Глава 11

Сердце превратилось в марширующий оркестр, когда Тэпп вставлял новый магазин и наслаждался тем, как он плавно скользит на место и защелкивается на запор. Десять патронов калибра.338 в два ряда по пять штук, золотистых, готовых к бою. Плюс одиннадцатый, уже досланный в патронник, микрометрически точный, ждет его сигнала и команды разбивающего капсюль бойка. Он смотрел, как Сватомир в клубах белесой пыли выходит из джипа, и, отпустив немного узду воображения, позволил мозгу вернуться к своим величайшим выстрелам. К полустертым воспоминаниям, от которых до сих пор испытывал толчки радости.

Я не должен.

Это неправильно.

Один он сделал много лет назад – за тысячу сто метров в голову по движущейся цели. Тэпп мыслил цифрами, но ни за что бы не вспомнил, под каким углом стрелял, был ли боковой ветер и каков требовался угол возвышения. Только свои ощущения, когда увидел, как голова женщины разлетелась, словно лопнувший прыщ. Пряный шоколадный восторг. Нечто наркотическое. То, что женщина была красива – восемь баллов из десяти, – лишь добавляло удовольствия оттого, что он уничтожил ее лицо. Почему?

Хватит.

Сосредоточься.

Другим был студент колледжа с копной черных волос и набитым учебниками по социальным наукам портфелем. Наверное, шел на юридический факультет. По «счастливой» случайности задуманный по корпусу выстрел не получился – траектория пули искривилась, и она попала в руку, оторвав ее ниже локтя (ходим, как египтяне). Парень весь скукожился. Но Тэпп быстро исправил дело и добил его.

А самым лучшим был…

Довольно.

Однако лучший из всех оставил горький привкус, поскольку жертвой стала десятилетняя девочка. Это случилось в прошлом году. Разведка Сватомира проглядела ее, потому что она закуталась на заднем сиденье в одеяло, пока родители вели машину. Она проснулась оттого, что разлетелась отцовская голова и «вольво» дважды перевернулась в шлейфе гравия и битого стекла. Мать выбралась через ветровое окно, и Тэпп прострелил ей позвоночник. Девочка, наверное, пятиклассница, в слезах и с кусками гамбургера в волосах, побежала вверх по склону. Даже не по дороге. Так поступают все, в том числе дети.

Тэпп тем временем вопил, плакал, колотил камень, скрежетал зубами – его ломало. Сватомир бормотал извинения на своем беспомощном полуанглийском, пока снайпер не сорвал с головы гарнитуру и не отшвырнул в сторону. Морским приливом подкатила к горлу волна желудочной кислоты, а маленькая девочка бежала дальше в его стеклянный мир, и его все более властно тянуло ощутить тот самый момент.

Почему, собственно, нет? Зачем хранить святыни в бессмысленной, полной мертвых звезд вселенной? Все мы пыль. Это пережиток прежнего, глупого Тэппа, который держал за руки умирающего парня. Нет причин оценивать жизнь ребенка выше какой-нибудь другой. Дети провели на свете меньше времени. Но разве это дает им на что-либо право?

Девочка могла спастись. Господи! Она неслась так быстро, будто занималась бегом по пересеченной местности. Успела удалиться от Тэппа на два километра. Дальше, чем он когда-либо стрелял в людей. Она перевалила за кромку кратера, где лесистая местность сменяется голым пространством. Где жесткая трава и агавы уступают место обнаженным камням и скалам. Еще полминуты, и ей останется один решительный рывок, чтобы затеряться в бурном пространстве. А потом – чистое везение, сумеет она выйти на шоссе или нет. И тогда выбора не осталось.

Убил. Прострелил ей легкие. Это было его попадание с самой дальней дистанции.

Как же мне это было ненавистно!

Неправда. Он обожал этот выстрел. И, вспоминая сейчас, испытал неподдельное блаженство. Беспорядочный отклик, воздействующий на животную составляющую мозга до того, как успевают собраться мысли: динь, динь, динь – есть! Пусть даже попадание неслышно, он может поклясться, что сам участвует в нем. На губах металлический привкус крови, клыки размалывают кости на куски. Тэппу стыдно оттого, как ему хорошо.

