Глава 3
Обратный путь слился для Эвархи в одну сплошную боль.
Поначалу он справлялся неплохо – когда бродишь по мирам в одиночку, поневоле наловчишься в целительстве: кто поможет тебе в походе, если не ты сам?
Рана, сперва так его напугавшая, потом показалась не столь опасной – но, как выяснилось позже, он зря успокоился. Волоча за собой серебристый кокон с добычей, ловец вернулся к тому месту, где, воткнутая в кочку, ждала его верная боевая коса. Стояла глубокая ночь, но болото, ещё недавно бурлившее жизнью и звеневшее тысячами голосов, будто вымерло. Куда-то сгинул ядовитый гнус, и водяные змеи не скользили в темноте, и ночные птицы не перекликались скрипящими голосами. Не к добру такая тишина, подумалось Эвархе, то ли Древняя оказалась сильней, чем он думал, то ли мелкие болотные духи-«прилипалы» надумали её отбить. В любом случае следовало поторопиться.
Ловец, наскоро поставив защитный контур, стянул куртку и рубаху, шипя от боли, промыл рану и кое-как сам себя перевязал. В тот момент казалось, что «неотложный» эликсир, ни разу его не подводивший, сработал как надо: тёмная, остро пахнущая, исходящая дымком жидкость смыла всё, что мерзко пузырилось и шевелилось в ране, остались только ровно и неглубоко рассечённые мышцы. Кровотечение почти прекратилось. В голове будто бы тоже прояснилось, тошнота отступила, – то есть пришло время немедленно отсюда убраться. «Неотложка», конечно, штука сильная и немалых денег стоит, но она толком не лечит. Этому ещё наставник научил. «Ты не смотри, малец, что рана будто бы чистая да сил прибавилось, это так, на время облегчение. Умному хватит, чтоб до годного целителя добраться». – «А неумному?» – «Ишь ты, вопросы ишшо задаёт! А дурак на то и дурак, что поверит в чудесное излечение, да тут же и помрёт. Потому что потом-то стократ хуже сделается! Накрепко вбей себе в башку – нет чудес на свете, не бывает их. Спаситель один чудеса являл, а всё прочее магия да обманы. Понял, чучелко?» Наставление, как обычно, закреплялось подзатыльником – не обиды ради, а науки для.
Череп в перстне потемнел, пошёл пятнами и на магию не отвечал. Эварха расстроился – угробил-таки амулет, плати теперь за него полную стоимость золотишком, которое, кстати сказать, ещё и не получено.
Эх, была не была, попробуем – Эварха покрутил череп так и эдак и наудачу плеснул и на него «неотложку» – вдруг вытянет какие зловредные чары. И, к его великой радости, в ответ в глазницах тускло засветились красные огоньки. Эварха тут же вылил на перстень остатки – глазницы вспыхнули ярче, череп нетерпеливо заворочался в своём гнезде, застучал зубами, словно предупреждая: торопись, торопись, парень, помни, покуда Древняя в своём мире – она десятикратно сильней.
Ловец свернул лагерь, бросив всё, что только было можно, и рванул в Межреальность. То есть рванул бы, будь он один, – а с довеском в виде крепко державшейся за свой мир Древней богини еле выбрался, потратив остаток сил. Тогда-то, переждав приступ головокружения, трясущейся рукой вытирая холодный пот, Эварха и подумал: «Я не дойду».
И тут же сам себя одёрнул, как, бывало, одёргивал его наставник: «Забыл, ослиная башка, Спасителево слово? Кто помышлением погиб – тот и полностью погиб! Коль решишь, что тебя во-он тот бегунец на обед сожрёт – так непременно сожрёт. Чего-о?.. Страшно?.. А ну взял арбалет! С первого болта не уложишь – три дня без ужина!» Подзатыльник тут даже и не требовался.
Эварха в Спасителя не верил – ни единого дня своей жизни не верил, но уроки старого Мелге усвоил крепко. Кто помышлением погиб – тот полностью погиб, истинно так.
Потому он выудил из мешка ещё один чёрный алхимической пузырёк с «неотложкой» – изменённое зелье для употребления внутрь, каковое делает только старая чародейка Адальмунда в Вольном городе и каковое следует хранить на самый крайний случай, – скривившись, выпил половину. Декокт был невероятно горький, аж кашель одолел, однако силы сразу прибавилось, и даже череп в перстне, кажется, стал глядеть веселее. Потом, конечно, накроет откат, упадок сил, необоримая сонливость; вернётся боль. Но главное, что Эварха к тому времени доберётся до места, где можно отлежаться, не опасаясь за судьбу богини.
А потом… а потом он пойдёт за наградой. И первым делом как следует гульнёт в «Жутком гноме» – так, чтобы потом было что вспомнить и ему самому, и приятелям, и постояльцам.
Главное – дойти. А уж тропы здесь имелись, иные нахоженные да устойчивые, иные – тонкие, словно ветхое полотно, но почти к каждому миру тянулась кем-то проторенная стёжка; возле Вольного города так и вовсе тракты, а не тропы! Сам-то ловец дорогу в Междумирье не пробьёт – на это только сильнейшие чародеи способны, а он, Эварха, так себе чародей, если честно.
«Поживём ещё, – ловец решительно тянул за собой оплетённый зачарованными вервиями кокон с Древней. – Лишь бы путы продержались!» Старый Мелге в таких случаях молился своему Спасителю, а Эварха просто шёл, отмечая в уме знакомые ориентиры: вот миновали заросли Дикого Леса, не шибко густые, зато обширные и вросшие в призрачную плоть Межреальности; вот тропа прошла через ложбину, затянутую перламутровым туманом, где бродили мутные тени – потоки силы здесь причудливо пересекались, преломлялись, создавая иллюзию обитаемого места; вот по правую руку протянулась сияющая цепь аж из пяти связанных миров – всякий раз, проходя мимо, Эварха гадал, что же их так сцепило, местные маги постарались, или какой катаклизм, или оно сразу так было?..
