Глава 5
По мнению Ивэна, дело Даффов запутывалось все сильней. Он приказал художнику нарисовать некое подобие портретов Лейтона Даффа и Риса, и они с Шоттсом показывали их жителям Сент-Джайлза в надежде, что кто-то узнает потерпевших. Конечно, двое мужчин с разницей в возрасте в целое поколение должны были броситься в глаза. Полицейские обошли процентщиков, держателей борделей и публичных домов, постоялых дворов и ночлежек, игорных притонов и пивных, побывали даже на чердаках, где работали фальшивомонетчики, и в просторных подвалах, где торговцы краденым хранили свой товар. Никто и виду не подал, что увидел знакомые лица. Даже обещания вознаграждения ничего не дали.
– Может, они пришли сюда впервые? – уныло предположил Шоттс, поднимая воротник, чтобы защититься от снегопада. Уже почти стемнело.
Они шагали, наклонив головы против ветра; Сент-Джайлз остался позади, и полицейские свернули на север, в сторону Риджент-стрит, ярких огней и оживленного движения. – Даже не знаю, у кого еще спрашивать.
– Думаешь, они лгут? – задумчиво спросил Ивэн. – Это было бы естественно, поскольку Даффа убили. Никто не хочет связываться с убийством.
– Нет. – Шоттс ловко обогнул лужу. Мимо прогрохотала тележка зеленщика; возница сгорбился, наполовину спрятавшись под одеялом; на полях его высокой шляпы уже начал скапливаться снег. – Я вижу, когда по крайней мере некоторые из этих прохвостов врут. Может, они все-таки попали сюда случайно, заблудились?
Ивэн не потрудился ответить. Версия Шоттса того не стоила.
Они пересекли Джордж-стрит. Снег усилился, устилая крыши белым покрывалом, но мостовая оставалась мокрой и черной; в ней отражались столбы с газовыми лампами и огни экипажей, проносящихся резвой рысью – лошади торопились попасть домой.
– Возможно, их не узнают, потому что мы задаем неправильные вопросы, – вслух рассуждал Ивэн.
– Вот как? – Шоттс легко шагал рядом с ним. – А какие тогда правильные?
– Не знаю. Возможно, Рис пришел туда с друзьями своего возраста. В конце концов, по шлюхам ходят без отцов. Может, это и сбивает людей – пожилой мужчина.
– Может быть, – с сомнением произнес Шоттс. – Хотите, чтобы я попробовал?
– Да… Если не придумаешь чего-нибудь получше. Я иду в участок. Пора на доклад к мистеру Ранкорну.
Шоттс осклабился.
– Не везет вам, сэр. Он будет недоволен. Я забегу чего-нибудь перекусить, потом попробую еще раз.
* * *
Ранкорн, высокий, хорошо сложенный мужчина с худым лицом, обладал очень уверенным взглядом синих глаз. Нос у него был длинноват, а щеки – слегка впалые, но в молодости он считался симпатичным, а сейчас выглядел внушительно.
Ранкорн производил бы еще большее впечатление, если б умел держать себя более естественно. Сидя в своем кабинете за просторным столом, он встретил Ивэна настороженным взглядом.
– Итак?
– Дело Лейтона Даффа, сэр, – ответил Ивэн, стоя перед начальством. – Боюсь, продвинуться не удалось. Мы не можем найти в Сент-Джайлзе никого, кто видел когда-либо хоть одного из этих мужчин…
– Или желает в этом признаться, – докончил Ранкорн.
– Шоттс им верит, – сказал в свое оправдание Джон, хотя знал, что, по мнению Ранкорна, он слишком мягок с подчиненными. Начальник испытывал смутное и необъяснимое раздражение в связи с тем фактом, что молодой человек с происхождением Ивэна выбрал для себя работу в полиции. Он этого не понимал. Джон относился к джентльменам, то есть людям, которыми Ранкорн восхищался и одновременно ненавидел. Ивэн мог выбрать себе любой род занятий, если у него не хватало мозгов или наклонностей для поступления в университет и получения профессии. Если ему нужно было зарабатывать на жизнь, он мог с легкостью поступить в банк или торговый дом любого профиля.
Ивэн не объяснял ему, что деревенский священник с хворой женой и несколькими дочерями на выданье не мог позволить себе расходов на обучение единственного сына. Такие вещи не обсуждаются. В любом случае работа в полиции заинтересовала его. Он начал службу идеалистом. Доспехов и белого коня у Ивэна не имелось, но он обладал быстрым умом и добротными коричневыми сапогами. Часть романтики развеялась, но энергия и желание остались. По крайней мере, это у них с Монком было общее.
– В самом деле? – мрачно спросил Ранкорн. – Тогда вам лучше снова заняться семьей. Вдова и сын, переживший нападение и лишившийся речи, правильно?
– Да, сэр.
– Что она собой представляет, эта вдова? – Начальник раскрыл глаза пошире. – Это может быть заговором? Наверное, сын встал на пути? Оказался не там, где нужно, и пришлось сделать так, чтобы он замолчал?
– Заговор? – удивленно спросил Ивэн.
– Это вы должны выяснить! – запальчиво воскликнул Ранкорн. – Воспользуйтесь воображением! Она красивая?
– Да… очень, но необычной красотой.
– Что значит необычной? Что с ней не так? Сколько ей лет?
Ивэн почувствовал, что эти намеки вызывают у него отвращение.
– Она очень темная, вроде испанки. С ней всё в порядке, просто она… необычная.
– Сколько лет? – повторил Ранкорн.
– Я бы сказал, около сорока.
Пока Ранкорн не заговорил об этом, такая мысль даже в голову Ивэну не приходила. А должна бы. Теперь она казалась ему достаточно очевидной. Преступление могло вообще не иметь отношения к Сент-Джайлзу, оказавшемуся не более чем случайно подходящим местом. Такое вполне могло случиться в любой другой трущобе, любом переулке или дворе в целой дюжине районов. Оставить где-нибудь тело, чтобы думали, что здесь на несчастного напали бандиты. Это было отвратительно. Конечно, не предполагалось, что там окажется Рис, – он попал туда по недоразумению. Лейтон Дафф пошел за сыном, чтобы догнать его… но это вовсе не обязательно правда! Все основывается на показаниях Сильвестры. Два человека могли уйти из дома в разное время, отдельно друг от друга и по самым разным причинам. Следовало самостоятельно обдумать все это, прежде чем принять за правду. Теперь он злился на себя. Монк никогда не допустил бы такой элементарной ошибки!
Ранкорн тяжело вздохнул.
– Вы должны были додуматься до этого, Ивэн, – с упреком сказал он. – А то считаете, что все, кто умеет правильно говорить, родились в доме вашего приходского священника!
Ивэн раскрыл рот – и тут же закрыл его.
Замечание Ранкорна казалось нечестным, оно проистекало не из фактов, или не столько из фактов, сколько из его сложного отношения к джентльменам вообще и к Ивэну в частности. В какой-то степени оно объяснялось длительной дружбой Ивэна с Монком и соперничеством между Монком и начальником, годами напряженности и накапливания обид, о которых Монк не мог помнить, а Ранкорн никогда не забывал. Ивэн не знал, с чего все началось, но видел столкновение идеалов и характеров, когда только пришел после несчастного случая с Монком, и он находился здесь, когда разразилась последняя неистовая ссора и Монк оказался изгнанным из полиции. Как и все в участке, Ивэн знал об отношениях между Ранкорном и Монком и, будучи другом последнего, не мог рассчитывать на подлинное доверие со стороны начальника и на то, что может заслужить безоговорочное признание своих заслуг.
– Так что у вас есть? – спросил Ранкорн. Ему надоело молчание Ивэна. Он не понимал его и не знал, о чем думает подчиненный.
– Почти ничего, – печально отвечал сержант. – Лейтон Дафф умер где-то около трех утра, по мнению доктора Райли. Может, чуть раньше или позже. Его забили насмерть, не пользуясь оружием. Молодой Рис Дафф получил почти такие же по тяжести травмы, но выжил.
– Мне это известно. Доказательства, сержант! – От нетерпения Ранкорн сжал ладонь, лежащую на столе, в кулак. – Какие у вас есть доказательства? Факты, предметы, показания, свидетельства очевидцев, которым можно верить…
– Никаких показаний, только найденные тела, – сухо сказал Ивэн. Он даже жалел, что не обладает способностью Монка быстро находить контраргументы. Ему не нравилось, что Ранкорн, человек совершенно заурядный, запугивает его и не выказывает ни малейшего уважения. – Никто не признаётся, что видел этих людей в Сент-Джайлзе – ни вместе, ни поодиночке.
– А извозчики? – спросил Ранкорн, поднимая брови. – Они ведь не пешком туда пришли.
– Ищем. Пока ничего.
– Немного же вы узнали! – Лицо Ранкорна выражало неприкрытое презрение. – Лучше снова займитесь семьей. Присмотритесь к вдове. И пусть ее утонченность не вводит вас в заблуждение. Возможно, сыну известно, какой нрав у матери, поэтому он и испугался до такой степени, что говорить не может!