Он живет ради этого – такова его особенная форма кровавого насилия, и, когда на горизонте собрались облака, Тэпп решил, что ничего плохого в этом нет. Может бросить, если захочет. И теперь он занимается этим не чаще раза или двух в год. Сценарии и жертв выбирает самым тщательным образом, как живущий у всех на виду вампир. Это доказывает, что он способен все держать под контролем в отличие от убийцы с резаком для бумаг или идиота брата Сватомира.

– Приступим, – сказал он. – Оттащи машину.

Сватомир в его зрительной трубе кивнул.

Мысль Тэппа, как на резиновом жгуте, вернулась к женщине, бросившейся к мертвому рейнджеру и вернувшейся обратно. В руках у нее ничего не было. Тэпп видел ее плоские, рубящие воздух, как у бегуньи, ладони. Она ничего не забрала у старика. Но что-то определенно хотела взять.

Нет.

Револьвер не заряжен.

– Убей его, – сонно прошептала Эль. – Убей его.

– Может, сделаем так… – Рой напрягся. – Когда он приблизится, я его скручу.

– Я помогу, – поддержал Джеймс, изображая, как умел, заправского забияку.

– Договорились.

Рой был крупным парнем, хотя и не так высок, как тот незнакомец, и не с такой, как у того, борцовской грудью колесом, но Джеймс радовался, что он на его стороне. Трогая свою распухшую челюсть, понимал, что Рой имеет представление, как нанести удар. Это уже кое-что.

– Ему придется приблизиться, чтобы зацепить трос, – прошептал он.

Рой кивнул.

– В этот момент – не раньше и не позднее.

– Заметано.

Джеймсу не нравилось распоряжаться. Казалось абсурдным, что он, белоручка-коммивояжер, как-то задумывавшийся, не натирать ли ладони пемзой, стал во главе кровавого заговора против двух ненормальных убийц. И Рой, здоровенный альфа-самец из здешних краев, его слушается. Когда это началось? И самое важное – когда это закончится?

Незнакомец приближался. Его тень проплыла мимо переднего бампера «тойоты». Вытянулась, потемнела, заострилась по краям. Джеймс слышал хруст его шагов, металлический скрип нескрученного троса и тихий шелест обернутой вокруг потного троса сыромятной плети, кольцо которой расширялось и сужалось при каждом вдохе. Еще какой-то звук – будто хлопает в ладоши скелет. Двигает челюстью?

– Подожди, – шепнул Рой. – Можно попытаться застать его врасплох, пригрозив револьвером.

Тень остановилась.

Джеймс поднял дрожащий указательный палец – ради всего святого, заткнись! Он видел макушку незнакомца через перекрещенное зигзагообразными трещинами ветровое стекло. Тот остановился в десяти футах, голова опущена, в убогом мозгу зашевелилась какая-то мысль. Он проигрывал и пытался понять, что услышал. Или решил, будто услышал. Сгорбился и исчез из виду, как змея, скользнувшая под воду. Тягуче, сердито кашлянул.

Рой поднял на Джеймса полные паники глаза.

Стало ясно, что незаряженный револьвер не помощник, а огромная обуза. Может привести ситуацию к полному краху. Как только незнакомец увидит его, начнет палить и измельчит всех троих около автомобиля. Конец. В кредитах отказано. Публика требует вернуть деньги за билеты.

Надо было хватать его в тот момент, когда он цепляет трос, валить за «тойоту» и держать вне поля зрения снайпера, пока не одолеют (если у них был шанс одолеть великана). Шестьдесят секунд назад такой сценарий еще казался вероятным, но теперь нет. Джеймс сжимал в правой руке баллончик с перечным спреем, в левой – дрянной корейский перочинный нож. Он встал на колени и, приготовившись к броску, уперся пятками в землю. Время шло странно: слишком быстро и слишком медленно. Незнакомец либо попадет в ловушку, либо нет. От Джеймса больше ничего не зависело. И от Роя тоже. Как поступит нерешительная тень, известно лишь ей одной.

Тень не шевелилась.

Правая рука с кожаным скрипом поднялась, пальцы по-паучьи раскрылись, трос упал, брякнул о землю крюк.

Рой посмотрел на Джеймса.

– Не знаю. Кажется…

Шаги приближались.

