Девушка стояла у окна, мурлыкая себе под нос невесть откуда взявшееся: «Вы куда, облака, плывете? Почему вы меня зовете?»

– Эгери! Эгери, ленивая девчонка, где ты?! Иди сюда, разотри мне ноги! Болят так, что мочи уж нет!

Эгери вздрогнула. Не поспоришь, она и впрямь виновата. Замечталась. Загляделась на первые кучевые облака, что, лениво потягиваясь, проплывали в весеннем небе. На родине сейчас, верно, облака серые и дождь дождит, а здесь почти что лето: жара, пыль, между плитами мостовой пробиваются молодые травинки. Босые мальчишки в длинных, кое-как подпоясанных рубашонках играют в камешки прямо под ногами у прохожих. Тощие, чумазые, но веселые, и здоровые, и бойкие, как воробьи, – так и зыркают глазами, не зазевался ли кто, нет ли поблизости чего такого, что плохо лежит. Из садов богачей несет запахом цветов: уже достаточно тепло, чтобы открывать оранжереи. То-то, небось, у садовников-рабов прибавилось дел: с утра до вечера копают грядки и клумбы, чистят пруды да сажают плющ вокруг беседок.

– Эгери! Ну где ты там? Правда ведь больно. И кальмары вот-вот сгорят.

– Иду, иду, сестренка, извини.

Эгери тряхнула головой и, решительно отвернувшись от окна, пошла вглубь комнаты, где на деревянной кровати в коконе из множества подушек, одеял и покрывал лежала Элиана. Здесь было темно, душно, несмотря на открытое окно, пахло дымом – на маленькой жаровне рядом с кроватью жарились два кальмара – и мочой: Элиана на последних месяцах беременности, и стоило ей погромче рассмеяться, чихнуть или кашлянуть, как она тут же мочила одежду. Эта невесть откуда взявшаяся напасть донельзя злила Элиану и делала почти невыносимой жизнь Эгери – ей что ни день приходилось перестирывать кучи белья. Элиана и рада бы помочь, да ей сейчас просто не нагнуться над лоханью. А ходить в грязной и вонючей одежде она не могла – если что и осталось в ней от прежней Элианы, так это страсть к нарядам и украшениям. Даже сейчас в ушах у нее покачивались бронзовые серьги с солнечными дисками, а на шее сверкало ожерелье с витыми спиральками. А вот кольца давно пришлось снять: пальцы распухли и из изящных «стебельков с розами ногтей», как писали некогда поэты, превратились в бесформенные сосиски. И с ногами не лучше: «два ослепительно белых голубя, мелькающие в разрезах платья» теперь опухли, покраснели и покрылись узловатыми венами. Эгери деревянными щипчиками перевернула кальмаров и, сев у ног сестры, стала растирать ей лодыжки. Элиана, обрадовавшись, что на нее наконец обратили внимание, тут же начала рассказывать, какое платье она себе закажет, едва оправится от родин. Эгери быстро поняла, что тут от нее не ждут советов, и можно отдаться своим мыслям.

Да, невеселой выдалась эта весна. Постоянное недомогание быстро сделало Элиану капризной и раздражительной. Прежде с легкостью побеждавшая в любом споре на знание поэзии, Элиана частенько не могла теперь припомнить, где живет ее портниха или сколько она осталась должна зеленщику. Это ее донельзя сердило, ей казалось, что все вокруг к ней придираются, не желают войти в ее положение, и все свои обиды она вымещала на младшей сестре. Эгери, хоть и уговаривала себя каждое утро быть терпеливой, все же во второй половине дня начинала огрызаться, а к вечеру обычно разражалась ссора из-за какого-то пустяка; обе сестры ругались в пух и прах, потом плакали, мирились и засыпали совершенно опустошенными, терзаясь обидой и стыдом. Один только Исий, муж Элианы, оставался, как прежде, спокоен и весел. Правда, и он предпочитал проводить время не дома, а в казарме со своими солдатами. Впрочем, там он не буйствовал и денег не тратил; наоборот, приходя домой был неизменно трезв, а все жалование отдавал Эгери – для нее и Элианы. Эгери подозревала, что в глубине души он просто боится за жену и, не желая этого показывать, предпочитает держаться от нее подальше. «Так уж боги определили: нам – мучаться, а мужикам – бояться», – говорила когда-то Эгери ее нянька.

В одном Исий был совершенно незаменим. Если младенец в животе Элианы совсем уж расходился и начинал пинаться так, что бедняжка только охала, Исий клал руку на огромный живот жены и командовал громким голосом: «А ну смирно, будущий солдат! Спи, отдыхай перед походами!» И ребенок мгновенно засыпал.

Да, вот еще одно, по-видимому, абсолютно счастливое существо. Ребенок Элианы, судя по всему, оставался совершенно доволен жизнью, неизменно бодр и деятелен и, несмотря на свои немалые размеры, умудрялся бойко вертеться в материнском животе, и, пока дома не было Исия, почти непрерывно пинал маму в самых неожиданных местах. Эгери не сомневалась, что лет через пять-шесть он превратится в такого же лихого весельчака и здоровяка, как те мальчишки, что играют сейчас на улице. Она, Эгери, еще набегается за ним, умоляя иди домой пообедать.

Шесть лет! Эгери прошиб холодный пот. Внезапно она поняла, отчего ей так тошно, какую мысль она упорно гонит от себя последние полгода, а то и год. Для них для всех: для Исия, для Элианы, для младенца – все просто и ясно. Пройдет еще несколько дней, Элиана наконец разродится, вновь обретет свою красоту и возможность наряжаться, младенец получит свободу, Исий – долгожданного наследника (никто не сомневался, что это мальчишка, – девочка не стала бы так буянить). И следующие десять, а то и двадцать лет все будет идти своим чередом: Элиана будет рожать и растить, Исий нести службу, дети – подрастать и крепнуть. А что будет с ней, с Эгери? Она не со мневалась: скажи она Исию хоть слово, он тут же подберет ей среди своих людей доброго мужа и даже выделит приданое. Но как быть с памятью о том, что она из рода Хардингов, что на троне, испокон веку принадлежавшем их семье, сейчас сидит узурпатор и ведет Королевство к гибели?

– Эгери, сбегай до угла, купи лакричных конфет, с утра во рту горчит, – попросила Элиана.

– Ладно, сестрица, только не забудь кальмаров снять с огня, они скоро уже готовы будут, – ответила Эгери, накидывая на плечи платок.

– Сниму, не беспокойся, я еще не совсем ума лишилась! – надула губы Элиана.

– Я только хотела напомнить…

– Да я уж вижу, как тебе нравится хозяйку из себя разыгрывать! Думаешь, пока я в тягости да с малышом вожусь, так ты весь дом к рукам приберешь?

– Было бы что прибирать, – презрительно бросила через плечо Эгери, выходя на лестницу.

– Какой ни есть, а у тебя и такого нет. Нашей милостью только и живешь! – понеслось ей вслед.

