Глава 112

На юго-востоке Солнечный сохранился в первоначальном виде. Старинных зданий не осталось, конечно, но на их месте отстроили такие же кирпичные коробочки, что и прежде. Никаких аэродуг или мехов, даже энергошпили выглядят словно допотопные уличные фонари. Бетонные заборы промзон, постриженные газоны, неширокие дороги, редкие пищевики у заводских проходных и почти полная безлюдность. В жилых пятиэтажках время течет не спеша, их население – сплошь пенсионеры, отказавшиеся перебираться на север. По асфальту бесшумно скользят электробусы. Никто не скажет, зачем эта бесшумность здесь, ведь производства вокруг и так издают порядочный гул.

К пригородному вокзалу подкатил раритетный автобус на бензиновой тяге. В южном направлении не строились энергошпили, поэтому заменить ветерана было нечем. В салоне пахло антикварной лавкой с древнющими экспонатами: дерматином, шпоном, газетной пылью, к которым примешивались выхлопные газы и мазутные ноты. Автобусом управлял крепкий старикан шоферюга той еще закалки. Он лихо крутил рулевое колесо, накреняя в поворотах свой музей на колесах, будто и не было им на двоих многих десятков лет.

Впрочем, Игорь мало размышлял об этом и автобус он, конечно, выбрал не для экскурсии в прошлое, пусть и такое живое. Мысли Кремова занимала цель поездки, вернее, отсутствие определенной цели. Бывает, обязательно нужно совершить что-то, разрешить вопрос по существу, но с какой стороны подступиться к нему, нет понятия.

Катя отказалась от перепрофилирования, светившего ей давным-давно. В ДОТе, несомненно, копилось раздражение своенравной гордячкой, легкомысленно испытывавшей систему на прочность раз за разом. Катя рискнула, выбрав профессию в пограничной для себя зоне, и ладно б затем не упрямилась в вопросах брака, но и здесь гладко не выходило. Компенсацией за своевольство всегда выступал ее упорный труд и безупречная репутация. Казимиров неизменно выставлял девушке высокие баллы в кадровых отчетах, ни одного замечания от Игоря, полярная экспедиция за плечами, прекрасная физическая форма. Но отказ войти в состав группы Монахова переполнил чашу терпения ДОТа.

Катя не изменила себе, вычеркнув все предложенные варианты трудоустройства. Беседы и уговоры ничего не дали, и вот вчерашняя Нерв списана «в утиль». Она не стала дожидаться сочувствия друзей и родственников, во многом показного и неискреннего, и перебралась «на Скалу» – поселок у окраины старого города, где коротали время на законных основаниях неудачники из безнадежного отсева.

Что ж, ее право, но Игорь не увидел ни малейшей возможности «улизнуть», оставить позади отношения с Катей и спокойно жить дальше. Перед глазами стояли испытания, пройденные вместе, ее устремленность в будущее, свежесть, так гармонирующая с северным высокогорьем. Фотокарточкой отпечаталась в памяти картина: улыбающаяся Нерв на заснеженном склоне помогает приунывшему курсанту медику взять себя в руки, мгновение – и ее взгляд встречается с взглядом Игоря. В глазах Кати задорные искры: кажется, здесь она по-настоящему свободна, здесь она в своей стихии.

От воспоминаний отвлек голос шофера:

– Парень, а ты никак на Скалу едешь?

Игорь пожалел, что сел на переднее кресло. Старик обязательно рано или поздно завел бы беседу с единственным пассажиром: на таком расстоянии ему не мешал гул карданной передачи, скрипы, лязг и завывания древнего мотора.

– На Скалу, – как можно суше ответил Кремов.

В старом шофере проскользнуло что-то неуловимо знакомое и невольно расположило к себе. Игорю мгновенно сделалось стыдно за свой тон, он поспешно добавил уже теплее:

– В гости еду.

– В гости? – удивился шофер. – Туда редко ездят в гости. Обычно я везу на Скалу насовсем.

– Они тоже люди, неужели к ним некому ездить? Представляете, живет человек, живет – и вдруг… – Игорь запнулся. – Поворот в судьбе. О нем забыть, что ли, нужно?

Шофер улыбнулся.