Незнакомец пошел в обход «тойоты», его тень росла, удлинялась, удлинялась, передвигалась дальше, пока они наконец не увидели самого человека – все его почти семь футов роста, перемещающийся силуэт под жарким солнцем. Он смотрел на них через плечо, пока не замкнул дугу и не остановился футах в десяти на дороге. В руке небрежно держал массивный автоматический пистолет с примкнутым коробчатым магазином. Неказистый, угловатый, из дешевого штампованного алюминия, в жирных выцветших пятнах и тонких царапинах. Явно нелегального производства. Недостижимый под солнцем, незнакомец не сводил с них глаз и вдруг опустился на корточки. Другая рука исчезла в кармане, взгляд вперед, поразительно странная балетная поза хищника на изготовке.

Десять футов. Из перечного баллончика не достать.

«Он знает, что мы завладели револьвером», – подумал Джеймс.

– Я чувствую на себе его взгляд, – сонно, нараспев пробормотала Эль.

Сжав за спиной руки в кулаки, Джеймс ощутил, как беспомощность взлетает на новый обескураживающий уровень. Баллончик и нож до времени спрятаны – какой от них прок, если у безумца автоматический пистолет. Может, попробовать направить перечную струю навесом, чтобы она сверху попала ему в глаза? Размечтался.

– Что он делает? – шепотом спросила жена.

– Не знаю.

Незнакомец достал из внутреннего кармана куртки мятый, потрепанный блокнот – тот самый, что сто лет назад держал в руках на бензоколонке на окраине Мосби. Зажал пистолет, перелистал страницы и погрыз взявшийся будто из ниоткуда карандаш. Сплюнул на дорогу угольное крошево, и Джеймс понял, что он снова смотрит на Эль – на нее одну, словно она осталась последней на земле женщиной.

– Терпеть не могу, когда на меня таращатся, – тихо промолвила она.

– Знаю. – Джеймс запоздало жалел, что не купил жене на прошлое Рождество стреляющий на десять футов баллончик. – Доверься мне.

Эль зарылась лицом в его плечо.

– Третье место, – отрывисто произнес незнакомец.

Наступила тишина.

– Третье место, – повторил он. Голос бесцветный, как у подростка, читающего стихотворение, которое его нисколько не трогает. Похоже, он не слышал собственных слов. Не вкладывал в них ни чувств, ни смысла.

Джеймс увидел, что он держит блокнот, развернув к ним страницей, хотя не помнил, как он его открывал. Под черными ногтями слегка трепетал на ветру рисунок. Живописи углем присуще некое очарование. Джеймса всегда восхищала кинжальная точность линий, по сравнению с размытыми, растертыми тенями акварели. Здесь было их довольно, чтобы оценить. Но с такого расстояния рисунок трудно рассмотреть, даже если прищуриться. Сюжет напоминал перевернувшийся набок автомобиль – седан с покореженными дверцами и вспаханный дерн на том месте, где он упал.

– Слишком далеко, – сказал Джеймс, но незнакомец не обратил на него внимания. Он упорно смотрел на Эль.

Она молчала. Уж не потеряла ли снова сознание?

– Второе место. – Великан облизал губы и быстро перевернул страницу. Все равно не рассмотреть – далеко. Похоже на черно-белое изображение… городского горизонта. Купающиеся в густой тени крутые повороты и углы, много свободного пространства.

Никто не проронил ни слова.

Художник огорченно крякнул, повернул блокнот к себе и минуту листал хрустящие страницы, прежде чем выбрал нужную и показал с цветущей улыбкой шоумена.

– Вот. Первое место. – Он был похож на школьника, демонстрирующего табель успеваемости с отличными отметками.

Джеймс прищурился, но рисунка не разглядел. Даже не сумел вообразить, что бы это могло быть. Напоминал разводы чернильных пятен теста Роршаха.

– Пожалуйста, оттащи машину, – попросил Рой.

Незнакомец захлопнул блокнот и засунул в карман. В его глазах мелькнула обида, и Джеймс ощутил в себе странный приступ сочувствия. Даже психов уязвляет оценка посредственности. Не исключено, что их острее, чем других.

– Этот мне понравился, – сказала Эль.

Великан повернулся к ней.

Она колебалась.

– Хороший…

Незнакомец покосился скептически, но в то же время, как все художники, с вечной надеждой.

Эль протянула руку ладонью вверх и тихо попросила:

– Покажи поближе.