У Эгери защипало в носу, но она тут же взяла себя в руки. Лестница была слишком крутой, темной, ветхой и грязной; вздумай кто здесь плакать, а не смотреть под ноги – вмиг бы кубарем покатился вниз. Комната Исия и Элианы (точнее, комната Исия, если уж говорить начистоту, у Элианы здесь тоже нет никаких прав) находилась на третьем этаже четырехэтажного «острова» – так называли здесь дома на много семей. Дом – тоже ветхий, темный и грязный, и из любого угла без труда можно расслышать, как ссорятся соседи наверху, и унюхать, что готовят у соседей снизу. Перекрытия стремительно гнили и часто обрушивались, а то и весь дом заваливался на бок, складываясь, словно веер. Эгери прежде не представляла себе, что люди могут так жить, сидя буквально на головах друг у друга. Им с Элианой еще повезло, что Исию исправно платят жалование, семьи победней, сняв комнату, тут же, чтобы окупить расходы, сдавали ее углы совсем уж пропащим беднякам – то-то веселая жизнь была в таких домах! Воду приходилось носить из конского водопоя за три квартала и выстаивать при этом длинную очередь. Но здесь принцессам тоже посчастливилось: Исий служил в городской страже и что ни день отряжал одного или двух своих людей для того, чтобы они наполнили водой огромную бочку, занимавшую целый угол в комнате (Эгери уже научилась понимать, насколько они могут быть дороги, эти углы). Так что женщины могли не только стирать и мыть посуду, но даже иногда принимать ванну, точнее, мыться в лохани. Гораздо хуже – огонь. Готовить приходилось на жаровнях или раскладывая костерок во дворе дома, но при малейшей неосторожности сам дом мог загореться, как свеча. Такое случалось нередко, при этом огонь легко перекидывался с острова на остров, выгорали целые кварталы. С тех пор это стало ее кошмаром: уходя из дома, она каждый раз думала, что, если Элиана или кто-нибудь из соседей по неосторожности перевернул жаровню, возвращаться придется на пепелище… Она уже такое видала: Исий как раз и командовал пожарными (здесь их называли «бодрствующими») в своем районе и, когда ухаживал за Элианой, пару раз приглашал ее и Эгери полюбоваться на их работу – бесплатные развлечения в Лусе ценились очень дорого. Полюбоваться и в самом деле было на что. Рядовые «бодрствующие» выстраивались цепью от колодца или иного водоема, указанного «водяным» – специальным человеком из отряда, досконально знающим все источники воды в городе. Тем временем механики разворачивали свои помпы, гасильщики, взбираясь по лестницам с риском для жизни, набрасывали на огонь смоченные в уксусе войлочные и суконные полотнища, крючники и серпники сваливали на землю горящие бревна, спасатели и врачи расстилали на мостовой толстые матрасы, чтобы люди не переломали ног, выпрыгивая с горящих этажей, а стрелки стояли наготове с камнеметательными машинами, чтобы разрушить соседние дома, если на них перекинется огонь. Словом, зрелище впечатляющее, и Эгери твердо усвоила: случись что, люди еще, возможно, спасутся, но дом и вещи – никогда. А бездомному и нищему в Лусе надеяться не на что.

Правда пока что, вернувшись домой, Эгери неизменно заставала всех домочадцев живыми и здоровыми и успокаивалась – до следующей отлучки или до ближайшей грозовой ночи. В квартале говорили, что часто дома поджигают сами домовладельцы – чтобы отстроить новый и повысить плату. Еще говорили, что они специально приказывают использовать при постройке плохой цемент, чтобы постройки поскорее разрушались. И перекрытия в самом деле часто обрушивались, но тут же на их месте вырастали новые: в город постоянно приезжали новые люди и жилья всегда не хватало. Эгери никак не могла взять в толк, отчего так. Неужели люди, которые могли бы своими руками прокормиться на земле, по доброй воле выбирали городскую нищету и все сопряженные с ней неудобства и опасности?

Конечно, в замке, где росла Эгери, тоже был не один этаж и людей собиралось немало. Но там у каждого было свое дело – на кухне ли, на конюшне ли, в кузне или в саду. Никто не шатался праздно и не путался под ногами у других. Здесь же все хоть и суетились, будто муравьи, а каждый тащил хвоинку в свою сторону. Да и кроме того, на родине стоило выехать за ворота, и перед тобой открывались широкие, прорезанные дорогами поля, перелески, рощицы, а там и сам Великий Лес – сколько хочешь простора, сколько хочешь свободы. Здесь же за одним островом вставал другой, дома жались друг к другу, цеплялись за каждый участок земли, немилосердно тесня узкие и кривые улицы, и все это скопище грязных и вонючих уродов заполняло низменную болотистую равнину у подножия Городского Холма. На склонах холма лепились дома побогаче. Еще выше находились «общественные здания, общественные площади и храмы» – Эгери никак не могла взять в толк, что это такое. Далее на холмистой равнине располагались сады и виллы аристократов – здесь, наверно, дышалось вольготнее, но все же, по мнению Эгери, даже аристократы почему-то селились слишком скученно, будто боялись чего-то и старались держаться поближе друг к другу. И все это вместе был город Лус – столица Сюдмарка.

Улица – крошечная, всего сотня-другая шагов в длину, узкая и безымянная, тем не менее кипела жизнью. Шагали погонщики с осликами, нагруженными вязанками хвороста. Прямо на мостовых в тени балконов цирюльники брили своих клиентов. Проходили уличные торговцы, заунывно и протяжно выкрикивая: «Свежая ры-ы-ыба!», «Зеленый сооус!», «Любовный напи-иток!». Эгери купила дюжину лакричных конфет у старухи на углу, решительно (и в который раз) отказалась от любовного напитка, зато взяла зеленого соуса – вместе с хлебом (она здорово научилась печь хлеб на жаровне) и кальмарами получится отличный ужин.

Она уже хотела возвращаться, но тут в соседнем переулке вдруг услышала тонкий голосок:

– Дом на углу безымянного переулка и Крытого Переулка Хлебопекарей, принадлежавший прежде Артису?! Где мне найти дом на углу безымянного переулка и Крытого Переулка Хлебопекарей, принадлежащий прежде Артису?!

Ничего особо любопытного в этом не было, скорее всего, к кому-то приехал из деревни очередной родственник, и все же Эгери решила помочь бедняге. Вновь вернувшись на угол, где сходились оба переулка, она крикнула:

– Кому тут нужен дом на углу безымянного переулка и Крытого Переулка Хлебопекарей, принадлежащий прежде Артису?

– Мне! Мне! – сквозь толпу навстречу Эгери проталкивался мальчишка лет десяти.

Он был одет хоть и бедно, но опрятно, а на пояс привесил большой деревянный меч, который немилосердно бил его по ногам. Тем не менее мальчишка улыбался во весь рот.

– А, так ты оттуда? – спросил он, подходя к Эгери. – У меня тут письмо. Может, передашь?

– Письмо? А для кого?

– Подожди, вот тут написано «Дом на уг-лу бе-зы-мянно-го пе-ре-ул-ка и Крытого Пе-ре-ул-ка Хле-бо-пе-ка-рей, при-над-ле-жа-щий пре-жде Ар-ти-су. Пе-ре-дать гос-по-жам Э-ли-а-не и Э-ге-ри».

– Давай сюда!

Эгери выхватила свиток, – слава богу, не восковая табличка, а то давно бы сплавилась и потекла от жары, – размотала и попыталась прочесть прямо здесь, на мостовой.

Разумеется, тут же в переулок вперлись чьи-то носилки аж с шестью рабами вокруг – наверняка какая-нибудь знатная дама ехала к гадалке; один из рабов грубо оттолкнул Эгери, а мальчишка, дернув принцессу за рукав, потащил ее в сторону. Тут Эгери и сама немного пришла в себя и повела своего спасителя во дворик внутри одного из островов, где росло несколько деревьев и даже стоял небольшой фонтан – собственность обитателей дорогой квартиры на первом этаже. По счастью, хозяев не было дома, рабом-охранником или цепным псом они так и не удосужились обзавестись, а потому Эгери смогла наконец без помех разобраться с таинственным письмом.