Он не одолел и половины пути, когда боль вернулась. Всё явственней ныла рана, казавшаяся чистой и даже заживающей, всё сильнее мутилось в голове. Вскоре ловец вынужден был остановиться и допить горчайшее снадобье – силы стремительно таяли, а до Вольного города ещё топать и топать.
«Что ж такое-то? – перед глазами плыло, в голове звенело. – Видать, яду в этой твари больше, чем думалось…»
На этот раз боль не ушла совсем, но притупилась, и силы прибавилось не слишком, но всё же хватало, чтобы переставлять ноги. Эх, если б не богиня, Эварха б до Пустошника добежал в два счёта, а с ней приходилось ползти, словно улитка по гладкому склону, медленно и с трудом.
Тропа пошла вниз – идти стало легче, но ловец не помнил здесь никакого спуска. И Межреальность вокруг незаметно изменилась, пропали мерцающие пятна миров, которые в этих местах обычно со всех сторон окружали идущего, исчезли тёмные островки Дикого Леса, дрейфующие то тут, то там в сероватом Ничто; тускло светящееся пространство очистилось, лишь вдалеке виднелись какие-то лиловые заросли и неяркое мерцание. Тропа поменяла направление.
Ловец остановился, хватая ртом то, что здесь заменяло воздух. Да, умелым чародеем он не был, но благодаря магии мог дышать в Межреальности и ходить по ней – по уже натоптанным дорогам; а что будет, если дорога заведёт не туда?..
Или вообще кончится?
Эварха глянул под ноги и с замиранием сердца понял, что тропа истончается, сужается, а за лиловыми зарослями её и вовсе не видать.
Никогда ещё с ним такого не случалось.
Ловец стоял на тонкой тропке посреди неоглядных бездн, не зная ни куда идти, ни как спасаться. Позади него мёртво серебрился кокон с пленённой богиней, а в груди нарастала резкая боль – словно там нечто забеспокоилось, зашевелилось, стараясь выбраться из раны, раздвигая её колючими лапками.
«Сбился, заплутал, – понял Эварха, и впервые его накрыла паника. Настоящая, когда голова кружится и холодеют ноги. – Не дойду, не дотяну. Силы всевеликие, помогите! Не хочу я умирать!»
И тут перед глазами в очередной раз как живой предстал старый Мелге. Не оставляет наставник ученичка даже после смерти, спасибо ему! «Кто помышлением погиб – тот воистину погиб! Думай головой-то, думай, зря я тебя учил, дармоеда?!»
Надтреснутый голос Мелге так явственно прозвучал в ушах, а затылок так живо припомнил закрепляющий знания шлепок, что Эварха несколько пришёл в себя.
«Нет, дойду! Хоть на карачках доберусь, хоть ползком! Меня ж там золото ждёт, пойло гномское в трактире, девочки, а я тут помирать собрался? Ну уж нет!»
Однако стряхнуть панику оказалось легче, чем найти дорогу домой. Эварха плюхнулся на тропу там, где стоял, и вывалил перед собой содержимое заплечного мешка. Так, что у нас тут…
Из груды амулетов, алхимических склянок и хозяйственных мелочей навроде катушки ниток с иголкой ловец выбрал всё, что хоть как-то могло помочь.
Получилось мало – просто демон наплакал. Увы, ни огнетворное зелье, ни оберег в виде скрюченной лапы горгульи, ни даже верный дорожный нож тут не годились. Ни эльфийская верёвка. Ни артефакт в виде старой кости, изрезанной геометрическим орнаментом в виде точек и ломаных линий – весьма ценная в иных обстоятельствах вещь, способная создавать иллюзию живой крови и отвлекать злобных духов с мертвяками от истинно живого человека. Потирая повязку на груди, ловец разглядывал дырявую монету с вычеканенными на ней рунами, висящую на цепочке – преобразователь силы, который достался ещё от Мелге и ни разу не использовался, и почти неработающий путеводный амулет, похожий на тёмное блюдечко, по которому бегал тусклый кружок указателя. Негусто, в общем.
Эварха был не слишком умелым чародеем, но всё-таки кое-что в магии смыслил. Как связать амулеты и как использовать, придумал сразу, а вот откуда силу взять… Сам он не очень хорошо умел искать потоки и сжимать магическую мощь, рун почти не знал, только самые основные; опирался больше на артефакты и амулеты. Так что подумал и прибавил к ним ещё перстень с черепом – череп, кажется, остался недоволен тем, что его сняли с пальца.
Вот где бы силу взять? Где найти источник?
Эварха никогда в жизни не пробивал куда-либо тропу, всегда ходил по уже проложенным. Их хватало в Межреальности – особенно меж близкими мирами. Протопчет первый раз дорогу маг-непоседа, следующий раз, заплатив ему, пойдут купцы – эти всегда прибытка ищут, даже и за небом. Конечно, один раз проложенная тропа не остаётся навсегда, постепенно истачивается, тает, размывается потоками силы, но чем больше движение, чем больше чародеев проходят одним и тем же маршрутом, тем крепче становится стёжка, постепенно превращаясь из узкой тропки в настоящий тракт – в тракт, который не всякая буря разрушит. Чтобы ходить по таким путям, умения не нужно совсем никакого, имей только должный амулет. Который, кстати, ещё больше тракт и укрепит.
Эварха ходил всякими тропами. И старыми, распадающимися, опасно истончившимися; и свежими, только что проложенными, свежими настолько, что ловец опасался – как бы не уткнуться в спину пролагавшего путь мага, что, понятное дело, не сулило ничего хорошего: маги народ подозрительный, нервный, сперва залепят огнешаром, а потом разбираться будут. Ходил широкими трактами, ходил заброшенными дорогами, знававшими лучшие дни – меж впавшими в упадок и дикость мирами.
Вот только пробивать тропу сам он не умел и не мог. Знал «в теории», но не более. Занятие это требует куда больших и сил, и способностей, чем даны были Эвархе – так на кой ему ненужные знания?
Оказалось, что ненужных знаний не бывает.
Конечно, есть сказки про всякие там «порталы». На словах – хорошая штуковина, шаг – и ты на месте, никаких тебе хождений по тропам над бездной. Да только он-то отнюдь не в сказке.
