Глава XIX
Крутая Марта шла по вечернему Амьену, с уже привычной радостью отмечая заинтересованные взгляды мужчин. А куда им деваться? Высокая, статная, рядом с такой женщиной любой, самый невзрачный мужчина чувствует себя героем! А как же – раз смог увлечь эту красавицу, значит, есть в нем что-то, что может другим и не видно, но ведь она разглядела! А если женщина еще и богата – тут только держись, осада идет постоянная, многолюдная, а уж какая разнообразная…
И не всегда благородная, кстати. Попервости, когда никому не известная женщина, да еще и с ребенком, купила загибавшуюся таверну, правда расположенную на бойком месте, амьенцы отнеслись к ней настороженно. И то сказать, красивая, одинокая, с ребенком, о прошлом ничего не рассказывает, знаем-знаем мы, откуда у тебя деньги, хи-хи. От желающих погреть кроватку отбоя не было – кто с подходцем, кто напрямую, а кто и с угрозами, мол, куда ты здесь без защитника.
Наивные. Она привыкла, не отталкивая, держать на расстоянии наемников, а их оттолкнуть нельзя – завтра они могут, да нет, будут защищать друг друга в бою. А защищают только своих, только товарищей, которые могут дать в глаз – бывает, но никогда не унизят, не выставят на посмешище.
И здесь этот опыт ой как пригодился!
Так что постепенно как-то все само собой уладилось, особенно после того, как на городском празднике лихая трактирщица показала, как можно стрелять из лука – этим мастерством в веселом доме да на господских кроватях не овладеешь. Потому народ успокоился, оценил уют незатейливо переименованной таверны, а что, «Прекрасная Марта» – название вполне пристойное, главное, верное.
Одна беда – дворяне. Не все, конечно, но многие, многие искренне считали, что делают величайшее одолжение, предлагая себя на ночку. Как же, это же такое счастье, такая честь! И ведь объяснять им что-то бесполезно!
Однако и здесь повезло – совпали два обстоятельства. Во-первых, пошли доходы и, немалые. А во-вторых, Марта вспомнила, как Жан, тогда еще звавшийся Каттани, рассказывал, как в Островной империи женщины собираются, сплетничают, и этих сплетен мужчины как огня боятся. Врал, разумеется, но идея-то какова! Вот и открыла она таверну специально для женщин. Украсила ее цветочками, занавесочками, рюшечками, пригласила лучшего повара, набрала слуг из красивых юношей, цены задрала вдвое, и пошло дело! Все знатные, богатые дамы города стали ее завсегдатаями! А там и сплетни пошли, разумеется, куда без них!
И вот уже после этого все горе-покровители исчезли без следа. Да что там, кое-кто только что не в ногах валялся, извинения приносил горячо и искренне. А куда деваться, если до жены всякие разговоры могут дойти, да еще и фантазией лучших подруг приукрашенные! Поэтому новое прозвище «Крутая Марта» эти мужья произносили заслуженно, но с содроганием.
А с эдакой популярностью денежки уже потекли, хорошим таким звенящим ручейком, так что удалось купить соседний дом и уже в нем устроить третью таверну – для богатых, где стали собираться сливки амьенского общества. Без веселых женщин, между прочим – для этого другие заведения есть, а Марта девушка порядочная. Ставить под сомнение ее честь?! Боже упаси, проще самому повеситься.
Крутая Марта шла по вечернему Амьену. Сейчас она придет в «дворянскую» таверну, поднимется наверх, в свои комнаты, обнимет Леона! Ее сын, ее счастье! Темноволосый крепыш с хитрющими глазами, так похожий на своего отца. Ну вот, вспомнила. Господи, ну где ты сейчас? Погиб, бросился с обрыва в море? Не смешите! Марта помнила, как он смотрел на сына. Нет. Жан – отец, мужчина, такие детей не бросают. Только где он?
Вспомнилась лукавая улыбка, добрые глаза. Да, воин, она видела его в бою, но почему-то память сохранила другое – счастливое лицо, когда он пеленал Леона, брал на руки.
Любила ли она? Да, как любят братьев. Хотела ли? Нет. Интуицией, женским инстинктом понимала – с этим ей не ужиться, не будет семьи, не будет счастья.
Но увидеть бы, просто увериться, что жив…
В дворянской таверне, на втором этаже, сдавались комнаты. Дорого, очень дорого, но они никогда не пустовали, принося в карман хозяйки немалый доход. И только одна всегда была свободна, самая светлая, в которой каждый день убирались, меняли белье. И не было дела до сплетен прислуги, для кого она предназначена. Марта знала твердо – однажды Жан придет, и ему будет где жить.
Она вошла в таверну, краем глаза отметив, как двое охранников, каждый размером со шкаф, привычно вежливо, но настойчиво выпроваживают какого-то посетителя, уровню заведения явно не соответствующего.