Прочесть его оказалось не так-то просто: у отправителя был скверный почерк и ошибок он налепил изрядно, буквы частью расплылись, частью стерлись, де еще и Эгери все еще не слишком сильна в грамоте. С полгода назад Исий отправил к грамматику своего племянника и, как здесь заведено, предложил и Эгери походить за компанию. Та ухватилась за эту возможность; она прекрасно понимала, что в чужом городе без языка и грамоты не проживешь – хоть тому же мяснику или зеленщику расписку написать, а после самой же ее прочесть. Одна беда: племянничек попался нерадивый и скоро забросил учебу, жалуясь, что наставник слишком щедр на тычки и затрещины. Вместе с ним пришлось уйти и Эгери, но буквы она мало-мальски научилась разбирать и вот теперь по складам читала письмо:

– Боги, дайте терпения, кто хоть это пишет-то?! – воскликнула Эгери, тщетно ища обычную для здешних писем строку: такой-то приветствует такого-то.

– Это Иний, мой брат, – тут же услужливо пояснил мальчишка. – Он матери нашей письма присылает, а в это вот, последнее еще, и ваше вложено.

И добавил, желая, по-видимому, объяснить все:

– Он в Аргилее служит, под Архессом. Я и номер его части знаю, и имена командиров, только это никому говорить нельзя.

Эгери закрыла глаза. Ей стало страшно, не хотелось дочитывать письмо. Слова мальчишки и в самом деле объясняли все. Сама Эгери, как и большинство жителей Луса, никогда не бывала в Аргилее, но слышала о ней едва ли не каждый день, и слухи эти были недобрые.

Аргилея – горная провинция на северо-востоке – недавнее приобретение Сюдмарка. Причем приобретение не слишком удачное. Алций, сосед Исия, поэт-неудачник, называл Аргилею «кровавой раной на теле Отчизны».

Аргилами, «дикими зверями», здесь звали хорошо знакомых Эгери дивов. Соответственно, Аргилея была землей, постоянно подвергавшейся набегам свирепых жителей гор. Люди Сюдмарка (себя они называли Сарес Лус – «люди чести»), начав войну, прежде всего вытеснили из Аргилеи селиев – местное племя скотоводов, издавна платившее дивам дань. Селиев согнали на западные болотистые равнины, где те жестоко страдали от голода, а земли Аргилеи раздали в оккупацию, то есть сдали в аренду гражданам Сюдмарка и поставили по всей Аргилее свои гарнизоны.

Дивы, явившись за новой данью, неожиданно наткнулись на настоящий отпор. Они отступили, собрали новые войска и объявили пришельцам из Луса «ночную войну», которая то тлела, то вспыхивала с новой силой вот уже два десятка лет.

Собравшись с духом, Эгери снова взялась за письмо.

Строчки дрожали и расплывались перед глазами, Эгер уронила письмо и закрыла лицо руками, не зная, как привыкнуть к новой безмерной утрате.

Ларис, братик!

На самом деле они не были родными братьями и сестрами – никто из них. Так, дальняя родня, седьмая вода на киселе. И все же они были одной семьей, одним родом, рукой с четырьмя пальцами (пятый, главный, отсекли в Галсвинте). И вот теперь еще два пальца отвалились: Эгиль, старший из всей четверки, быстро понял, что со здешними властями каши не сваришь, и пошел в подручные к какому-то купцу с Южных островов. С тех пор он почти не сходил с корабля: не хотел лишний раз наведываться в Лус. В первое время он регулярно посылал Эгери с Элианой часть своего жалования, но после замужества Элианы прекратил помогать сестрам, рассудив, видно, что теперь они принадлежат другой семье и больше не нуждаются в его братской опеке. А вот Ларис продолжал слать и деньги и подарки. Он неплохо вырезал разные безделушки из дерева, и у Эгери бережно хранились кораблики, всадники, пехотинцы, дивы с боевыми топорами, чайки и дельфины его работы. Больше их не будет. Да и эти нужно спрятать: слишком больно будет на них смотреть. И еще надо будет как-то рассказать Элиане. Не сейчас, конечно, лучше потом, когда малыш уже родится и ей будет ни до чего, она даже внимания не обратит.

Ларис, Ларис! Он был на голову ниже Эгиля и уже в плечах, но когда они подходили к Лусу и Эгери на очередном повороте дороги села на землю и заплакала от усталости, именно Ларис, сам до предела вымотанный, поднял ее на спину – увесистую длинноногую девицу тринадцати лет от роду – и нес до самого города да еще уговаривал потерпеть немного, скоро уже все будет хорошо.

И потом, во время их бесконечных мытарств по здешним «лучшим людям», от одного порога к другому, когда Эгиль бесился от злости, Ларис только смеялся да изображал жителей Луса и последних Хардингов в таком комичном виде, что Элиана и Эгери тоже начинали хохотать, утирая слезы. Он, опять же в отличие от Эгиля, да и от них с Элианой, считал, что здесь им никто ничем не обязан: кормят, не гонят – и на том спасибо. В конце концов, Сюдмарк никогда не заключал никаких союзов с Королевством.

А еще у Лариса в Королевстве остались молодая жена и маленький сын: он не взял их с собой в столицу на праздник коронации, потому что у малыша резались зубы. И с тех пор Ларис не видел их ни разу, не ведал, где они и что с ними.

Поэтому Эгери не хотелось верить, что он погиб. Хотелось, чтобы он сбежал, сговорившись с дивами, чтобы тайком вернулся назад, в Королевство, и разыскал своих. Ларис умел ладить с людьми, к какому бы роду они ни принадлежали. Может быть, он и на войну пошел лишь для того, чтобы оказаться поближе к горам, а оттуда найти путь на родину.

Если так, то Эгери его благословляла. Однако мысль о том, что придется проститься еще и с Ларисом, казалась невыносимой. Конечно, она вот уже полгода его не видела и тревожилась о нем непрестанно, но все же у нее было ощущение, что Ларис где-то там, за ее спиной, что он заботится не только о них с сестрой (в этом, правда, они почти не нуждались), но и об их общем деле: о триумфальном возвращении в Королевство, о расправе с узурпаторами, о том, что год назад казалось им делом нескольких декад, а теперь превратилось в недосягаемую мечту. И самым страшным было сейчас сознание того, что теперь все зависит от нее. Больше некому позаботится о несчастном Королевстве. Эгиль предпочел свободу и достаток. Элиана занялась устройством своей женской судьбы. Ларис (Эгери почти не сомневалась в этом) сбежал, чтобы найти свою семью. Оставалась только она: безмужняя, бездетная, никому толком не нужная. Она одна против всего Луса, против Кельдингов и – может быть! – против собственного народа, который (Эгери не могла больше лгать самой себе) что-то не спешит подняться против захватчиков.

Чтобы не додумывать эту мысль до конца, Эгери стала вспоминать письма самого Лариса, так отличающиеся и по почерку, и по стилю от письма Иния, но наполненные все той же подспудной тревогой и тоской.

Ларис, Ларис, а как же наша земля?! Кельдинги – они ведь такие же временщики! Они ездят по нашей земле верхом, топчут ее сапогами и никогда не касались ее чуткими подушечками волчьих лап. Ведь у нашей земли нет никого, кроме нас!

Эгери слышала, что жители Сюдмарка и даже иностранцы называют Лус «роскошным» и «блистательным», «обладающим особым обаянием». Что ж, в роскоши богатым кварталам отказать действительно нельзя. Но вот никакого «блеска» и «обаяния» Эгери в упор не видела. И дело вовсе не в нищете островов – не пристало бедным изгнанникам кривить губы и привередничать. Дело совсем в другом.