Ивэну вспомнилось выражение лица Риса, когда тот смотрел на Сильвестру, как он сжался при попытке матери дотронуться до него. Картина получилась отталкивающая.
– Я собираюсь этим заняться, – неохотно сказал он. – А также поближе познакомиться с их друзьями. Рис мог приходить в этот район на свидание с какой-нибудь женщиной, вероятно замужней, а ее родственники вполне могли расценить это как оскорбление.
Ранкорн снова вздохнул.
– Такое возможно, – согласился он. – Что насчет отца? Почему на него напали?
– Потому что он оказался свидетелем, конечно, – уже более уверенно ответил Ивэн.
Начальник тут же недовольно взглянул на него.
– И еще одно, сэр, – продолжал Джон. – Монка наняли для расследования серии жестоких изнасилований в районе Севен-Дайлз.
Голубые глаза Ранкорна сузились.
– Тогда он еще больший дурак, чем я думал! Если и существует безнадежное дело, так это оно!
– У нас имеются сведения, способные помочь?
– Помочь Монку? – изумленно спросил Ранкорн.
– Помочь раскрыть преступление, сэр, – отвечал Ивэн с едва заметной ноткой сарказма.
– Для вас я могу раскрыть его прямо сейчас! – Ранкорн встал. Он был по меньшей мере на два дюйма выше Ивэна и заметно плотнее. – Сколько их там? Полдюжины? – Он принялся загибать пальцы. – У одной пьяный муж. У другой сутенер, проучивший ее за своеволие. По крайней мере в двух случаях – неудовлетворенные клиенты, возможно, тоже пьяные. Еще одна – дилетантка, в последний момент передумавшая и запросившая больше денег, когда было уже поздно. И, вероятно, последняя сама напилась, упала и не помнит, что случилось.
– Я не согласен, сэр, – холодно возразил Ивэн. – Полагаю, Монк способен отличить женщину, которую изнасиловали и избили, от той, что напилась и упала.
Ранкорн сердито посмотрел на него. Он стоял возле книжной полки, заполненной томами в сафьяновых переплетах по фундаментальным областям знания, включая философию.
Ивэн умышленно назвал имя Монка и намекнул на его талант сыщика, значительно превосходящий способности Ранкорна. Сержант злился и использовал оружие, которое оказалось под рукой. Но даже сейчас он не переставал размышлять о том, с чего началась вражда этих двух людей. Неужели все объясняется только разницей в характерах и убеждениях?
– Если Монк думает, что сможет доказать изнасилование полудюжины проституток, работающих в СевенДайлз по совместительству, то он растерял последние мозги, – сказал Ранкорн уже с чувством удовлетворения, а не злости. – Я знаю, что, уйдя отсюда, он остался не у дел. Подумаешь, частный сыщик! Он не годился ни на что, кроме службы в полиции, а теперь даже для этого не годится. – Глаза его довольно блестели, на губах появилась кривая улыбка. – Он докатился, наш Монк, раз занимается проститутками из Севен-Дайлза! И кто собирается ему платить?
Ивэн почувствовал, как внутри его шевельнулся тугой, холодный ком ярости.
– Предположительно, тот, кто неравнодушен к судьбе всех женщин, а не только богатых, – ответил он, сжав зубы. – И тот, кто не верит, что от обращения в полицию будет какой-то толк.
– Тот, сержант Ивэн, у кого денег больше, чем мозгов, – возразил Ранкорн. От гнева щеки у него пошли красными пятнами. – И если б Монк был честным человеком, а не отчаявшимся неудачником, пытающимся прожить за чей угодно счет, то он сказал бы им, что ничего не сможет сделать. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Даже если преступления имели место, он никогда не найдет того, кто их совершил. А если найдет, то кто докажет, что это было изнасилование, а не простая грубость? Даже если предположить, что доказательства найдутся, что сможет суд? Когда это мужчину вешали или сажали в тюрьму за то, что он силой взял женщину, торгующую своим телом? Да и, в конце концов, какая разница для Севен-Дайлза, поймают насильников или нет?
– Какая разница для Лондона – одной смертью больше, одной меньше? – сказал Ивэн глухим голосом, подавшись к Ранкорну. – Никакой, если только речь идет не о вашей жизни. Тогда это уже большая разница!
– Займитесь своим делом, сержант, – устало ответил Ранкорн. – Пусть Монк беспокоится об изнасилованиях в Севен-Дайлзе, если ему хочется. Может, ему, бедняге, больше нечем заняться. А вам есть чем. Вы – полицейский, и у вас имеются обязанности. Идите и узнайте, кто убил Лейтона Даффа и почему. Потом принесите мне доказательства. Во всем этом должен быть какой-то смысл!
– Да, сэр, – ответил Ивэн так резко, что два слова почти слились в одно. Повернувшись на каблуках, он вышел из кабинета, кипя от злости.
На следующее утро, уже направляясь на Эбери-стрит, Джон все еще ворочал в голове разговор с начальником. Конечно, Ранкорн прав: следовало учесть возможность того, что движущей силой событий могла оказаться Сильвестра. Не просто красивая, а притягательная, окруженная какой-то тайной, она своей непохожестью на других и загадочностью пробуждала больший интерес, чем обычные яркие женщины, способные похвастаться совершенством форм. Такие, как она, околдовывают на всю жизнь; их чары не слабеют даже после того, как годы наложат свою печать на их лицо.
Ивэн должен был сам додуматься до этого, а ему такая мысль даже в голову не пришла.
Он прошел добрую половину пути. Утро выдалось приятное; Ивэну лучше думалось, когда приходилось прилагать какие-то физические усилия. Шагая по брусчатке, он вдыхал бодрящий, резкий от мороза воздух. На свесах крыш, там, где снег не растаял, образовались белые кромки; дым из труб поднимался почти вертикально, прямыми столбами. На краю Гайд-парка на фоне белого неба высились голые черные деревья; свет тусклого зимнего утра почти не отбрасывал теней.
Нужно узнать о Лейтоне Даффе как можно больше. Что это был за человек? Что произошло – обычное бандитское нападение или преступление, порожденное страстью и ревностью? И явилось ли присутствие Риса просто трагической случайностью?
И что из сказанного Сильвестрой соответствует истине? Возможно, ее скорбь и смятение объясняются состоянием сына, а вовсе не смертью мужа? Нужно узнать все, что можно, о ее жизни, друзьях и особенно тех мужчинах, которые теперь, вероятно, начнут ухаживать за очаровательной вдовой с весьма завидным положением. И, похоже, начинать нужно именно с доктора Уэйда.
При этой мысли Ивэн содрогнулся от отвращения. Дрожа, он пересек Букингем-Пэлас-роуд; последние несколько ярдов пришлось пробежать, чтобы не попасть под карету, свернувшую с извозчичьего двора возле Стаффорд-плейс. Лошади пронеслись мимо, бренча упряжью, гулко стуча копытами по камням; их дыхание клубилось паром в ледяном воздухе.
Другие нерешенные вопросы, которые постоянно шевелились в глубинах сознания Ивэна, касались его отношений с Ранкорном. Зачастую он замечал в нем качества, почти нравившиеся ему, – по крайней мере, те стороны его личности, которые вызывали понимание и сочувствие. Его стремление к самоутверждению было характерно для многих служак, особенно для людей самого обычного происхождения, не имеющих серьезного образования, но обладающих приятной наружностью, умом и способностями, которые их положение не всегда позволяло реализовать. Ранкорн выбрал карьеру полицейского, потому что на этом поприще мог проявить свои природные дарования, и добился значительных успехов. А между тем он не родился джентльменом и не обладал смелостью и уверенностью Монка, чтобы пробивать себе дорогу.
Ему не хватало изящества, живости мышления и образца, по которому он смог бы учиться. Ивэн думал о том, что из какой бы семьи ни происходил Ранкорн, он, весьма возможно, получал от нее мало поддержки. Его могли укорять за то, что забыл о своих корнях, и даже презирать за это.
К тому же он так и не женился. У этого вопроса наверняка была своя история. Связано ли это с финансовым положением Ранкорна? Многие мужчины чувствуют, что не могут позволить себе дом, пригодный для жены и целой семьи с детьми, которые неизбежно появятся.
Или Ранкорн пережил драму – какая-то женщина отказала ему или умерла молодой и он не полюбил снова? Скорее всего, этот вопрос останется без ответа, но размышления о подобных возможностях придавали черты человечности тому Ранкорну, которого Ивэн видел ежедневно – с его вечным недовольством и слабыми сторонами, уживавшимися с профессиональной компетентностью и сильными качествами.
Остановившись у обочины, сержант ждал, когда движение немного ослабнет, чтобы перейти улицу на углу Гросвенор-стрит. Разносчик газет выкрикивал заголовки заметок о нашумевшей книге Чарльза Дарвина, вышедшей в прошлом году. Видный епископ выразил свой ужас и осудил сей труд. Либеральные и прогрессивные мыслители не согласились с ним и заклеймили как твердолобого реакционера. Про убийство в Сент-Джайлзе забыли. На углу стояла жаровня, и продавец жареных каштанов грел руки у огня.