– Уважаемый, вы ошиблись дверью. Мы рады видеть вас в нашем заведении, но вход чуть дальше по улице. – Вот так, для таких как ты отдельное помещение, а здесь для господ посолиднее.
Все правильно – полуседой, в небогатой одежде, с рассеченной шрамом левой щекой, на боку простая шпага, но нашивок нет – охранник, скорее всего, собрат по бывшей профессии. Ничего, в соседней таверне поест и выпьет в свое удовольствие, это только здесь нельзя.
– Господа, я не посетитель, я привез письмо для госпожи ван Ставеле от ее родственницы, должен передать лично в руки.
Марта насторожилась – не было у нее никаких родственниц, некому было писать.
– Как доложить, от кого письмо?
– От госпожи Каттани. – Господи, неужели… Да! Это его голос!
В то же мгновение на Жана налетел вихрь, тайфун, ураган – его смяли в объятьях, закружили…
– Марта, подожди, дай отдышаться, уймись, наконец, ради бога! – куда там.
Наконец хозяйка успокоилась и рассмотрела гостя. Шрам, седина, усталые глаза, как же этот мужчина отличался от веселого, задорного юнца, с которым она распрощалась два года назад.
– Пойдем, я покажу твою комнату.
– Какую комнату? Откуда?
– Что тебя удивляет? Это твой дом и в нем, конечно, есть твоя комната.
Уже на следующий день по городу пошли самые невероятные слухи о новом жильце «Прекрасной Марты», отводя ему роли от любовника до бандита, насмерть запугавшего хозяйку, ага, такую только самоубийца пугать решится. Но время шло, прислуга регулярно сообщала «по секрету» кумушкам о добрых, но абсолютно не любовных отношениях, и, в конце концов, народ признал, что у Марты живет пусть и любимый, но всего лишь дальний родственник.
Следующим вечером Жан как партнер по бизнесу получил отчет компаньонки о финансовых результатах. Оказалось, что полученные Мартой деньги вложены в дело, которое стоит сейчас дорого, но продавать его не выгодно – стоимость только растет. А выручка тратится на налоги, текущие расходы и зарплату руководителя, в смысле самой Марты. Зарплата эта разумна, а значит жить вам, господин Ажан, придется на свои. Можно, конечно, вынуть деньги из бизнеса, только стоит ли? У вас, извините, действительно в кармане мышь повесилась?
Но это было только вечером. А утром, не успел Жан проснуться, к нему пришла Марта в сопровождении маленького мальчика. Темно-русые волосы, серые глаза, царапина на лбу. Обычный, ничем не примечательный мальчик. Только вот сердце забилось как сумасшедшее, и глаза защипало.
– Леон, познакомься, это дядя Жан.
– Здравствуйте, дядя Жан, – сказано очень вежливо, – а вы к нам надолго?
– Навсегда, – голос чуть дрогнул, – навсегда. Мы с тобой теперь никогда не расстанемся. Давай дружить. – Жан по-мужски протянул руку.
– Давайте. – И сын пожал ее.
Днем Жан пошел в графский дворец за своими деньгами. Представился стражникам, они быстро известили графского казначея, и тот вынес увесистый кошелек и заранее приготовленную расписку, мол, Жан Ажан получил от госпожи де Ворг де Бомон графини Амьенской причитающиеся ему четыреста экю, всем доволен и претензий к вышеозначенной госпоже, именуемой Наниматель, не имеет.
– Вот деньги, подписывай бумагу и свободен, – нетерпеливо потребовал казначей.
– Минуточку, ваша милость, денежки, они счет любят.
– Чего? – От праведного гнева лицо честного слуги пошло багровыми пятнами. – Ты кого проверять решил, сопляк?!
Потом последовало еще много разных слов, в основном ругательных, но пересчитать деньги пришлось. Триста шестьдесят.
– И что? – Казначей искренне не видел за собой вины. – Десять процентов с тебя взяли, за отсчет-пересчет, вполне по-божески. Сам ведь знаешь – твоя работа таких денег близко не стоит.
– Как хотите, ваша милость, но я человек простой, в ваших процентах ничего не понимаю. Вот контракт, там написано четыреста в день прибытия госпожи де Ворг в Амьен. День уже прошел, но ладно, только деньги мне прошу передать все. Или в суд пойду. – Жан смотрел таким честным взглядом тупого вояки, что было ясно – этот пойдет, а казначею потом перед графом за конфуз оправдываться. Ну ладно, парень, жизнь, она длинная, еще будет у нас возможность поквитаться.