Умение пролагать новые тропы между мирами доступно только магам из самых-самых, и силы требует столько, сколько средний чародей тратит за год. Конечно, умелые-то волшебники, они силу как-то складывают, саму через себя пропускают, словом, умеют творить тропы всякими хитростями чуть не на пустом месте. А у Эвархи ни умения, ни силы, одна только боль и желание попасть домой.
Но выбора нет. Или он пробьёт тропу – или навсегда останется здесь.
Только где взять потребную мощь?
Разве что… ловец обернулся. Пленённая богиня смирно лежала на тропе, кокон призрачно серебрился, охваченный ожерельем из тёмных кристаллов ловушки. У неё-то силушки хоть отбавляй, даром что столько веков просидела на болоте. Только как достать-то её? Не выпускать же… Хотя, конечно, Эварха готов был и на это, лишь бы добраться до лекаря. Богинь он ещё наловит, если надо, а вот жизнь одна.
Не поднимаясь – при каждом движении в ране оживала противная шевелящаяся боль, – ловец подполз к кокону, осторожно ощупал тёмные кристаллы. Ага… все артефакты на ощупь холодные, будто мёртвые, и лишь один тёплый – тот самый, фокус в котором так неудачно сместился во время охоты. Тогда это Эварху едва не угробило, а теперь пригодится. Сложная система заклятий – каковой на самом деле и был кристалл – нарушилась, и через артефакт явственно истекала сила. Сила Древней. То, что надо!
Главное, верно всё рассчитать. Тут как в поединке – один удар, другого не будет. Или спасёшься, или погибнешь, – а в случае освобождения Древней очень, очень болезненно. Несмотря на слабость и туман в голове, ловец почувствовал знакомый азарт и ухмыльнулся. Да, так же было, когда он охотился в пустыне на ифритов для одного владыки, расплатившегося потом весьма щедро красным золотом – ифрит однажды подстерёг Эварху в стороне от лагеря и загнал на вершину жёлтой скалы, торчавшей из песка, сам улёгшись у её подножия. У ловца не было при себе ни воды, ни еды, ни снаряжения – только нож и единственный амулет, завалявшийся в поясной сумке, у ифрита же было всё время мира. Да, очень обидно было погибать, видя невдалеке собственный лагерь со всеми припасами, перед которым маячила рыхло-песчаная туша чудовища. Эварха просидел на скале до заката, медленно зажариваясь под яростным солнцем и переделывая амулет в сеть-ловушку. И, едва солнце скрылось за барханами, швырнул в ифрита нож, предварительно полоснув себя по запястью и измазав лезвие в собственной крови. Ифрит, почуяв добычу, отвлёкся – тут-то ловец и накрыл его сетью, спутал, а уже в лагере засунул в амулет-темницу в виде узкогорлого кувшина. Продал-то потом весьма выгодно, а тогда – тогда тоже знал, что попытка будет только одна, и если он промахнётся – придётся медленно умирать на скале от жажды и зноя. Азарт был – словами не передать!
Он аккуратно повесил дырявую монету на повреждённый кристалл – так, чтобы поток проходил через дырочку в монете, а над ним оказалась бы руна Исс, руна сдерживания силы.
Надел перстень – череп нетерпеливо защёлкал зубами, в глазницах тлели угольки. Понял ведь, что ему сейчас тоже силы перепадёт!
– Ежели выгорит, – посулил ловец, – выкуплю тебя насовсем у Пустошника, обещаю. Обещаю, черепушка. Нечего тебе у него по ящикам валяться…
Крошечные зубы в ответ застучали мелкой восторженной дробью – Эварха даже засмеялся, несмотря на боль, ворочавшуюся в груди.
Теперь предстояло настроить путеводный артефакт – ловец пристроил его прямо под льющуюся из кокона силу – пусть наполнится, пусть оживёт; многого не потребует, но хотя бы не застынет, не заледенеет в самый неподходящий момент.
Под живительным потоком тёмное блюдце обрело объём и прозрачность, в нём начали проглядывать пока ещё смутные пятна. Некогда путеводитель мог отыскивать дорогу к любому заданному миру, но времена эти минули задолго до того, как Эварха купил его по дешёвке у Пустошника. Теперь, поглотив некоторое количество силы, амулет мог показать лежащее вокруг в Междумирье; но нам сейчас большего и не надо – и тропы видны, и миры, и возникающие меж ними опасные пропасти. Как объяснял когда-то Пустошник, амулет сам был в некотором роде отражением окружающего пространства – то есть отлично годился на роль управляющего начала для прокладывания тропы. Удивительная вещь, конечно; впрочем, у старика Пустошника такого много. Даже слишком много для какого-то заштатного старьевщика в Вольном городе…
Но об этом Эварха подумает позже.
А пока – в сером стекле, под беспрестанно катающимся «яблочком», проступили звёздные точки миров, тёмные бездны, складки пространства, и волосяные линии троп. Демон ведает, что творится, с удивлением подумал ловец, тропинки-то и впрямь все сдвинулись, словно ветром сдуло – и все в одну сторону. А что там, сейчас и не сообразить.
Но это мы потом выясним – наверняка в городе все только об этом и судачат; ага, а вот и он сам, вольное поселение – точка, где в узел стянулись десятка два троп. Значит, нам сюда.
Эварха поймал указательным пальцем «яблочко» и навёл его на переплетение троп.
Ну, помогайте теперь все боги, новые, старые, и даже Спаситель!
Он обмотал вокруг локтя верёвки, на которых тащил Древнюю, подставил череп под поток силы, льющийся из кристалла, и осторожно повернул монету, от руны Исс в сторону руны Уруз – знака усиления, целостности. Череп издал торжествующий вопль – у ловца аж уши заложило, – глазницы вспыхнули ярко-алым; запрокинулся в своём гнезде, челюсти раскрылись, и многократно усиленный и преобразованный поток ударил вверх. Эвархе осталось только быстро подставить под него путеводитель с отмеченным городом.