На пересечении Эклстон-стрит и Белгрейв-роуд возник затор. Двое возничих вступили в горячий спор. С того места, где стоял, Ивэн слышал их сердитые голоса. Движение замерло, и он перешел улицу, лавируя среди куч свежего конского навоза, дымящихся на холодном воздухе. До Эбери-стрит оставалось пройти квартал.
Хуже всего в Ранкорне было то, что при одном напоминании имени Монка и его успехов начальник выходил из себя. Глубокая неприязнь между этими людьми не могла объясняться только немногими стычками, свидетелем которых стал Ивэн, и даже последней крупной ссорой, когда Монк хлопнул дверью и Ранкорн уволил его.
Монк этих столкновений не помнил. Они стерлись вместе с остальным его прошлым и возвращались лишь отрывочными фрагментами. Уильяму приходилось лишь догадываться и страшиться того, что еще могло таиться в прежней жизни. Ивэн, конечно, не мог знать наверняка об их разногласиях, но делал выводы, наблюдая слабые стороны и недостатки Ранкорна.
Добравшись до Эбери-стрит, он постучал в дверь номер тридцать четыре.
Его встретила горничная Джанет, улыбнувшаяся несколько неуверенно, словно он ей нравился, но его приход мог означать лишь неприятности. Проведя Ивэна в столовую, Джанет попросила подождать, пока не справится, можно ли ему увидеться с миссис Дафф.
Однако, когда дверь открылась, в столовую быстро вошла Эстер. Она притворила за собою дверь – в синем платье, с волосами, уложенными не так строго, как обычно, раскрасневшаяся скорее от живости движений, чем от смущения. Она всегда ему нравилась, и сейчас Ивэн подумал, что она милее, чем ему казалось раньше, нежнее и женственнее. То был еще один вопрос, волновавший Ивэна: почему Монк с Эстер постоянно ссорились? Уильям ни за что на свете не признался бы в этом, но, возможно, именно из-за этого – он не смел и боялся увидеть Эстер такой, какая она есть!
– Доброе утро, Эстер, – дружески сказал Ивэн, под воздействием чувств изменяя своей обычной официальной манере.
– Доброе утро, Джон, – отвечала она с несколько удивленной, но тоже дружеской улыбкой.
– Как мистер Дафф?
Радость в глазах у Эстер померкла, на светлое лицо будто легла тень.
– Все еще очень плох. По ночам его мучают кошмары. Не далее как сегодня ночью все повторилось. Даже не знаю, чем ему помочь.
– Он, безусловно, знает, что случилось с его отцом, – с сожалением молвил Ивэн. – Если б только он мог нам сказать!
– Он не может! – сразу же заявила Эстер.
– Понимаю, он не в состоянии говорить, но…
– Нет! Вы не будете задавать ему вопросы, – перебила она. – На самом деле было бы лучше, если б вы вообще с ним не виделись. Поймите, я не чиню препятствий. Мне тоже хотелось бы знать – и не меньше, чем вам, – кто убил Лейтона Даффа и совершил такое с Рисом. Но моя главная забота – выздоровление больного. – Она пристально посмотрела на Ивэна. – И я должна руководствоваться ею, невзирая ни на что. Я не смогла бы скрыть преступление или сообщить вам заведомую ложь, однако не позволю мучить его и причинять вред его здоровью – а это может произойти, если вы попытаетесь тем или иным способом вызвать из его памяти то, что он видел и пережил. И если б вы наблюдали его кошмары, как я, то не стали бы спорить со мною. – От полноты чувств ее глаза потемнели, лицо исказилось му́кой; Ивэн достаточно хорошо знал Эстер, чтобы по выражению ее лица понять больше, чем она сказала.
– И доктор Уэйд это запрещает, – заявила сиделка. – Он следит за его ранами и знает, какую опасность представляет новая истерика. Если больной начнет метаться, совершать резкие движения, то они могут открыться.
– Понимаю, – согласился Ивэн, стараясь отогнать возникшие перед внутренним взором слишком живые картины ужасных мучений – настолько они были чудовищны. – Я, собственно, пришел поговорить с миссис Дафф.
У Эстер расширились глаза.
– Вы что-то нашли? – Она замерла, и на мгновение сержанту показалось, что она боится услышать ответ.
– Нет. – Ивэн говорил не совсем правду. Эстер не стала расспрашивать его, но если б задала вполне ожидаемый вопрос, то он, как честный человек, должен был бы ответить, что против Сильвестры возникли подозрения.
Он вернулся не потому, что что-то узнал, а из-за нового подхода к делу.
– Хотелось бы мне найти новые факты… А сейчас остается лишь постараться лучше понять старые.
– Я не могу вам помочь, – спокойно сказала Эстер. – Даже не уверена, хочется ли мне, чтобы вы узнали правду. Понятия не имею, в чем она заключается; знаю только, что для Риса эта правда невыносима.
Ивэн улыбнулся ей, и обоим сразу вспомнились трагедии и ужасы, с которыми они сталкивались в прошлом.
Потом дверь открылась и вошла Сильвестра. Она посмотрела на Эстер, вопросительно подняв темные брови.
– Мисс Лэттерли считает, что мистер Дафф еще недостаточно оправился для разговора – объяснил Ивэн. – Мне очень жаль. Я надеялся, что ему стало лучше, да и нам это облегчило бы поиски правды.
– Нет… пока нет, – быстро сказала Сильвестра; ее лицо выражало благодарность Эстер и облегчение. – Боюсь, он до сих пор не в силах вам помочь.
– Быть может, вы сумеете, миссис Дафф. – Ивэн не собирался так просто уходить. – Поскольку с мистером Даффом побеседовать нельзя, мне хотелось бы переговорить с его друзьями. Возможно, кто-то из них вспомнит и подскажет нам, зачем он ходил в Сент-Джайлз и кого там знал.
Эстер тихо вышла.
– Сомневаюсь, – заявила Сильвестра даже прежде, чем Ивэн успел договорить; потом она вроде бы пожалела о том, что поторопилась, – не потому, что сказала неправду, просто прозвучало это нетактично. – Я хотела сказать, что… я, по крайней мере, так не думаю. Если б они что-то знали, то, конечно, к настоящему моменту уже рассказали бы, не так ли? Вчера к нам приходил Артур Кинэстон. Если б он или его брат что-то знали, то, уверена, сообщили бы нам.
– При условии, что они понимают всю важность подобных сведений, – убедительно произнес Ивэн, словно у него и мысли не было о том, что Сильвестра уклоняется от темы. – Где я могу их найти?
– О… Кинэстоны живут на Лоуренс-сквер, номер семнадцатый.
– Спасибо. Смею надеяться, они назовут мне остальных друзей, компанию которых время от времени поддерживают. – Он старался говорить небрежным тоном. – Миссис Дафф, с кем ваш муж встречался в свободное время? Я имею в виду, кто еще посещал те же клубы, разделял его увлечения и интересы?
Хозяйка дома молча смотрела на Ивэна своими огромными темными глазами. А он старался догадаться по ним, о чем она думает, и понял, что это бесполезно. Сильвестра отличалась от всех женщин, которых он раньше видел. Умеющая владеть собой и загадочная, она заполняла его мысли, даже когда он занимался чем-то другим, каким-то совершенно посторонним делом. Он не поймет ее, пока не узнает как можно больше о Лейтоне Даффе, о том, что это был за человек: отважный или трусливый, добрый или злой, честный или лживый, любящий или равнодушный. Обладал ли он умом, обаянием, терпением, воображением? Любила ли она его или то был брак по расчету, приемлемый, но лишенный страсти? Присутствовали в этом браке дружеские, доверительные отношения или нет?
– Миссис Дафф?
– Полагаю, прежде всего, доктор Уэйд и мистер Кинэстон, – ответила она. – И многие другие, конечно. Думаю, у него имелись общие интересы с мистером Милтоном, его младшим партнером, и мистером Ходжем. Раз или два он упоминал Джеймса Уэллингема и довольно часто писал мистеру Филлипсу.
– Я с ними поговорю. Может, вы разрешите мне посмотреть письма? – Ивэн не знал, выйдет ли из этого толк, но должен был попробовать.
– Конечно. – Его просьба не вызвала у нее ни малейшего беспокойства. Если Ранкорн прав, то любовника нужно искать не в этом направлении. Ивэн снова подумал о Корридене Уэйде.
Сержант потратил утро на чтение довольно занятной, но в конце концов утомившей его корреспонденции от мистера Филлипса, посвященной в основном стрельбе из лука. Затем, покинув дом на Эбери-стрит, отправился в адвокатскую контору «Каллингфорд, Дафф и партнеры», где узнал, что Лейтон Дафф блестяще проявил себя на избранном поприще и был движущей силой на пути фирмы к успеху. Его подъем с должности младшего партнера до позиции эффективного руководителя происходил почти без задержек.
С кем бы ни заговаривал Ивэн, все высоко оценивали способности Даффа и выражали озабоченность по поводу будущего конторы, оставшейся без своего лидера.