Так, заимев врага, но хорошо разбогатев, Жан вернулся домой, точнее – в таверну «Прекрасная Марта», которая и стала ему домом на ближайшие несколько лет. Дом, сын и Марта. Которая, как оказалось, находилась в активном поиске спутника жизни, однако кто тот счастливчик, что попадет в крепкие руки бывшей лучницы, до поры до времени оставалось загадкой.
И в назначенный день Ажан вышел на полицейскую службу.
Гурвиль дал ему подписать контракт, выдал нашивку патрульного полицейского, которую надлежало носить на левом рукаве, и представил новому начальнику – командиру наряда Роберу. Вот бывает так – смотришь на человека и понимаешь – от этого жди беды. Паранойя? Возможно, тем более что мэтр Робер поприветствовал нового подчиненного вполне дружелюбно и провел нормальный инструктаж:
– Идешь с нами патрулировать рынок. Держись поближе ко мне, выполняй команды, сам никуда не лезь. Все понял? Тогда – вперед. – Все правильно, что еще можно сказать новичку? Пусть смотрит, учится – полицейских академий здесь еще не придумали.
И патруль из четырех человек, словно корабль, вошел в людское море амьенского рынка.
Шум, гам, мельтешение сотен людей! Учась в академии, Жан периодически ездил на рынок Нанта, зарабатывать деньги в кулачных боях перед зрителями. И ему нравилось это столпотворение. Крики зазывал, азарт торгов, ругань и споры казались кипением самой жизни.
Но сейчас он работал, хотя, несмотря на весь свой опыт, не представлял, в чем именно эта работа заключается. А потому строго исполнял полученное указание – смотрел на старших товарищей и держался поближе к начальству.
Шли неспешно, грозно посматривая по сторонам, словно зная за каждым покупателем и продавцом какую вину.
Вот сцепились двое – кто-то кого-то не так толкнул. Развели, дали обоим по шее – не сильно, для порядка, и отправили в разные стороны. Пошли дальше.
Вот скандалят муж с женой, не могут решить, что покупать и покупать ли вообще – призвали к порядку, показали обоим кулак, успокоили. Пошли дальше.
А вот мальчишка-оборванец лет десяти, на глазах патруля и добрых горожан схватил с лотка кошелек и бросился бежать.
– Новенький, лови, – скомандовал Робер.
Жан молнией метнулся вдогонку и почти сразу поймал воришку.
– Вот, господин командир, воришка, а вот и пропажа! Этот? – обратился он к пострадавшему торговцу, показывая кошель, в котором оказались пара су и один динарий.
– Этот. – Только взгляд потерпевший отводит, словно ему не украденную вещь, а ядовитую змею показывают.
И остальные полицейские смотрят как-то неправильно, осуждающе, что ли. Непонятно, однако.
– Патрульный Ажан, доставьте виновного в полицию, передайте дежурному, скажите, что я приду и оформлю все документы – голосом сухим и до предела официальным скомандовал Робер.
По дороге к участку Жан чувствовал себя идиотом. Мальчишка ныл, просил отпустить, рассказывал о старенькой маме и маленьких сестрах – ну, это как раз нормально, давить на жалость – любимый прием всех попавшихся воров.
В другой ситуации отпустил бы мальца, чай не бриллиант стащить пытался, но в данном случае нельзя – это будет прямое нарушение приказа, да еще в первый день. Уволят сразу.
Ничего, посидит пару дней, в крайнем случае розгами по заднице получит – может, за ум возьмется. По крайней мере, в Сен-Беа с такими именно так поступали.
Только почему прохожие глядят… кто с жалостью, кто с осуждением, а несколько человек откровенно плюнули вслед? Они тут что, так воров любят?
В полиции ситуация оказалась не лучше – дежурный, другие полицейские смотрели как на врага, хотя и делали все, что положено, – на мальчишку заполнили какие-то бумаги и увели в тюрьму. Ситуацию разрешила случайно услышанная фраза, брошенная кем-то из коллег:
– Жалко мальчишку, в таком возрасте и без руки остаться.
Черт! Они что, серьезно?! Ребенка, за мелочь, на которую только пообедать можно?
Оказалось – да. Есть такой закон в Амьене. Парень попался в третий раз, и суд не интересует ни возраст, ни размер похищенного. Попался – получи. Если до этого он отделывался действительно розгами, то теперь – все.
Но так не может быть! Мальчишка не похож на дебила, у него нормальная речь, про несчастную мать и сестер он рассказывал вполне складно. И что? Он видел подходящий патруль и, зная о последствиях, на глазах прохожих схватил этот несчастный кошелек?
И было что-то еще, какая-то мелочь, которая не давала складываться картинке. Что же? Давай, Жан, вспомним еще раз. Вот ты идешь за Робером, двое полицейских у тебя с боков. Они болтают о пустяках, о том, куда пойдут обедать. Робер отходит в сторону и жестом просит пойти сбоку, слева. Ты идешь рядом с ним, видишь тот злосчастный лоток, идущего к нему мальчишку… Да, пожалуй, он шел именно к этому лотку, да, и он посмотрел на нас, определенно посмотрел. А когда подошел… Точно! Продавец положил кошелек, когда парень подошел к лотку! А перед этим тоже посмотрел на нас!