Результат превзошёл все ожидания. Несколько томительных ударов сердца ловец ждал, а потом путеводитель в его руке мелко завибрировал и разлетелся в облако сверкающей пыли – Эварха едва успел зажмуриться. Череп взвыл, пропуская через себя сжатый руной Уруз поток, перстень раскалился, обжигая руку даже сквозь перчатку, задёргался – но ловец сумел удержать его. Открыл глаза и едва сам не заорал: на месте распавшегося путеводителя, то есть прямо перед носом, раскатывалась ртутно-серебряная полоска тропы. Яркой, сияющей, блестящей, словно полоска льда под ярким солнцем. И она не просто раскатывалась – стремительно удлинялась, и ловец всё явственнее ощущал её притяжение.
Вот тропа вытянулась на сотню локтей, вот уже явно дотянула до тысячи, а вот – конец её утонул в жемчужной дымке. Тропа расстилалась дорогой тафтою из наилучших, самых богатых лавок, манила – только ступи!
– И это, значит, вот так я домой доберусь? – выдохнул ловец.
Что-то было в этом слишком уж красивое, слишком вычурное, слишком напоминало капкан.
Но делать нечего. Эварха, кривясь, сперва собрал рассыпанные пожитки, затем потянул за собой кокон с Древней. Однако стоило ему ступить на блистающее серебро тропы, как ноги заскользили сами собой, не находя опоры, с каждым мигом всё быстрее и быстрее. Кокон с богиней, более тяжёлый, увлекал его за собой. Эварха не удержался, несмотря на всю природную ловкость полуэльфа; хлопнулся на пятую точку, распластался, всем телом прижимаясь к тропе, вцепившись в верёвку. Он мчался вслед за своим грузом, а мимо проносилось пространство, размывшееся от скорости в туманный свет.
Его пробило ужасом – как удержаться на поворотах при этакой-то быстроте?! Или выкинет в Ничто, или размажет, случись рядом что-нибудь твёрдое! Или о кокон приложит так, что последние рёбра поломаются…
Однако длилось это недолго. Ещё пара мгновений – Эварха почувствовал, как неодолимая сила отрывает его от тропы и бросает в неведомое. Последней мыслью перед падением была: «А туда ли я навёл-то?!»
Миг – яростный свет одновременно и обжигает, и леденит, верёвки, которыми обвязана богиня, тянут назад, но ловец вцепляется в них как в спасение; боль в груди такая, словно режут ножом.
Всё это продолжалось от силы пару ударов сердца, а показалось – вечность. На ловца обрушился пудовый молот, расплющивая тело о незримую наковальню; какое-то время Эварха ещё орал и кашлял, словно желая извергнуть из себя лёгкие, и только потом смог приоткрыть глаза.
Он лежал на спине, рядом вздымался призрачно светящийся бок пленённой богини, а над ним нависло клубящееся низкими тучами небо, зловещее и до боли знакомое.
Небо Пустошек.
Нет, это ещё не дом. Но почти дом. Теперь бы кто-нибудь его услышал…
Ловец через силу сделал вдох, застонал и потерял сознание.
* * *
Если смотреть из Межреальности, место, где стоит Вольный город, больше всего напоминает небрежно выпеченную лепёшку. Оно куда меньше обычного мира – так, осколок, частица тверди, бугристая и кособокая, словно слепили её наобум из первого попавшегося под руку куска теста. Да почти так оно и было.
Говорят, когда-то давно несколько сильных магов, из тех, кто сумел найти дорогу за грань своего неба, наткнулись на обломки погибшего мира. Одни боги ведают, что с ним стряслось, но всего-то и уцелело, что осколок необитаемой суши с речками, парой озёр, лесом и маленьким светилом, растерянно катавшимся туда-сюда по отколовшемуся краю небесного свода. Ни звёзд, ни морей. Маги рассудили, что это истинный подарок судьбы, и с жаром принялись его обустраивать.
Подлатали небесный свод, наладили смену дня и ночи, земную тягу, круговращение ветров и вод и построили небольшое поселение. Будущий Вольный город.
Болтали, что тех магов-основателей было трое, и происходили они из какого-то могущественного ордена – только их родной мир со временем забылся, одни жители города считали, что это был Нидд, в котором ордена впоследствии пришли в упадок, другие – что Аф-Шойесс, где до сих пор живут сильнейшие маги из всех известных, отгородившись от остального Упорядоченного неодолимым Жемчужным Щитом, ну а третьи называли Эльсольор, сгоревший мир, висящий в пустоте Межреальности безжизненным чёрным шаром; говорят, магическая война его и уничтожила, а троица основателей – единственные, кто спасся в той катастрофе.
Как бы там ни было, маги не только выстроили поселение, но и проложили множество троп в ближайшие миры, привлекая в свой закуток наиболее сильных чародеев. Вскоре тропы сделались устойчивы, а поселение наполнилось людьми и нелюдьми, превращаясь в нынешний Вольный город.
Тропы пробивались всё дальше, сеть их раскидывалась всё шире, а в городе вырастали лавки и постоялые дворы, конторы и склады, бордели и таверны – и им уже становилось тесно на крошечном островке суши. Здесь вы могли нанять мага для самых разнообразных нужд, найти искусного алхимика или воина; здесь, если вам хватило силы и умения одолеть путь через Межреальность, вас ждали самые запретные развлечения, самые экзотические зверинцы и самые головокружительные предложения; и единственное, чего на самом деле не хватало Вольному городу – так это жизненного пространства.
Так что однажды Лорд-хранитель, – ибо так прозывался выборный хозяин города, – и его Совет рассудили, что пора поднимать плату за жильё.
Теперь всякий желающий обосноваться в городе был обязан или уплатить в казну круглую сумму чистым золотом (или же мифрилом, истинным серебром или солнечным камнем); или же предоставить твердь не менее двух сотен локтей в длину и сотни в ширину. Так, кусками, город и прирастал. Бывало, маги подгоняли найденные в глубинах пространства остатки таких же несчастливых миров, как этот, а чаще – участки Дикого Леса, выловленные в Межреальности и, разумеется, от Леса тщательно очищенные.
Однако даже здесь, в тесноте рукотворного мира, было место, где мало кто отваживался селиться и куда не особенно совали нос соглядатаи Лорда-хранителя.
