Глава 26

ГОРАЗДО ближе к центру города двое мужчин стояли в мрачном полутемном помещении – на складе, принадлежащем Фиску. В соответствии с условиями встречи их было только двое – ни помощников, ни телохранителей. Ни одного свидетеля.

– Встретимся на моей территории, – сказал Фиск. – Тебе сложнее что-то организовать и остаться незамеченным.

– А если увидят, как я вхожу? – спросил Норман Озборн.

– И что? Мэр Нью-Йорка консультируется с одним из наиболее уважаемых горожан. Ничего особенного.

С потолка свисала лампа, прямо под ней стоял стол. На столе – бутылка вина и два бокала, однако на стулья никто не садился и пить не хотел. Фиск смотрел на пляшущие в сумраке тени. Он сдержал слово, его люди не пришли. Он не хотел, чтобы они слышали его слова, а мэр ему не соперник, если дойдет до драки. Если понадобится, он этого Озборна переломит пополам, упрячет в бочку и сбросит в реку, а тот и пикнуть не успеет.

Озборн представлял собой опасность другого рода, однако с ним можно было договориться и о новых возможностях. Фиск не доверял честному слову мэра, но верил в его жадность и честолюбие. Озборн любил власть. Большинство видели в нем блестящего предпринимателя, который превратил крошечную компанию – разработчика информационных технологий – в лидера индустрии. Они видели честолюбца, который добился успеха и богатства и решил доказать, что управлять городом умеет так же хорошо, как изобретать и внедрять новые технологии.

Горожане пока не сошлись во мнении, хорошим ли мэром стал Озборн. Финансисты его обожали, ведь он поддерживал предпринимателей. Но был ли он лидером для всего города? Те, кто ничего не получал от выигрышей финансовых воротил с Уолл-Стрит, смотрели на Озборна косо. Мартин Ли и ему подобные каждый день говорили в новостях о том, в какой помощи нуждаются бездомные, и упрекали мэра, пока косвенно, в неверном распределении ресурсов.

«Кто-то должен предложить помощь, – заявлял Ли. – Если государство не в состоянии помочь людям, значит, люди должны помогать друг другу».

– Нужно сделать так, чтобы Мартин Ли и прочие того же толка работали на тебя, – сказал Фиск. – Привлеки частный сектор. И предпринимателям поможешь, и людям. – Помолчав, он добавил: – Озборн, я протягиваю тебе руку помощи.

– Мне не нужна рука помощи, – фыркнул мэр. – Ни от тебя, ни от других. Я пока не тону.

– Но и под облака не воспаряешь от счастья. Состоятельные горожане тебя любят, но остальные обзывают «мэром Уолл-стрит». Измениться ты не сможешь, станет только хуже. Тогда против тебя выйдут те, кто поддерживает сейчас, а остальные назовут лицемером. Вместо этого тебе придется убедить всех, что твой путь единственно верный и поможет всем.

– И Уилсон Фиск примет живейшее участие в управлении городом? – хрипло усмехнулся Озборн.

– Именно так.

– Не пойдет, – покачал головой мэр. – Твои ошибки прошлого еще свежи в памяти.

– Меня уже пытались упрятать за решетку. Ничего не вышло. Мне теперь что, всю жизнь оправдываться? Где справедливость?

– Мы сейчас не о справедливости, – сказал Озборн. – Дело в отношениях с людьми.

Фиск осклабился.

– Норман, мы не в пуританском городишке на среднем Западе. Это Нью-Йорк! Здесь люди больше всего любят героев прошлого, особенно когда они возвращаются. Они будут счастливы увидеть некогда разорившегося магната, который вернул себе все. Они хотят видеть злодея, ставшего героем. А на всех помощников героя падает отсвет его славы.

Озборн бесстрастно взглянул на Фиска.

– Я подумаю.

– Ты уже подумал и пришел к какому-то выводу, иначе мы бы здесь сейчас не разговаривали. Говори, что я должен сделать, чтобы план сработал.

Озборн со вздохом покачал головой.

– Хорошо. – Он подал Фиску конверт. – Здесь список... требований. Ничего особенного.

Фиск разорвал конверт, вынул лист бумаги и быстро просмотрел его с первой до последней строчки.

– Снимаю шляпу, Озборн, ты все идеально распланировал. Если я срежу именно столько, то раны постепенно затянутся. – Он коротко кивнул мэру. –- Если ты хочешь именно этого, мы сработаемся.

– Я всего лишь думаю о городе, Уилсон. У меня есть возможность полностью изменить город и стать самым успешным мэром за долгие годы. Однако играть я вынужден жестко.

