

У Ирии эта парочка тоже вызвала подозрения, но со всем по другой причине. Верховная жрица сомневалась, что двое сопляков смогут оказать достойный отпор рабам, если те вздумают напасть на колесницу.

Про себя Эгери подумала, что Ирия слишком уж часто возвращается к этой идее насчет нападения злобных рабов на беззащитную девушку: видимо, она засиделась в храме и ей пора замуж. Впрочем, об этом пусть болит голова у ее родителей. Принцесса решительно заявила, что ее желает видеть сам Главнокомандующий, и, если он счел этих двоих надежными провожатыми, значит, они и в самом деле надежны. Ирия отступила, и Эгери наконец отправилась в путь.

Алций правил, его друг, которого звали Арлибием, расспрашивал принцессу о законах и обычаях Королевства, а в ответ по ее просьбе рассказывал о себе и своей жизни. Он действительно оказался наполовину чужанином – его мать была рабыней из племени аргилов, захваченной во время войны.

– Когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец освободил меня и мою мать и дал мне взамен старого аргильского имени Арлеб новое, – рассказывал он. – Но и до того отец обо мне заботился. Я носил завтрак и принадлежности для письма за его законными детьми, когда те ходили в школу к грамматику, и мне дозволялось сидеть у дверей и также слушать урок. Так я выучился читать и писать и полюбил историю.

– А почему ты пошел на войну?

– Как почему? Потому что хочу быть достойным своего отца. Это великая честь и привилегия – сражаться за Сюдмарк.

– А как насчет твоей матери? – не выдержала Эгери. – Как насчет твоих предков по материнской линии? Что они сказали бы, если бы узнали, что ты сражаешься на стороне врагов?

Как ни странно, но Арлибий ничуть не обиделся.

– Мое положение таково, что мне все равно пришлось бы делать выбор, – ответил он с улыбкой. – Моя мать благословила меня и даже дала мне пояс с заклинанием, которое будет защищать меня от оружия. Она сама его вышила. Думаю, это значит, что она со мной согласна.

– Можно мне взглянуть на пояс? – полюбопытствовала Эгери.

– Да, конечно, он всегда со мной, я ношу его под обычным кожаным.

И на ладонь Эгери легла узкая синяя лента с золотой вязью из незнакомых букв. Эгери изумило, что мать Арлеба-Арлибия была грамотной: очевидно, она происходила не и простого рода. Но когда Эгери всмотрелась в вышивку внимательнее, она изумилась еще больше.

– Я не могу служить одновременно богам моей матери и моего отца, – продолжал меж тем историк. – Не хочу сказать дурного слова о моих предках с материнской стороны – впрочем, я очень мало знаю о них, – но любому непредвзятому наблюдателю ясно, что народ Сюдмарка – это народ избранных, народ высочайшей чести и доблести, народ, достигший поразительных успехов как в военном деле, так и в деле государственного управления.

«Ну, запел!» – подумала Эгери.

– Для меня нет никакого сомнения в том, что боги отдадут в руки этого народа весь мир, чтобы люди Сюдмарка научили прочие народы самым справедливым законам и способам управления, – продолжал Арлибий. – Ибо они собрали в своем государстве все лучшее, что могут дать различные формы правления. У них весь народ может открыто выражать свою волю на народном собрании…

«Видела я эту власть», – думала Эгери, вспоминая страшную судьбу полководца, предшественника Асия.

– …Есть также власть немногих мудрейших, собранных в Совете Старцев…

«Который насквозь продажен», – думала Эгери, вспоминая рассказы самого Асия.

– …И, наконец, есть единоличная власть главнокомандующих на поле боя и в делах городской обороны…

«И Главнокомандующего всегда можно принести в жертву в угоду народному собранию или Совету Старцев…»

Они ехали вдоль полей, зеленеющих молодыми всходами. Рабы, чьи обнаженные тела были покрыты разводами грязи, неустанно рыхлили землю мотыгами или, выстроившись в цепь от ручья до поля, передавали из рук в руки тяжелые ведра и выливали воду на борозды. Они даже не пели, настолько были заняты и измучены работой. Только жаворонки в небе нарушали царящую вокруг тишину.

– Сколько раз в Королевстве вспахивают землю? – спросил Арлибий, заметив, что его спутница больше не слушает рассуждений о преимуществах Сюдмарка перед другими государствами.

– Землю? – Эгери тряхнула головой. – Обычно три или четыре раза. Это зависит от самой земли.

– Неужели? – изумился Арлибий. – Но ведь это очень мало. В Сюдмарке вспашку проводят до семи, а то и восьми раз. Только тогда почва становится по-настоящему мягкой и позволяет снимать урожаи сам-десять.

– Для нас это действительно невиданно богатый урожай, – согласилась Эгери. – Но на семь-восемь вспашек у наших крестьян не хватит сил. Лошадей прокормить нелегко, обычно упряжкой для вспашки и тяжелым плугом владеют несколько семей сообща, а волы пашут медленно. Многие бедняки и вовсе пашут на ослах или на мулах, и одна упряжка приходится на всю деревню.

– Значит, у вас мало рабов?

Эгери засмеялась. Этот человек собирается идти войной на ее земли и так мало о них знает!

– У нас их вовсе нет, – сказала она. – Есть люди, которые за долги или по каким-то иным причинам заложили свои земли сеньору и отдают ему часть урожая в уплату старого долга. Но это не рабы.

