Поздно вечером, когда Москва уже спала, в палатах боярина Мстиславского, что на Константиновской, появились Шереметев с Троекуровым. На столе горела одинокая свеча, в отблесках ее пламени лица гостей казались жуткими, как в страшной сказке.

– Почто ж вы в такую пору? – удивился хозяин. – Учинилось чего?

– Покамест нет, – усмехнулся в бороду бывший регент. – Нам с тобой, батюшка Федор Иваныч, пошептаться надобно.

Мстиславский ждал, с подозрением глядя на гостей. Неужели опять что-нибудь затеяли? И его хотят привлечь? Ну уж нет! Только вчера пришло известие от рудознатцев из владений за Большим Камнем – железо нашли, и немало. Это ж какие барыши можно получить! А эти неугомонные… Да еще ночью.

– Вы б поостереглись приходить-то, чай, всю челядь переполошили. А ну как в Охранной избе сведают.

– Нет нужды нам боле сторожиться, Федываныч, – вполголоса сказал Троекуров. – Утрась выступаем.

– Куды?

– На кудыкину гору! Царя пойдем скидывать!

Мстиславский обомлел. Ладно бы какой тайный заговор, где можно в сторонке постоять да за спинами других отсидеться. Он с надеждой посмотрел на Шереметева, словно спрашивая – не шутит ли воевода?

– Истинно Иван Федорыч сказывает, – твердо кивнул тот. – Ноне самое для сего дела доброе время. Наших людей множество на Москву прибыло, словно бы они паломники. Ведь послезавтра Ильин день.

– Да помилуй, батюшка, какое ж доброе-то? – запротестовал хозяин, истово крестясь. – Церковники от нас отложились, сами ж ведаете. Да разве ж чудо учинилось бы, не будь государь Богом посланный? Ведь оно порукой. Ну куды ж нам супротив?

Троекуров кругами ходил по комнате, половицы скрипели под тяжелыми шагами. Наконец он остановился напротив Мстиславского, посмотрел с презрением и веско ответил:

– Пустое это! Просто случай вышел, что персы в тот день прислали Ризу. Не поторопи Иона Собор, так бы не совпало. Ну, сам рассуди, Федор Иваныч: царь бояр да церкву стеснил, сарынь распоясалась, скоро толпами от нас побегут. Порядка в государстве нет, а он, дитя малолетнее, с еретиками-иноземцами якшается. Они весь передний двор, что за Теремным дворцом, досками обнесли да целыми днями учиняют невесть что. А русскому человеку там теперича и не пройти. И не разглядишь ведь, все замкнуто. Вот что у них там деется, ведаешь?

– Нет, князь, – развел руками Мстиславский.

– И мы не ведаем. А ведь супротив порядку что-то быть могет. От царя любого ноне ожидать можно. Попомни мое слово: костел они строят аль кирху лютеранскую. К зиме эта мерзость еретическая посреди Кремля-города стоять будет!

– Свят-свят! А с меня-то что надобно?

От волнения и страха ноги отказали хозяину, и он в изнеможении повалился в кресла. Шереметев, наклонившись над ним, сладко зашептал:

– Поверь, батюшка, теперича время удобное. Пока князь Пожарский не вернулся с Азова, мы на Москве хозяева. Ибо здесь только и остались, что полки Ивана Федорыча. Соберем их завтра, да на Теремной! А твое дело – утрась свидеться с Афанасием Васильичем, главой Стрелецкого приказа. Он же твоей супружнице сродственник? Во-от, посулишь ему по-свойски при новом государе место в Боярской думе аль еще чего, и пущай он стрельцов, что царев дворец охраняют, на нашу сторону повернет.

– А коли он от… отринется?

– Ты до поры ему не сказывай, что завтра-то выступаем. Коли согласится, тогда и можно. А ежели откажется, так донести на тебя не успеет. А мы, что ж, делать нечего, со стрельцами схлестнемся.