Если кто-то и завидовал ему или испытывал личную неприязнь, Ивэн этого не заметил. Возможно, он был слишком легковерен, и ему не хватало живого, острого ума Монка, но в ответах собеседников сержант не уловил никакого недовольства – только уважение к коллеге, строгое соблюдение правила не говорить плохого о покойнике и обеспокоенность по поводу своего дальнейшего процветания. Сотрудники, похоже, не поддерживали с Даффом близких отношений, даже с вдовой никто из них, по их же словам, знаком не был. Ни в нежелании давать показания, ни тем более во лжи Ивэн уличить никого не мог.
Он ушел, чувствуя, что зря потратил время. Все, что удалось узнать, лишь подтверждало уже знакомый образ Лейтона Даффа как умного, трудолюбивого и до такой степени приличного человека, что становилось даже скучно. Та грань натуры Даффа, которая и привела его в СентДжайлз, умело скрывалась от партнеров по бизнесу. Если они что-то и подозревали, то предпочли утаить это от Ивэна. Опять же, если джентльмен от случая к случаю давал выход своим стремлениям плоти, то он, само собой разумеется, не выставлял это напоказ перед плебеями и любопытствующими, а Ивэн знал, что, по мнению джентльменов, полицейские подпадают под обе эти категории.
Минуло четыре, уже смеркалось, и фонарщики сновали от столба к столбу, спеша зажечь газ, пока не стемнело, когда Ивэн подошел к дому Джоэла Кинэстона, друга Лейтона Даффа и директора известной школы, в которой Рис получал образование. Он жил не на территории школы, а в изящном особняке георгианской эпохи в четверти мили от учебного заведения.
Дверь открыл низенький дворецкий, старающийся держаться как можно прямее.
– Да, сэр? – Он, должно быть, привык, что родители учеников появляются здесь в самое неподходящее время. Дворецкий совсем не выказал удивления – быть может, только относительной молодостью Ивэна, когда тот шагнул на свет.
– Добрый день. Мое имя Джон Ивэн. Буду очень признателен, если мистер Кинэстон уделит мне время для конфиденциальной беседы. Это связано с недавней трагической кончиной мистера Лейтона Даффа. – Он не назвал свою должность или род занятий.
– Конечно, сэр, – без всякого выражения произнес дворецкий. – Я проверю, дома ли мистер Кинэстон. Будьте так добры подождать.
Обычная вежливая ложь. Кинэстон понимал, что к нему придут. Это было неизбежно. И, конечно, внутренне подготовился. Если б он хотел сообщить что-то, относящееся к делу, то сам разыскал бы Ивэна.
Сержант обвел взглядом вестибюль, где его оставил дворецкий. Изящно, но несколько безжизненно – здесь отсутствовал налет индивидуальности. В стойке для зонтиков размещались трости и зонты одного фасона и одинаковой длины. Все декоративные элементы были выполнены из бронзы художественной ковки, возможно, арабской. В красивом помещении явно не хватало предметов, собранных семьей за долгие годы. Даже репродукции на стенах говорили о том, что вкусы в доме диктует кто-то один. Либо у Кинэстона с женой замечательно совпадали предпочтения, либо один характер превалировал над другим.
Молодому человеку, появившемуся из двойных дверей, ведущих в гостиную, на вид было не больше двадцати двух или двадцати трех лет. Симпатичный, если не обращать внимания на несколько недоразвитую челюсть, с красиво вьющимися светлыми волосами и голубыми глазами, он смотрел на полицейского смело и открыто.
– Я – Дьюк Кинэстон, мистер Ивэн, – холодно произнес он, останавливаясь посередине вестибюля на начищенном до блеска полу. – Моего отца еще нет дома. Я не знаю, когда он будет. Мы, естественно, готовы помочь полиции чем можем, но, боюсь, об этом случае нам ничего не известно. Не лучше ли вам проводить расследование в Сент-Джайлзе? Ведь все произошло там, не так ли?
– Да, так, – отвечал Джон, пытаясь составить мнение о молодом человеке и разобраться в его характере. Интересно, насколько он близок с Рисом Даффом? Лицо надменное, очерк рта капризный – легко представить, что если Рис действительно ходил в Сент-Джайлз распутничать, то Дьюк Кинэстон вполне мог составить ему компанию. Был ли он с ним в ту ночь? Ивэн сам себе не хотел признаваться, что где-то в закоулках сознания шевельнулось воспоминание о расследовании Монком серии изнасилований. Задавленные нищетой женщины, вынужденные подрабатывать проституцией… Но это произошло в Севен-Дайлзе, за Олдвичем. Мыслимо ли, чтобы Рис с приятелями занимался этим и на этот раз нарвался на неприятности – на женщину, у которой поблизости оказался брат или не такой уж пьяный муж? А может, на целую группу народных мстителей? Это объяснило бы жестокость расправы. А Лейтон Дафф этого боялся, поэтому и последовал за сыном и стал тем, кто заплатил страшную цену – погиб, спасая жизнь сына. Неудивительно, что Риса мучают кошмары и он не может говорить! С такими воспоминаниями ни один человек жить не сможет.
Сержант смотрел в довольно заносчивое лицо Дьюка Кинэстона и видел, что тот осознает свою молодость, силу, финансовые возможности и упивается ими. Но на этом лице Ивэн не заметил синяков, даже подживших, ссадин или царапин – за исключением маленького шрама на щеке. Он мог оказаться следствием неумелого обращения с бритвой; такое бывает с молодыми людьми.
– Так что, по вашему мнению, мы можем вам сообщить? – несколько нетерпеливо спросил Дьюк.
– Сент-Джайлз – обширный район… – начал Ивэн.
– Не очень, – возразил Дьюк. – Квадратная миля или около того.
– Значит, вы с ним знакомы? – улыбнувшись, спросил Джон.
Дьюк вспыхнул.
– Он мне известен, мистер Ивэн. Это разные вещи.
Но, судя по раздражению, он знал этот район.
– Тогда вам известно, что он густо населен, – продолжил сержант, – причем таким народом, который не желает вступать с нами в сотрудничество. Там процветают бедность и преступность. Естественно, это не то место, которое обычно посещают джентльмены. Там шагу некуда ступить – повсюду грязь и опасность.
– Я слышал об этом.
– Вы там никогда не бывали?
– Никогда. Как вы сказали, это не то место, которое захочет посетить джентльмен. – Дьюк улыбнулся уже шире. – Если б я отправился на поиски дешевых развлечений, то предпочел бы Хеймаркет. Я думал, Рис поступил бы так же, но, видимо, ошибся.
– Он никогда не бывал на Хеймаркете с вами? – мягко спросил Ивэн.
Дьюк впервые смутился.
– Не думаю, мистер Ивэн, что мои развлечения вас касаются. Однако нет, я не бывал с Рисом на Хеймаркете или где-то еще, по крайней мере, в течение года. Понятия не имею, что он мог делать в Сент-Джайлзе. – Молодой человек демонстративно уставился на Ивэна вызывающим взглядом.
Джон и хотел бы усомниться в его показаниях, однако чувствовал, что Дьюк говорил правду, даже если в его словах и пряталась какая-то неявная ложь. Давить на него дальше сержант счел бессмысленным. Молодой человек определенно не стремился помочь, а Ивэн не располагал средствами принуждения. Оставалось только тянуть время и наблюдать, понравится это Дьюку или нет.
– Какая досада, – вежливо сказал он. – Это могло бы облегчить нам работу. Но мы, несомненно, найдем того, кто это сделал. Потребуется больше усилий, больше вмешательства в чужие дела, даже расследование, смею сказать, приватных сторон жизни, но тут уж ничего не поделаешь.
Дьюк смотрел на него, сузив глаза. Ивэн не знал, показалось ему или нет, но в глазах молодого человека вроде бы мелькнуло беспокойство.
– Если желаете подождать в столовой, там есть газеты и что-то еще, – отрывисто сказал Дьюк. – Это здесь. – Он указал на дверь слева от себя и справа от Ивэна. – Надеюсь, когда папа вернется домой, он вас примет. Не представляю, что еще может рассказать вам папа, но он учил Риса в школе.
– Как вы считаете, Рис мог бы ему довериться?
Дьюк смотрел на него с таким неописуемым презрением, что Ивэн понял: ответа ждать не приходится.
Он принял предложение и прошел в холодную и очень неуютную столовую, примыкающую к кухне. Очаг давно погас, и сидеть было бы слишком зябко. Расхаживая взад-вперед, Джон рассматривал книги на полках и заметил множество классических трудов – Тацита, Саллюстия, Ювенала, Цезаря, Цицерона и Плиния в оригинале, на латыни, а в переводе – Теренция и Плавта, стихотворения Катулла, а на верху полки – путешествия Геродота и историю Пелопоннесской войны Фукидида. Вряд ли такие произведения годились для посетителей, ожидающих приема. Интересно, думал Ивэн, что за люди здесь обычно сидят?
Чего ему действительно хотелось, так это расспросить Кинэстона о Сильвестре Дафф. Он хотел знать, есть ли у нее любовник, относится ли она к тем женщинам, что способны достичь желаемого даже ценой чьей-то жизни. Обладает ли силой воли, храбростью, слепым, необузданным эгоизмом. Но как про такое у кого-нибудь спросишь? Как вытянуть это из собеседника против его же воли? Ведь не хождением же в одиночестве по холодной комнате и размышлениями на эту тему. Как ему хотелось бы иметь талант Монка! Тот бы узнал…
Подойдя к очагу, Ивэн потянул за шнур колокольчика. Когда явилась горничная, он спросил, можно ли увидеться с миссис Кинэстон. Горничная пообещала узнать.