Место это не зря называли Пустошками. Система погодных заклятий, некогда установленная основателями, уже не могла охватить разросшийся мир – и часть его выпала за пределы орошаемого дождями пространства. Больше того, и светило уже не охватывало всю твердь! Конечно, дело пытались поправить, но без особого успеха – воздух удерживается, и на том спасибо. Так и образовались Пустошки – полумёртвая земля, погружённая в вечные сумерки, где порою прячутся твари из Межреальности, забредшие сюда поискать лёгкой добычи – упившегося гоблина или вдрызг проигравшегося полуорка.
Однако нашлись желающие поселиться и здесь, под небом, укутанным клубящимися тучами, не проливавшими ни капли дождя, в пыли и сумраке – платы за жизнь в Пустошках, разумеется, никто не брал, лишних людей здесь не водилось, а монстры… С ними можно справиться. Иные двуногие пострашнее любых монстров будут.
* * *
Эварха открыл глаза и некоторое время соображал, где находится. Дощатый потолок нависал низко, косо, торчавшую в щелях паклю шевелил беспрерывный сквозняк. Комнатка была крошечная, тёмная, почти пустая, если не считать скрипучего топчана, где и возлежал Эварха – раздетый и укрытый грязноватым лоскутным одеялом. Грудь стягивала тугая повязка, тоже не слишком чистая.
Рана не болела, скорее, тупо ныла, и всё тело было словно деревянное; правда, стоило шевельнуться, как боль напоминала о себе. Голова, напротив, соображала ясно, и ловец счёл за лучшее не вертеться, пока не выяснит, что с ним всё-таки стряслось.
На древней табуретке коптила масляная лампа. Ставни плотно заперты, в щели не пробивалось ни лучика, снаружи доносился только заунывный свист ветра. Внизу кто-то медленно ходил, чем-то поскрипывал и раздражённо ворчал – ловцу даже напрягаться не пришлось, чтобы вспомнить, кто всегда так скрипит и ворчит. Против воли губы его расплылись в улыбке – значит, нашёл его старый хрыч, не бросил, вытащил! Хвала всем богам, истинным и ложным, и – ладно, даже Спасителю! Сегодня благодарностей не жалко.
Хотя Пустошник, конечно, задаром даже матери родной воды не подаст. И уж коли он Эварху приволок к себе, лечил и ухаживал – значит, рассчитывал на немалую прибыль. Оно и понято, это ж именно он, Пустошник, свёл Эварху со святыми отцами.
И, конечно, хорошо бы знать, где сейчас богиня. Кристалл, спасший его в Межреальности, скорее всего, лопнул, ловушка неустойчива, а Древняя, окажись она на воле – всё равно что разгулявшийся тайфун, разрушит всё, до чего дотянется. Убрать бы её из города, да поскорее…
Эварха ещё раз осмотрел себя и с изумлением обнаружил, что железный перстень с впаянным в оправу черепом по-прежнему на пальце. Глазницы приветливо засветились алым, а челюсти только что не заулыбались, хотя куда уж больше.
– Спасибо, черепушка. – Ловец погладил череп указательным пальцем. – Выручил. А я помню, что тебе обещал…
Шаркающие шаги вдруг раздались совсем близко, дверь скрипнула, потянуло холодным воздухом, пахнущим пылью и машинным маслом.
– Ну? – без предисловий и приветствий вопросил Пустошник, ставя на пол яркую, почти целую свечу. – Вот говорил же я Мелге, всегда говорил – мало он тебе ремня выписывает. Меня он, конечно же, не слушал, дескать, Спаситель велел добрым к людям быть! «Добрым»! Ха! И чем это всё кончилось, а, я тебя спрашиваю? Чем? Одни протори да убытки от тебя, недоделанного!
– Привет, хозяин ласковый, – ухмыльнулся Эварха. – И я тоже рад тебя видеть. Честное слово, рад.
Пустошник снял с табуретки масляную лампу – своей знаменитой левой рукой, точнее, латунным протезом с острыми, как крючья, пальцами, – заскрипел суставами и шарнирами, не спеша уселся. Это значило – разговор пойдёт серьёзный и скорее всего о деньгах. И даже точно о деньгах.
Выглядел старый хрыч весьма колоритно даже для Вольного города, где, казалось бы, привыкли ко всему. Невысокий, сгорбленный, с длинной седой бородой – лишь кое-где ещё мелькали смоляные пряди, – всегда в одной и той же тёмной хламиде; лицо уродовали следы давних сильных ожогов; в левой глазнице – бронзовая трубка с линзами, с жужжанием выдвигавшаяся и уходившая внутрь; вместо левой руки, отнятой по самое плечо, под хламидой прятался искусно сделанный протез. Поговаривали, что старик некогда был одним из лучших мастеров-алхимиков, а может, и заклинателей, и покалечился сам, очень давно, в молодости, пытаясь обратить свинцовый брусок в красное золото («при помощи огненных элементалей и серной кислоты», добавляли иногда отдельные знатоки). Эварха был уверен, что всё это полная ерунда – за исключением идеи обратить свинец в золото.
Если так, то с тех пор Пустошник явно поумнел и нашёл куда более действенный способ поддерживать своё благосостояние.
– Вот что, – старик выразительно пощёлкал латунными пальцами. – Не в моих привычках ходить вокруг да около, так что начну с главного. Дела твои, приятель, сейчас как у дохлого гоблина.
– Да ну? – прищурился Эварха. Даже если дела его и впрямь не лучше, чем у дохлого гоблина, торговаться следовало всё равно. – Преувеличиваешь, сударь мой Пустошник, шутки всё шутишь. Дохлый гоблин, говоришь? Ну, гоблин, может, он и дохлый, а я пока ещё жив.
– Жив, э? Ненадолго, – Пустошник захихикал. – Тебя, приятель, так приложило, что аж до самых печёнок-селезёнок. Не знаю в точности, кого ты словил, но отделало оно тебя знатно, отродясь такого не видывал!..