Они еще что-то говорили, но Мстиславский их уже не понимал. Сердце стучало так, что, казалось, зазвони сейчас Иван Великий – и то не услышит. Руки похолодели, а лицо, наоборот, пылало. Это ж надо – завтра мятеж!

– Так не запамятуй, боярин, на заутрене Афанасия-то сыщи, – прорвался сквозь окружающую его пелену голос Троекурова.

Федор Иванович механически кивнул. Гости еще немного потоптались и благополучно отбыли. А он схватился за голову и долго сидел, раздумывая, что делать.

После завтрака Петр неторопливо шел анфиладой дворцовых комнат. За ним степенно шагали бояре, сопровождая до царских покоев. Они тихо переговаривались и не мешали государю размышлять.

Его давно беспокоило, что, несмотря на множество открытых школ, московиты не торопились отдавать туда детей. Конечно, можно загнать их туда указом, да будет ли толк? Люди не видят смысла в грамотности и в учении, надо их как-то мотивировать.

И поэтому уже несколько дней назад он решил «чудо», которое готовили ученые-иностранцы, преподнести не как знак свыше, а как «чудо науки». Самых отсталых, конечно, не переубедишь, а вот тех, кто посмышленее, это точно зацепит. Увидев собственными глазами, чего можно достичь с помощью знаний, они наверняка захотят учиться.

Петр от души радовался своей идее. С алхимиками он уже договорился: завтра, в День святого Ильи, они придут и помогут устроить «чудо». Он невольно улыбнулся, предвкушая реакцию московского люда. А сегодня – последние приготовления. Надо спешить, ученые, наверное, уже ждут его на площадке за Теремным. Но тут сзади раздались громкие голоса. Петр обернулся – к нему, непочтительно расталкивая бояр, спешил взволнованный Михаил Шеин. С ходу махнув поклон, воевода быстро произнес:

– Государь, молю, выслушай. Дело скорое и зело важное!

До царских покоев оставалось несколько шагов, и Петр сделал знак сопровождающим, приказывая удалиться. Едва они скрылись, он шагнул в комнату и повернулся к Шеину.

– Ну, сказывай.

– Беда, государь. Бунт. Утрась прибегал ко мне Мстиславский и баял, мол, замыслил Шереметев с иными боярами солдат нынче в Кремль-город привести, дабы тебя, великого государя, живота лишить. Они ему с Лобановым-Ростовским сговориться наказали, дабы охрана дворцовая не супротивлялась. Да только Федываныч ко мне прибег, так что стрельцы за нас, задержат супостатов. Князь Пожарский чрез седмицу возвернется, тебе до той поры схорониться надобно.

– Погодь, Михал Борисыч, не спеши. Не мог Мстиславский попутать чего? Шереметев… Значитца, все-таки…

– Истинно, государь, он давно у меня на сумлении.

– Но на Москве полки стоят. Пущай сюда идут и оборонят нас.

– Троекуров, собака паршивая, теми полками верховодит. А он, батюшка, с Шереметевым заодно!

Теперь Петр всерьез испугался. Он затравленно взглянул снизу вверх на Шеина, словно ожидая, что тот сейчас рассмеется и скажет – прости, государь, это просто шутка. Но в глазах воеводы не было и тени веселья, лишь бесконечная тревога.

Воздух разорвали тревожные звуки набата.

– Поспешать надо, царь-батюшка, – умоляюще произнес Шеин сквозь колокольный звон. – Стрельцами тебя окружим, авось успеешь проехать вон из Москвы.

Без стука распахнулась дверь, и в проеме показался взбудораженный Василий.

– Государь, в Китае бурление! А с Пожара войска входят!

Шеин яростно сжал кулаки.

– Замешкались, опоздали! Схоронись здесь, батюшка Петр Федорыч, в Теремном. А мы стеною пред дворцом встанем. Клянусь, все как один животы положим, но к тебе им прорваться не дадим!

Но Петр, благодарно взглянув на воеводу, покачал головой. Хватит, и так на его совести погибшие при Соляном бунте.