Не зная, как выглядит хозяйка дома, сержант изумился внешности Фиделис Кинэстон. С первого взгляда она могла показаться простой. Ей определенно было за сорок, ближе к сорока пяти, и все же он сразу заметил, насколько она притягательна. Присутствовало в ней некое спокойствие и внутренняя уверенность, сливающиеся в единое целое.
– Добрый вечер, мистер Ивэн. – Войдя, хозяйка дома закрыла за собою дверь. Ее светлые волосы слегка поблекли на висках; на ней было темно-серое платье простого покроя безо всяких изысков, за исключением единственной очень красивой броши в форме камеи, привлекавшей к себе внимание в силу того, что других украшений она не надела. Сразу бросилось в глаза ее внешнее сходство с сыном, хотя личностные качества казались совершенно другими, не имеющими ничего общего с Дьюком. Во взгляде никакой враждебности или тени пренебрежения, лишь внимание и терпеливое ожидание.
– Добрый вечер, миссис Кинэстон, – торопливо ответил Ивэн. – Простите, что беспокою вас, но мне нужна ваша помощь в расследовании случившегося с Рисом Даффом и его отцом. Ему я вопросов задать не могу. Как вы, наверное, знаете, он лишился речи и слишком болен, чтобы причинять ему страдания напоминанием об этом происшествии. Мне не хочется излишне досаждать и миссис Дафф, к тому же я считаю, что она слишком потрясена и не может в настоящий момент припомнить что-то существенное.
– Не уверена, что мне что-то известно, – отвечала миссис Кинэстон, хмурясь. – Воображение подсказывает, зачем Рис мог пойти в такой район. Молодые люди так делают. Зачастую их любопытство и наклонности не отвечают здравому смыслу или хорошему вкусу.
Ивэн поразился ее откровенности; очевидно, это отразилось на его лице.
Фиделис улыбнулась; из-за необычности ее лица улыбка вышла несколько кривой.
– У меня сыновья, мистер Ивэн, а прежде были братья. И мой муж – директор школы для мальчиков. Чтобы не знать о таких вещах, мне пришлось бы ходить с закрытыми глазами.
– И вы безо всякого труда поверили, что Рис мог туда пойти?
– Да. Он – обычный молодой человек с обычным стремлением пренебрегать условностями, которых придерживаются его родители, и ведет он себя в точности так, как всегда вели себя молодые люди.
– Как раньше вел себя его отец? – спросил Ивэн.
Фиделис подняла брови.
– Вероятно. Если вы спрашиваете, знаю ли я, то отвечу так: нет, не знаю. Мудрая женщина многие вещи предпочитает не знать, если только ей не навязывают знание; а большинство мужчин предпочитает не навязывать.
Ивэн смутился. Она намекала на визиты к проституткам или на что-то еще? На лицо Фиделис легла тень, тон голоса омрачился. Она смотрела на мир ясным взором и видела много непривлекательного. Ивэн был уверен, что она изведала боль и приняла ее неизбежность – не только свою, но и чужую. Имело ли это отношение к ее сыну, Дьюку? Может, в его поведении много общего с поступками более молодого и впечатлительного Риса? Такому молодому джентльмену юноши стремятся подражать, стараются произвести на него впечатление.
– И тем не менее вы догадываетесь? – спокойно спросил он.
– Это не одно и то же, мистер Ивэн. От своих догадок всегда можно отказаться. Достаточно элемента неопределенности! Опережая ваш вопрос, скажу: нет, я не знаю, что произошло с Рисом или его отцом. Могу лишь допустить, что Рис попал в плохую компанию, а бедняга Лейтон так переживал за него, что в данном случае отправился за ним, возможно, в надежде убедить его вернуться; в последовавшей схватке Лейтон погиб, а Рис получил тяжелые травмы. Это так трагично… Чуть больше рассудительности, чуть меньше самонадеянности и упрямства – и все могло обойтись.
– Это предположение основывается на вашем знании характера мистера Даффа-старшего?
Фиделис так и осталась стоять – вероятно, сочла, что сидеть слишком холодно.
– Да.
– Вы хорошо его знали?
– Да, хорошо. Я знала мистера Даффа долгие годы. Его и моего мужа связывала близкая дружба. Джоэл глубоко огорчен его смертью. Она слишком ударила по его здоровью. Накануне он простудился, и я уверена, что скорбь по другу задержала выздоровление.
– Мне очень жаль, – автоматически произнес Ивэн. – Расскажите что-нибудь про мистера Даффа. Это может помочь в поисках правды.
Фиделис умела стоять на одном месте и при этом не выглядеть скованной, не совершать ненужных движений руками. Она была необыкновенно грациозной женщиной.
– Человек здравомыслящий, очень глубокого ума, – задумчиво ответила миссис Кинэстон. – Свои обязанности принимал близко к сердцу. Он знал, сколь многие зависят от его талантов и трудолюбия. – Она сделала неопределенный жест рукой. – Речь не только о семье, конечно, но и о тех, чье будущее определялось процветанием его компании. Как вы понимаете, он почти каждый день имел дело с ценным имуществом и крупными денежными суммами. – Что-то промелькнуло на ее лице, глаза просветлели – очевидно, в голову ей пришла какая-то новая мысль. – Думаю, это одна из причин, объясняющая, почему мой муж, Джоэл, легко сошелся с ним. Они оба без лишних слов принимали на себя бремя ответственности за других. Это невероятно трудно, мистер Ивэн, заставить людей поверить в вас, не только в ваши способности, но и в порядочность. Это уже потом они воспринимают как само собой разумеющееся, что вы сделаете для них все, что потребуется.
– Да… – негромко сказал сержант, думая, что ему тоже приходилось сталкиваться с такой слепой верой в него, Джона Ивэна. Это было чрезвычайно лестно, но накладывало груз ответственности – особенно тяжкий, когда осознаешь вероятность того, что не справишься.
Фиделис все глубже погружалась в свои мысли.
– Мой муж выносит окончательный вердикт по очень многим вопросам, – продолжала она, глядя не на Ивэна, а куда-то внутрь себя. – Решения по академическому образованию мальчиков, а с еще большей вероятностью – по их нравственному воспитанию могут оказать влияние на всю их жизнь. Полагаю, что в конечном счете они могут затронуть всех нас, потому что мы говорим о мальчиках, которые однажды поведут за собой нацию, станут политиками, изобретателями, писателями и художниками. Неудивительно, что подобные решения приходится принимать с величайшей осмотрительностью, советуясь со своей совестью и абсолютно бескорыстно. И здесь нет места для упрощений. Ошибка может стоить слишком дорого.
– Он обладал чувством юмора? – Слова вылетели прежде, чем Ивэн осознал, насколько неуместен этот вопрос.
– Простите?
Отступать было слишком поздно.
– Мистер Дафф обладал чувством юмора? – Ивэн почувствовал, что краснеет.
– Нет… – Она взглянула на него, и Ивэну показалось, что в этот момент между ними наступило полное взаимопонимание – чувство слишком хрупкое, чтобы выразить его словами. Потом оно исчезло. – Не замечала. Но он любил музыку. Вы знаете, что он очень хорошо играл на фортепиано? Ему нравилась хорошая музыка, особенно Бетховен, иногда Бах.
Образ Даффа пока не складывался. Ничто не объясняло, чем он занимался в Сент-Джайлзе, если только не желал вернуть упрямого, огорчавшего его сына, чьи предпочтения в области удовольствий оставались ему непонятны, чьи наклонности, возможно, пугали его, учитывая те опасности, к которым они вели. Причем заразные болезни являлись не самыми страшными из них. Ивэн решил, что не станет задавать этой женщине вопросы, ответы на которые ему нужны. Он спросит Джоэла Кинэстона – тот должен знать.
Они вели приятную, но в целом беспредметную беседу еще полчаса; затем вошел дворецкий и сообщил, что мистер Кинэстон вернулся и ждет Ивэна в своем кабинете. Сержант поблагодарил Фиделис и прошел за дворецким.
Кабинетом определенно пользовались. В большом камине пылал огонь, его отблески играли на совке и щипцах из кованой бронзы и на каминной решетке. Ивэн дрожал от холода, и тепло окутало его, как мягкое одеяло. Стены украшали книжные шкафы со стеклянными дверцами и картины со сценами сельской жизни. На массивном столе из дуба высились три стопки книг и документов.
За столом, с любопытством глядя на Ивэна, сидел Джоэл Кинэстон. О его росте судить было невозможно, но он производил впечатление человека довольно хрупкого сложения. Живое лицо, слегка заостренный нос, своеобразные очертания рта. В глазах отражался безусловный ум и осознание собственной власти.
