Мильда что ни день получала письма, из которых явствовало, что Карстен и Рейнхард живы, здоровы и отлично проводят время в гостях. Радку эти весточки вроде бы порадовали, а с другой стороны, ее все сильнее одолевала какая-то темная, невнятная тоска. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Ей казалось, что все в замке разгадали ее тайну и посмеиваются втихомолку, она пряталась от взглядов, будто те и вправду могли жалить. И хотя ей до сих пор никто не сказал ни одного недоброго или насмешливого слова, она каждый раз внутренне сжималась, когда кто-то входил на кухню. По счастью, после отъезда гостей замок совсем опустел, из прежних постоянных обита телей здесь осталась разве что Мильда. Дудочник куда-то пропал, и хорошо: его проницательности Радка боялась больше всего. А так разве что чужане, жившие кто в казармах, а кто в ближних деревнях (таких с каждой декадой становилось все больше), за какой-нибудь надобностью заходили к Мильде, но их как раз Радка не боялась, им до нее нет ровным счетом никакого дела.

Если бы здесь была Десси! Да не нынешняя, полоумная, а прежняя – та, что все понимала, чтобы можно поплакать всласть, уткнувшись ей в плечо, и выплакать, а потом наконец и выговорить свою тревогу, свою печаль. Но Десси была далеко, в столице, и Радка понимала, что придется ей как-то справляться самой.

И вот в одно теплое и солнечное, по-настоящему весеннее утро Радка вдруг окончательно поняла, что никому она здесь больше не нужна, а вот мать про ее судьбу знать не знает, ведать не ведает и уже, небось, все глаза выплакала. Так что нечего больше тут болтаться, надо идти в Купель, искать маму.

Мильда отпустила ее сразу же, едва Радка заикнулась, что хочет вернуться в Купель, к родне. Это снова опечалило девочку: конечно, она ясно понимала, что Мильда вообще никем на свете не дорожит, кроме своих выкормышей, и все-таки прожили вместе, почитай, год, и Радка с ног сбивалась, лишь бы угодить и старухе и княжатам, так неужели слова доброго не найдется на прощанье? «Так и Карстен, верно, вернется в замок да и не заметит, что меня нет. Да что там не заметит, не вспомнит даже, что была такая!» – подумала она и не смогла сдержать слез.

Идти от замка до Купели нужно было целый день, а погода стояла пока что совсем не летняя: живой студеный ветер споро забирался под одежду, пощипывал нос и пальцы. И все же Радка поплотнее запахнулась в платок, засунула его концы за пояс и решительно зашагала по грязной разъезженной дороге, не гадая пока, где будет искать родителей и что им скажет, как объяснит, почему почти год домой носа не казала.

Очень скоро она «втянулась» – нащупала нужный ритм шагов так, чтобы и не торопиться, и не ползти, как улитка, задышала ровнее и глубже, будто с каждым глотком воздуха в нее входили новые силы, здоровье и безграничная щедрая радость пробуждающегося леса. Лес был занят своими весенними делами и также не обращал на девочку никакого внимания: птицы не замолкали при ее приближении, белки не подавали сигналов тревоги, лягушки в лужах и канавах, безучастные ко всему, сплетались в страстных объятиях. Толстый, наполовину перелинявший заяц, который пощипывал травку у обочины, правда, соизволил заметить ее появление и даже удалился, но не теряя до стоинства, неторопливыми, тяжеловесным прыжками. Это безразличие не только не обижало, но даже радовало Радку. Лес опьянел от весеннего солнца, от вездесущих ручьев, от запахов цветущей вербы и раскрывающихся листьев, и она чувствовала себя частью этой буйной, напряженно радостной жизни, всеобщего роста, раскрытия, ожидания и предвкушения. Сама не отдавая себе отчета, где-то в глубине души она внезапно поняла: все, что с ней происходит, хорошо и правильно; что она, как и любое живое существо на этом свете, от рождения обладает правом любить и желать, и… Как там говорил Дудочник? «Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно». Вот-вот. Пусть будет.

В оврагах и ложбинках еще лежали островки хрупкого серого снега, склоны холмов покрывали белые и синие ковры первоцветов, на полянах из-под сухой прошлогодней травы проглядывала молодая, изумрудно-зеленая. В одном месте возле старого пня Радка заметила россыпь нежных белых с голубыми прожилками цветов и темно-зеленых лютиков-тройчаток. Кислица показалась! Радка обрадовалась ей, как родной. Эта встреча вновь с неоспоримой точностью подтверждала, что зима позади и начинается новый год – огромное чистое пространство, где возможно все.

Радка перекусила взятой из замка горбушкой хлеба с кислицей, запила ручейной водой с привкусом талого льда и совсем развеселилась. Утро вечера мудренее, поглядим, что будет завтра.

До Купели она добралась уже в сумерках, когда солнце, погладив последними золотыми лучами вершины сосен, превратилось в ослепительную красную каплю и стекло по небу за дальние поля, а к хору птиц присоединился громогласный хор лягушек.

Радка побоялась бродить в потемках по малознакомому городу, а потому, поразмыслив, пошла прямиком в гостиницу, где они когда-то ужинали вместе с молодыми графами, Сайнемом и Десси. Ей и тут было страшно: а вдруг прогонят или заломят цену такую, что придется ночевать на улице? По счастью, хозяин вспомнил ее, припомнил и то, что она из замка маркграфа Карстена, а потому без всяких споров согласился пустить ее переночевать вместе со служанками и плату положил сущие гроши.

Спала Радка плохо – слишком устала да переволновалась, да и опять же боялась, что спящую ее оберут: немножко денег у нее при себе есть, Мильда не поскупилась, дала на дорогу. Была еще монетка Карстена, и ее Радка берегла особо. Но снова все обошлось – никто на ее деньги не покусился. А с утра Радка пошла на рынок и стала там расспрашивать всех подряд, не видал ли кто ее родителей. Ей указали, в каких кварталах живут беженцы, которых прошлой осенью, во время последней войны с дивами, согнали в город из деревень. А там уж Радка быстро отыскала дом, где поселились мать и отец.

Вскоре она стояла у красной деревянной двери и занесла уже руку, чтобы постучать, когда вдруг подумала: «Вот год назад Десси так пришла в наш дом, а нынче уже я…» Вдохнула поглубже, постаралась припомнить вчерашнюю ликующую песнь леса и постучала.

Открыла ей мать и замерла на пороге, прижав к щекам измазанные в тесте руки, вглядываясь в лицо дочери, боясь поверить своим глазам. Радка тоже застыла в изумлении – у матери под фартуком ясно обрисовывался округлившийся животик: скоро у них с Десси будет новый братик или сестричка. Потом женщины обнялись и заплакали.

Март, отец Радки и отчим Десси, недолюбливал падчерицу за то, что она, по его мнению, вела слишком вольную жизнь у родного отца в лесной крепости, не отказывала ни одному мужчине и тем самым позорила свою мать, а значит и его, Марта. Когда год назад после долгих лет разлуки Десси пришла навестить мать и сестру, Март встретил гулену весьма нелюбезно. И вот теперь Радка, его собственная дочь, точно так же явилась домой, после того как целый год пропадала неизвестно где. Март был смущен и растерян такой новостью, а потому орал особенно громко и кидался в счастливо найденную доченьку башмаками, мисками и всем, что попадалось под руку. В конце концов он потребовал, чтобы Ода, мать Радки, собственноручно проверила, берегла ли дочурка невинность. Ода проверила и доложила супругу и повелителю, что все в порядке. Тут он оттаял, потрепал Радку по щеке, позволил стащить с себя сапоги, налить себе вина и сел ужинать. Женщины вздохнули с облегчением и принялись за уборку.