– Разве их хозяин не имеет над ними полного права? – удивился Арлибий.

– Разумеется, нет. Ими нельзя торговать, у них нельзя отбирать собственность, их нельзя заставлять работать сверх того, что было оговорено, или брать с них плату выше той, что установлена обычаем для этой земли. Больше того, хозяин должен заботиться о том, чтобы их земля не приходила в запустение и чтобы они не впадали в нищету. В голодный год он должен давать им продукты из своих кладовых. Если же их права нарушены, королевский суд будет защищать их. Кроме того, они могут оставить землю и имущество и уйти в другие земли. Но есть и великое множество свободных крестьян. Они вообще связаны с сеньором лишь договором.

– И какие же урожаи собирают со своих полей эти ваши свободные крестьяне?

– Обычно не более, чем сам-шесть или сам-семь, – признала Эгери. – Но есть еще стада овец, коров и свиней, есть также прибыль от торговли, в том числе и с вашими соплеменниками… я имею в виду соплеменников со стороны матери.

– Ну хорошо, – не отставал историк. – А кто же тогда мотыжит борозды, выпалывает сорняки и удобряет поля?

– Говоря по чести, никто, – созналась Эгери.

– Но земля без ухода быстро оскудевает.

– Земля сама умеет за собой ухаживать. Обычно в первый год мы сеем на поле лен, во второй – рожь и пшеницу, в третий год сажаем овощи, а на четвертый и пятый оставляем землю под сенокос или выгон. Затем мы вовсе покидаем оскудевшие земли и возвращаемся к ним через семь или десять лет.

– Но тогда получится, что вы непрерывно должны делать новые расчистки.

– Да, мы стараемся делать это там, где позволяет нам Шелам.

– А старые земли постепенно превращаются в пустоши?

– Да, – согласилась Эгери.

– Выходит, отказавшись от рабства для немногих, вы все попали в рабство к земле, к лесу и к вашим собственным желудкам. Выходит, из любви к рабам, что по сути своей близки к животным, вы уничтожаете земельные наделы своих предков. Разве это не безумие?

Эгери помолчала, собираясь с мыслями. Прежде ей не приходилось задумываться об этом. Она прекрасно знала повседневную жизнь поместья – неустанную и извечную борьбу за каждый кусок, который можно было положить в голодный рот, за каждую кроху пропитания, за любую возможность загадать вперед, запасти что-нибудь на будущее. Это казалось ей таким же простым и обыденным, как холод зимой или дождь осенью. Радости мало, но как иначе? В Сюдмарке же знали, как можно сделать по-иному. Так чтобы большинство граждан могли не думать ежедневно о куске хлеба, могли не трудиться, а лишь развлекать себя различными зрелищами, мудрыми беседами, собиранием редкостей в древних городах да государственными делами. А то меньшинство, которое трудилось от зари до зари, было лишь по виду похоже на людей, а на деле мало чем отличалось от домашней скотины. «Тебя же не гнетет мысль о том, что волы трудятся в поле и на току, а ты потом забираешь все зерно, а им оставляешь лишь солому», – подумала она.

Алций, уловив, что беседа вдруг неожиданно заглохла, решил поддержать ее и, поворотившись к Эгери и Арлибию, сказал:

– Я слышал, недавно Улий предложил Совету Старцев закон, согласно которому все рабы должны носить одежду определенного цвета и покроя, а также особые знаки. Тогда вскочил Кений, самый старый в Совете, и закричал: «Ни в коем случае не делайте этого! Ведь тогда рабы увидят, сколько их на самом деле!»

– Я не знаю, что вам ответить, – созналась наконец Эгери. – Я сознаю, что и народ Королевства, и народ Сюдмарка вынуждены вести войну. Вы воюете со своими рабами, принуждая их к покорности, а мы вместе с нашими крестьянами воюем с судьбой. Я не знаю, кто победит и возможна ли победа в этой войне. Мне хочется верить, что боги создали нас для того, чтобы мы жили счастливо, радуясь дарам нашей земли и принося ей ответные дары. Пока что у нас это очень плохо получается. И я не знаю, как мы должны поступить, чтобы наша жизнь стала лучше. Но мне кажется, что рабство – это скверное решение. Оно принесет больше забот, чем пользы.

Теперь уже Арлибий замолчал, обдумывая услышанное. Лишь когда они подъезжали к лагерю, будущий историк сказал:

– Я полагаю, если Сюдмарк возьмет ваше Королевство под свое крыло, это будет к благу ваших подданных, но едва ли к благу народа Сюдмарка. Победители часто усваивают нравы побежденных, и это никогда не доводит до добра…

* * *

Наконец они прибыли в лагерь. Эгери уже проезжала по этим землям несколько декад назад, а потому могла оценить поразительные перемены, произошедшие за это время. На прежних голых полях, словно из-под земли, выросли частоколы, рвы и земляные валы, окружавшие лагерь по периметру, деревянные ворота с надвратными башнями. Вокруг лагеря стояли камнеметные машины, рядом кипела работа: новобранцы учились быстрой и меткой стрельбе. Увидев жрицу в алых одеждах, они останавливались и почтительно склонялись перед колесницей.