– Не то чтобы я очень любил метафоры, – заметил Фиск, – но ты уверен, что сможешь играть жестко на таком мягком поле?

– Мы деловые люди, Уилсон. К чему этот детский лепет?

– Просто напоминаю тебе, где мы живем. – Фиск показал мэру зажатый в руке лист бумаги. – Я предлагаю тебе пряник и надеюсь, что кнут не потребуется.

Озборн прищурился и сжал губы в тонкую линию.

– Уилсон, ты сам сказал – мы деловые люди.

– И я хочу вести дела полюбовно, – кивнул Фиск. – Твои требования вполне разумны, а я предпочитаю работать с разумными людьми. Однако напоминаю: оставайся таким же разумным и впредь.

– Рад, что у тебя такая четкая точка зрения.

– Я всегда рассуждаю просто и ясно.

– Неужели? – рассмеялся Озборн. – А как насчет этого чокнутого, который носится по городу и притворяется Человеком-Пауком? Не подумай чего, у меня нет никаких доказательств, но я тебя знаю. И хочу выяснить только одно: как ты нашел ему двойника?

– Если бы я принимал в этом хоть малейшее участие, – откликнулся Фиск, – то непременно поделился бы с тобой таким секретом.

– И все же, – не отступал Озборн. – Неужели наш Человек-Паук не единственный в своем роде? И существует целая раса Пауков, ожидающих приказа? Или ты его создал? Вырастил где-нибудь в лаборатории, в недрах Башни Фиска?

– Хватит! – взревел Фиск и шагнул вперед. – Не смей так со мной разговаривать! Я не кто-нибудь, а Уилсон Фиск!

– А я мэр города Нью-Йорка, – опустив глаза, тихо ответил Озборн.

– И если ты хочешь остаться мэром, то держи язык за зубами, – сказал Фиск. Грохот у него в голове понемногу стихал. Пульс уже не частил. Кулаки разжались. – Человеку свойственно стремиться к власти. Сам увидишь, когда захочешь поиграть в политику. Однако, когда разговариваешь со мной, помни, кто ты есть, или я поставлю на твое место другого – который почувствует, где истинное сердце города. Этот разговор состоялся потому, что ты умный человек и способен увидеть то, чему глупец не придаст значения, а вовсе не потому, что у тебя в руках реальная власть.

Фиск прожигал Озборна взглядом, пока тот не отвернулся.

– Все, разговор окончен, – объявил Фиск и вышел, оставив Озборна искать в полутьме дорогу к двери.

СГОРБИВШИСЬ на куче ящиков, Бингам смотрел вниз и внимательно слушал. Он жалел, что не захватил попкорн или картофельные чипсы. Он любил и то, и другое. В костюме, правда, жевать было не очень-то удобно, да и быстро становилось жарко. Однако от жары он не страдал, ему казалось, что он просто медленно варится, превращаясь в себя настоящего, каким ему суждено быть.

Ему нравилось слушать эти разговоры. Забавное зрелище. Он ждал сигнала, думал, что его могут позвать, и был готов действовать. Это стало бы еще одним преступлением Человека-Паука. Однако Бингам понимал, что его услуги вряд ли понадобятся. Эти двое сидят в одной лодке, хоть никогда в этом и не признаются. Они могут сколько угодно шипеть, угрожать и пялиться друг на друга – ничего не изменится, потому что Фиску нужен Озборн, а Озборну нужен Фиск. Уж так все закрутилось, и так и останется, пока один из них не сожрет другого.

Толстяк ушел первым, и Бингаму стало скучно. Дел он никаких не запланировал, поэтому можно было полетать по городу, опутать паутиной полицейских, повеселиться, сбивая с ног старушек, и завтра увидеть себя в утренних газетах. Бингам очень любил прыгать по крышам и стрелять паутиной, хоть таскать на плечах веб-шутеры было и тяжело. Его устройства для паутины получились тяжелее, чем у самозванца, и отдача от каждого выстрела из них оказывалась сильнее, чем он ожидал. Несправедливо! Бингаму даже сказали, что не будь его скелет укреплен специальными лекарствами, у него бы плечи вылетали из суставов при каждом выстреле.

Боли он не боялся.

Он готов был терпеть любую боль – ведь он Человек-Паук, а величие всегда идет с болью рука об руку. Так он думал. Или, может, услышал об этом по телевизору. Неважно, эти слова его зацепили.

И ему нравилось быть самим собой. Он с удовольствием летал по городу, мешал людям, пугал их. Недавно, притворяясь Пауком-самозванцем, он собирался толкнуть коляску с младенцем под самосвал. Дети приходят и уходят. И ничего бы особенного не произошло. Бингам бы дольше мучился, если б не убрал за собой бумажку от конфеты, а бросил ее на тротуар. И все же он тогда оставил мысль о коляске. Представил, как разорется Фиск, и передумал.