Семейство ютилось в подвале двухэтажного каменного дома, принадлежавшего весьма почтенному и известному в городе банщику. В распоряжении Марта, Оды, а теперь и Радки была небольшая темная комната с единственным крошечным окошком на уровне земли (а глядя из подвала – под самым потолком), выходившим на задний двор. Из мебели – деревянный, застланный соломой лежак, старые и шаткие стол и лавка да дровяная плита, топившаяся по-черному. Радка с тоской вспомнила их уютный, теплый и так хорошо обустроенный для жизни деревенский дом. Впрочем, Ода старалась и здесь поддерживать порядок: каждый день посыпала пол свежим песком, перетряхивала и сушила солому на лежанке, начищала горшки, миски и деревянные ложки, стирала и чинила одежду.

– Зимой-то полегче было, – рассказывала она Радке. – Отец в лес ходил, хворост собирал да в городе продавал, тем и жили. Но нынче в одиночку за городскую стену ходить страшно: дивы разбойничают на дорогах. А в компании он не может, не компанейский человек, вечно со всеми ссорится. Ну это понятное дело, он же всегда в своем доме хозяином был, а тут вроде холопа стал, всем кланяться надо. Трудно ему. Ну я уж умолила его больше в лес не ходить. Спасибо, хозяин наш добрый приставил к делу. Отец теперь по ночам дом сторожит, ну и во дворе днем помогает помаленьку, если кто попросит: дрова там поколоть, воды из колодца наносить. За это хозяин позволил нам бесплатно тут жить. Правда, и работы немного, хозяин наш вдов и бездетен, с ним только племянники живут, которым он дело оставить хочет. Он и мне дело нашел – взял к себе в баню, в женскую мыльню. Поначалу-то я только убиралась да печку топила, а потом присмотрелась и в других делах помогать стала: помыться помочь, если женщина стара или слаба, веником можжевеловым попарить, потом научили меня банки ставить, спину растирать, если болит или суставы, словом, работы много, и платить хорошо стали. Теперь женщины ко мне специально приходят, говорят, у меня рука легкая. Так что живем не тужим. А еще козочки наши, кормилицы, помогают!

– Что? – Радка не поверила своим ушам. – Они тут? И Белка, и Юлка, и Милка? Здоровы? Где ж ты их держишь?

– Здоровы, здоровы. И Белка, и Юлка, и Милка. Здравствуют, толстеют и кланяться тебе велели, – засмеялась мать. – Ты их увидишь теперь, не узнаешь: важные стали, шерсть до земли, белая, шелковистая…

– Это с каких же харчей они так раздобрели?

– Да вот… – Мать хитро улыбнулась. – Мы когда сюда пришли на постой проситься, хозяин говорит: пущу, мол, только коз режьте или продайте, ни к чему мне они. А я-то уж знала, что он баню держит, вот и отвечаю: зарезать, мол, можно, невелика хитрость, только таких золотых коз зарезать – дураком остаться. Я ж, говорю, их с мало летства растила, как детей родных холила, сама кусок не доедала, им отдавала. У них же, говорю, самое жирное и вкусное молоко, почитай что, на всем свете, даже в столице король такого не пробовал. А он мне: я ж не младенец, мне молоко без надобности. А я ему: вам-то без надобности, а вот женщинам после мытья как было бы хорошо молочка целебного испить! Он подумал немного, бровь вот так вскинул и говорит: продай. А я: продавать не хочу, берите так, за вашу к нам доброту, только чур, чтобы нам каждый день по чашке молока было. Он и согласился. Так что теперь хлебушек и молоко у нас каждый день на столе. А то и каша. Так что хорошо живем, не жалуемся. Ты только, – мать понизила голос до шепота, – ты только за отцом следи. Тут, знаешь, за стеной погреб винный; вино не молоко, его наш хозяин уважает, а отец как останется один, все норовит из бочки себе кружку нацедить, а взамен воды налить. Я уж просила, просила, да все как об стенку горох. Ой, боюсь, попадется он – тогда пропадем.

– А домой возвращаться не думаете? – осторожно спросила Радка.

Мать сразу погрустнела, махнула рукой.

– Да какое там! Отец еще осенью ходил, смотрел, не осталось ли чего – одно пепелище. Отстраиваться – деньги нужны, а где их взять? Он вроде и пить-то начал оттого, что вроде бездомный теперь и жить ему вроде незачем.

– Как это незачем?! – возмутилась Радка. – А ты? А ребенок?

– Ну, у мужчин все по-другому, – со вздохом объяснила мать. – Им ведь не просто ребенок нужен, а наследник. А зачем наследник, если наследовать нечего? А я… А мне, скажу тебе по чести, в городе даже больше нравится. Конечно, в своем доме быть хозяйкой – дело хорошее, кто спорит, но при бане работать – это не то что на земле спину гнуть от темна до темна. А ведь спина-то у меня уже не та. Моложе не становишься. Так что поживем уж пока тут, а дальше видно будет. А ты вот что… Пойдем-ка завтра с утра со мной в баню. И помыть тебя с дороги нужно, и к делу приставим. Все отец тревожиться не будет, что ты зря хлеб ешь да по улицам шатаешься.

Последние слова матери показались Радке неожиданно обидными, хотя прежде ничего обидного она бы в них не усмотрела. В деревне считалось само собой разумеющимся, что за девчонкой в ее годах нужен глаз да глаз, – чуть не усмотришь, она уже шасть из дома да и под куст завалилась с каким-нибудь пригожим пареньком. А уж если девчонка в город попадет, например, в служанки пойдет, тут уж и думать нечего: на следующий день «давалкой» станет. Так что деревенские сверстницы Радки почти не обижались, когда родители запирали их под замок или таскали за косы при малейшем подозрении на легкомыслие – знали, что с ними по-иному нельзя.

Но Радка год пожила с Десси да с маркграфами и привыкла к другому обращению. Там друг другу доверяли, а точнее, никто не интересовался, кто с кем спит или не спит, все оставляли на добрую волю. Даже Мильда, уж на что строга, особо за Радкой не присматривала: видно ведь, что девка не полудурок, своя голова на плечах есть, вот и ладно, разберется. Как тогда Рейнхард сказал?

Теперь снова приходилось привыкать к извечной и всеобщей подозрительности, и Радка не знала, удастся ли ей привыкнуть. По всему выходило, что в замок Сломанный Клык она больше не вернется, надо жить здесь, и от этой мысли Радка опять затосковала.

Но как бы там ни было, а этой ночью она спала между отцом и матерью, как в старые добрые времена, в тесноте, да не обиде, и спалось ей на диво спокойно и хорошо: тепло родных тел закрывало от мира не хуже, чем дорогое одеяло на меху, тревожные голоса в душе замолкали, невозможные желания успокаивались и оставляли ее. Проснулась Радка здоровой и бодрой, с ясной головой и спокойным сердцем и подумала: «А ведь не так все и плохо, а жить будем, так и еще лучше будет!»