А ведь это спектакль! Однако спектакль, где одному из героев руку отрубят по-настоящему. А кто режиссер? Уж не честнейший ли господин Робер? Впрочем, не факт, тут версий можно море выдвинуть, включая охоту инопланетян на иномирников. Нет, здесь надо действительно поработать. Как? Вот это действительно вопрос.
Суд через три дня. Ну что же, рассудил Жан, значит у нас целых три дня на спасение. А то, что коллеги не разговаривают, и помогать явно не будут – ничего, перетерпим. Главное – этот замухрышка, с остальным потом разберемся.
Итак, три дня. Этого достаточно, когда ты свободен, и слишком мало, когда с утра до вечера находишься в патруле. Первый день – завтра, но есть и сегодняшний вечер, который тоже терять не следует. И посвятить его следует господину Гурвилю.
Кстати, интересная личность. Сидит в кабинете с отдельным входом с улицы, решает, кого брать на работу, вопросы задает… правильные. Кто он? Кадровик? Или здесь уже до службы безопасности додумались? В любом случае поближе сойтись с ним не грех, а тут и повод достойный нарисовался.
– Господин Гурвиль, не уделите мне пару минут – нужен ваш совет. – Вот так, пожалуй, помогать народ не любит, зато уж советы давать – всегда и с дорогой душой.
– Чего тебе, только быстро! – Да ладно, уважаемый, мысленно усмехнулся Жан, можете поиграть в занятость, но ведь приятно же, когда у вас совета просят.
– Мэтр, я тут, видимо, что-то не так сделал, а что именно – понять не могу. Подскажите, будьте добры.
– Это из-за воришки? – Оп-па, а вы, господин Гурвиль, здесь руку на пульсе плотно держите, за день патрули много всяких натаскали, вы что, о каждом в курсе? Или это особый случай?
– Точно, вроде сделал все как положено, а наши на меня волками смотрят. Что не так-то?
– Да уж, герой, наворотил ты дел. Понимаешь, есть законы писаные, а есть неписаные. Так вот, не принято у наших таких мальцов догонять. Этот бедолага дважды-то не через полицию попадался – хозяева ловили, да к нам приводили – здесь уже деваться некуда, приходилось оформлять. А ты сам поймал, сам доставил – ну и кто ты после этого? Знаешь, что ему сейчас будет?
– Слышал уже. Помочь как-то можно?
– Что, совесть заела? Или перед своими оправдаться желаешь?
– Мэтр, я ведь не на исповедь, а за советом пришел.
Гурвиль поморщил лоб, пожевал губами, почесал подбородок…
– Не знаю. С ним работает кто-то из прокурорских. Подберет наши бумаги, допросит… ну как допросит – напишет, что сочтет нужным, – парень все равно неграмотный, потом обвинительное заключение, и в суд. Дел минут на пятнадцать. На суде заключение прочитают, спросят мальчишку – признает ли себя виновным и все, тоже пятнадцать минут, и к палачу. Обычное дело.
И вот здесь Жану стало страшно.
Когда-то, в конце восьмидесятых, лихой опер после работы частенько заезжал в Следственный отдел КГБ пропустить с приятелями-следаками грамм по двести. От нечего делать читал уголовные дела конца тридцатых годов – тогда шла волна реабилитаций по заявлениям родственников, и тонкими, страниц на пятнадцать-двадцать, расстрельными делами были буквально завалены кабинеты следователей. И все они были как под копирку. Показания кого-то, протокол обыска, на котором ничего не найдено и не изъято, протокол допроса обвиняемого, в котором честно написано, что ни в чем виновным себя не признает. А потом обвинительное заключение: «Враг, не разоружился». И протокол особого совещания. «Подсудимый, вы признаете себя виновным?» – «Нет». Суд удаляется на совещание. Через пять минут «К высшей мере пролетарской защиты». И еще через пятнадцать минут – справка о приведении приговора в исполнение.
А дальше современные справки – заявитель расстрелян, следователь расстрелян, всем спасибо, все свободны.
Не пытали, даже не угрожали – зачем, если все уже предопределено? Все записывали честно, а конец один. И для тех, за кем записывали, и, немного позже, для тех, кто записывал.
Нет, здесь и сейчас такого не будет!
– На суде нас будут допрашивать?
– Только если сами придете, а так – чего зря время тянуть? Приговор, чик и готово, – сказал Гурвиль с самой гнусной ухмылкой. Только взгляд у него не ухмылялся. Грустным он был. И внимательным.