Асий встретил Эгери у ворот лагеря, проводил ее в свою палатку и предложил завтрак. За едой они почти не разговаривали. Эгери видела, что Асий рад встрече с нею, но слишком устал, почти раздавлен свалившимися на него заботами, не хочет ни с кем говорить откровенно, но не хочет и лгать. В глубине души Эгери была рада его молчанию: она, как и юный историк, сделала выбор, и Асий, сам не зная того, оказался в стане ее врагов. Эгери не сомневалась в том, что все решила правильно, но обманывать доверие бывшего друга ей тоже не хотелось. Поэтому оба в полном согласии хранили молчание. Эгери лишь спросила, как здоровье госпожи Олии, и узнала, что та вполне здорова и благополучна. В самом конце трапезы Асий сказал:

– Ты, наверное, устала от жизни в храме? С твоим характером тебе, пожалуй, будет там скучно.

– Ничуть! – ж иво возразила Эгери. – Мне нравится в обществе жриц. Кроме того… – Она помедлила, понимая, что разговор все же выходит из рамок обычной вежливости. – Кроме того, я могу изучать развалины старинного города, расположенного вокруг храма, и после твоих рассказов это великая радость для меня – увидеть все, о чем я слышала, своими глазами.

– Ах да, город! – Асий улыбнулся. – Да, это чудесное место, я очень его люблю. Скажи, а ты видела деревянные доски в храме?

– Да, конечно. Я бы очень хотела узнать, кто перевел некогда эти слова на язык Сюдмарка, но в храме никто не знает.

– А я-то как хочу узнать! – вдруг совсем по-детски сказал Асий. – Ведь расшифруй мы этот язык, это могло бы привести нас к народу, который строил древние города.

И это мальчишеское нетерпение в голосе верховного полководца покорило Эгери. Она понимала, что при любом ходе событий грядущая война навсегда разлучит их. «Это будет мой тебе прощальный подарок, – подумала принцесса. – Не знаю, порадует ли он тебя, но иного у меня нет».

– Послушай, у тебя нет с собой копии с какой-нибудь надписи из древнего города? – спросила она Асия.

– Конечно, есть, и не одна, я всегда вожу их с собой, только давно уже не открывал сундучок, – ответил тот. – А зачем тебе?

– Выбери какую-нибудь надпись попроще и вели позвать писца, который приехал со мной. Его зовут Арлибий.

– Что ты задумала? – Асий махнул рукой. – Ну хорошо, хорошо, не буду спрашивать.

Он отдал приказ и вскоре в палатку с поклоном вошел Арлибий.

Асий раскрыл заветный сундучок, выбрал один из листов пергамента с надписью на языке древнего народа и протянул ее Эгери, а та – писцу.

– Вот, сможешь прочитать это? – сказала она.

– Это было на постаменте статуи, – добавил Асий.

Арлибий изумленно молчал, и Эгери испугалась: что, если матери просто не пришло в голову научить своего сына читать?

Но тут Арлибий, ведя пальцем по строчке, медленно и по складам произнес:

– «Ме-ня сде-лал Тарк, лу-чший мас-тер Ни-ки-йи. И-мя мо-е Ти-ши-на. Мо-рем я при-бы-ла в Ар-ги-лу ра-ди ми-ра и со-ю-за».

– Откуда ты знаешь этот язык? – воскликнул Асий.

– Это язык моей матери, – ответил историк, изумленный не меньше полководца. – Язык моих предков.

Глава 44

Восхищенный Асий решил ответить даром на дар. Он пригласил Эгери, Арлибия, а заодно и Алция отдохнуть пару дней в поместье, принадлежавшем семье Асия. Сам полководец не мог сопровождать своих гостей, но он послал с ними раба-секретаря, который должен отдать все необходимые приказания домашним слугам. Тому же рабу торжественно вручили сундучок с копиями надписей, и Арлибий торжественно поклялся, что будет ежедневно посвящать некоторое время переводам.

– Конечно, ты будешь заниматься этим и в походе, – говорил Асий. – Но несколько дней спокойной работы могут оказаться неоценимыми, особенно в самом начале. Поверь, уж я-то знаю.

Итак, они отправились в путь.

Загородное поместье Асия было поистине роскошным. Стены в летней и зимней столовых, в многочисленных спальнях и гостевых комнатах покрывали фрески, полы – мозаики. В комнатах стояли высокие глиняные вазы, наполненные цветами, в саду – статуи, найденные под землей в древних городах. Библиотека оказалась полна свитками, а кладовые ломились от всевозможных яств. Даже в отсутствие хозяев на вилле кипела жизнь: домашние рабы коптили мясо, делали сыр и творог, пекли хлебы, варили пиво и большую часть отправляли в город – для госпожи Олии. Тех, кто работал на полях, Эгери не видела – их бараки стояли далеко от господского дома, лишь иногда ей попадался на глаза дюжий одноглазый надсмотрщик, и принцесса каждый раз невольно вздрагивала: он как две капли воды был похож на злого великана из ее детских сказок.

Старая ключница взяла девушку под опеку, отвела ее в баню, убранную ничуть не менее богато, чем прочие помещения дома. Здесь тоже стояли статуи – прелестные юноши и девушки со светильниками в руках, на стенах резвились дельфины, на полу цвели морские лилии, а под потолком у самых световых окон имелась выложенная мозаикой надпись: «Охотиться, мыться, играть в кости и смеяться – вот это жизнь!» Когда Эгери вышла из ванной, девушка-рабыня натерла ее маслом и с поклоном подала новую одежду – алое шелковое платье и зеленый бархатный плащ с золотым шитьем. Пока в бане плескались мужчины, старушка принесла в спальню принцессы большую шкатулку с драгоценностями и предложила выбрать украшения к ужину. Но Эгери отказалась от еды: она слишком устала за этот день и хотела отдохнуть в одиночестве. Ключница, низко поклонившись, ушла, а Эгери прилегла на низкое ложе, устланное белоснежными шерстяными одеялами и покрывалами, расшитыми цветами.