– Значит, – с елико возможным спокойствием отозвался ловец, – святые отцы вдвойне заплатят. Особую премию за «сильное существо». Не ты ль, сударь мой дорогой, твердил, что слово их крепкое?
– Ишь! – покачал головой старикан. – Хорохоришься, парень, молодец. Это я люблю. Нюни не распускаешь, правильно. Но, приятель, кабы не я – мокрое место бы уже от тебя осталось, да-да, очень такое мокрое и красное. И от Пустошек тоже, потому как тварь ты сюда приволок, каковая из садка твоего – или как там это у вас именуется? – только что в окошечко не выглядывала. Вырвись на волю – половину города в порошок бы стёрла. А теперь представь, дорогой, что дошла б весть эта до Лорда-хранителя, а?..
И Пустошник выразительно поцокал языком.
– Понятно. И сколько ж по таким делам ты с меня хочешь? – Эварха решил сам пойти в атаку. И так ясно, что сдерёт старый пройдоха всё, вплоть до собственной ловца кожи.
– Тянуть не любишь, да, да, – с явным удовольствием кивнул Пустошник. – Ну, вот тебе, – и он назвал сумму.
Назвал, пальцами латунными пощёлкал и уставился на ловца – линзы в глазнице выжидательно поблёскивали.
Что б тебя, живоглота, с тоской подумал Эварха. Эх, и возразить-то ведь нечего!.. Он прав, а я – нет, потому что знаю, что эта цена честная – ну, для Пустошника честная – и не стану шибко спорить. Прощай, гульба в «Жутком гноме» и год безбедного существования! Прощайте, лучшие девочки города и лучшая жратва, и даже новая куртка настоящей драконейтовой кожи!.. Давай, Эварха, как на ноги встанешь – иди суккуба добывай погрудастее, её выгоднее всего продать можно…
Потому что лучше быть живым дураком, чем мёртвым ловкачом. Старая и прекрасная истина.
Впрочем, это не значило, что торговаться не имело смысла.
– Ну, – ловец прочистил горло, скривившись от боли в груди, – мы ж с тобой, сударь мой Пустошник, давно знакомы, не одно дело проворачивали; а потому давай-ка сбавим чуток ради старой дружбы, а? Какая тебе выгода, коль по миру меня пустишь? Коль брюхо у меня к хребту прилипнет, а потом я и от голода окочурюсь? Я же мало что не лучший твой добытчик!
– Ты ври, да не завирайся, – сердито заскрипел Пустошник; он, как всегда, разозлился: с ним пытались торговаться там, где, по его мнению, никакой торговли быть не могло. – Принца мне тут эльфийского не строй, ага? И добытчик ты не лучший, есть и тебя поудачливее. Цены сбивать в борделе будешь, понял?.. Нет, ну надо же, его из полного дерьма вытащили, жизнь спасли, а он ещё жмотится! Какова благодарность-то, а?
– Моя благодарность не будет иметь границ – в пределах разумного, – не сдавался Эварха. – Вот только зачем ты меня спасал, ежели по миру пустить намерен иль голодом уморить?
– Голодом? Каким таким голодом? Нет, посмотрите на него, люди добрые, он таки делает мне смешно. Как будто я не знаю, какую тварь ты приволок!.. Или каким золотом слуги Спасителевы заплатят!..
«Ну да», – с тихой яростью подумал ловец. Пустошник, само собой, всё знает, сам Эварху на это дело и подрядил. И про аванс знает, и про особую премию. Так что теперь, конечно, ни гроша не уступит.
Но вслух ловец всё же повторил:
– Так какая разница, сколько святой отец заплатит – ежели ты у меня последний грош отобрать грозишься?.. Не то что снаряжение обновить – так и хлеба не укупишь с твоими-то расценками!
Ответом было только возмущённое сопение.
– Ну хорошо, сударь мой Пустошник. Жадина ты, конечно, но – заказ этот ты мне сговорил, так что уж ладно, порадуйся. Заплачу я тебе. Заплачу, не сомневайся. Как золото с монасей Спасителевых стрясу, так и тебе всё отдам – а потому уж лучше б тебе помочь мне до конца. А ещё оставь-ка мне те амулеты, что я у тебя брал – все до единого! Если, конечно, хочешь, чтобы я с тобой и дальше работал. Потому как иначе уж лучше я в стражу Лорда-хранителя подамся, пошлины базарные взымать да недоимки вытрясывать, чем задарма шкурой своей рисковать.
Последний аргумент, как ни странно, подействовал. Старик, до того лишь презрительно кривившийся, с сомнением поскрёб латунными пальцами табуретку, пошлёпал губами, словно что-то подсчитывая, и в конце концов буркнул:
– И почему я такой добрый, а? Тьма с тобой, забирай цацки. Деньги отдашь сразу, как тварь заберут. И слушай, что дальше скажу – потому что ты, дурашка, самое важное-то мимо ушей пропустил. Дела у тебя истинно как у дохлого гоблина, и дохлым ты через пару дней сделаешься. Не думай, что коль тут полёживаешь, ухмыляешься да мне дерзишь, то завтра на ноги встанешь. Не-а, не встанешь. Там, – латунный палец упёрся в повязку на груди ловца, – тварь у тебя сидит, червец хищный, жрёт тебя заживо, и никто не знает, как его вытащить. Три лекаря приходили, все руками развели. Только один шанс у тебя и остался, парень…
– Погоди, – у Эвархи во рту внезапно пересохло. – Сколько я уже здесь?
– Два полных дня, приятель. Два полных дня я тебя спасаю, золота не жалея – своего золота, прошу заметить!
– А что с…
– И тварь твою я пристроил, – Пустошник снова хихикнул. – К Хириону-эльфу пристроил, в артефактное хранилище. Место надёжное. Оплачено из твоего будущего гонорара, хе-хе. Ты уж её поскорее сбудь, мальчик, защита-то там на соплях держится. Порвётся – как уже сказал, конец всему Вольному городу. Я бы даже был и не против, больно уж Лорд-хранитель неравнодушен ко мне стал последнее время – да вас, дурачков, жалко. Пропадёте ж тут без меня, как есть пропадёте!..