– Входите, мистер Ивэн, – пригласил он, слегка кивнув. Вставать не стал, сразу обозначив разницу в их положении. – Чем могу служить? Если б я что-то знал о смерти бедного Лейтона Даффа, то уж сообщил бы вам непременно. Хотя и болел лихорадкой и последние несколько дней провел в постели. Во всяком случае, сегодня мне лучше и лежать дома я больше не могу.
– Весьма сожалею о вашей болезни, – отозвался Ивэн.
– Спасибо. – Кинэстон показал на кресло напротив. – Садитесь и расскажите, чем, по вашему мнению, я могу помочь.
Усевшись, сержант обнаружил, что кресло не такое удобное, каким выглядит, хотя, чтобы согреться, он согласился бы сидеть и на досках. Расслабиться не получалось, пришлось сидеть с прямой спиной.
– Кажется, вы знали Риса Даффа с его детских лет, сэр, – начал он, скорее констатируя факт, чем спрашивая.
Кинэстон едва заметно насторожился, свел брови.
– И?..
– Вас не удивило, что он оказался в таком месте, как Сент-Джайлз?
Глубоко вздохнув, Кинэстон медленно выдохнул.
– Нет. С сожалением признаю́сь, что нет. Он всегда отличался упрямством, а в последнее время его выбор компании тревожил отца.
– Почему? Я хотел сказать, по какой именно причине?
Кинэстон пристально смотрел на Ивэна. На лице у него отражалась целая гамма чувств.
Он обладал в высшей степени выразительными чертами. Сейчас в них читались недоумение, презрение, печаль и что-то еще трудноуловимое – темное, трагичное, даже зловещее.
– Что именно вы имеете в виду, мистер Ивэн?
– Что его тревожило? Аморальность этой компании? – уточнил Джон. – Боязнь заразных заболеваний, скандала и позора, потери благоволения некоей респектабельной юной леди или понимание того, что он подвергается физической опасности? Или его беспокоило, что сын может дойти до полной распущенности?
Кинэстон так долго колебался, что Ивэн уже не надеялся услышать ответ.
Наконец он заговорил – глухим голосом, тщательно и точно подбирая слова и опустив на стол крепко сцепленные костистые руки.
– Я бы допустил все это, вместе взятое, мистер Ивэн. Мужчина, бесспорно, несет ответственность за характер своего сына. Не многие переживания доставляют человеку столько мучительных, горестных терзаний, как лицезрение собственного ребенка, носителя твоего имени, твоего наследия, твоего бессмертия, скользящего по наклонной в пучину безволия, распущенности ума и тела. – Взглянув на изумленного сержанта, Кинэстон поднял брови. – Я не заявляю, будто Рис порочен. У него имеется предрасположенность к всякого рода слабостям, требующая большей дисциплины, чем та, что его, по-видимому, окружала. Вот и всё. Это обычное явление у молодежи, особенно там, где в семьях всего один мальчик. Лейтон Дафф испытывал озабоченность. Трагично, но теперь похоже, что у него имелись веские основания.
– Вы допускаете, что мистер Дафф направился вслед за Рисом в Сент-Джайлз и на них обоих напали в результате какого-то происшествия, имевшего там место?
– А вы – нет? Это кажется трагичным, но вполне допустимым объяснением.
– Вы не допускаете, что мистер Дафф мог пойти туда один? Вы хорошо его знали, ведь так?
– Очень хорошо, – решительно ответил Кинэстон. – Зачем, во имя всего святого, ему туда ходить? Лейтон мог все потерять и взамен ничего не приобрести. – Он слабо улыбнулся; шутка получилась неуместная и мрачная, но тотчас растворилась в горечи утраты. – Надеюсь, вы поймаете виновных, сэр, кем бы они ни были, но разумных оснований для надежды я не вижу. Если Рис поддерживал любовную связь с какой-то женщиной из того района или занимался чем-то похуже, – он брезгливо скривил губы, – то я сомневаюсь, что вы раскроете дело. Причастные к нему вряд ли найдутся, и, я полагаю, тамошние обитатели станут защищать себе подобных, а не вступать в альянс с представителями закона.
Кинэстон говорил правду, Ивэну приходилось это признать. Поблагодарив хозяина, он поднялся, чтобы уйти. Надо было еще побеседовать с доктором Корриденом Уэйдом, но Ивэн не рассчитывал узнать от него что-то действительно ценное.
Уставший и измученный после долгого дня, доктор пригласил Ивэна в библиотеку. Под глазами у него залегли темные круги, и двигался он так, словно преодолевал боль в спине и ногах.
– Конечно, сержант, я расскажу вам, что смогу, – сказал Уэйд, усаживаясь в одно из удобных кресел возле камина и показывая Ивэну на другое. – Боюсь, однако, все это вам уже известно. А задавать вопросы Рису Даффу я позволить не могу. Он в очень тяжелом состоянии, и любое потрясение, которое вы невольно вызовете, может спровоцировать кризис. Даже затрудняюсь сказать, какими осложнениями в поврежденных органах отзовется подобное обращение.
– Понимаю, – быстро согласился Ивэн, с острой жалостью вспоминая, как Рис лежал в переулке и как ужаснулся он сам, поняв, что молодой человек все еще жив и страдает от невыносимой боли. Разве можно забыть ужас в глазах юноши, когда, придя в сознание, он попытался заговорить и понял, что не может?
– Я не собирался просить у вас разрешения повидаться с ним. Просто надеялся, что вы сможете больше рассказать и про Риса, и про его отца. Это, быть может, облегчит расследование.
Уэйд вздохнул.
– Как мне думается, на них напали грабители. Избили и обокрали, – с горечью сказал он. Лицо доктора выражало глубокую печаль. – Так ли уж теперь важно, зачем они пошли в Сент-Джайлз? У вас есть хоть малейшая надежда поймать тех, кто это сделал, или доказать что-нибудь? Конкретно по Сент-Джайлзу у меня небольшой опыт, но я служил немало лет на флоте. Мне довелось повидать отсталые страны, места, где люди живут в страшной нищете, где зараза и смерть считаются обычным явлением, и дети доживают до своего шестого дня рождения, только если им повезет, а поры взросления достигают самые удачливые. Очень немногие имеют возможность зарабатывать на хлеб честным трудом. Еще меньше тех, кто умеет читать и писать. Там это – образ жизни. Насилие – инструмент легкий, к нему прибегают в первую очередь, а не в последнюю. – Сощурив темные глаза, он пристально посмотрел на Ивэна. – Я бы предположил, что вам такие места знакомы, но, может быть, вы слишком молоды. Вы родились в городе, сержант?
– Нет, в деревне.
Уэйд улыбнулся. Оказалось, у него отличные зубы.
– Тогда, возможно, вам еще предстоит узнать о борьбе людей за выживание, о том, как они восстают друг на друга, когда места слишком мало, не хватает еды и воздуха, и нет ни надежды, ни сил, ни веры, чтобы изменить все это. Отчаяние порождает ярость, мистер Ивэн, и желание отомстить миру, в котором нет места справедливости. Этого следует ожидать.
– И я ожидаю этого, сэр, – согласился Ивэн. – Я бы не удивился, если б человек с умом и жизненным опытом мистера Лейтона Даффа тоже ожидал встречи с насилием и, более того, предвидел ее.
Уэйд некоторое время смотрел на него. Выглядел доктор крайне усталым. Красок в лице почти не осталось, тело обмякло, словно он лишился сил и движения причиняли ему боль.
– Полагаю, Лейтон знал про опасность не хуже нас, – мрачно произнес он. – Должно быть, он влез в это из-за сына. Вы рассматриваете Риса только в нынешнем его положении, мистер Ивэн, как жертву насилия, человека пострадавшего, мучимого болью и очень напуганного. – Доктор выпятил нижнюю губу. – Это не совсем так. До этого… несчастного случая… он был молодым человеком, не чуждым напускной храбрости, с определенными наклонностями, с юношеской верой в свое превосходство и неуязвимость, пренебрегающим мнением окружающих. Он проявлял умеренные склонности к жестокости и наслаждению властью. – Уэйд поджал губы. – Я не судья и, видит бог, сделаю все возможное для его излечения, но мне представляется вероятным, что у него существовала связь с женщиной из того района и он удовлетворял свои желания, невзирая на последствия, не учитывая интересов других людей. Она могла принадлежать кому-то еще. Возможно даже, что он вел себя по отношению к ней с неоправданной грубостью. Вероятно, у нее оказалась семья, которая… – Доктор не стал заканчивать предложение, этого не требовалось.
Ивэн хмурился, стараясь разобраться в путанице версий.
– Доктор Уэйд, вы говорите, что до этого инцидента замечали в Рисе Даффе склонность к жестокости и насилию?
Уэйд смутился.
– Нет, сержант, – наконец произнес он. – Я говорю о том, что двадцать лет близко знал Лейтона Даффа и не могу представить себе причину, по которой он отправился бы в такой район, как Сент-Джайлз, за исключением попытки образумить своего сына и уберечь его от какого-то глупого поступка. Очевидно, сам Рис воздержаться от него не мог. В свете произошедшего я считаю, что Лейтон действовал правильно.
– Он говорил вам о своих опасениях?