Проснулась она оттого, что мать поднялась с лежанки. Отец еще спал. Тихонько, как мышки, не желая тревожить его сон, женщины выбрались из дома и зашагали по залитым серебристо-серым утренним светом улицам. Здесь уже было полно таких же серых мышек обоего пола: возчики поили лошадей в городских фонтанах, к базару тянулись первые телеги, торговцы и торговки открывали свои лавки, ткачи, шорники, сапожники, оружейники, свечники и прочие ремесленники спешили в свои мастерские, молочницы с кувшинами спешили от дома к дому, им открывали двери заспанные служанки и кухарки, слуги в домах и гостиницах снимали с окон ставни. Сейчас город почти целиком принадлежал незнатным и небогатым, и Радка с удивлением осознала, как же их много и какими нужными делами они заняты. Прежде она полагала, что по-настоящему в мире нужны лишь крестьяне, чтобы растить хлеб, воины, чтобы их защищать, и придворная знать, чтобы командовать и одаривать. Ну, может быть, еще колдуны, вроде сестрицы Десси, – на черный день. А всех городских обитателей, которые не держали в руках оружия, Радка, как-то не слишком задумываясь, причисляла к дармоедам, пиявкам, что питаются от чужих трудов. Но теперь они с матерью сами стали горожанками, и Радка поняла, что в их жизни тоже есть свой смысл, что, занимаясь каждый своим ремеслом, они, порой сами не замечая того, делают общее дело, трудятся дружно, как муравьи в муравейнике. Ей захотелось потолковать об этом с Карстеном или хоть с Рейнхардом, и она вновь тяжело вздохнула: видно, все же привыкнуть к новой жизни будет непросто.

Всем известно, что лучшие бани строятся на горячих источниках. В Купели источники были, да только холодные. Зато вокруг города в изобилии рос лес, а с тех пор как закончились войны с дивами, от горных рудников через пограничную крепость Ставер начали регулярно приходить обозы с углем, так что Борас, новый домохозяин и работодатель Радки, рискнул отстроить свои бани с размахом. И не прогадал. Прошлым летом, когда в Купели гостил молодой король, в банях Бораса мылись и сам венценосный владыка, и вся придворная знать, так что это заведение вошло в моду, и не только горожане, но и заезжие аристократы почитали своим долгом бывать там хотя бы раз в декаду.

Бани занимали целый квартал и состояли из четырех отделений: две деревянные парные – женская и мужская – для среднего сословия и два роскошных каменных особняка – для знати. В этих последних кроме парных были оборудованы особые теплые и холодные лечебные ванны, для которых Борас специально покупал у рыбаков выпаренную морскую соль, а у деревенских женщин – лечебные травы. К каждой ванне привешивалась табличка, на которой указывалось, от каких недугов эта ванна помогает. В отдельном помещении стояли мраморные массажные столы, здесь же можно поставить банки или оздоровительный клистир; городской врач приходил сюда, чтобы пускать знатным пациентам кровь. В соседнем помещении можно выпить вина или молока от Одиных коз, подкрепиться сладостями или легкими закусками. Словом, дело поставлено на широкую ногу и приносило Борасу не только высокий доход, но много чести и славы.

Ода, пользуясь тем, что они с Радкой были в этот час единственными посетительницами бань, вымыла дочь по-королевски – в горячей ванне с солью и травами, затем как следует отхлестала веником в парной, затем снова вымыла в деревянной лохани и ополоснула напоследок чистой холодной водой из родника. После этой процедуры Радка почувствовала себя совсем другим человеком – юной и прекрасной девицей, которую впереди ожидают сплошные куртуазные приключения.

Куртуазные приключения не заставили себя ждать: едва Радка оделась, как Ода вручила ей тряпку и велела начистить до блеска ту самую ванну, в которой юная девица только что блаженствовала. Затем Радка вымыла полы, вычистила печи, затопила их, наносила воды в парилки и весь день до темна крутилась возле матери, помогая ей чем могла и присматриваясь к ее работе.

Уже затемно они вышли из бани, сбегали на рынок (он как раз закрывался, а оттого цены – самые низкие, какие только можно себе вообразить), вернулись домой, приготовили ужин для Марта, наносили и нагрели воды, постирали грязную одежду и сели чинить чистую при свете лучины. Наутро Ода снова разбудила Радку, они снова отправились в бани, и так ни шатко ни валко потянулась новая Радкина жизнь.

Радка и всегда была расторопной, а нынче особенно старалась. Она понимала, что матери в ее положении с каждым днем будет все тяжелее справляться с делами, и хотела быстренько всему научиться, чтобы потом работать за двоих. Вскоре ее старание заметили: Борас через Оду передал Радке, что доволен ее усердием, и положил девушке жалование. К сожалению, эту радость едва не отравил Март: он заподозрил, что такие деньги полагаются за услуги особого рода, и всякий день изводил женщин попреками и угрозами. Ода только вздыхала и уговаривала мужа не серчать, а дочь не обижаться.

Радка и сама готова была проглотить обиду, да только Марту этого мало: он что ни вечер напивался пьяным и орал, что выведет женщин на чистую воду, что сам явится в баню и проверит, в каком отделении они работают и какого рода услуги оказывают. Радка сама не знала, чего больше боится: того ли, что Март и в самом деле выполнит свою угрозу – явится в бани в пьяном безобразии и устроит скандал, после которого их разом вышвырнут из дома, того ли, что, упившись до полного забвения, он поднимет руку на мать. Она понимала, что нужно что-то предпринять, как-то успокоить или усовестить отца, но не знала, как это сделать, да и, говоря по чести, слишком уставала за день, чтобы пускаться в долгие объяснения и уговоры. Так что покуда все шло как шло: Март пил и буянил, Радка и Ода терпели.

Прошло уже почти две декады, с тех пор как Радка переселилась в Купель. В один из дней на рынке она встретила чужанина из Павинки – деревни, угнездившейся под самым замком Сломанный Клык. Вообще-то она и прежде встречала в Купели крестьян из деревень, принадлежащих Карстену. Карстен, пожалуй, единственный во всей округе платил своим крестьянам за хлеб и прочие продукты, которые те доставляли к его столу. Платил понемногу, сколько мог, и все же у его подданных всегда водились в карманах живые деньги, и они были частыми гостями на рынке в Купели. Радка узнавала их, но стеснялась подойти и расспросить о новостях, убеждая себя, что у нее нет ни одной свободной минуточки, да и вообще новости из замка ее не интересуют. Но тот див сам ее узнал, а Радка в тот день была сама не своя, так что буквально ухватилась за эту встречу: ей так нужно сейчас услышать новости!

День вообще получился из ряда вон, второго такого и врагу не пожелаешь. Хотя, казалось бы, Радке надо было чувствовать себя счастливой. Накануне вечером к ним в подвал спустился сам господин Борас с кувшином вина и имел долгий разговор с отцом и матерью. Радку услали на улицу, и она долго проскучала сначала под ясными весенними звездами, потом, когда замерзла, – в хлеву, под боком у козочек. Когда Борас ушел, а ее наконец пустили в дом, отец был уже здорово во хмелю, так что они с матерью сразу улеглись спать и только утром по дороге в бани Ода сообщила дочери потрясающую новость: оказывается, младший племянник господина Бораса положил на Радку глаз и теперь хочет на ней жениться.

– Я ему говорю: «Вы сами наше положение знаете, дать нам за девчонкой нечего». А он в ответ: «Я за ней посмотрел, девушка она работящая, честная, так что возьму как есть, в одной холстинке». А Юн, его племянник, тоже парень незлой и не дурак вроде. Господин Борас вчера сказал, что половину ему оставит, не меньше. Так что тебе хорошо будет.