– Так. Ты сперва про шанс договори, – оборвал старика Эварха, едва дыша. Ощущение было такое, будто под ним разверзлась пропасть. – Ты сказал – что-то можно сделать?
– Все вы за это самое «можно сделать» душу продать готовы, – Пустошник уставился на ловца с укоризной. – Э-эх, нет былой духа твёрдости, перестал народишко подлый в глаза костлявой прямо смотреть… слабаки, как есть слабаки. Но – так и быть. Помни мою доброту да мягкосердечие, через кои всё время и страдаю! Завтра Угорь сюда явится, врачеватель, ты его, может, знаешь – обещал подлатать тебя. Червеца он не достанет, не надейся. Но усыпит на время – говорит, это сумеет, только он один и сможет. А потому побежишь ты туда, куда я скажу, к целителям, до которых нашим лекарям как до звёзд – и побежишь быстро, очень быстро. Знаю я такое место, где тебе помогут – никто не знает, а я знаю. Но всё – только после того, как расплатишься со мной, усёк?
– Усёк, – на ловца вдруг навалилась слабость, сон накатывал тёмной волной, губы едва шевелились. Боль в груди сквозь сон проступила яснее, резче. – Всё сделаю, куда денусь. Всё…
– Вот и славно, – заключил старик, поднимаясь и скрипя своими шарнирами, и последнее, что видел Эварха, прежде чем погрузиться во тьму, был уплывающий огонёк свечи.
* * *
Назавтра и впрямь явился лекарь – мрачный тип в широкополой шляпе, с висящим на поясе разбойничьим ножом. Сон Эвархе не помог, не освежил, не исцелил – сон стал тьмой, в которой скрывались чудовища, только и ждущие, когда человек ослабеет; тьмой, с которой тоже надо было сражаться.
Лекарь похмыкал, покрутил ловца на топчане (Эварха только мычал от боли), потом потребовал горячей воды и чистых полотенец.
– Словно для роженицы, – проворчал ловец.
Лекарь мрачно усмехнулся:
– Больной шутит – значит, будет жить. А ну, парень, давай-ка снимем рубаху да закусим край подушки покрепче, сейчас больно будет!
Через полчаса Эварха покрылся мелкими поверхностными порезами, в которые лекарь с упорством истинного мастера втирал разнообразные порошки и пасты. Кожа покраснела, ловца бросало то в жар, то в холод – но боль внутри постепенно уходила, силы прибывали, так что вскоре в животе требовательно заурчало. Мелкие порезы-татуировки складывались в разноцветные знаки, неизвестные ловцу, в мелкие руны, в угловатую вязь. Они покрывали запястья, окружили рану на груди, а одну цепочку рун лекарь нанёс даже на лоб, ближе к волосам.
– Я что теперь, так и буду разукрашенный ходить? – В конце концов ловец не выдержал. Но тут же прикусил язык – жить захочешь, ещё и не на то согласишься.
Лекарь не ответил, заканчивая работу. Так же молча собрал свои пузырьки и ножички, нахлобучил шляпу и только тогда раскрыл рот:
– Увидишь, как оно будет, парень. У тебя ровно семь дней. Не успеешь найти того, кто за настоящее лечение возьмётся – заказывай гроб. Хотя я бы на твоём месте уже сейчас заказывал, если честно-то.
– Спасибо за откровенность, – хмыкнул Эварха. Нет, он решительно не собирался организовывать собственные похороны – он собирался как следует поесть, а потом найти своего заказчика.
Того самого святого отца Бенедикта.
Отец Бенедикт ждал, как уговаривались, в гостинице «Роза и скорпион» – самой респектабельной в городе; Эварха удавился бы от жадности, если бы пришлось снять там номер хоть на одну ночь, а святой отец ничего, жил уже третью седмицу. Хотя и не роскошествовал – видел ловец, как он обедает, у любого бедняка порция больше.
И другие монахи, что с ним явились – двое молодцев в тёмно-серых сутанах, не то телохранители, не то прислуга, и один тщедушный человечек в сутане почти белой – они тоже вели жизнь весьма скромную, проводили все дни в гостинице или в тесном храме Спасителя, что город дозволил возвести на границе Пустошек. По весёлым улицам не ходили, по трактирам не шастали – это всё Эвархе пересказал знакомый приказчик в «Розе и скорпионе». Чудные дела…
Отец Бенедикт тоже носил сутану очень светлую, но всё же чуть темнее, чем у своего тощего спутника, брата Магнуса. Был святой отец сухопар, высок и ироничен, и ловцу даже нравился, в чём Эварха с трудом сам себе признался. Истовая вера наставника Мелге надолго отвратила его от всех богов и от тех, кто им поклоняется, будь они хоть самые натуральные святые.
Эварха обстоятельно пересказал отцу Бенедикту свои злоключения, не умолчав ни о ранении, ни о том, что сеть, в кою «заказ» упакован, несколько повреждена и тварь требуется доставить по месту назначения как можно скорее.
Монашек брат Магнус, обычно безучастный, глядевший или в пол, или сквозь окружающих, на сей раз оживился.
– Сын мой, – голос у него оказался высокий, почти женский. – Я верно понял, при поимке сей твари ты использовал магию крови?
– Не совсем так… но моя кровь попала на неё – почти случайно; благодаря этому я её и пленил.
– А после ты ещё пользовался её силой, чтобы добраться до Вольного города, верно?
Эварха кивнул, а брат Магнус, недолго думая, вынес вердикт:
– Думаю я, вы повязаны с сей богопротивной тварью магическими узами. Ты этого не хотел, но так вышло. Отец Бенедикт, я прошу сего достойного молодого человека проводить нас в Игнис, ибо кровь его может понадобиться для окончательного пре… э-э… пленения сей твари. Поелику тварь-то настолько сильна, что так сразу и не опишешь. То, что надо, отец Бенедикт! В точности!..
Отец Бенедикт не возражал, но возразил ловец:
– Э, погодите-погодите, мы так не договаривались, я кровью своей не торгую! И времени у меня совсем мало, излечиться надо успеть!