Из столовой доносились веселый смех и голоса Алция и Арлибия: они пили за здоровье отсутствующего хозяина, Алций порывался почитать стихи, его приятель грозился в следующий раз лично утопить поэта в бассейне, если он вздумает портить такой хороший вечер. Эгери сжала руки, ее сердце екнуло при мысли, что эти двое – такие молодые, здоровые, полные сил и веселья – завтра отправятся испытывать судьбу и…

Она вздохнула, потянулась, села, встала, прошлась по комнате, остановилась у окна, вдыхая аромат цветов. В саду пели зяблики, совсем как там, на родине. Эгери закрыла глаза и сказала себе: «Сейчас я попробую превратиться. Сейчас. Откладывать больше нельзя».

В самом деле, лучшего момента для решающей пробы придумать невозможно. Она одна, ее никто не потревожит, она расслаблена и спокойна. Спокойна? При одной мысли о превращении Эгери почувствовала, как все волоски на ее теле встали дыбом, мышцы мелко задрожали, во рту пересохло, а на спине выступил холодный пот. Эгери снова упала на кровать, натянула одеяло на голову, пытаясь унять мелкую противную дрожь, которая терзала каждую мышцу ее тела. Нет, ее испугало не превращение. Для существа, наделенного даром оборотничества, бояться превращения – это все равно, что бояться дышать, пить или есть. Она даже никогда не думала, что в этом есть что-то особенное, невероятное: кто-то умеет шевелить ушами, кто-то ходить по канату, кто-то подковывать лошадей, кто-то вышивать нитью дивные узоры, кто-то стреляет без промаха, кто-то метает копье на полном скаку, кто-то не имеет равных в бою на мечах или секирах, а они – она и ее родичи – умели превращаться и гнать Звездного Оленя. Это было такое же дело, как и все прочие.

Было. До того самого дня, когда стража Кельдингов схватила их в Пантеоне. Здесь, в Сюдмарке, ее не раз спрашивали, как ей удалось спастись, и она обычно говорила, что почти ничего не помнит. И это было правдой или, точнее, почти правдой. Она и самом деле хотела бы забыть, как их поймали в храме: тех, кто успел обратиться, прижимали к полу волчьими петлями, тех, кто не успел, просто оглушали ударами по голове.

Она хотела забыть ту ночь, что они провели в подвале дворца, и как между ними ходил Верховный Маг и пел заклинания, лишавшие их способности превращаться, и как им, связанным, срезали кинжалом длинные волосы – знак Королевской Силы. Кто-то из братьев сказал: «Те, что на голове, отрастут снова, раньше чем на деревьях зазеленеют новые листья, а те, что у нас под кожей, им не срезать никогда». Его оттащили в сторону и били до тех пор, пока он не затих и не перестал сопротивляться. Потом в темноте перед самым рассветом их выгнали во двор, погрузили на телеги и повезли куда-то прочь от столицы – она так и не узнала куда: на казнь или в новую тюрьму.

Тот, языкастый, кого избили вчера, лежал на их телеге. Эгери удивилась, увидев его здесь, потом удивилась еще раз, заметив, что он дышит, потом еще раз, когда он открыл глаза и тихо попросил Эгиля: «Помоги мне сесть». Связанные Эгиль и Ларис, словно два тюленя, принялись подталкивать болтуна плечами и, повозившись немного, смогли кое-как усадить его и подпереть собственными спинами. Охранники тут же встрепенулись, подъехали поближе, но, не заметив ничего подозрительного, лишь ткнули пару раз болтуна в живот рукоятями своих кнутов и вновь отъехали к краям дороги. Болтун проводил их взглядом, а потом вдруг шепнул тихо-тихо, одними губами, так что лишь чуткие уши оборотней смогли разобрать его слова: «Когда начнется переполох, бегите!» Эгери просто не поверила своим ушам: куда им бежать, связанным по рукам и ногам, лишенным волшебства, беспомощным, беззащитным. И что собирается делать этот самонадеянный дурак? Снова выкрикивать оскорбления? Чего он этим добьется? Разве что новых побоев, не больше.

Но болтун поступил по-другому. Он подвинулся ближе к краю телеги, потом вдруг перекинул ноги через невысокий, в одну доску, борт и, прежде чем кто-нибудь из охранников успел понять, что происходит, сунул ногу в колесо.

Телега заскрипела, накренилась на бок, Эгери камнем вылетела из нее и приземлилась на все четыре лапы. От ужаса она забыла о заклинании Верховного, и превращение совершилось само собой, без малейшего усилия. Все еще ни о чем не думая, Эгери бросилась бежать, и это ее спасло. Так же, как Эгиля, Лариса и Элиану. Прочие не сумели превратиться, и о их судьбе Эгери ничего не знала.