– Вы должны понимать, сержант, что я не могу вам ответить, – мрачно, с трудом, но без злости ответил доктор. – Понимаю, что спрашивать – ваш долг. Но и вы должны знать, что мой долг – не отвечать на такие вопросы.
– Да, – вздохнув, согласился Ивэн. – Да, конечно, я знаю. Не думаю, что есть необходимость досаждать вам дольше – по крайней мере сегодня. Спасибо, что уделили время.
– Всего хорошего.
Поднявшись, Ивэн направился к двери.
– Сержант!
Он обернулся.
– Да, сэр?
– Полагаю, данное преступление может остаться нераскрытым. Пожалуйста, постарайтесь щадить чувства миссис Дафф, сколь это возможно. Не сообщайте ей трагических и постыдных деталей из жизни ее сына, если это не может помочь следствию. Ей придется с этим жить, наравне со скорбью. Я не могу пообещать вам, что Рис выздоровеет. Этого может и не произойти.
– Вы имеете в виду речь или его жизнь?
– И то, и другое.
– Понимаю. Благодарю, вы очень добры. Спокойной ночи, доктор Уэйд.
– Спокойной ночи, сержант.
Ивэн уходил, охваченный глубокой скорбью. За то время, что он провел у доктора Уэйда, на улицы спустился туман, и сержант видел перед собою не далее чем на четыре или пять ярдов. Газовые лампы вверх и вниз по улице казались размытыми пятнами света в полумраке. Все остальное представлялось сплошной стеной влаги. Она поглощала звуки движения, колеса катились почти неслышно, копыта глухо стучали по камням – туман пожирал любое сотрясение воздуха, едва оно успевало родиться. Возникающие из него огни экипажей проплывали мимо и исчезали.
Джон шагал, подняв воротник и надвинув шляпу на лоб.
Мокрый воздух оседал на коже, пахло сажей. Ивэн думал про то, как проводят такой вечер люди, живущие в Сент-Джайлзе. Жмутся друг к другу, по дюжине в каждой комнате, холодные и голодные… А ведь некоторые, не имея даже крыши над головой, жили на улице.
Что же случилось с Рисом Даффом? Почему он отбросил все, что имел – тепло, дом, любовь, открывающиеся возможности, уважение отца, – и погнался за сомнительными удовольствиями, которые привели его к катастрофе?
Ивэну вспомнилась собственная юность, кухня матери, полная трав и овощей, аромата выпечки. Всю долгую зиму на плите красовался горшок с похлебкой. Сестры вечно шумели, смеялись, ссорились, сплетничали. По всему дому были разбросаны их наряды и куклы, а позже – книги, письма, рисовальные кисти и вышивка.
Часами просиживая у отца в кабинете, он разговаривал с ним обо всем на свете – в основном об идеях и ценностях; обсуждали они и старые истории про любовь, приключения, храбрость, самопожертвование и воздаяние. Как бы его отец объяснил этот случай? Какой бы нашел в нем смысл, какие упования? Сумел бы он примирить его с волей Господа, любовь к которому проповедовал каждое воскресенье в церкви, окруженной вековыми деревьями и скромными надгробиями над могилами селян? Уже семь сотен лет его земляки хоронили на этом кладбище своих покойников и клали цветы на тихие могилы.
Сейчас Ивэн не чувствовал ни гнева, ни горя, лишь смятение.
На следующее утро он встретился с Шоттсом в переулке в Сент-Джайлзе и снова начал искать свидетелей и доказательства – все, что могло вести к правде. Ивэн не отбрасывал вероятность того, что Сильвестра Дафф каким-то образом причастна к смерти своего мужа. Версия была отвратительная, но теперь, когда она прижилась в сознании, он искал свидетельства в ее поддержку – по крайней мере, достаточных для дальнейшей разработки.
Не это ли знание так ужаснуло Риса, что он лишился речи? Не этим ли объясняется его открытая отчужденность по отношению к матери? Не эта ли ноша тяготит и мучает его, заставляет молчать?
Кто убийца? Юношу вовлекли в заговор или он действовал самостоятельно, руководствуясь каким-то мотивом?
Быть может, это Корриден Уэйд? А если да, то знает ли об этом Рис?
Или, как предположил доктор, Рис отправился в Сент-Джайлз на свидание, а его отец от безысходности поспешил за ним, вмешался и был убит за вину сына?
А это ведет к следующему страшному вопросу: какую роль сыграл Рис в гибели своего отца? Свидетеля… или кого-то другого?
– Ты захватил рисунки? – спросил Ивэн у Шоттса.
– Что?.. Ах да! – Констебль достал из кармана два рисунка. На одном художник изобразил Риса таким, каким представлял его без синяков; на другом нарисовал Лейтона Даффа с портрета в вестибюле дома покойного – этот получился менее точным и не таким схожим. В целом работы достаточно адекватно передавали внешний облик обоих мужчин, какими они были в повседневной жизни.
– Ты ничего больше не нашел? – спросил Ивэн. – Разносчики, уличные торговцы, извозчики? Кто-то их видел?
Шоттс кусал губы.
– Никто не хочет признаваться, что видел, – откровенно сказал он.
– Как насчет женщин? – продолжал Ивэн. – Раз они ходили к женщинам, кто-то их знает?
– Не обязательно, – возразил констебль. – Быстро перепихнулись в переулке или подворотне, а на лица никто и не смотрит.
Ивэн дрожал. Стоял нешуточный холод; он чувствовал, как промерзает насквозь, как немеет лицо, руки и ноги. Снова пошел дождь, со сломанных карнизов потекли струи воды. Сточные канавы переполнились.
– Надо думать, в ближайшие дни женщины воздержатся от знакомств на улицах. Я слышал, не так давно изнасиловали нескольких проституток-любительниц, – заметил он.
– Да, – откликнулся Шоттс, мрачнея. – Я тоже слыхал. Но это в Севен-Дайлзе, не здесь.
– От кого ты слышал? – спросил Джон.
– Чего?
– От кого ты это слышал? – повторил сержант.
– А… от уличного торговца, – небрежно ответил Шоттс. – Одна из тех баек, в которых половина ерунды, но готов спорить, что в этой есть зерно истины.
– Да уж… – Ивэн вздохнул. – К сожалению, есть. Это все, что ты узнал?
– Ага. Об отце вообще ничего. Нашел нескольких, к которым вроде бы ходил сын; эти женщины считают, что они его обслуживали. Но это не наверняка. Они же не обращают внимания на лица, даже если видят их. А как вы думаете, сколько здесь побывало высоких худощавых молодых людей с темными волосами?
– Не так уж много, если считать тех, что живут на Эбери-стрит, а в Сент-Джайлз ходят развлекаться, – сухо ответил Ивэн.
Шоттс больше ничего не сказал. Они вместе бродили из одного убогого публичного дома в другой, показывали рисунки, задавали вопросы, убеждали, уговаривали, иногда грозили. В Ивэне проснулось уважение к талантам Шоттса. Казалось, он нюхом чует, как вести себя с каждым человеком, чтобы тот пошел им навстречу. Удивительно, но многих констебль знал лично, а с некоторыми вел себя как со старыми товарищами. Они даже обменивались шутками.
Расспрашивая о детишках, Шоттс вспоминал их по именам, и ему отвечали так, словно принимали его заботу за чистую монету.
– Я и не догадывался, что ты так хорошо знаешь этот район, – заметил Ивэн, когда они остановились у поворота на главную улицу купить мясных пирогов у разносчика. Пирожки оказались горячими, от них аппетитно пахло луком. Если не задумываться о том, чем их начинили, то они вполне могли сойти за очень вкусные. Мелкий дождь сменился мокрым снегом, и выпечка помогла полицейским немного согреться.
– Это моя работа, – ответил Шоттс, откусывая от пирога и не глядя на Ивэна. – Как бы я с ней справлялся, если б не знал ни улиц, ни людей?
Говорил он неохотно – наверное, не привык хвалить себя и от скромности ощущал неловкость. Ивэн не стал развивать тему.
Они продолжили поиски. Им отвечали либо отрицательно, либо неопределенно. Никто не узнавал Лейтона Даффа – в этом все были единодушны, – но полдюжины местных жителей вроде бы видели Риса. А может, и не видели. Никто ничего не знал про изнасилования в Севен-Дайлзе. Для них это был другой мир.
Полицейские опросили здешних уличных торговцев, попрошаек, процентщиков и держателей постоялых дворов. Двое нищих видели человека, по описанию похожего на Риса. Несколько раз… Им так кажется… Вроде бы…
Наконец они услышали ответ, изумивший и встревоживший Ивэна. Его дал уличный торговец, худой мужчина хрупкого сложения со спутанными черными волосами и широко раскрытыми синими глазами. Увидев рисунки, он заявил, что определенно видел Лейтона Даффа накануне на самой окраине Сент-Джайлза – одного, явно кого-то высматривавшего, – но не разговаривал с ним. Торговец заметил, как он беседовал с женщиной, знакомой ему проституткой. Похоже, он что-то у нее спрашивал и, получив отрицательный ответ, ушел. Говорил торговец очень уверенно, отвечал без запинки и никакой награды не ждал. С такой же определенностью он сообщил, что несколько раз видел и Риса.