Еще придет время, когда никто не будет им командовать. Фиск думал, что он главный – вот глупец! Бингам держал его в кулаке, дергал его за ниточки. Вот только толстяку незачем об этом знать.

Пусть все думают, что он дурак. Люди его всегда недооценивали. Над ним смеялись в Бингамтоне, смеялись на улицах Нью-Йорка... и перестали смеяться, когда он познакомился с людьми из той лаборатории.

КРАСИВАЯ женщина, которую он встретил на улице, отвела его в микроавтобус. Там его напоили какао с белыми мягкими конфетками, которые он когда-то насаживал на палочки. Дали чистую одежду и сэндвич, каких он не пробовал в жизни. Салат из тунца в нем был нежный, сочный, с маленькими черными оливками, которые ему неожиданно понравились.

– Мы отвезем тебя в одно место, – сказала ему красивая женщина. Она очень понравилась Бингаму. – Там будет всегда тепло, много еды и питья. У тебя будет чистая одежда и своя кровать.

Люди считали Бингама глупым – и зря. Никто не стал бы делать столько добра, не ожидая получить ничего взамен. Это он отлично понимал.

– Что мне нужно будет сделать?

Она улыбнулась, восхищаясь его умом. Ее глаза прятались за странными очками в ярко-зеленой оправе. Бингам таких никогда не видел.

– Мы хотим проверить некоторые... лекарства, – пояснила она. – От них тебе, возможно, сразу станет лучше, однако – и я хочу сказать тебе правду, – возможно, сначала тебе может стать хуже. Но если ты заболеешь, мы тебя вылечим.

Бингам вообразил себя в кровати, а красивую женщину в смешных очках рядом. Она будет мерить ему температуру и кормить бульоном, как делала мама, пока не заболела. Мама давала ему лекарство и разрешала смотреть телевизор хоть целыми днями. Он согласился и подписал бумаги, на которых было написано, что он согласен делать то, что ему скажут, и красивая женщина велела водителю микроавтобуса отправляться в путь.

Они ехали очень долго, и Бингам не знал, где они находятся, потому что в автомобиле не было окон. Наконец, они остановились и вышли – машина стояла в подземном гараже. Было холодно, их шаги эхом отдавались в полумраке. Красивая женщина в очках открыла перед ним дверь, за которой их встретил мужчина – он совсем не улыбался.

Бингам больше никогда не видел красивую женщину в странных очках.

ОН ДУМАЛ, они поедут в дом вроде того, в котором он жил в детстве, только побольше и покрасивее. И там будут мягкие кровати, красивая мебель, новые тарелки с целыми краями и вилки с ровными острыми зубьями. Все оказалось не так. Это место было похоже на больницу, куда отвезли его мать, когда она заболела. Он даже не предполагал, что ему, возможно, придется заболеть, как матери, но красивая женщина говорила именно об этом. Они хотели сказать, что он заболеет, как мать, и даже хуже.

У него не оказалось своей комнаты. У него была кровать в спальне на пятерых, и люди приходили и уходили, когда с ними что-то случалось. У них поднималась температура, их тошнило чем-то жидким, а иногда кровью. Из одного как-то раз вытошнило вроде бы весь желудок. На лицах и телах у них вырастали шишки. Они плакали и звали маму. Ходили по ночам под себя, а по утрам лежали похолодевшие с открытыми глазами. Один мужчина разодрал себе лицо ногтями, а другие смотрели на него. И никто не кормил их супом.

Телевизор, правда, у них был.

Они должны были вести себя друг с другом вежливо. Рядом всегда были охранники, которые вмешивались, если один больной крал у другого десерт, или не давал переключать каналы телевизора, или просто вредничал. Они там часто злились и вредничали.

Зейн был самый вредный из всех. Многие просто сидели тихо и ни к кому не лезли, как Бингам, но вот Зейн с самого начала ко всем приставал. Он ставил подножки, сдергивал с соседа пижамные штаны, чтобы все посмеялись над голым задом. Он крал еду и швырялся ею, прятал пульт от телевизора и не отдавал. Говорил, что смотреть, как плачут нытики, которым не дают переключить каналы, куда интереснее, чем кино. Зейн сказал, что Бингам толстый, но Бингам точно знал, что похудел с тех пор, как ушел из дома, а от лекарств худел еще быстрее.

Иногда он говорил разным людям: «Я худой», – но Зейну он этого не говорил. Боялся насмешек.