Не знала она и кем был их спаситель. Они, хоть и принадлежали к одному роду, но жили порознь, каждый в своих владеньях, и встречались обычно лишь в Колдовскую Ночь в зверином обличье. Наверное, их представляли друг другу перед коронацией Кольскега, но тогда во дворце царила такая суета, а Эгери оказалась так напугана и подавлена непривычным многолюдьем и роскошью, что ничего не запомнила. Теперь она очень об этом жалела: ей хотелось знать хотя бы имя спасителя. А вот то, чего она не желала помнить, она помнила прекрасно, до мельчайших деталей: и отбитый угол плиты на полу подвала, где она лежала в ночь после коронации, и трещины и следы сучков на днище телеги, и сухую жесткую траву, что царапала ей нос, когда она убегала по полю, и крик того бедняги, и главное, как через вопль боли вдруг пробились человеческие слова, как он успел сказать: «Я отдаю добровольно!» – освобождая землю Королевства от проклятия собственной крови, а потом снова были лишь крик и хрип, и она прижимала уши, но все равно все слышала.

И с тех пор одна лишь мысль о превращении приводила ее в ужас, словно превращение на самом деле означало возвращение в тот день, в то мгновение. «Кольскег, брат мой, помоги!» – позвала Эгери мысленно, как когда-то, когда лежала на дне сундука. И снова не получила ответа. Что ж, и с этой надеждой пришлось проститься. Она думала, что, приплыв в Королевство, сможет превратиться, незаметно сбежать из обоза армии, добраться до столицы и предупредить ненавистных Кельдингов. Теперь она знала: не сможет. Волшебство ее ушло, ей остается рассчитывать лишь на свои человеческие силы.

Поэтому она заставила себя встать, привести волосы и одежду в порядок, надеть серьги и ожерелье из зеленой яшмы и выйти к Алцию и Арлибию.

Глава 45

Радке никогда прежде не доводилось грести, и она мгновенно стерла руки. Проклятое весло все время зарывалось слишком глубоко, норовило вывернуться из уключины или, наоборот, чиркало по поверхности воды, обдавая неумелых гребцов брызгами. Хорошо еще, море было ровное, как зеркало, а потому горе-путешественникам не грозило ничего серьезнее стертых ладоней или пригоршни воды в лицо.

Поначалу Карстен посадил Радку на руль, но скоро выяснилось, что он и сам гребец не абы какой и, если ничего не предпринять, то до цели они доберутся только к вечеру. Так что Радка, едва не опрокинув лодку, перебралась с кормы на банку, отобрала у своего господина и повелителя одно весло, и лодка, хоть и изрядно петляя, но все же приближалась к маленькому скалистому острову, возвышающемуся прямо посреди бухты Дождевого Камня.

Плыть сюда решил Карстен.

«Все легенды указывают на эту бухту, – сказал он. – Ясно, что город стоял на побережье, иначе бы как его затопило водой? А если в городе и в самом деле было магическое зеркало, то где найти лучшее место для него, чем Страж Года? Наверняка там есть пещера или подземный ход, ведущий прямиком к зеркалу».

Радке было нечего возразить.

Они отправились на побережье, не заезжая в Дождевой Камень, переночевали в рыбачьей деревушке, утром наняли лодку. Хозяин лодки хотел сам отвезти их на скалу, но Карстен отказался: он не сомневался, что об их приезде тут же доложат Вальдиберу, и не хотел, чтобы хоть одна живая душа, кроме них с Радкой, узнала о магическом зеркале. Хозяин лодки не посмел возражать, но явно поскучнел: он боялся отдавать свою кормилицу в чужие руки.

«Небось, сейчас смотрит на то, что мы вытворяем, да за сердце держится», – думала Радка.

На берегу, на высоких обрывах и в самом деле можно было разглядеть человеческие фигурки: похоже, вся деревня, затаив дыхание, следила за их мореплаванием. Хорошо еще, что день выдался чудный: безмятежно спокойное море отражало легкие кучевые облака, чайки кружили над водой, отыскивая рыбу, на горизонте на самом пределе видимости вздымались вверх тонкие, как спичинки, мачты корабликов: какая-то флотилия лежала в дрейфе, ждала хоть малейшего ветерка, чтобы распустить паруса.

Желанный им остров был уже совсем близко. И, еще подходя к нему, Радка увидела в скалах на высоте в два-три человеческих роста (точнее, она определить не могла) поднимающийся из расселины куст, а за ним – темное пятно, похожее на вход в пещеру.

Карстен тоже заметил, куда она смотрит, и радостно потер руки.

– Ну вот видишь, все как я говорил.

Они втащили лодку на гальку и полезли вверх. К расщелине вела узкая, едва заметная тропка, и все же люди здесь, несомненно, ходили. За кустом обнаружился вход в небольшую пещерку, в центре которой лежали отсыревшие угли да несколько рыбьих хребтов. Пещерка была длиной в пять шагов и заканчивалась глухой каменной стеной без всякого намека на подземный ход или еще что-то подобное. Карстен и Радка простучали стены рукоятками ножей, нажимали на все выступы, пытались отковырять отдельные камни – все безрезультатно.

– Пора возвращаться, – сказал Карстен, заметив, что солнце уже опускается к горизонту. – Либо здесь ничего нет, либо ход спрятан так, что открывается лишь посвященным. В любом случае мы больше ничего не можем сделать.

Они, все так же поминутно петляя и сражаясь с веслами, подгребли к берегу и вернули лодку рыбакам.