Радка и сама понимала, что ей будет хорошо, куда уж лучше. Со своим женихом она, правда, ни разу прежде не говорила, но в таких домах, как у Бораса, все про все знают, а про Юна ей ничего дурного не говорили. Наоборот, вся прислуга сходилась на том, что он малый добрый да веселый, здоровьем крепок и нравом ровен. Правда, молод еще да ребячлив сильно, но это проходит со временем. Словом, Радка ясно сознавала, что ей неслыханно повезло: вместо того чтобы провести всю жизнь, дергая за козьи соски, она, может статься, выйдет заправской горожанкой, причем хоть не из самых богатых, но не из самых бедных. То-то Карстен с Рейнхардом удивятся, приедут в Купель, зайдут в гостиницу, а их хозяин и спросит: «Не желаете ли в наших прославленных банях помыться?» Они, конечно, захотят, придут, а там их Радка встречает в дорогом бархатном платье, в белом чепце и белом переднике, на пальцах перстни, на шее ожерелье. Выйдет, поклонится и скажет: «Что ж вы так дивуетесь, гости дорогие? Али не признали?» И, вообразив себе живо эту картину, Радка внезапно ощутила во рту такую горечь, что ей пришлось даже несколько раз сплюнуть на дорогу. Будто медную монету сосешь. Что за притча такая? И тут же сердце заколотилось, и Радка почувствовала, что краснеет до самых ушей. Будто все ее тело взбунтовалось против мыслей, которые пришли ей в голову.

Ода заметила смущение дочери и поняла по-своему:

– Ты, Радушка, не стесняйся, если даже что ему и позволила, – сказала она, ласково погладив Радку по голове. – Сама видишь, люди они честные, раз господин Борас свадьбу пообещал, так все и будет, ты уж не сомневайся.

Тут у Радки и вовсе слезы полились из глаз. Ода тоже шмыгнула носом, сказала:

– Да, вот и еще одному птенчику время пришло из гнезда улетать. Ну ты-то у меня поудачливей сестры получилась…

И тут же заторопилась: времени на разговоры больше не было, пора открывать баню.

В бане тоже день выдался суматошный. Только и разговоров, что о дивах-разбойниках. Говорили, что ночью с башен видели черный дым за лесом – не иначе еще одну деревню разграбили и подожгли. Радка тотчас вспомнила про Сломанный Клык, и у нее аж зубы и пальцы заныли от беспокойства. Как назло, посетительницы тоже были все взбудоражены новостями, все время крутились, расплескивали воду, спешили поделиться друг с другом последними сплетнями: городская-де управа боится, что не сумеет дать бандитам достойный отпор, решили в самую столицу гонца посылать и солдат в помощь просить. А город еще толком не поправился, с тех пор как в прошлый год здесь гостил король со всем своим двором. Правда, еще разок поглядеть на столичных кавалеров не помешало бы, но что, если пришлют дивов? Этих дикарей и в дом-то приличный пускать нельзя, придется их где-нибудь за городской стеной на постой определить.

Радка сама не знала, как дотерпела до вечера: до того ей хотелось домой, спрятаться с головой под перину и затаиться. Правда, дома теперь Юн-женишок да еще отец… Если ему удалось днем незаметно забраться в погреб и полечиться от похмелья, тогда еще ничего, а вот если не удалось…

Но так или иначе, а день наконец кончился, и Радка с матерью по заведенному порядку отправились на рынок. Там-то Радку и окликнул знакомый чужанин. И она к нему бросилась, словно к брату родному, – ей страх как важно было знать, все ли в порядке с замком и княжатами.

Оказалось, что все в порядке, хотя пожар и случился на их земле. За несколько декад до того к Карстену обратилось с полдюжины чужанских семейств: попросили выделить им кус земли, чтоб они могли там поселиться. Обещали платить урожаем и помогать оружием. Карстен охотно согласился и дал им кусок леса под расчистку. Вот эта новина и пострадала: разбойники утащили что могли из нехитрого чужанского барахла, поубивали всех, кто не успел разбежаться, развалили крыши землянок, все, что горело, сожгли. Господин Карстен жутко зол, клянется бандитов изловить, хотя, по его, чужанскому, мнению, те поселенцы были люди худые, из худых семей, так что особо и нечего их жалеть.

– Карстен вернулся? – ахнула Радка.

– А куда ж он денется? Вернулся намедни. А вот господин Рейнхард остался в приморском замке погостить. Оно и понятно, дело молодое… От госпожи Десси с господином Сайнемом вестей пока нет. А госпожа Мильда, слава богам, здорова. И прочие здоровы, тебя вспоминают.

Когда они вернулись домой, отец был в хорошем настроении, чего не случалось уже давно. Он даже поколол днем дров, сам развел огонь и к приходу женщин согрел остатки завтрака – случай и вовсе из ряда вон выходящий. Радка думала, что это предстоящее замужество так обрадовало Марта: и от нахлебницы избавится, и в погреб можно будет наведываться не таясь, по-родственному. Но она ошиблась: стоило матери выйти, отец поманил Радку к себе и зашептал ей на ухо:

– Радушка, доченька любимая, я тут вот что нашел, это откуда у тебя?

На его ладони лежала та самая монетка, которую когда-то привез Радке из Купели Карстен. На одной стороне – кораблик, на другой – олень.

Только тут Радка поняла, что утром впопыхах, сбитая с толку новостью, забыла свой поясной кошель на кровати. Вот он и попался отцу на глаза.

– Это мне на прежнем месте прежний хозяин подарил, – быстро сказала Радка и протянула руку за монеткой.

Отец монетку отдал: положил ей прямо в ладонь, сжал в кулачок, опасливо оглянулся на дверь и, не выпуская ее руки из своей, прошептал:

– Радушка, доченька любезная, тебе на свадьбу надо хоть какие обновки справить, да и нам с матерью не годится оборванцами ходить. Сбегай, доченька, к одному доброму человеку, отдай ему монетку, он за нее много денег даст. А так она все равно поддельная, на нее даже хлебушка не купишь.

– Конечно, забирайте, батюшка, – ответила Радка, сумев подавить вздох, и попыталась вложить монету обратно в руку отца.

Но тот затряс головой:

– Нет, ты уж сама сходи, доченька. У меня нынче что-то ноги болят, совсем мочи нет идти. Это тут близенько, как на улицу выйдешь, так сразу налево поворачивай, а там в переулке третий дом с флюгером вроде петушка. Там на первом этаже лавка господина Лаинеса, покажешь ему монетку, он тебе деньги за нее даст. Только смотри, матери не говори, то-то она удивится, когда мы ей нарядов накупим. Ты беги, дочка, скоренько, принеси мне деньги потихоньку, а матери я скажу, что ты к подружке пошла, счастьем своим похвастаться. Вон платок матушкин возьми, а то на улице холод. Ну беги, доченька моя пригожая!

«Как же, не скажу я, ищи дуру!» – фыркала Радка, шагая по темным улицам.

Она ужасно досадовала на себя, что бросила кошелек дома и теперь придется расстаться с последней памяткой о… о хороших временах в замке Сломанный Клык. Радка ясно понимала, что теперь хочешь не хочешь, а монетку придется продавать: уж если отец на что глаз положил, так нипочем не забудет и не отцепится.

«А попробуешь его обмануть – разгневается и прибить может, – думала она. – Хороша я буду на свадьбе – хромая да с подбитым глазом. Ну погоди, я тебя проведу! Половину денег отдам матери, а тебе совру, будто господин Лаинес сказал, что и того много… А еще жалование себе оставлю, – решила Радка, чуть погодя. – Скажу, что господин Борас решил мне как будущей родственнице больше не платить, раз скоро и так все мое будет. И мать попрошу, чтоб подтвердила. Не будешь же ты у самого господина Бораса спрашивать!»