Они приехали сюда вчетвером – четверо уцелевших после бойни в Пантеоне, четверо последних Хардингов: два принца и две принцессы. Три ночи и три дня они бежали к границе, почти не останавливаясь, в кровь сбивая лапы, потом уже в человеческом обличии шли по дорогам Сюдмарка как последние бродяги. Эгери хорошо помнила, как плакала от усталости и облегчения, завидев издали белые стены «общественных зданий и храмов» Луса: ей казалось, что все худшее позади, они спасены, добрались до надежной гавани и с этого момента начнется их победоносное возвращение на родину.

Мужчинам тоже казалось тогда, что все просто: надо лишь броситься в ноги здешнему князю и просить его о помощи. Денег у них с собой всего ничего – только те кошельки да драгоценности, которые они взяли с собой на церемонию. Но зато они готовы были предложить аристократам Луса в жены своих сестер: родственный союз, казалось им, повсюду ценится выше денег или драгоценностей.

На деле все оказалось гораздо сложнее. Для начала они обнаружили, что никакого князя в Сюдмарке нет, страной правит сам народ, вернее «самые достойные из граждан». Однако обратиться за помощью к этим самым достойным непросто: оказывается, в городе все за всеми внимательно следили и переговоры со знатными чужестранцами могли вызвать у граждан сильные подозрения в предательстве – тогда проштрафившихся правителей «прокатили» бы на новых выборах, а то и вовсе изгнали бы из города.

Доброхоты объяснили растерянным Хардингам, что, если бы Королевство было завоеванной Сюдмарком провинцией, тогда у жителей Королевства был бы в Лусе официальный защитник и покровитель – тот самый полководец, который в свое время покорил провинцию, или его потомок. Но коль скоро Королевство оставалось свободным, в Лусе никто не имел права покровительствовать изгнанным князьям.

Они могли бы обратиться к нынешнему всенародно избранному полководцу, но, во-первых, сам по себе полководец не мог объявить войну или заключить мир. Ему прежде всего надлежало добиться поддержки народного собрания, а затем еще убедить совет мудрейших старцев выделить из казны сумму, достаточную для успешного ведения войны. А во-вторых, таких полководцев было два, и они в преддверии перевыборов ревниво следили друг за другом. Поэтому необдуманная провокация – так здесь называли обращение к народу – с призывом к началу войны могла дорого стоить одному из них.

Как же добиться поддержки народного собрания? Хардингам охотно разъяснили: нужно одеться в траур, прийти утром на общественную площадь и со слезами на глазах умолять граждан сжалиться над ними и помочь их горю. Советовали также взять у соседей напрокат маленьких детей: вид плачущих крошек всегда умиляет. Так надо было поступать в течение нескольких дней, при этом стараться поговорить лично с большим числом граждан. Советовали также нанять специального раба, который заучил все имена обитателей Луса и будет тихо и ненавязчиво подсказывать их просителям во время бесед. Так, мол, поступают все, кто хочет быть избранным на какую-нибудь государственную должность или имеет другую нужду, удовлетворить которую может только народное собрание.

– Все, кто идет на выборы, в траур одеваются и плачут? – ехидно спрашивала Элиана.

– Нет, раба нанимают и людей уговаривают, – отвечали ей.

Можно также нанять специального человека (здесь его называли «склоняющим слух»), который будет причитать на площади и уговаривать граждан вместо самих просителей. Но его услуги нужно оплачивать, и весьма щедро, а таких денег у Хардингов нет.

Была еще одна возможность, и о ней одуревшим Хардингам охотно рассказывал их новый приятель – Алций, неудачливый поэт, живущий «под черепицей» на последнем, пятом этаже острова. Нужно найти богатого покровителя из благородного рода, и тогда тот мог бы взяться за защиту их интересов. Здесь, в Лусе, это называлось «пойти в младшие друзья», и, по словам поэта, этим способом свести концы с концами пользовалась чуть ли не половина обитателей города.

– И что, этому «старшему другу» тоже надо платить? – мрачно интересовался Эгиль.

– Да нет, что ты! – Алций замахал руками. – Он сам тебе будет платить, понемногу правда, потому что таких «младших друзей» у него пруд пруди, на всех не напасешься.

– Зачем ему это тогда?

– Просто обычай. Старый добрый обычай Сюдмарка. Сильные должны опекать слабых и заботиться о них. Ему за это большой почет будет среди своих. Ну и потом вы ему тоже уважение будете оказывать, а это всякому приятно.

– Уважение оказывать – это как? – полюбопытствовала Элиана.

– От вас, красавица, как раз ничего не потребуется, – поспешил заверить ее Алций. – Ну а мужчинам, конечно, придется потрудиться. Первым делом каждый день, еще до рассвета, надо собраться у дома «старшего друга» и, когда он выйдет, пожелать ему доброго утра. В старое доброе время, когда младших друзей было немного, «старший друг» каждому пожимал руку и в щеку целовал, ну а теперь обычай такой, что младшие старшему руку целуют и на колени становятся. И то сказать! Бывает, столько младших набежит, что к старшему уже и не протолкаться: ногу отдавят, а то и глаз подобьют. Или у старшего настроение дурное – он не велит привратнику вовсе двери открывать, а сам через черный ход шмыг по своим делам! Так прождешь все утро и пойдешь несолоно хлебавши. И наоборот, если старшему с утра нужда куда-нибудь ехать, в баню, например, – нужно впереди бежать, расчищать носилкам дорогу. Расталкивать толпу. Или если старший речь в суде произносит или стихи в компании читает, ваша работа аплодировать и кричать от восторга. Что еще? Если вам нужно куда-нибудь в другой город поехать, прежде нужно у старшего отпроситься. Но зато, почитай, каждый день будете иметь горячий обед – старший всех младших обедать у себя приглашает. А остатки можете завернуть в салфетку и отнести своим женщинам. Ну что, замолвить за вас словечко перед моим старшим? Он человек добрый, щедрый и к тому же старых правил. Не чета этим нынешним сыновьям откупщиков и ростовщиков, что зовут себя «новыми людьми» и страсть как охочи смотреть на чужое унижение. А тут даже на колени становиться не придется. Хотите?

Лицо Алция во время всей этой речи оставалось безмятежным, невозможно было понять, говорит ли он всерьез или насмехается.

Хардинги переглянулись не находя слов. Наконец Ларис сказал с улыбкой:

– Спасибо, но мы еще не… еще не настолько заражены здешним безумием.

И сейчас, год спустя, Эгери снова спрашивала себя: «Настолько или не настолько?»

Тут Эгери осознала, что все еще сидит у фонтана и этот мальчишка… (Иний, кажется? Да, конечно, Иний, как и брат. Ведь здесь отца и всех детей зовут одинаково – вот ведь глупость!) Этот мальчишка Иний глядит на нее с испугом, но не уходит. Ну да, конечно, в письме его старший брат велел позаботиться о ней в благодарность за исцеленный палец. (Ларис! Ларис!)

А что еще было там, в письме? Что-то непонятное… Ах да!

– А что такое случилось в ущелье? – спросила Эгери у мальчишки.

– В каком ущелье? – не понял тот.

– Ну… Вот же здесь написано: «после того, что случилось в ущелье и потом, здесь совсем тяжело стало». Что значит «в ущелье и потом»?

– Ты что, не знаешь? – удивился Иний. – Да ты будто не в Лусе живешь! Об этом же теперь на всех улицах говорят. Шесть декад назад, в самый разгар зимы аргилы хитростью заманили наши отряды в ущелье и взяли их как кузнец в клещи. Почти двести сотен воинов оказались в западне. Тогда полководцы Ридий и Пеллий, видя, что дело плохо, пошли на переговоры. И аргилы отпустили все двести сотен, а взамен полководцы от имени Сюдмарка отказались от претензий на треть Аргилеи. Когда новость дошла до Луса, до совета старейшин, что тут началось! Старики оделись в траур, рвали на себе волосы, бегали по площадям с мечами, крича, что пусть их лучше зарежут, чем смотреть, как Сюдмарк отступает и заключает мир с врагом. Неужто ты не слыхала?