– Ну что, останемся на ночь здесь или вернемся домой? – спросил Карстен Радку.

Девушка была не против горячего ужина и ночевки под крышей, но уже успела понять, что Карстену тяжело с чужими людьми, особенно когда он и без того чувствует себя в проигрыше. Поэтому она сказала:

– Конечно, поедем, Мильде там совсем одиноко.

И не прогадала. Заметив, что она клюет носом, Карстен пересадил Радку из-за спины вперед, так что она оказалась фактически в его объятиях. Лошадь шла шагом, ночной лес щебетал на тысячу голосов, в воздухе стоял сильный и острый запах раскрывающихся листьев. Радка и в самом деле скоро задремала, впрочем, не позволяя себе засыпать глубоко, боясь попустить хоть одно мгновение этого тихого и безмятежного счастья – едва ли подобное когда-нибудь повторится. И все же она провалилась в сон, а про снулась уже на рассвете, когда вершины сосен загудели от утреннего ветра.

Они все еще ехали через лес. Радка завертела головой, пытаясь понять, где находится, и вдруг узнала место: они ехали по дороге на Купель.

– Карс, мы не заблудились? – спросила Радка, поудобнее устраиваясь на спине лошади.

– Что? – Карстен тряхнул головой и улыбнулся. – А, нет. Просто я подумал… Наверное, нам стоит навестить твоего друга антиквара. Я заплачу за меч, а потом задам ему пару вопросов. Как тебе эта мысль?

Глава 46

Аэллис, стоя у обрыва, вглядывалась в даль.

– Куда ты смотришь? – Рейнхард тронул ее за плечо. – Нам пора возвращаться.

– Да-да, конечно. – Девушка тряхнула волосами и поймала руку юноши. – Не могу понять, что это с Матсом. Будто напился. Но он прежде никогда не выходил в море пьяным.

– Что еще за Матс? – полюбопытствовал Рейнхард. – Возможно, я чего-то не вижу, но, по-моему, мы тут вдвоем.

Они и в самом деле были вдвоем – высоко над морем на самой вершине скалы, у подножия которой паслись их кони. С недавних пор это стало одним из любимых мест Аэллис и Рейнхарда.

– Так что за Матс? – настаивал юноша, играя с длинными и тонкими пальцами Аэллис. – Не вижу никакого Матса.

– Он вон там. – Девушка указала на маленькую лодку, пересекавшую воды бухты. – Матс – рыбак из нашей деревни, это его лодка, видишь красный кант вдоль бортов?

– Понятно. А с чего ты взяла, что он напился?

– Посмотри, как он странно гребет. Лодку все время шатает из стороны в сторону. Может, ему плохо? Но почему вдруг? Матс и его сыновья здоровее всех в округе.

– Я знаю! – засмеялся Рейнхард. – Он ловил рыбу и вытащил волшебное кольцо, исполняющее желания, а так как он здорово замерз и его мучила жажда, он сразу потребовал прямо в лодку бочонок браги. И так здорово к нему приложился, что спьяну тут же уронил кольцо обратно за борт. И так с этим кольцом происходит уже не одну тысячу лет. Нравится такая история?

– Конечно, – вздохнула Аэллис. – У тебя вообще здорово получается сочинять, мне бы так. Расскажи еще что-нибудь, а?

– А что в награду?

– Там видно будет. – Аэллис таинственно улыбнулась. – Пока не расскажешь, не узнаешь. Рассказывай!

– Ну хорошо, слушай.

Рейнхард поднялся на ноги, прошелся туда-сюда по скале, пиная мелкие камешки, потом осмотрелся в поисках того, что могло бы стать отправным пунктом для новой истории. Вблизи ничего интересного не нашлось, и Рейнхард приложил козырьком руку к глазам, разглядывая горизонт.

– Ага, есть! – воскликнул он. – Видишь вон те корабли? Вон, в дрейфе. Знаешь, как они здесь оказались? На них прибыла принцесса Сюдмарка, чтобы выйти замуж за… чужанского принца. Но одна из служанок принцессы была дочерью злой колдуньи – об этом никто не знал. И вот однажды ночью служанка заманила свою госпожу на корму и сбросила ее в воду, а сама приняла ее обличье, и никто не догадался о том, что принцесса – подменыш. А бедная девушка упала в воду и превратилась в русалку. И вот однажды юный принц, который все-таки женился на злой служанке, отправился на охоту. День был жаркий, и ему захотелось искупаться. Но когда он подъезжал к берегу, то вдруг услышал дивное…

– Рейн, а с чего ты взял, что эти корабли из Сюдмарка?

– Что?

Юноша с возмущением уставился на Аэллис. Она, конечно, прелесть, но даже ей не стоило прерывать его историю на самом интересном месте.

– Они правда из Сюдмарка? Как ты об этом узнал? – с непонятной тревогой переспросила девушка.

– Ну да, из Сюдмарка. У них такая высокая корма, это сразу видно. Там третий ряд весел и места для гребцов.

– Ты уверен?

– Ну да, уверен. Когда мы жили в столице, я частенько ходил в порт. Конечно, корабли из Сюдмарка туда не заходили, но один мой приятель из порта, он… – Тут до Рейнхарда постепенно начало доходить: – Постой! Ты думаешь, что если это корабли из Сюдмарка, то они…

– То их сюда никто не звал! – воскликнула Аэллис, вскакивая на ноги. – Пошли. Мы должны как можно быстрее рассказать об этом матери.