Дом с флюгером-петушком поначалу показался Радке темным и пустым, она хотела уже повернуть домой и как-то перетерпеть неизбежную в таком случае взбучку, но тут разглядела в щели между ставен бледный отсвет огня и поняла, что хозяин дома.

«Надо в дверь постучать! – решила Радка. – Он спустится, и я его уговорю, чтобы со мной рассчитался сегодня. Скажу, что иначе меня домой не пустят».

Она взялась за кольцо, пару раз стукнула, потом машинально потянула дверь на себя… и, к ее изумлению, дверь со скрипом распахнулась. Неужели хозяин был так рассеян, что забыл закрыть ее? Радка вошла в лавку. Здесь было темно, хоть глаз коли, только ясно: повсюду – вдоль стен, на окнах, на прилавке – громоздятся какие-то вещи. И пахло как-то странно – не только пылью и копотью, но почему-то человеческой мочой, коровьим навозом и чем-то кислым.

Радка сделала еще шаг вперед и хотела уже окликнуть хозяина, но тут споткнулась, ухватилась за прилавок и неосторожным движением смела с него какую-то увесистую палку, которая больно ударила ее по ноге и с грохотом откатилась в сторону. Перепуганная Радка опустилась на четвереньки, зашарила по полу руками (в правой она по-прежнему сжимала злополучную монетку). Наконец ей удалось нащупать палку, и она, не доверяя больше своим ногам, поползла к проему двери, чтобы убедиться, что странная вещь в целости и сохранности.

Рассмотрев в неверном свете звезд свою находку, Радка ойкнула: в ее руке был зажат короткий тяжелый меч с загнутым, словно рог у барана, кончиком. На ее счастье, меч оказался совсем тупым, а то Юну и впрямь досталась бы увечная невеста. Но самое невероятное: на рукояти меча – тот же рисунок, что и на монетке. С одной стороны – кораблик, с другой – олень.

Однако долго удивляться ей не пришлось. Где-то наверху, на лестнице, ведущей из жилых покоев в лавку, послышались тяжелые шаги, замерцал свет, и кто-то (скорее всего, сам господин Лаинес) грозно крикнул: «Это кто здесь?! А ну стой!»

Радка вскочила на ноги и опрометью кинулась прочь из лавки, так и сжимая в одной руке монетку, а в другой – меч.

А вслед ей неслось: «Здесь вор! Держи вора!»

Пробежав четыре улицы и пять дворов, Радка наконец позволила себе остановиться и перевести дыхание. Потом в молчаливом изумлении уставилась на свою руку, все еще сжимавшую ворованный меч. Как это получилось? И что теперь делать? Возвращаться назад и просить прощения у господина Лаинеса? Да ведь он и слушать ее не станет! Добро, если просто собак спустит, а то ведь и стражникам сдаст. Что тогда с матерью будет?

Забросить меч куда подальше, а потом вернуться домой? Сказать, что господина Лаинеса нет на месте? А если отец ее снова пошлет монетку продавать? А ведь пошлет. Рассказать ему всю правду? Нет, немыслимо.

Она стояла в отчаянии, глотая слезы, с ненавистью глядя на проклятый меч, на проклятый кораблик и проклятого оленя, которые так весело сверкали в лучах Меча Шелама, что как раз поднялся над городской стеной. Подумать только, еще утром все казалось в порядке! Правда, сердце ее было разбито, ее отдавали замуж за нелюбимого, а любимый ее наверняка уже забыл, и все же впереди – какая-то жизнь, какое-то будущее. Мало ли таких, что живут с разбитым сердцем? И неплохо живут. Теперь же все это будущее одним ударом отсек незваный меч, даром что тупой.

Если бы здесь была Десси! Но Десси прохлаждается в столице с муженьком и наверняка уже думать забыла, что у нее есть младшая сестра, такая испуганная и одинокая. Радка всхлипнула снова и, наверное, заревела бы в полный голос, если бы внезапно ей в голову не пришла одна мысль – настолько простая, удачная и счастливая, что слезы мгновенно высохли.

Радка вытерла нос и еще раз, теперь уже спокойно и трезво, обдумала свое положение. Вокруг было тихо. Не слышно ни голосов людей, ни лая собак. А значит, господин Лаинес, скорее всего, не стал снаряжать за ней погоню. Да и кроме того, раз он кричал «Держи вора!», а не «Держи воровку!», может статься, он и не видел толком, кто побывал в его лавке. А значит, у Радки есть вполне реальный шанс невредимой выбраться из города.

Поразмыслив еще немного, Радка спрятала монету в башмак, уместила меч под рубашкой между грудей, покрепче затянула на груди платок и решительно зашагала к городским воротам.

Ворота, как и положено, были закрыты. Закрытой оказалась и маленькая калитка рядом с ними. Это уже странно и досадно – похоже, сегодня в надвратной башне сидели какие-то особенные аккуратисты.

Радка быстро убедилась, что права в своих предположениях. Едва она пошла вдоль стены, чтобы найти какой-нибудь лаз наружу (а она не сомневалась, что поиски не затянутся), как с башни ее окликнул совсем еще молодой и звонкий голос:

– Эй, ты что тут шляешься? Чего тебе надо? Ступай домой!

Радка повернулась, задрала голову, но в темноте ничего нельзя разглядеть. Тем не менее она пару раз всхлипнула погромче и затянула так жалобно, как могла:

– Ой, дяденьки, выпустите меня, пожалуйста! У меня козынька в лес ушла, так матушка грозится всю кожу со спины спустить, если не найду!

– Очумела, что ли? – отозвался молодой стражник. – Где ты ее найдешь сейчас?

– Все равно где, лишь бы домой не возвращаться! А то и сама на мой голос прибежит. Еще сама рогами в ваши ворота застучит. Она у нас умница такая, что сказать нельзя. Милка! Милушка! Козынька моя!

– Ты что, не слыхала, в лесу сейчас лихие люди рыскают?! – не сдавался стражник. – Пропадешь ты со своей козой.

– Небось не пропаду! Моя Милушка от кого угодно меня оборонит, лишь бы найти ее, кормилицу нашу. Милонька! Милонька! Отзовись, ненаглядная моя!

– Пусти ты ее, – раздался сверху другой голос: низкий и грубый. – Она ведь до утра спать не даст. Пропадет, так ее беда, а все одной дурой на свете меньше станет.

– Ладно.

Первый стражник сбежал вниз по лестнице и оказался в самом деле Радкиным сверстником – только-только усы начали пробиваться. Он посмотрел на Радку критически, хмыкнул и отомкнул замок на калитке.

– Ну, дело твое, – сказал он сердито. – А то подождала бы до утра.

– Никак нельзя, – серьезно ответила Радка. – Я без своей Милушки не усну. – И скользнула в темноту.

– Ну и дура! – раздалось за ее спиной.

Потом резкий щелчок – это захлопнулась калитка.

Радка и сама понимала, какая она дура, но иначе поступить и в самом деле не могла – ей хотелось увидеть Карстена так, что мочи больше не было. А если остаться в городе хоть до утра, так кто знает, что еще может приключиться. Может, господин Лаинес ее разыскивать будет или отец… Да и правду сказать, ночью на городских улицах куда опаснее, чем в лесу. Волки сейчас разбились на пары и ушли в глухие чащобы, им не до того, чтобы подстерегать на дорогах путников, а вот грабители охотятся круглый год.