Эгери в изумлении покачала головой.

– До наших безымянных переулков они не добегали, – только и ответила она.

– Да? Ну ладно. В общем, старики успокоились и решили договор разорвать. Войну продолжить, а Ридия как главного виновника выдать аргилам на поругание или как там они еще захотят с ним поступить. Сегодня его как раз должны на корабль посадить, чтобы обратно в Аргилею отправить. Хочешь посмотреть? Да пошли, пошли, ты такого в жизни больше не увидишь!

У Эгери не было ни малейшего желания смотреть на отплытие какого-то корабля, но Иний, похоже, вообразил, что, угостив свою новую приятельницу этим зрелищем, он наилучшим образом проявит ту самую заботливость, о которой его просил старший брат. Поэтому, не тратя времени на уговоры, он просто схватил Эгери за руку и потащил за собой. Сама же принцесса оказалась слишком потрясена свалившимися на нее новостями, чтобы всерьез сопротивляться напору мальчишки.

Она лишь с удивлением заметила, что Иний вел ее не к причалам, а в противоположную сторону: на холмы, к тем самым таинственным «общественным площадям».

Улицы постепенно становились все шире и чище и все круче забирали вверх. Дома по бокам – сплошь одноэтажные, скрытые высокими заборами, за которыми виднелись разве что коньки крыш да кроны деревьев. И лишь толпа на улицах совсем не изменилась: множество потных, грязных, крикливых людей, которые то разбегались перед очередными богато украшенными, горделивыми, плотно закрытыми носилками, то вновь теснились локоть к локтю, колено к колену. И очень скоро Эгери заметила, что все движутся в одном направлении – туда же, куда тащил ее Иний.

Но тут как раз мальчишка повернул с центральной улицы в переулок и повел Эгери через грязные, загроможденные дровами и хламом дворы. Выбрав одну из поленниц, сложенную на манер лестницы, он велел своей спутнице лезть наверх и перебираться с поленницы на черепичную крышу. Донельзя заинтригованная, Эгери повиновалась своему новому опекуну.

Они оказались не одиноки: на соседних крышах также устроились люди, желавшие наслаждаться сегодняшним зрелищем со всеми удобствами.

– Где это мы сейчас? – спросила Эгери у мальчишки.

– Это новые бани. – Иний постучал по черепице голой пяткой. – Отсюда вся главная площадь как на ладони. Вот, смотри туда.

Эгери послушно взглянула.

Площадь, как ей показалось, была не так уж велика и вдобавок густо утыкана торговыми палатками. Иний объяснил, что это лавки, где продают благовония для храмов, а также легкие закуски и разбавленное вино для горожан, которые зачастую проводили на площади целый день. Вокруг площади стояли богато украшенные дома с большими портиками и галереями. Среди них особенно выделялось высокое здание в форме восьмигранника, построенное из сверкающего белого мрамора. Иний сказал, что это храм Эйида Луса, Эйида Справедливого – основателя и божественного покровителя города. Храм воздвигли над источником, где Эйид поил коня, после того как провел своим плугом священную борозду вокруг города, защитив его от врагов, пожаров и болезней. В храме, сказал Иний, стоит огромная статуя Эйида из белого камня с глазами из самоцветов, и каждый год самые знатные женщины города ткут для этой статуи алый плащ и вышивают его золотом. Рядом с храмом располагалось длинное мрачное здание серого камня – городской архив. Прочие здания были также святилищами, в которых чтили предков самых древних и благородных семейств Луса. Их портики и галереи давали столь желанную в жару тень, а потому там обычно собирались пришедшие на площадь люди. Разумеется, среди семей шло негласное соревнование, чей портик будет более роскошно украшен и сможет дать приют наибольшему числу граждан. Соревнования, как водится, не доводили до добра: портики часто теряли облицовку, а то и просто рушились из-за преступной спешки во время строительства или попытки сэкономить на материалах, чтобы потратить больше денег на украшения. В этом смысле богатые кварталы жили по тем же законам, что и бедные.

Но сегодня места в тени хватило немногим: площадь была до краев заполнена народом. Здесь собрался весь город, вернее, все мужчины, имеющие права гражданства, в том числе и право допуска на общественные площади. Прочие, вроде Иния с Эгери, оккупировали крыши. Свободным оставалось только пространство перед храмом Эйида, где возвышались две смешные деревянные башенки (Иний сказал, что в обычные дни на них забираются ораторы, чтобы прокричать свои провокации), и узкий проход, ведущий от храма прочь с площади к реке, где полководцев, заключивших позорный мир против воли своего государства, уже ждал корабль, готовый отплыть в Аргилею. Вдоль прохода стояли, поблескивая щитами и копьями, солдаты городской стражи. Им на плечи напирала толпа.

Ожидание затягивалось. Эгери сглотнула горькую слюну: у нее внезапно пересохло в горле. Все это: толпа на площади, солдаты в панцирях, одинокий корабль у причала – порождало какое-то смутное беспокойство, ощущение неправильности, хотя Эгери и не могла сказать, что здесь не так.

Заметив неудовольствие на лице своей подопечной, Иний любезно осведомился, не желает ли Эгери, пока суть да дело, послушать Песнь Эйида, которой он заклял землю Луса от всяческих бед. Эта песня вырезана на деревянных досках, находящихся в храме, и он, Иний, как раз недавно за учил ее наизусть по приказу учителя. Эгери стало любопытно, и Иний без запинки, неожиданно проникновенно и выразительно прочел:

Между тем внизу на площади нетерпение росло, люди выкрикивали проклятья, грозя небу кулаками, солдаты переминались с ноги на ногу и явно нервничали. Но тут наконец запели трубы, двери храма растворились, и жрецы в белых одеждах буквально вытолкнули на площадь обнаженного человека со связанными за спиной руками. Его спину пересекали во всех направлениях длинные кровавые раны – следы ударов бичом. Следом вышел еще один, одетый в траур. Вокруг двух осужденных встали «коробочкой» солдаты и повели их к пристани.

Из толпы полетели камни, во многих местах солдатам оцепления пришлось развернуться и оттеснять разъяренных людей в сторону щитами, иначе осужденных разорвали бы на месте.

– Это кто, полководцы? – спросила Эгери, не веря собственным глазам.

– Ага, кто же еще? – отвечал Иний. – Голый – Ридий, а тот, что в трауре, – Паллий. Ему удалось вымолить прощение.

– Небось, каким-нибудь младенцем потрясал? – буркнула Эгери.

– Ну да, а откуда ты знаешь? – удивился Иний. – Ну что, говорил я тебе, ты такого больше никогда не увидишь!

– Надеюсь, что не увижу, – согласилась принцесса.

Она не отрывала глаз от несчастных осужденных. Вот Ридия втолкнули на корабль, Палий остался на причале. Несмотря на большое расстояние, Эгери без труда могла различить на берегу реки унылую черную фигуру: неудачливого полководца все обходили стороной.

Эгери только покачала головой в немом изумлении. У нее не было слов. Что здесь, в конце концов, за нравы, в этом Лусе? Пусть полководцы потерпели поражение, пусть они заключили невыгодный мир, и все же они как-никак спасли несколько тысяч человек, граждан Сюдмарка, сыновей, мужей и братьев тех самых горожан, которые сейчас забрасывали Ридия и Палия камнями и грязью.