Отец Бенедикт в задумчивости склонил голову набок.
– Что ж, брат Магнус… добыча и впрямь силы невиданной, редкостная удача… Уверен ли ты?..
– Один Спаситель ведает, как всё обернётся, – пропел монашек. – Но может оказаться жизненно важно. Можем и не успеть, коль обычным манером…
– Я понял, понял. Сын мой, согласен ли ты на увеличение твоего гонорара в два раза? Всего гонорара – ровно в два раза? Первую половину выплатим здесь и сейчас, вторую – по прибытии в Игнис. Да ещё и премию добавим – внакладе не останешься.
И, пока Эварха хлопал глазами, докончил:
– Кроме того, магия Спасителя целительна, ты и сам знаешь, сколько Его именем творится чудес. На Игнисе, сын мой, тебе помогут лучше, чем где-либо ещё.
Это, насколько понимал Эварха, вполне могло оказаться правдой. Но не всё.
– Вы заплатите мне одну часть сейчас, а другую – как только доберёмся до вашего мира? Да ещё и вылечите? – он не мог поверить.
Любой из прежних заказчиков просто скрутил бы незадачливого ловца, чья кровь вдруг оказалась нужна позарез, и пользовался бы себе в пути совершенно бесплатно. А потом, скорее всего, ещё и придушил, изрядно сэкономив на гонораре. К такому развитию событий Эварха был готов всегда, а вот щедрое предложение отца Бенедикта казалось сыром в мышеловке.
– Не тревожься, добрый ловец, – рассмеялся священник. – Понимаю твою недоверчивость, но мы – не преступники, мы – слуги Спасителевы, живущие по заветам Его. Если мы согрешим, то кто тогда спасётся?
«Заветы заветами, а всё равно больше всего на свете люди золотишко любят», – подумал ловец. Исключений из этого правила он не знал – хотя, как говаривал когда-то Мелге, день придёт, и метла запоёт.
Поэтому он ещё некоторое время раздумывал, прежде чем всё-таки согласиться.
* * *
– Явился, не запылился? – Пустошник, как обычно, был сама любезность. Ловец оторвал его от важного дела – сидя за огромным обшарпанным столом, заваленным деревяшками, проволочками, кусочками янтаря, ракушками, связками трав, косточками и демон знает чем ещё, старик мастерил амулеты. Линза выдвинулась из правой глазницы во всю длину, словно приросшая в глазу подзорная труба. – Нашлись твои монахи? Небось жадничают, как обычно?
Вместо ответа ловец кинул перед ним на стол увесистый холщовый мешочек. Очень увесистый. Что-то глухо, но призывно брякнуло.
– То, что ты хотел, сударь Пустошник.
Старик вытер руки о замасленную тряпку, развязал мешочек и тщательно пересчитал толстенькие золотые монеты.
– Ты погляди-ка, всё честно, – напоказ удивился он. – Что же, мальчик, мы в расчёте.
– И зачем тебе столько золота? – не выдержал Эварха. Если б отец Бенедикт не предложил удвоить и без того немаленький гонорар, ловец бы сейчас едва сдерживал ярость, а так – было просто обидно. – Правда, зачем? Ты старый, больной, детей у тебя нет. Кому достанется всё твоё богатство, а?
Пустошник развернулся так, что все шарниры протестующе заскрипели.
– А это дело уже не твоё, поганец! Небось задумал меня обчистить, так? Думаешь, я стар, слаб, отпор не смогу дать?.. Ну-ну, попробуй!
– Да я только спросил…
– Про что спросил – то не для твоего ума! Усёк, приятель?..
– Да усёк, усёк, зачем так переживать?
– Тогда слушай, стервец. Не ради тебя, дурака, – ради Мелге, который на тебя полжизни положил.
Про полжизни было явное преувеличение, но ловец смолчал.
– Что святые отцы не жадничают, как обычно, – это для нас хорошо. Монахи эти, Спасителевы заступники, силы набрали немереной. Так послушай добрый совет, мальчик – совершенно бесплатный совет, прошу заметить! – в том месте, где тебя на ноги поставят окончательно, хороших деньжат отсыплют за правдивый да подробный рассказ, что у монасей этих творится да на кой бес им сдались все эти твари. Древние твари.
Так что в Игнисе этом смотри во все три глаза, слушай во все три уха! Бирюком не сиди, заговаривай, с подходом да с уважением, мол, хочу веру истинную принять, только не вслепую, вначале разузнать да подумать надо. Подольстись, ты это умеешь. А мы ещё с тобой покумекаем, кому это продать повыгоднее, коль в том месте, куда тебя на излечение шлю, зажмут звонкую монету; зажать-то не должны, но кто их знает!.. А на случай такой у старого дядюшки Пустошника знакомых, хе-хе, много. Монахи-то к себе, вишь, не всякого пускают. Так что пользуйся.
«Вот я как чувствовал, что будет тут подвох, – подумал Эварха. – Если не монахи, так старый хрыч, не он, так ещё кто-нибудь точно поживится за мой счёт. Но – предложение славное, и, раз уж Пустошник меня, считай, ободрал как гном алмазную жилу, так пусть хоть какой толк будет!..»
На другое утро Эварха и четверо его спутников в серых сутанах покинули Вольный город. Сердцем их маленького каравана был странный округлый тюк, завёрнутый в тонкое полотно и бережно уложенный на тележку. Тележку по очереди тащили крепкие монахи-телохранители, впереди шагали отец Бенедикт и брат Магнус, ловец же замыкал отряд. Монашек Магнус, оказавшийся неслабым чародеем, где отыскивал, а где и сам пробивал тропу сквозь Межреальность; ловко пробивал, легко, Эварха только дивился его умению.
Шли ходко, оставляя позади лигу за лигой через безлюдные пространства Междумирья. В другое время ловец бы радовался столь лёгкому пути, но сейчас глядел на цепочки непонятных рун, тянущиеся по запястьям, и слышал, как где-то во вселенной тикают часы, отсчитывая отпущенные ему мгновения. Тик-так, тик-так – шесть дней всего осталось. А потом можно заказывать себе гроб.
Если успеешь.