Отец! Отец и мать! Вот об этом думать особенно тяжело. Отцу-то что? Обозлится, и все. А вот матушка! Только-только с ней свиделись, а тут дочка снова пропала ни с того ни с сего. А ведь матушка еще и ребенка ждет! Как бы с ней беды не случилось от беспокойства! Радке было стыдно, и все же она ясно чувствовала, что по-другому поступить не может. Ей надо во что бы то ни стало добраться до замка Сломанный Клык, и как можно быстрее. «Только Карстену меч покажу – и тут же назад», – обещала она себе.

Так, сражаясь с угрызениями совести, она успела довольно далеко углубиться в лес. Ночь была ясная и холодная, но Радка шагала так быстро, что ей стало жарко. Одна беда – башмаки мгновенно дали течь, а на дороге – полно воды и грязи. Радка сбавила шаг: ей предстояло идти до самого утра, а отдохнуть вряд ли где удастся. Сейчас, в темноте, она не могла любоваться цветочками и ручейками, лес представлялся единой черной массой, двумя мохнатыми лапами гигантского зверя, которые обнимали дорогу. И все же Радка не испытывала страха. Пусть не она, а ее сестра присягнула на верность лесу, она, Радка, тоже прожила в его владениях достаточно долго, чтобы чувствовать себя здесь не чужой. Достаточно долго, чтобы понимать, что лесу до нее просто нет дела, что бояться нужно не леса, а людей.

Чтобы скоротать время, пока ноги терпеливо месили грязь, Радка стала мурлыкать под нос всякие песенки, какие только могла вспомнить. Вскоре она добралась до одной из любимых баллад Аэллис, про девушку, которая спасает возлюбленного от чар лесной королевы. Баллада как нельзя лучше подходила к случаю.

Дальше баллада никак не вспоминалась. Только еще один куплет, ближе к концу:

«Значит, девушке все же удалось как-то добиться своего. Но неужели Карстену в самом деле нравится Берга?! От нее же цветы вянут и мухи дохнут! Она ж уверена, что все знает и делает как надо. Да ему от такой жены быстро на край света сбежать захочется. Но у нее приданое. Не абы какое, наверное, и все же… А в замке деньги всегда нужны. И ведь она, дура такая, небось, никаких любовниц у мужа не потерпит. Не потому, что ревновать будет, а потому что это непорядок. Ну, Десс, ну, сестрица! Никогда не прощу, что ты меня в это втравила! И меня, и всех нас. Если бы замок так и остался заброшенным, если бы Луньки поселились в городе, я бы с ними, может статься, никогда бы и не встретилась. А если бы и встретилась… то в бане. А в бане… в бане многое решается гораздо проще…»

И тут Радка осознала, что давно, совсем как девушка в песне, «слышит звон стальных удил и слышит стук копыт».

В этот момент она как раз была на повороте дороги. Машинально пройдя еще немного вперед, она увидела в ясном свете Меча Шелама, там, за поворотом, в паре сотен шагов от себя двух всадников. А значит, и всадники ясно увидели ее.

Сердце у Радки забилось, как в песне. Только не от радости, а от ужаса. Потому что ночные путники, скорее всего, были теми самыми разбойниками, что намедни сожгли чужанский поселок. Больше некому. Радка скакнула с дороги в сторону и опрометью кинулась в лес. За спиной она услышала тяжелый стук и треск ветвей: всадники действительно заметили ее и бросились в погоню! Ну все, пропала!

Радка прижалась к стволу огромной старой ели и замерла, сжимая в кулаке свой проклятый бесполезный меч. Она понимала, что треск веток под ногами неминуемо приведет к ней преследователей. А так, если она будет стоять тихо и неподвижно, темнота, быть может, ее защитит. Но, добрые боги, добрый лес, до чего это трудно: стоять тихо и неподвижно, когда тебя ищут лихие люди. До чего холодно и страшно, до чего пусто и одиноко, и сердце рвется из груди, и такая тоска, такой страх!

Вдруг она заметила впереди между деревьев что-то странное – словно темная каменная арка прямо посреди лесной чащобы. Как она здесь оказалась, кто ее сложил, Радка не стала думать – опрометью бросилась туда, заползла в убежище, зарылась в холодные мокрые листья, затаилась.

Всадники перешли на шаг. Они негромко перекликались и подбирались все ближе к Радкиному укрытию. Девочка боялась не то что пошевелиться, а сглотнуть или сморгнуть. А всадники уже совсем рядом, уже слышно дыхание лошадей…

И тут она услышала, как лошади всхрапнули, попятились, потом будто встали на дыбы, и отчаянное ржание и громкие крики людей слились воедино. Радка осторожно открыла глаза и тут же снова зажмурилась, но и того, что она увидела в долю мгновения, ей хватило, чтобы испугаться еще сильнее, еще глубже, до самого дна души: из темноты леса летел навстречу людям огромный огненно-красный кабан. Все мысли о том, что бояться надо людей, а не леса, мгновенно выскочили из головы Радки, она сжалась, закрывая голову руками, и замерла.

Ржание и топот копыт затихли вдали, и больше не раздалось ни звука. Радка так и лежала, сжавшись в комочек, обвившись змейкой вокруг меча, слушала собственное дыхание и понимала, что, наверное, никогда больше не решится открыть глаза.

Тут ее волос и спины коснулось мягкое дуновение ветра. Теплый воздух словно укутал ее одеялом, закрыл от холодной ночи, и девочка почувствовала, как кровь веселее побежала по ее жилам. Поначалу Радка просто бездумно наслаждалась теплом, покоем и ощущением безопасности, потом осознала, что не одна в лесу, но та сила, что находится рядом, не желает ей зла.

Очень медленно и осторожно, придерживаясь руками за камни, она поднялась и осмотрелась. Никого и ничего. Только лес и темнота. И все же Радка не сомневалась, что в этой темноте есть кто-то, и он следит за нею. Она знала, что нужно окликнуть его, что молчание может его рассердить, но язык и горло пока что отказывались ей подчиняться.

И тут она услышала негромкое покашливание. Будто тот, стоящий за деревьями, тоже был в затруднении, тоже не знал, как начать разговор. И этот звук, такой простой и обыденный, помог ей собраться с силами и произнести:

– Кто ты? Ты к добру или к худу?

В ответ ей раздался негромкий голос, в котором не оказалось ничего нечеловеческого, – обыкновенный мужской голос: не слишком красивый, не слишком звучный, но совсем не грубый и не грозный.

– Тебе нечего бояться. Вы однажды помогли мне, и я рад помочь тебе. Я хотел бы осветить тебе путь и проводить тебя туда, куда ты направлялась, но я не хочу снова напугать тебя.

– Я… я постараюсь не бояться, – пообещала Радка и ему, и самой себе. – Пожалуйста, выведи меня на дорогу.

Из-за деревьев показался огонь. Совсем маленький, будто горела масляная лампа. Когда огонь приблизился к Радке, оказалось, что он идет из кристалла, укрепленного на спине гигантского, размером с собаку, паука. Радку передернуло, и все же она не испугалась: ей приходилось видеть таких тварей, когда они с Десси гостили в холмах у Добрых Хозяев. Остановившись в двух шагах перед девочкой, паук почтительно присел – ни дать ни взять хорошо вышколенная служанка, потом снова зашагал в лес. Радка пошла за ним.

Скоро они выбрались на дорогу почти что у самого моста, и паучок затопал вперед, смешно раскачиваясь из стороны в сторону, – дорога была вся сплошь в буграх и колдобинах. К этому времени Радка успокоилась и осмелела настолько, что решилась задать новый вопрос:

– Вы меня отведете к Сломанному Клыку?

– Конечно, если ты этого хочешь.