* * *

Госпожу Дуаду они застали во дворе Дождевого Камня. Замок уже гудел как растревоженный улей: слуги выводили и седлали коней, выносили из комнат оружие. Чуть в стороне, между внутренней и внешней стеной, толпились несколько десятков крестьян, пришедших из соседних деревень с вилами и рогатинами.

Выслушав сбивчивый и торопливый рассказ Аэллис, Дуада коротко кивнула.

– Да, знаю. Рыбаки заметили эти корабли еще утром. Нам повезло, что день сегодня ясный и видно так далеко. Похоже, они ждут темноты и прилива, чтобы начать высадку на берег. Попробуем их встретить с тем, что у нас есть. Я отправила гонца к Вальдо и велела ему бросать его дурацкий мятеж, раз он нужен здесь. Надеюсь, у него хватит ума послушаться. Но в любом случае раньше завтрашнего вечера он сюда не доберется, так что начинать нужно нам.

– Вы позволите мне быть с вами? – тут же спросил Рейнхард.

– Вальдо это не понравилось бы, – твердо ответила Дуада.

– А моему брату не понравилось бы, что я не помог соседям в трудную минуту, – возразил юноша. И добавил как мог мягко: – Пожалуйста, не позорьте меня. Я уже не так мал, чтобы меня отсылали прочь с поля боя только потому, что уже стемнело и все хорошие дети выпили свое молоко и мирно спят в кроватках.

– Хорошо, – со вздохом согласилась Дуада. – В таком деле действительно не может быть лишних людей.

* * *

С началом прилива корабли Сюдмарка двинулись к берегу. Немногочисленный отряд Дуады поджидал их в прибрежных скалах. В сгустившейся темноте кораблям пришлось зажечь носовые и кормовые огни, чтобы не повредить друг друга в незнакомых водах, а потому в первые минуты преимущество оказалось на стороне людей Королевства.

Едва первые солдаты Сюдмарка спрыгнули на берег, навстречу им тут же бросились конники и пешие отряды крестьян, потеснили назад, не давая выйти из воды, заставляя сражаться на мелководье. Вскоре на волнах уже закачались трупы. Рейнхард, носившийся на своем коне между сражающимися, видел и панцири воинов Сюдмарка, и кожаные куртки крестьян Дождевого Камня. Ему пока что не удалось убить ни одного врага: удары его копья неизменно попадали в щиты пехотинцев Сюдмарка. А вот сам он, замешкавшись, едва не лишился ноги: если бы умная лошадь в испуге не отпрянула в сторону, юному воителю было бы несдобровать. И все же пока он цел и невредим, только здорово ошарашен: беспорядочная и ожесточенная поножовщина на берегу ничуть не походила на ту красивую и торжественную войну, о которой пели в песнях.

Конники пытались подобраться поближе к кораблям, чтобы забросить туда горящие факелы. Заметив этот маневр, командующий армией Сюдмарка приказал отвести корабли на глубину. Многие солдаты спрыгивали в воду прямо с отходящих кораблей, чтобы присоединиться к своим товарищам на берегу. Однако их ждал сюрприз. Поначалу бухта казалась мелководной, солдаты брели едва по пояс в воде, – и вдруг дно неожиданно ушло у них из-под ног. Как позже узнал Рейн хард, защитники Дождевого Камня еще в незапамятные времена вырыли вдоль побережья бухты глубокий ров и из года в год заботились о его сохранности. Казалось, что удача этой ночью будет на стороне защитников побережья.

Но тут корабли развернулись к берегу бортами и открыли огонь из пращей, стрелометов и малых катапульт. Теперь уже людям Королевства пришлось отступить, оставляя прибрежную полосу врагу. С кораблей начали спускать шлюпки. Все новые и новые солдаты спрыгивали на берег, в воздухе заполоскались знамена Сюдмарка.

Отряды Дуады вновь ушли в скалы и открыли стрельбу с возвышенностей. Но было уже ясно, что битва проиграна: госпожа Дождевого Камня смогла выставить всего лишь несколько десятков бойцов, а с кораблей сходили сотня за сотней.

Около полуночи Дуада приказала отступать в замок. Армия Сюдмарка высадилась на землях Королевства.

Глава 47

Остаток ночи Дождевой Камень готовился к обороне, в замок сгоняли скот из деревень. За стенами собирались женщины и дети. На рассвете посланные Дуадой разведчики сообщили, что армия Сюдмарка движется военным маршем в сторону от Дождевого Камня – враги сразу же заняли Королевскую дорогу и сейчас направляются к Купели.

Когда эта весть дошла до крестьян, они разразились криками ликования, Дуада же помрачнела.

– Мы не должны без боя пускать их вглубь страны, – сказала она решительно. – Это наша работа, за нее мы и получили во владение Дождевой Камень.

– Мы должны ждать господина Вальдибера, – возразил Рейнхард. – Без подкрепления нам ничего не сделать.

Дуада упрямо покачала головой:

– Вальдо не понравится, что я позволяю врагам хозяйничать на нашей земле в его отсутствие. Мы должны попытаться еще раз. Они идут по дороге, у них большой обоз, и они не знают этих мест. Мы могли бы пройти лесом, устроить на их пути засеку и напасть из засады.

– Мне кажется, что это безумие, – как мог спокойно сказал Рейнхард. – И все же я вновь прошу позволения присоединиться к вам.