– Откуда ты знаешь, что видел именно этого человека? – с сомнением спрашивал Ивэн, стараясь, чтобы ощущение успеха не вскружило голову. Это было всего лишь ничего не доказывающее свидетельство, тем более что нечто подобное он предполагал. – В таком районе, как этот, по темным задворкам шатается куча молодых людей.
– Я видел его на свету, – возразил торговец. – Лица – это как раз мое дело, по крайней мере, значительная его часть. Мне особенно запомнились его глаза. Не такие, как у большинства людей. Огромные, почти черные. И вел он себя так, будто заплутал.
– Заблудился?
– Ну да, словно не знал, чего хочет, или не понимал, куда идти. Как-то жалко выглядел.
– Для местных это обычное дело.
– Он не местный. Я знаю почти всех здешних жителей. Правда, мистер Шоттс?
Тот выглядел встревоженным.
– Да… да, думаю, что знаешь.
– Но ты бываешь и в Севен-Дайлзе. – Ивэну вспомнилось, как Шоттс говорил про торговца, знавшего о расследовании Монка. – Там его ты тоже видел? – Шанс был призрачным, но Джон не мог им пренебречь.
– Я? – Торговец изумился, вытаращил на сержанта синие глаза. – Я в Севен-Дайлз не хожу. Мой участок здесь.
– Но тебе известно, что там произошло? – Джон не собирался так просто сдаваться, хотя в глубине души не надеялся на удачу.
– Прости, парень, понятия не имею. Тебе лучше спросить тех, кто там работает. Поговори с Джимми Моррисом. Он знает Севен-Дайлз.
– Тебе не известно о насилии над женщинами в Севен-Дайлзе?
Торговец издал резкий издевательский смешок.
– Ты имеешь в виду, больше обычного?
– Да.
– Не знаю. А что такое?
– Изнасилование и избиение женщин с фабрики.
Торговец в знак сожаления скривил лицо. Ивэн понял, что он ничего не знал. Зачем же Шоттс солгал? Вроде бы мелочь, но какой в ней смысл? Это было не похоже на констебля и встревожило Ивэна.
– Ты говорил, что он знает, – сказал он Шоттсу, как только они отошли на дюжину ярдов.
Не глядя на Ивэна, тот неохотно бросил:
– Должно быть, это не тот.
– Ты что, не записываешь, кто и что тебе рассказывает? – возмутился сержант. – Это имеет очень большое значение. Ты с ним раньше говорил по нашему делу?
Шоттс отвернулся, и половину его ответа унесло ветром.
– Конечно. Я ж рассказывал, разве нет?
Ивэн настаивать не стал, но теперь он знал, что ему солгали, и это беспокоило его. Ему инстинктивно нравился Шоттс, он уважал его способности. Значит, существовало нечто, о чем Ивэн не знал. Вопрос в том, было ли это что-то важное?
В тот вечер он увиделся с Монком. Сыщик оставил для него в участке записку, и Ивэн обрадовался возможности посвятить час-другой вкусному ужину в пабе и приятельской беседе.
Монк пребывал в мрачном настроении. Дело у него продвигалось плохо, но он сочувствовал Джону.
– Думаешь, это могла быть вдова? – спросил он, с любопытством глядя на друга. Легкая улыбка на губах Монка выражала понимание того, что Ивэну не хочется допускать такую версию. Он слишком хорошо знал сержанта, но привязанность не мешала лишний раз поиздеваться над верой Ивэна в человеческую порядочность.
– Я думаю, это просто может быть тем, на что похоже, – угрюмо отвечал Джон. – Рис – молодой человек, избалованный матерью; отец возлагал на него большие надежды, которых тот, возможно, не оправдал и не хотел оправдывать. Он потакал эгоистичным и, вероятно, жестоким наклонностям своей натуры. Отец пошел за ним, чтобы остановить, может быть, предупредить об опасности, и каким-то образом их втянули в драку. Отец погиб. Сын получил тяжкие телесные повреждения и так испугался, что теперь даже говорить не может.
Монк резал стейк с хрустящей поджаристой корочкой и пудинг с почками.
– Весь вопрос в том, – проговорил он с набитым ртом, – напали на них обоих обитатели Сент-Джайлза или Рис в стычке убил собственного отца, так?
– Либо у Сильвестры имелся любовник, который сделал все это или своими, или чужими руками, – добавил Ивэн.
– И кто он такой? Самсон? – Уильям вопросительно поднял брови.
– Что?
– Справился с двоими – одного убил, второго оставил без сознания, а сам скрылся с места преступления, – напомнил Монк.
– Тогда он был не один, – возразил Ивэн. – Нанял кого-нибудь, одного или двоих, а Рис оказался там случайно. Убийца шел за Лейтоном Даффом и настиг его, когда тот догнал Риса.
– Или Рис вступил в сговор с матерью. – Проглотив кусок, Монк запил его крепким портером. – Ты можешь как-нибудь это проверить? – Он игнорировал недовольное выражение на лице Ивэна.
– Там Эстер. Она ухаживает за Рисом, – ответил Джон. Он увидел, как в глазах у Монка мгновенно отразились противоречивые чувства – сначала они прояснели, потом затуманились. Зная кое-что об отношениях Уильяма и Эстер, он не понимал, по каким причинам эти двое все усложняют. Ивэн видел, что они доверяют друг другу. Эстер боролась за Монка, когда рядом с ним никого не осталось.
Но они и ссорились – даже тогда, когда, по мнению Ивэна, это вообще не имело смысла. Однако он знал, что темные стороны натуры Монка не позволяют ему совершить то, что на его месте сделал бы Ивэн. Провалы в памяти и страхи перед тем, чего он не знает, останавливали Уильяма. Быть может, он боялся за Эстер, опасался, что причинит ей боль, или боялся за себя, за то, что станет уязвимым, позволив ей узнать себя слишком близко. Последнее могло иметь для него решающее значение, даже большее, чем познание самого себя.
Ничто в поведении Монка не выдавало его мыслей. Ивэн считал, что Эстер скорее всего тоже его не понимает.
Монк уже наполовину разделался с едой.
– Она ничего тебе не скажет, – буркнул он, глядя в тарелку.
– Знаю, – ответил Ивэн. – И не собираюсь ее спрашивать.
Бросив быстрый взгляд на сержанта, Монк опустил глаза.
– Продвинулся в своем расследовании? – поинтересовался Джон.
Лицо Монка потемнело, кожа от злости плотнее обтянула скулы.
– Двое или трое мужчин посещали Севен-Дайлз довольно часто, обычно по вторникам и четвергам, где-то с десяти вечера и до двух-трех часов утра. Насколько я могу судить, они не напивались пьяными, не ходили по пабам и борделям. Вроде бы никто не разглядел их лица. Один выше среднего роста, двое других – обычного; один намного плотнее остальных. Я нашел извозчика, доставлявшего их назад на Портман-сквер, Итон-сквер…
– Это в нескольких милях! – воскликнул Ивэн. – Довольно приличное расстояние.
– Знаю, – бросил Уильям. – Их также возили на Кардиган-плейс, Белгрейв-сквер и Уимпол-стрит. Я прекрасно понимаю, что они могут жить в трех разных районах, но больше похоже, что просто меняли кэбы. Тебе не нужно объяснять мне очевидные вещи. Что мне нужно – это чтобы полиция озаботилась тем, что больше дюжины женщин избиты, некоторые получили тяжелые травмы, кого-то чуть не убили, – и занялась всеми этими зверствами. Что мне нужно – так это хотя бы слабое возмущение в связи с преступлением против бедных, а не только против живущих на Эбери-стрит! Хоть немного слепой справедливости взамен того правосудия, которое чертовски внимательно изучает размер и содержимое твоих карманов! Тебе перережут глотку, пока оно решит, стоит беспокоиться о тебе или нет!
– Это несправедливо, – возразил Ивэн, глядя на Монка с не меньшей злостью. – Тебе известно, что пока мы знаем лишь о времени и о том, сколько их было. И даже если найдем их, что толку? Кто захочет возбудить против них дело? Оно никогда не дойдет до суда, и про это ты тоже знаешь! – Он подался вперед, опираясь на локти. – На что ты надеешься, Монк? Хочешь стать мстителем-одиночкой? Тогда ты должен быть абсолютно уверен, что прав!
– Буду, – процедил Уильям сквозь зубы. – Прежде чем действовать, я соберу доказательства.
– А потом что, убьешь? – требовательно вопросил Ивэн. – Ты не имеешь права брать правосудие в свои руки или передавать его в руки людей, о которых знаешь, что они его присвоят. Закон принадлежит всем, или никто из нас не будет в безопасности!
– Безопасность! – взорвался Монк. – Скажи это женщинам из Севен-Дайлза! Ты рассуждаешь теоретически… А я оперирую фактами!
Ивэн стоял на своем.
– Если ты найдешь этих людей и сообщишь о них тем, кто тебя нанял, и они совершат убийство, то этого факта с тебя будет вполне достаточно.
– Какую ты предлагаешь альтернативу? – спросил Монк.
– У меня ее нет, – признался Ивэн. – Я не знаю.