Голос по-прежнему раздавался из леса, будто Радкин собеседник неслышно шел поодаль от нее, среди деревьев. Вполне возможно, что так оно и было.

– А те люди… что были верхом? Вы не знаете, что с ними?

– Лошади сбросили их, но они живы.

– Это разбойники? Те, что сожгли поселок?

– Я не знаю.

Радка снова помолчала, собираясь с мыслями. Ее одолевало любопытство, но она боялась неосторожным вопросом обидеть или рассердить своего незримого спутника. Наконец она припомнила, как выражались любезные девицы в историях Аэллис и Берги, и произнесла как можно учтивее:

– Кого я должна благодарить за свое спасение?

Он рассмеялся. Это у него получилось совсем по-человечески.

– Я же сказал, благодари себя, свою сестру и маркграфа Карстена. Вы помогли мне этой зимой. Вы вернули мне ту, кого, я думал, потерял навеки. Как же мне не пытаться отплатить вам добром за добро?

Теперь Радка окончательно поняла, кто заступился за нее этой ночью. Это случилось много лет назад. Один из лесных духов был влюблен в дочь хозяина замка Сломанный Клык. Узнав об этом, разгневанные братья девушки заморили ее голодом, но ее душа так и не смогла расстаться с лесом и замком и бродила вокруг склепа, где похоронили ее тело. Десси, благодаря своей магии, смогла изловить эту душу и переселить ее в тело мертворожденной девочки. Так юная графиня обрела вторую жизнь и второй шанс соединиться со своим возлюбленным.

– Я видела недавно малышку Энвер, – сказала Радка. – Она здорова, хорошо кушает, хорошо растет.

– Я знаю, – ответил лесной дух. – Я подожду ее. Я знаю, что ждать осталось совсем немного.

– Ты следишь за теми, кто живет здесь? – удивилась Радка. – И за замком, и за деревнями?

– Ну конечно. Отец и брат ворчат, но… Они со мной примирились. Может, я слишком любопытен, но мне это нравится. Если бы я сидел в глубине леса сиднем, как отец и брат, я никогда бы не встретил Энвер.

– Послушай! Можно спросить тебя кое о чем?

У Радки задрожал голос. Она никогда не думала, что решится заговорить хоть с одним человеком о том, что мучило ее вот уже год, но ведь ее собеседник и не был человеком. И одновременно она чувствовала, что между ними есть что-то общее. Он знал, что такое любить и ждать. Он был старше ее (Радка не решалась думать, насколько старше), а старший может дать хороший совет. И наконец, едва ли он растрезвонит кому-нибудь ее тайну. Поэтому она решилась:

– Я хочу спросить, что делать, если… если тебе нравится кто-то, а этот кто-то совсем тебя не замечает. Или замечает, но… не хочет. Что тогда делать?

Лесной дух помолчал. Потом сказал очень мягко, будто боялся своими словами причинить девочке боль:

– Это большое несчастье. С этим жить трудно. Очень трудно. Но, наверное, надо просто радоваться, что такой человек есть на свете и что у него все хорошо.

– Спасибо, – ответила Радка.

Небо уже начало розоветь, когда они подошли к полям, окружающим замок. На границе леса Радка остановилась, поклонилась своему ночному защитнику и сказала:

– Ну, прощай. Спасибо тебе за все. Может, еще свидимся.

– Погоди немного, – попросил тот. – Я хотел тебе сказать еще… Предостеречь. Это касается того, кого вы зовете Дудочником. Он попал в беду. И поэтому вы должны быть с ним очень осторожны.

Мильда стояла в дверях, уперев руки в боки:

– А я тебе говорю, что не пущу! Ишь, что придумала! Парни всю ночь по лесу рыскали, тех поджигателей проклятых, задери их Лесной Хозяин, искали. Только-только спать ушли, а тут тебе их подавай?! Обождешь, невелика дама!

– Тетенька Мильда! Я ведь на минуточку только! Мне господину Карстену одно-единое словечко сказать надо! И как раз про тех поджигателей! Тетенька Мильда, пустите! Я тихонечко!

– А я тебе говорю, обождать надо! Нечего людей будить! И так, небось, за день умаялись!

– С вами поспишь, пожалуй. О чем трещите, сороки?

Карстен, зевая, осторожно открыл дверь своей комнаты. Осторожно – чтобы ненароком не стукнуть Мильду, которая закрывала дверь от Радки своей внушительной спиной.

Был он и вправду совсем сонный: волосы встрепаны, рубашка помята, глаза осоловевшие. Радка тут же засмущалась, раскраснелась и отступила на шаг в сторону так, чтобы между ней и Карстеном как раз оказалась Мильда.

– Я сюда через лес шла, на дороге конных двух встретила, у самого моста, – сказала она тихо из своего убежища. – Они за мной погнались, но я убежала, а у них лошади леса испугались, их из седел выкинули. Я подумала, может, это как раз дозорные из той банды и есть? Иначе что им в лесу делать?

– Может быть, может быть. – Карстен еще раз зевнул, энергично потянулся и обнял Мильду за плечи. – Ты, мама, пойди разбуди Эльдо, пусть бежит в деревню, поднимает третий десяток, да чтоб второй не трогал – им выспаться надо. А Ирос пусть мне оседлает Гнедка, Буланый вчера устал. Главное, тут не шумите, неровен час кто из молодых проснется и с нами запросится.

– А ты-то сам как? – ахнула Мильда. – Виданное ли дело, сколько уже на ногах!

– Тихо, мама, – мягко, но внушительно сказал Карстен. – Иди, поднимай Эльдо, я уж сам с собой разберусь.

– Карс, возьмешь меня? – спросила Радка, едва Мильда ушла.

– Вот еще, – фыркнул тот. – И так уже по лесам набегалась. Оставайся тут, поешь горячего да спать ложись.

– Я вам дорогу могу показать!

– Много ты там видела, в темноте! – усмехнулся Карстен. – Брысь на кухню и не путайся под ногами!

Он пошел в конюшню, а Радка послушно спустилась на кухню. Только есть ничего не стала: кусок в горло не лез. Просто свернулась на теплой печке и заснула.

Отряд вернулся в замок еще до полудня, и не с пустыми руками. Кожаные куртки у всех солдат Карстена были утыканы стрелами, но всерьез никто не пострадал. Одному из чужан вражеский меч рассек куртку и кожу на ребрах, у самого Карстена появилась свежая ссадина на щеке. Мильда и Радка заахали, а молодая судомоечка, не сводя с господина изумленных глаз, уважительно спросила:

– Это вы с главарем дрались?

Карстен поморщился и с плохо скрываемой досадой ответил:

– На ветку напоролся. Когда уже назад ехали.

Поездка и в самом деле оказалась удачной. Еще не доехав до моста, они натолкнулись на пятерых человек, которые разыскивали пропавших дозорных. На дороге завязалась короткая схватка, в которой чужане из Сломанного Клыка под командованием Карстена без особого труда одолели разбойников. Их обезоружили, связали и отправили под охраной в замок, а часть отряда осталась, чтобы обыскать опушку леса и найти тех бедолаг, с которыми ночью столкнулась Радка. К счастью, долго искать не пришлось – те успели за ночь подползти к самой дороге. У одного, сломана нога, другого оглушило, но оба, как и обещал лесной дух, были живы.