– Представляю. В старом городе почти все представляют, каково это. У меня всего два маршрута, парень, – короткий и стандартный. Стандартный, это когда я утром завожу автобус в старом гараже заводской мехколонны, подбираю на вокзале пассажиров и везу их на Скалу. А короткий – это когда я завожу автобус, подъезжаю к вокзалу, жду полчаса до полудня и возвращаюсь в гараж, потому что пассажиров нет. Короткий маршрут у меня почти каждый день, и все б ничего, но два месяца назад умер напарник, теперь и в домино не с кем поиграть. Он обо мне и помнил только.

– А как же семья? – спросил Игорь, чувствуя, как разливается в груди непонятная тоска.

– Семья есть. Только дети строят будущее и не успевают заскочить к нам со старухой, а мы уж к ним не ходоки из-за возраста.

Старый шофер не жаловался, он, кажется, просто получал удовольствие от своего редкого стандартного маршрута и от диалога со случайным пассажиром. Автобус катил по шоссе в гордом одиночестве, оставляя позади длинные километры, в бездонном голубом небе ослепительно сияло солнце. Степь, залитая полуденным светом, тягуче тянулась за окнами. Пейзаж казался страшно знакомым, и оттого лишь усиливалась тоска, к которой примешивалось беспокойство, такое же необъяснимое.

Марина после отпуска, проведенного с мужем, уже вышла на работу, детвора отправилась в сад, судьбы близких потекли по привычным руслам, скорее, даже каналам, заботливо проложенным ДОТом. Солнечный где-то далеко отсюда жонглировал в небе дугами, по его улицам скользили мехи, широченные, свободные от автомобилей дороги монопольно использовались тысячами велосипедистов, а зеленые зоны, соединенные друг с другом, больше напоминали дикий лес, причудливо вживленный в человеческий мир. Игорь всегда считал себя частью того Солнечного. Там его ждала идеальная любимая женщина, дети, работа – все. Недавно он испытал шок, когда понял, насколько тонка его связь с семьей. ДОТу достаточно одного вердикта по профвопросу – и вот канал, по которому текла жизнь Игоря, оказывается перекрытым: вчерашний пример для Аи и Назара и гордость Марины щелчком вышибается со своих позиций. Они продолжают жить в привычном ритме, а он неизбежно остается позади. Даже если все техническое совершенство Солнечного, весь его уют по-прежнему к услугам аутсайдера.

Игорь избегал размышлений на эту тему, но такое положение вещей попахивало гигантским одолжением, словно с перепрофилированными заключали неравную сделку: вам от нас прежние условия жизни, а нам ваше смирение и покорность. Целое нагромождение обоснований, кажущихся справедливыми и логичными, тысячетонным прессом подавляло внутренний протест, глушило боль, а если этого не хватало, в действие вступало запрещенное оружие – шантаж семьей. Никто не разлучал с близкими, никто специально не очернял в их глазах, им просто предлагался выбор – либо следовать за неудачником на Скалу, либо отказаться от него. Игорь был уверен, что Марина без раздумий пойдет за ним куда угодно. А затем? Хочет он ей мук, уготованных остракизмом? Как долго получится выносить боль, ежедневно физически ощущая тоску жены по институтскому коллективу, по родителям, по работе, по чашке чаю и бутербродам из привычного пищевика, по вымуштрованным мехам и по субботним зависаниям в аэродуге на высоте птичьего полета? Игорь не услышит упрека, ни разу не прочтет его в любимых глазах, но этого и не потребуется.

«Едем смотреть на „Звезду“?» – «Конечно, едем!» – именно так она ответит, даже на новость о Скале. Внутри на доли секунды вспыхнул авантюрный порыв, была не была! Но почти сразу сердце сжалось от сильнейшего страха: что будет с детьми?

Шофер крутил баранку, буднично отлавливая автобус, гуляющий по полосе. Кремов попытался проникнуть в мысли старика, но те надежно скрывались за отрешенным взглядом выцветших глаз и немного благенькой улыбкой. Озарение пришло внезапно, заставив автоматически выстрелить вопросом:

– Вы жили на Скале, правда?! Вы рискнули?

Лицо шофера окаменело на пару мгновений, затем он серьезно произнес:

– Я бы все отдал за то, чтоб вернуться назад, чтоб устроить жизнь по-другому. Скала для меня как памятник собственному упрямству. А раньше я думал, что это наказание, назначенное ДОТом, и искренне этот самый ДОТ ненавидел. Сейчас я ненавижу себя, хоть и слабо. В старости, знаешь ли, даже самые сильные эмоции ослабевают.

Игорь не представлял, что старик имел в виду под «жизнью по-другому», но отчетливо ощущал его горе от разрыва с детьми.