Будь Эгери королевой, королевой Сюдмарка, она лишь пожурила бы полководцев за неосмотрительность, поблагодарила бы за спасение жизни ее подданных, наградила бы небольшими поместьями и уволила бы со службы. А мир с аргилами укрепила бы, отдав одну из принцесс своего рода в жены тамошнему принцу. И через двадцать лет их дети на блюдечке и с поклонами преподнесли бы мятежную провинцию ее детям.

Раздосадованная творящейся вокруг глупостью, Эгери высказала свои соображения Инию, чем немало его обидела:

– Дочери Луса – не товар. Они выходят замуж за достойных граждан, согласно воле их отцов, чтобы население Луса неуклонно росло. А заключать с врагом мир позорно! – сказал он гордо.

– Дочери – всегда товар, безразлично, на внешнем рынке или на внутреннем, – хмыкнула Эгери. – А продолжать бессмысленную войну – величайший позор для правителя.

Иний даже дар речи потерял от изумления и праведного гнева. Впрочем, как и подобало хорошо воспитанному сыну Луса, он быстро овладел собой.

– Просто ты женщина, да еще чужестранка, вот тебе и не понять, – вежливо пояснил он.

– В самом деле, куда уж мне… – с нехорошей улыбкой процедила сквозь зубы последняя из Хардингов.

Эгери и сама не ожидала, что эта история, в общем не имеющая к ней никакого отношения, так сильно заденет ее. И этих людей она собиралась просить о помощи? Этих, которые не умеют отличать доблесть от жестокости? Этих, которые готовы отдать на растерзание своих, лишь бы утереть нос врагу? Неужели они забыли, что война ведется во имя защиты собственных людей, а не для того, чтобы красиво и мужественно истреблять их? Больше всего ей хотелось оказаться сейчас за тридевять земель отсюда, лучше всего рядом с Ларисом.

Галантный Иний взялся проводить ее до дома. Эгери шла молча, погруженная в мрачные размышления, вернее в переживания: размышлять она сейчас не могла, воспоминание об обнаженном, исхлестанном бичами человеке прогнало из головы все мысли.

Только теперь она в полной мере ощутила, насколько безнадежно ее предприятие и в то же время насколько оно неизбежно. Именно она, Эгери, должна найти невидимый рычаг и повернуть Сюдмарк против Кельдингов. Именно она, и только она, больше некому.

– Послушай, а кто же теперь будет вести войну, если оба полководца осуждены? – вдруг спросила она Иния.

Мальчишка фыркнул:

– Я же говорю: женщина, да еще чужестранка! В прошлую декаду были выборы. Весь Лус гудел, а ты куда смотрела? Выбрали двух новых полководцев: Асия и Кирия, оба мужи достойные, из хороших семей.

– И оба поедут в Аргилею?

– Нет, только Кирий. Совет старцев решил, что Асию надлежит остаться здесь и заниматься вербовкой новых отрядов, а также на случай, если Сюдмарку будет угрожать новая опасность. Говорят, Олия, достойная мать Асия, весьма сокрушалась о том, что ее сын остается в городе и в случае успеха вся слава достанется Кирию. Вот как ведут себя истинные дочери Луса, ясно тебе?

– Ясно, ясно, – отмахнулась Эгери.

Она попыталась уловить какую-то едва забрезжившую мысль, но безуспешно: слишком велики были усталость и досада. Да, наверное, истинные гражданки Луса так и должны себя вести: скорбеть о том, что им не удалось отдать своих сыновей на заклание, в жертву неуемному честолюбию и, прав был Ларис, сребролюбию, а проще говоря, жадности прочих граждан. Почему, ну почему ее ненаглядному Асию не дали пасть героем во имя того, чтобы очередной губернатор мог без страха набивать себе карманы?! Тьфу, мерзость!

Эгери захотелось, вернувшись домой, похлопать Элиану по животу и сказать что-то вроде: «Спи, будущий солдат, береги силы. Они тебе пригодятся, когда в тебя, голого, будут швырять камнями твои славные соотечественники».

Однако все эти красивые слова разом вылетели из головы, когда, распрощавшись с Инием и поднявшись на свой этаж, Элиана увидела огромные – в пол-лица – потемневшие от боли глаза Элианы и услышала ее уже охрипший от криков голос:

– Эгери, паршивка, где тебя носит?! Давно уже началось!

– Ой, Элиана, голубушка, прости! – Эгери бросилась к сестре. – Я вот тебе лакричных палочек принесла.

Но Элиана только оттолкнула ее, сбросив палочки на пол, оперлась обеими руками на шаткий стол и принялась раскачиваться, стоная сквозь зубы.

– К бабке беги, дура! – выговорила она наконец, переводя дыхание. – Угол улицы Хлебопекарей и переулка Кирпичников, три квартала отсюда в сторону реки, красный дом. Зовут Яри. И вот что еще! – По мере того, как боль уходила, глаза Элианы прояснялись, и Эгери на несколько мгновений увидела ту прежнюю красавицу, звезду двора. – И вот что еще, милая, не в службу, а в дружбу: забеги к портнихе на улицу Плетельщиков Лозы. Зеленый дом с белыми колоннами, ну ты помнишь, наверное. Она должна была дошить синюю юбку и накидку с золотой строчкой, и еще рубашку. А то матушка Исия наверняка захочет нас навестить, не могу же я ее встречать, не принарядившись. Помнишь, как у нас дома, бывало, пели: «Синяя юбка у нее, по каждому шву золотое шитье. Рубашка из шелка у нее, двенадцать девиц справляли шитье». – И тут же снова, изогнувшись дугой, задрав подбородок к потолку с криком: – А, проклятье, опять! Поторапливайся, давай, растяпа, ребенок ждать не станет!

Эгери бросилась вниз по лестнице – только ступеньки заскрипели.

Иний, по счастью, еще не успел уйти далеко. Эгери догнала его на улице и послала в Дом Стражи – сообщить Исию о надвигающемся событии. Яри, повивальная бабка, также оказалась на месте и тут же начала собираться, обещая, что поспешит к роженице. Идти отсюда до их дома было всего три квартала, так что Эгери больше не переживала за судьбу сестры и со спокойной душой отправилась к портнихе.

Для этого ей снова пришлось подняться на холмы: нужный ей дом стоял хоть и не в самых богатых кварталах, но на пути к ним.

Прежде Эгери бывала здесь лишь один раз, с Элианой и Исием, и поэтому не без труда разыскала нужный дом. Ей пришлось, как и Инию, во все горло кричать на улице, разыскивая провожатого.

Дом, где жила и работала Ирмия, портниха Элианы, оказался вовсе не похож на остров. Он состоял всего из двух этажей и дюжины комнат. Со стороны дом походил на приземистого широкогрудого человека, вытянувшего вперед длинные руки. В «грудной клетке» располагалась лавка – прежде, как рассказывала девушкам сама Ирмия, здесь был огромный, высотой в оба этажа, зал для приема гостей. Теперь на высоте первого этажа настелили новый потолок. Бассейн, украшавший некогда центр зала, заложили кирпичом, а затем покрыли дорогой мозаикой, изображавшей овец и пастушков. Отверстие на плоской, крытой черепицей крыше, откуда в прежние времена выходил дым, оставили, превратив в люк, ведущий на чердак. Стены и новый потолок также украшены лепкой и росписями. Позади лавки располагались жилые комнаты, где обитали хозяйка и ее престарелый слабоумный муж. (Лишь благодаря такому несчастью Ирмия и смогла взять управление лавкой в свои руки и перестроить дом по своему вкусу.) В одноэтажных боковых пристройках, «рукавах» дома, она разместила мастерские, склады и комнаты для рабов.