Раненых врагов устроили в пустующей казарме, приставив к ним охрану. После чего Карстен спустился во двор, где стояли прочие пленные. Радка, разумеется, поспешила за ним. Ей сразу бросилось в глаза, что пленные одеты не по-чужански и переговариваются между собой на языке Королевства. Скорее всего, Карстен тоже удивлся, но виду не подал. Однако и его выдержки не хватило, когда первый же из пленных, с головы которого сняли мешок, выругался и бросил Карстену в лицо:

– Ты что творишь, Доменос Клык? Мой господин до сего дня был в союзе с тобой.

Карстен побеседовал с предводителем пленников наедине при закрытых дверях, после чего распорядился всех здоровых отпустить, вернув им оружие и снабдив припасами, а от раненых убрать стражу и ухаживать за ними со всем тщанием.

Чужане поворчали, но подчинились, не задавая вопросов: дисциплина была у них в крови. У них, но не у Радки. Она, пользуясь тем, что Мильда отправилась в свою комнату, быстренько собрала поесть и, не спросясь у няньки, понесла поднос наверх – Карстену.

Тот ел с аппетитом, по своему обыкновению не обращая на девчонку никакого внимания, но та упрямо не уходила из комнаты – ждала, пока ее присутствие заметят.

Наконец Карстен поднял голову:

– Тебе чего? Не стой без дела, посуду я сам вниз снесу.

– У меня к тебе дело, – отвечала Радка как могла спокойно и веско. – Вот, гляди, что я в Купели нашла. Я за тем и пришла, чтобы эту штуку тебе показать.

И она положила на стол перед Карстеном меч.

Карстен взял оружие, примерил его к руке, пожал плечами:

– Странный какой-то. Не железный, это точно. Бронзовый, что ли? Ну и тяжеленный, однако. И форма странная. – Он провел пальцем по завитку. – Никогда прежде таких финтифлюшек не видел. Не наших земель работа. Надо бы братца Карла спросить, да его уже несколько дней в замке нет. Где ты это взяла?

– Говорю же, в Купели, в лавке одной. Ты на ручку посмотри. Вон там значок.

Карстен уставился на оленя, потом перевернул меч и взглянул на кораблик.

– И значки странные. Но вроде я такие уже где-то видел.

– Вот я видела, – согласилась Радка. – Один раз на монете фальшивой, что ты мне на ожерелье подарил. – И она выложила монету на стол. – А второй раз в книжке у Берги. Ну помнишь, когда они рассказывали ту историю про затопленный город и волшебное зеркало?

Карстен провел ладонью по лицу.

– Что-то было вроде того, – сказал он устало. – А тебе что до этого?

Радка вздохнула:

– Карс, ты прости, я вижу, что у тебя и так хлопот полон рот. Просто… потерпи меня еще чуть-чуть, я тебе расскажу, что я надумала, а потом можешь меня хоть взашей гнать. И даже гнать не надо – сама уйду. Ты только послушай, ладно!

Карстен развел руками.

– Ну, ты мертвого уговоришь! Ну слушаю, слушаю, что ты там напридумывала?

– Вот смотри. У Берги в ее книжке говорилось, будто прежде у моря был такой город, и там на острове стояло волшебное зеркало, и если в него заглянуть, то будто в тебя вселится бог. Помнишь? И будто эти знаки, олень и корабль, – это словно герб того города.

– Помню, и что дальше?

– А теперь вспомни, как прошлой зимой, когда еще Десс здесь была, мы в Купель ездили, и к Десс та женщина-волшебница приставала, говорила, будто она богиня, и Десс к себе звала…

– Помню. – Карстен помрачнел и передернул плечами: эта история не относилась разряду его любимых.

– Ну вот я и подумала, а что, если та женщина говорила правду, что, если тот город в самом деле был, и, когда он затонул, его зеркало уцелело – оно же волшебное, что ему сделается, и та женщина в самом деле там побывала и стала богиней. А эти вещи, монетка и меч, они из того города и потому с его гербом.

– Что ж, может, и так, – сказал Карстен, поразмыслив. – Но нам-то с этого что? Интересно, конечно, но я лично богом становиться не собираюсь. Мне и так неплохо.

– Ты-то да, а вот другие, если узнают да то зеркало найдут, – представляешь, что будет? Погоди, послушай еще немножко! – взмолилась Радка. – Я когда сюда шла ночью, со мной рядом шел сын Лесного Хозяина, помнишь, тот, что Энвер, твою родственницу, любил?

– Помню, помню, – вздохнул Карстен.

Это воспоминание тоже не относилось к числу его любимых: им с Радкой пришлось тогда участвовать в колдовстве Десси, и он, мягко говоря, набрался страху.

– Так вот, он меня от бандитов защитил, а потом рассказал, что будто в нашем лесу прячется Кольскег, Последний Король. Тот, которого Кельдинги околдовали так, что он к железу прикасаться не может. Ну помнишь, об этом говорили, будто это легенда. Так вот он сказал, что это правда.

– Час от часу не легче, – отозвался Карстен.

Радка по лицу видела, что он поверил: во-первых, все в замке знали, что Радка, как и Десси, в жизни не лгала, когда речь шла о серьезных вещах, а во-вторых, здесь издавна привыкли доверять вестям, приходящим из леса, сколь бы странно эти вести не звучали. Когда живешь рядом с Шеламом, скоро начинаешь понимать, что все странное вполне может оказаться настоящим.

– А еще он сказал, что у Кольскега есть свой отряд из охотников, которых он поймал в лесу и заворожил. Ну помнишь, Сайнем про них тоже говорил.

– Помню, помню. Что еще?

– Что Кольскег хочет Кельдингам отомстить – в Колдовскую Ночь на Оленя напасть. И никто не знает, взойдет ли после этого солнце. Он говорит, и сам Кольскег не знает, но ему все равно. И еще он говорит, что Кольскег встретился с братцем Карлом, тот хотел ему помочь, но Кольскег его обхитрил и связал его клятвой. И будто Кольскег потребовал, чтобы братец Карл его отряд тоже превратил в волков-оборотней, и тот это ему обещал. Ну вот я и подумала, что, может, дело в том зеркале. Если оно цело, то…

– То братец Карл и Кольскег вот-вот до него доберутся, и тогда прощай, солнышко? – Карстен помотал головой. – Путаное дело.

– Карс, я же…

– Да ладно, не оправдывайся, дело правда путаное, но вроде к тому сходится, про что ты говоришь. Ладно, – он хлопнул ладонью по колену, совсем как Сайнем, – как бы там ни было, а зеркало поискать не помешает, а там видно будет. Сейчас… сейчас я и вправду лучше посплю немного. А ты, смотри, из замка не уходи. Я подумаю, с чего лучше начать.

– Карс, прости! – Радка направилась было к двери, но снова остановилась и обернулась к хозяину замка.

– Ну, что еще?

– Почему ты отпустил тех разбойников?

– А… – Карстен вновь провел ладонями по лицу, и Радке вдруг стало его мучительно жалко. – Это не разбойники. Это солдаты господина Вальдибера. Наш Вальдо объединил рыцарей со своих земель, поднял мятеж против короля Рагнахара и Армеда и громит поселения чужан.

– А ты?

– Что я? Я, как видишь, не с ним, но и против него выступить не могу. Во-первых, он и правда мой добрый сосед, и наши семьи связаны старой дружбой. А во-вторых, у него Рейнхард в заложниках.

– Рейн! – ахнула Радка.

Карстен хмыкнул:

– Не горюй ты по своему Рейну. Все у него в порядке, жив и здоров, ест сладко, спит мягко, с девушками хороводится и знать не знает, что его жизнь под залогом. Но я-то знаю! Так что иди-ка ты наконец вниз, дай мне выспаться и с мыслями собраться, у нас дел невпроворот.