– Нет, – возразила Дуада. – Нет, если хочешь нам помочь. Я хочу просить тебя об услуге.

– Я слушаю, моя госпожа, – мрачно отозвался Рейнхард.

Ему уже было ясно, что Дуада измыслила какой-то способ отделаться от него в самый интересный момент.

– Я хочу, чтобы ты отвез Аэллис и Бергу в Сломанный Клык. Там для них будет безопаснее, пока ни меня, ни Вальдо нет в Дождевом Камне. Заодно попроси своего брата прислать нам отряд на помощь. Договорились? – сказала Дуада.

– Договорились, – вздохнул Рейнхард.

Ему и в самом деле было нечего возразить.

– Отлично, значит, я могу на тебя положиться. – Дуада потерла руки. – Берга, детка, принеси-ка карту, надо назначить для Карстена место встречи. А потом ступай с Аэллис собирать вещи.

Глава 48

Вальдибер, хозяин Дождевого Камня и предводитель армии мятежников, лежал в сырой траве, прячась за корнями старой березы, и глядел на раскинувшееся перед ним широкое непаханое поле, где в полном блеске, с развернутыми знаменами и сверкающими доспехами под бой барабанов и пение флейт выстраивалась армия ненавистного Кельдинга. Чуть в стороне на возвышенности, где посуше, размещался обоз: солдаты расставляли шатры, разгружали телеги, разжигали костры.

Такое положение Вальдиберу ужасно не нравилось: мало того, что на холодной земле он наверняка схватит обострение ревматизма, а Дуада с ее волшебными жгучими мазями на сей раз далеко, так еще и сама ситуация была унизительной до предела. Выходило, что он буквально ползает на брюхе перед предателем Кельдингом.

Хорошо еще, что сам Кельдинг об этом не догадывается, но он-то, Вальдибер, все знает, и, что самое скверное, его люди в лагере за холмом тоже знают. Наверняка будут хмыкать, хотя ради них он и старается. Конечно, можно послать кого-то из молодежи, даже нужно, так было бы гораздо правильнее, но Вальдибер привык верить только собственным глазам.

А если говорить совсем начистоту, он был встревожен. Он не понимал, каким образом этот проклятый Кельдинг выследил их в Шеламе и подошел прямиком к их главному лагерю. Будто умел обращаться в птицу и высматривать противников с высоты небесной. Да нет, ерунда, Кельдинги – не оборотни, это всякий знает.

И не вояки, если на то пошло. Возможно, старый Стакад – мастак на всякие штучки, возможно, Хильдебранд чего-то стоит в бою, но этот мальчишка король – полный дурак. Он крепко влип и, похоже, даже не догадывается об этом. Конечно, возможность поспать в тепле и сухости – великое дело, и все же возвышенность следовало отдать войскам, а обоз, наоборот, запихать в ближайшую лощину. В такой грязи и конница, и пехота Кельдинга моментально завязнут, а он, Вальдибер, без труда обойдет их лесом с флангов и устроит им такие клещи, каким позавидует любой кузнец. Никто из войска Кельдинга не уйдет живым с равнины – это Вальдибер видел совершенно ясно, как бородавку на собственном носу. А ради того, чтобы прийти к такому выводу, стоило полежать в грязи. На мгновение Вальдиберу даже стало жалко стоящих перед ним красавцев воинов в нарядных зеленых плащах с оленями. Во-первых, они такие же дети Королевства, как и он сам, а во-вторых, ужасно умирать ни за грош по дурости своего военачальника. Но Вальдибер тут же отогнал эту мысль. Они добровольно пошли под руку короля-предателя, а значит, заслужили наказание.

Он хотел уже незаметно отползти назад, чтобы вернуться к своим и отдать последние распоряжения перед битвой, но тут заметил странное движение в рядах противника. Солдаты расступились, и на середину поля вышел – Вальдибер не поверил своим глазам – проклятый Кельдинг. Он шел, согнувшись в три погибели, а на спине тащил огромный стол. Солдаты, казалось, были не меньше Вальдибера изумлены поведением своего короля. И немудрено! Хардинги, небось, никогда не позволяли себе подобных штучек.

Не доходя пары десятков шагов до края леса, Кельдинг остановился, поставил стол на землю, пошатал его, проверил, прочно ли стоят ножки, затем отступил в сторону и хлопнул в ладоши. Со стороны обоза выступила целая процессия слуг. Они принесли и установили у стола два складных кресла, а на сиденья положили две подушечки, обитые алым бархатом. Стол застелили белоснежной кружевной скатертью, поставили на него кувшин с вином, два высоких фужера из голубого стекла, а также две тарелки. Затем на столе появились: копченый свиной окорок, огромный пирог на блюде, глиняная тарелка с жареной рыбой, блюдо с хлебом, золотистая головка сыра. Осмотрев этот натюрморт, Кельдинг одобрительно кивнул и, повернувшись к лесу, крикнул:

– Вальдибер из Дождевого Камня! Согласен ли ты отужинать со мной перед битвой? Я обещаю тебе безопасность. Приходи.

Проклиная себя и сумасшедшего Кельдинга, Вальдибер поднялся на ноги и крикнул в ответ:

– Хорошо! Я приду. Жди меня.

Он понимал, что выбора у него нет.

Назад: Глава 32

Дальше: Глава 49