Когда Эгери вошла в лавку, там стоял дым коромыслом и на бывшую принцессу долго не обращали никакого внимания. Похоже, только что прибыл какой-то важный заказ – дюжие носильщики то и дело втаскивали в мастерскую огромные сундуки, наполненные пряжей и шерстью всех цветов, тюки ткани, ковры. Наконец Ирмия, веселая энергичная толстушка, навела порядок, раздала носильщикам медяки, прогнала рабов и рабынь разбирать товар и, многократно извинившись перед гостьей, предложила ей пройти в соседнюю с лавкой комнату «выпить по стаканчику вина с бисквитами».

– Ты уж извини, благородная госпожа, сегодня день совсем сумасшедший, – пояснила она. В Лусе все со всеми были на «ты», в языке Сюдмарка просто не существовало иной формы обращения. – В гавань еще декаду назад корабли с Южных островов пришли, а из-за этого суда и выборов, ну ты знаешь, наверное… – Эгери кивнула. – В общем, из-за всех этих неурядиц все с ума посходили. Баржи только сейчас вверх по реке пропустили, когда корабль с проклятым изменником ушел. Так что мы уж торопимся что есть сил, чтобы товар принять да пересчитать честь по чести, а то ведь народ такой: только отвернешься – сразу все растащат. Ну ладно, сейчас как раз самое время передохнуть, пока вторую партию не подвезли. Я только схожу, гляну, чем там мои занимаются. Сама знаешь, благородная госпожа, рабская природа такая: все сплошь лентяи и ворье. Кто еще из деревни честным приедет, тех сразу развратят, оглянуться не успеешь. Оно и понятно, у меня в мастерских работать – это не то что в поле, а раб как чувствует, что ему послабление дали, сразу развращается.

Ирмия, продолжая щебетать, провела гостью в маленькую, заполненную живыми и нарисованными цветами комнату, накрыла на стол и упорхнула, а Эгери со вздохом опустилась на низкую скамеечку с алой бархатной подушкой (немыслимая роскошь для дома Исия, где спали, сидели и ели либо на сундуках, либо на грубо сколоченных топчанах), закрыла на секунду глаза, потом отхлебнула вина и жадно набросилась на еду. Только сейчас она сообразила, что день уже клонится к вечеру, а у нее с утра во рту не было маковой росинки. К счастью, поданная Ирмией закуска – сладкие лепешки и варенье из винограда – быстро утолила голод. А вот домашнее вино оказалось коварным: сладким и неожиданно крепким, так что вскоре Эгери с ужасом почувствовала, что захмелела с первого стакана. Она отодвинула графинчик с вином и принялась осматриваться. Самый верный способ прогнать из головы хмель – внимательно присмотреться к окружающим предметам, не позволяя мыслям путаться и ускользать. Таким штучкам обучали ее еще родители, для того чтобы она могла надежно контролировать свою способность к превращениям. И в самом деле, принцесса, захмелевшая на пиру или обернувшаяся волчицей в неподходящий момент, не оказала бы чести своему роду. Но и для сугубо человеческих дел эти уловки подходили.

Итак, Эгери изучала предметы на столе: графинчик синего стекла с ручкой в виде ящерки, глиняные блюдца с цветочным орнаментом, серебряные чарки, украшенные вино градными листьями и ягодами из крохотных гранатов. Закуску Ирмия сервировала на небольшом круглом столике, сделанном из древесины горной туи, привезенной, по всей вероятности, с предгорий Аргилеи. Единственная ножка столика представляла собой искусно вырезанную сидящую пантеру, две распластанных в прыжке пантеры украшали края столешницы, а сама столешница была «пантеровой» окраски: тую на ее родине постоянно трепали ветра, и волокна древесины завивались, образуя округлые пятна. Уже судя по одному этому столу, без труда можно заключить, что Ирмия – портниха модная и дорогая. Разумеется, она совершенно не по карману Исию. К счастью, Ирмия сама предложила шить для Элианы буквально за гроши и для того лишь, чтобы иметь возможность сказать невзначай: «А это платье заказала у нас принцесса из дальних земель!» Она даже безропотно мирилась с немыслимым для Луса покроем платьев, юбок и рубашек Элианы. Ирмия относилась с большой симпатией также и к Эгери, несмотря на то что младшая принцесса ничего у нее не заказывала, предпочитая для экономии шить себе одежду сама. Эгери считала, что ей тут не перед кем красоваться, и старалась одеваться как можно проще: мужа и свекрови у нее не было, а привлекать излишнее внимание молодых людей Луса ей не хотелось. Поэтому она предпочитала простые темные платья и плащи и совсем не носила украшений.

Тут как раз вернулась Ирмия, снова извиняясь и жалуясь на неразбериху, но, как показалось Эгери, эти жалобы больше походили на хвастовство.

– Уж такой сегодня день сумасшедший, просто ума не приложу, как до вечера дожить. Столько заказов, и всем срочно подавай, будто у меня восемь рук. А уж товара навезли – девать некуда, все боюсь, что полки обломятся от такого богатства. Вот пойдем, покажу. – И она потащила Эгери в боковую пристройку, в полутемный склад, где бродили с восковыми табличками несколько рабов: вели учет привезенным тканям.

Посмотреть тут и правда было на что.

– Вот, взгляни, настоящий шелк с Южных островов, – говорила Ирмия. – Этот дикий, он подешевле, его прямо с кустов снимают, словно ягоды. А вот дорогой, с Киса, для него специально гусениц выращивают уже не одну сотню лет. Видишь, если в рулоне смотреть – пурпурный, а на свет – так почти прозрачный. Сейчас в богатых домах мода пошла делать из такого шелка нижние одежды. Сверху покрывало из белой шерсти плотное, а под ним женщина почти что голая, только об этом никто не знает, кому она сама не скажет. Многие мужчины считают это непристойным, говорят, будто такая одежда не может защитить ни тела, ни стыдливости, но разве женщинам запретишь? Отбою от заказчиц нет. А этот, черный, – самый дорогой, его красят корой горного персика и водой с железом, а перед тем замачивают в настое травы индиго. В этом вся сложность. Ведь настой индиго живой, бродит, за ним присмотр нужен, его нужно кормить золой, поить водой и согревать, иначе он умрет и не сможет больше ничего окрасить. Поэтому черный шелк так дорог. А вот белый матовый шелк, он не окрашен, но соткан так, будто переливается в лучах солнца. Если сшить из него платье, то в ясные дни оно будет светиться и мерцать при каждом шаге. А вот «шелк бедняков», в него при тканье добавляют льняные нити. Выходит подешевле.

Эгери улыбнулась про себя: рулон «шелка бедняков» стоил не меньше чем годовая плата за их комнату на острове.

Ирмия между тем продолжала хвастовство:

– А здесь у нас шерсть. Ее мы тоже заказываем на Южных островах: там овец пасут на горных лугах да и выделывать шерсть умеют по-особому. И у каждого острова свои секреты. Эта, например, с Апеллии, она отличается особой белизной и блеском. Это госпожа Сатия заказала, ей скоро дочь замуж выдавать. Эта шерсть с Тара, она не такая блестящая, зато самая мягкая. Это госпожа Мития всегда заказывает, хочет, чтобы все говорили, какая она неженка. А это – особый заказ. Госпожа Линия хочет к себе любовника вернуть, вот и заказала: себе на платье, ему на плащ. Видишь, шерсть в лиловый цвет выкрашена, а здесь по краю золотая кайма. Это настоящее золото: тонкая проволока вокруг шерстяной нити перевита, а потом в ткань заткана. Очень дорогой заказ. Вот белоснежные шерстяные одеяла с Ирса, посмотри, какой длинный ворс. Вот пурпурные ковры с острова Глер, такой лишь трое человек могут поднять, до того плотный и тяжелый. Вот узорчатые покрывала с Лита, подбитые кротовьими шкурками. Вот наволочки и гусиный пух для подушек.