Если Зейн уж слишком расходился, вмешивались охранники. Не сразу, конечно, им же надо было отложить смартфоны и журналы, или что там было у них в руках. В конце концов, они давали Зейну нагоняй. Все, кроме Макгрегора. Он был старый и ленивый, с блестящей лысой головой, на которой подрагивал ободок седых волос, и необычно круглым носом с красной шишкой. У него были глаза с булавочную головку, и он смеялся, когда больные падали и плакали от боли.

Макгрегору Зейн нравился. Сначала охранник смеялся, когда Зейн издевался над другими, как будто смотрел комедию. А потом стал ему помогать. Вдвоем они прятали пульт от телевизора, или Зейн отдавал Макгрегору чей-нибудь обед, чтобы старик вылил его в канализацию.

А был еще и Риз – с ним Бингам почти подружился. У Бингама было не очень-то много друзей, но Риз оказался добрым, и Бингам старался тоже быть добрым в ответ. Иногда они делились воспоминаниями о прошлом или тихо сидели рядом и смотрели телевизор. Они проводили вместе целые часы, и им не бывало скучно.

Однажды Риз подавился. Еды у них никакой не было, и Бингам подумал, что Риз кашляет, но ему становилось все хуже. Риз упал, захрипел, его лицо покраснело, он схватил себя за горло.

В комнате была красная кнопка вызова помощи, и Макгрегор держал на ней палец, но не нажимал. Он просто смотрел на Риза и улыбался. Бингам хотел сам нажать на кнопку, но Зейн ему не позволил. Зейн схватил Бингама, а Макгрегор все смотрел, как Риз извивается на полу. Потом тот затих, его рот раскрылся, глаза остекленели, а под телом на полу появилось пятно.

Макгрегор нажал на кнопку.

– Судорожный припадок в седьмой палате, – сдавленно произнес он в микрофон.

Как только охранник отпустил красную кнопку, Зейн расхохотался. Ему вторил Макгрегор. Они весело хлопали друг друга по плечам, как будто их любимая команда выиграла матч.

Когда тело Риза унесли, Бингам осознал, что стал другим. Он изменился. Нет, он не вырос. И не сказать чтобы какая-то часть его исчезла насовсем, а на ее месте возникла новая. Теперь он просто весь состоял из старых и новых частей. Так ему казалось. Его тело менялось, но оставалось при этом его телом. Ему приходили новые мысли, но это были его мысли, собственные. Наверное, было слово, которым назывались эти перемены, но Бингам этого слова не знал.

В тот же день, вечером, Зейн спросил Бингама, почему он не льет слезы по милому дружку. Бингам схватил его за волосы и разбил ему голову об пол. Он бил и бил его головой об пол, пока от нее ничего не осталось. Череп раскололся, а все, что было внутри, разлетелось по стенам. Макгрегор сразу же нажал на красную кнопку, однако к тому времени, как прибежали врачи, и сам охранник уже не дышал.

БИНГАМА отвели в кабинет директора, который работал на самого главного босса, очень важного. Никто не хотел расстраивать директора, и уж точно никто не хотел расстраивать босса.

Бингам сделал и то, и другое, и, хоть в больнице ему не очень-то нравилось, он не хотел возвращаться на улицу, в холод и голод. Без Зейна и Макгрегора жизнь вполне могла наладиться. Жаль будет, если его выгонят за то, что он сделал жизнь в седьмой палате спокойнее, избавившись от них.

Директор был пожилым мужчиной с длинным носом и белой бородой. Он смотрел на Бингама очень серьезно, но не сердито. Сначала он спросил, понимает ли он, что поступил плохо и почему, однако сам почти не прислушивался к ответам. Он хотел знать, нападал ли Бингам раньше на людей, нарочно ли он напал на Зейна и Макгрегора и знал ли заранее, на что способен.

Директор записал ответы. Странное ощущение возникает, когда тебя слушают, решил Бингам. Ему понравилось.

– Ты в последнее время чувствуешь себя иначе? – спросил директор. – Может, сильнее?

– Я чувствую себя хорошо, – вежливо ответил Бингам. – Я как будто проснулся, чувствую все, что происходит вокруг. Я и не знал, что стал сильнее, пока не... пока это не произошло.

– А когда ты напал на этих людей, ты чувствовал в себе новые силы?

– Да, – ответил Бингам. – Что со мной теперь будет?

– Ничего, – ответил директор. – Если, конечно, ты согласишься нам помочь.

– Как?

– Примешь новые лекарства.

– Если мне не станет от них хуже, я приму новые лекарства.

– Босс обрадуется, когда я передам ему твой ответ.

И Бингама не наказали за то, что он сделал. Наоборот, поселили его в отдельную комнату и дали телевизор, который он мог смотреть, сколько ему вздумается.