– А это? – Эгери указала на огромный сундук, куда рабы складывали рулоны грязно-серой грубой и невзрачной ткани. – Это что, для пойманных за изменой жен?

Ирмия улыбнулась:

– Это госпожа Олия заказывает. У нее свои причуды. Она у нас покупает всегда только нечесаную шерсть и лен. Для себя и своего сына она сама шерсть прядет и ткет, как в старые времена. Совсем, говорят, служанок работой замучила: всю ночь им сомкнуть глаз не дает, а потом будит еще до рассвета. А лен небеленый как раз для того и покупает, чтобы служанкам платье шить. Говорит, что так их тела огрубеют, и они не будут предаваться сладострастным мечтаниям. А по-моему, так просто экономит: лен дешевый, а раз небеленый, так и грязь на нем нескоро заметна станет. Опять же, на девушку в такой одежде вряд ли кто посмотрит, будь она хоть раскрасавицей. Ну ладно, пусть ей Эйид с Этой судьями будут. А мы пойдем пока в мастерскую, посмотрим, как там ваши юбка с накидкой.

Выяснилось, что в связи со всеми чрезвычайными событиями заказ еще не готов. Ирмия просила зайти через пару дней. Эгери была не против: ей уже успела прийти в голову одна идея, достаточно безумная для того, чтобы приняться за ее исполнение сейчас же, пока не пробудился здравый смысл. Тем более что за окном темнело: это ей тоже оказалось на руку.

Эгери вышла на улицу и, вместо того чтобы поспешить к Элиане, крадучись, прячась за деревьями, осторожно обошла дом. Позади домика – небольшой сад: полдюжины цветущих яблонь, две клумбы у самого дома, обвивающий стены плющ, в отдалении – полдюжины грядок с зеленью и маленький пруд в виде песочных часов. Через самую узкую часть пруда переброшен горбатый мостик с беседкой.

Впрочем, сад сейчас совершенно не интересовал Эгери. Ей нужно кое-что иное. По выходящей из окна трубе она опознала кухню, а рядом с нею, у стены, нашла поленницу. На этот раз дрова были сложены ровно, и Эгери пришлось переложить их на манер лестницы, чтобы забраться наверх. Она работала быстро и тихо, сама удивляясь ловкости своих рук. Ее пока что никто не заметил: Эгери видела, что со стороны улицы к дому подъехали новые повозки, и поняла, что все в мастерской и на складе вновь занялись приемкой товара. Все складывалось очень удачно, и если она не зазевается, то добьется своего.

За работой Эгери все время думала об Элиане, но все равно не позволяла себе остановиться, бросить все и поспешить к сестре. Эгери, последняя из Хардингов, ясно понимала, что сейчас решается ни больше ни меньше судьба ее родины. Если она сейчас отступится, второго шанса не будет. Поэтому она продолжала свою работу.

На самом деле постройка лестницы заняла не так уж много времени, но каждое мгновение казалось Эгери тяжелым и наполненным до краев: точь-в-точь как полки и сундуки Ирмии. Но вот принцесса критически осмотрела свою постройку, прочитала короткую молитву, скинула туфли, ухватилась за стебли плюща и полезла на крышу по дровяным ступеням.

Разумеется, поленья тут же с грохотом стали осыпаться под ее ногами.

Хлопнула дверь, послышались голоса рабов и лай собак.

Эгери одним прыжком взлетела наверх и затаилась, прижавшись к черепице. Она уже видела в своем воображении, как ее обнаруживают и с позором стаскивают с крыши на растерзание собакам. «И ведь главное, нипочем не сумею объяснить, зачем я сюда залезла», – думала Эгери мрачно. Тут ее посетила еще одна шальная мысль: обратиться волчицей, соскочить наземь и принять бой.

Но, по счастью, обошлось без этого: рабы вовсе не жаждали бродить вокруг дома в темноте, а псы оказались еще ленивее рабов. Люди скоро ушли, собаки гулко, но без всякого энтузиазма потявкали в ночь и, вздыхая и поскуливая, улеглись на крыльце.

Эгери терпеливо ждала. Ночь вступила в свои права. Над головой принцессы засияли звезды, но ее больше волновало то, что происходит у нее под ногами. Наконец дом утих, из окон на землю больше не падали отсветы. Эгери переползла с левого крыла, где располагалась кухня, на главное здание и добралась до люка: его оставили, чтобы в жаркие летние ночи спать на крыше. Эгери осторожно, стараясь не скрипнуть петлями, откинула крышку люка, спустилась на чердак и остановилась у двери, ведущей в коридор, к комнатам второго этажа. Вроде все тихо. Так же осторожно и бережно Эгери открыла дверь и спустилась по трем ступеням в коридор. Сейчас она находилась в центре дома над самой лавкой, а ей надо было пробраться в правое крыло, в мастерскую, где стоял сундук госпожи Олии. Босые ноги Эгери ступали мягко, как волчьи лапы. Она то и дело замирала, прижималась к стене, вглядывалась и вслушивалась в темноту. Дом обманул ее: он все еще не спал, внизу скрипели половицы, слышались щелчки сандалий по мозаичной плитке, смешки, приглушенные голоса. И все же Эгери тихо, но решительно шла вперед. Сейчас она уже ничего не страшилась и почти не думала, как будто принятое решение стало лодкой без весел и руля, которую она оттолкнула от берега, и теперь лодка и река жизни сами влекли ее дальше с неодолимой силой.

И все же она едва не попалась, когда почти перед самым ее носом по лестнице взбежала со свечой в руке служанка в распахнутой одежде, с растрепанными волосами, со смехом на губах. Эгери понимала, что прятаться поздно, и просто застыла неподвижно, снова думая про себя, не обратиться ли зверем. Но снова все обошлось: служанка, может быть, и заметила ее, но не стала присматриваться, приняла за свою и побежала дальше, а Эгери все так же тихо и осторожно спустилась по лестнице. Удача была с ней: в мастерской – никого. Меч Шелама высоко в небесах светил рассеянным светом, и в его белесых лучах Эгери без труда отыскала сундук госпожи Олии. Впрочем, она отыскала бы его и в кромешной тьме. Даже не превращаясь внешне в волчицу, она, начав свою охоту на Лус, отчасти стала волчицей внутренне и обрела способность идти прямо к своей цели, не глядя по сторонам и не задумываясь, какой путь избрать. Она чуяла запах сухой древесины, льна и, главное, нечесаной шерсти, а уж запах шерсти сейчас для нее – словно толстенный канат. Ни при каких обстоятельствах она не могла бы потерять его.

Эгери отодвинула тяжелую крышку и забралась внутрь. Сундук был высок – по грудь человеку среднего роста, однако не слишком длинен: ей пришлось подогнуть ноги и свернуться клубком, чтобы уместиться там. К счастью, рабы Ирмии, упаковывая сундук, сложили шерсть вниз, а рулоны льна наверх, и у Эгери оказалось мягкое ложе на эту ночь. Она уперлась ладонями в крышку и надвинула ее на сундук так, чтобы оставить только узкую щель для воздуха. Потом повертелась немного под рулонами льна. Еще раз с тревогой и стыдом вспомнила об Элиане, подумала: «Держись, сестренка! Прости меня, пожалуйста!» – и неожиданно для себя самой быстро заснула.