– Не хочу крови!

Он закрыл лицо руками, пытаясь сосредоточиться. Но Васька, истолковав его позу как жест отчаяния, бросился на колени.

– Государь! Изволь со мной на коня. Ты невелик, он нас двоих выдюжит. Сокрою тебя плащом, никто и не приметит. Из Москвы выедем, в лавру подадимся!

– Пустое, – махнул рукой Шеин. – Коли они уж здесь, так никого не выпустят.

Между тем Петр очнулся от раздумий. Теперь на них смотрел хоть и совсем еще юный, но решительный царь.

– Что там алхимики? – спросил он Василия. – Пришли?

– Давно, царь-батюшка.

– Вот что, Михал Борисыч. Я буду на переднем дворе, там, где площадь огороженная. Ни об чем не тревожься. Коли даст Господь немного удачи своему посланнику, так все нынешнее к добру обернется. Вась, ступай за мной.

Шеин в недоумении смотрел, как Петр, ухватив за рукав верного стража, скрылся в своих покоях.

Приказав тем, кто прибыл под видом паломников, перекрыть Троицкие, Боровицкие и Тайницкие ворота, Шереметев и Троекуров провели полки через Пожар в Кремль. Солдаты растеклись тремя бурными реками по Житничной, Никольской и Спасской, то и дело подгоняя друг друга:

– Скорее! Шибче! Шибче!

Привлеченные набатом, к Кремлю стекались посадские, хватали их за рукава и встревоженно спрашивали:

– Чего? Чего случилось-то?

– Воротынский чает себе власть прибрать! – на бегу кричали ратники.

– Торопится, ирод, пока князь Пожарский не воротился!

– Царя-батюшку удавить замыслил!

– Айда с нами! Постоим за государя московского!

Торговцы, ремесленники, посадские бросали дела и мчались следом, чтобы внести свою лепту в спасение юного самодержца.

Впереди всех скакали мятежные бояре, даже Шереметев ради такого случая вспомнил былое и взгромоздился на коня. Его трясло от волнения и предвкушения важных событий, которые – он был уверен – изменят жизнь. Как удачно Троекуров байку про Воротынского придумал! Вон, как войска-то воодушевились. Добраться бы до царских палат, найти цареныша – а там уж верные люди его порешат. Ну а потом выбрать Мишку Романова – и вот оно, счастье! Филарет, запертый со времени церковного Собора в Чудовом монастыре, такой услуги не забудет. И быть ему, Федору Ивановичу, пожизненным главой Боярской думы.

Зорко поглядывая по сторонам и не встречая сопротивления, Шереметев двигался вперед и на ходу обдумывал, какие законы в первую очередь следует ввести. Уж конечно, вернуть исконное местничество, прогнать иноверцев с Русской земли. А вот Охранная изба – это дельно, ее оставить, но служить она теперь будет новому государю. Пожарского – прочь, и с монастырей подати снять. Хотя они и не заслужили: как принесли на Собор Ризу, так церковники и ходят, словно блаженные, в бунтах участвовать не хотят, предатели! Ладно, припомнится вам это, негораздки монастырские!

Между тем набат смолк, а людские реки, растекшиеся по трем улочкам, выплеснулись на Соборную площадь. Здесь, перед Теремным дворцом, уже поджидали ряды стрельцов, ощетинившихся бердышами и пищалями. Троекуров попытался выстроить полки, но не смог: ратники смешались с горожанами, да и места не хватало. И теперь толпа воинов, ремесленников, посадских, притормозившая в преддверии схватки, медленно приближалась к Красному крыльцу. Воевода выехал вперед и, перекрикивая гул, громко потребовал:

– Пропустите нас!

От стрельцов отделился среднего роста боярин лет тридцати, в походной епанче и с саблей в руке. Он бесстрашно шагнул навстречу мятежникам и низким голосом, неожиданным для его комплекции, зарокотал:

– Иван Федорыч, ты ли? Почто тревожишь государев покой? Аль без рати во дворец войти не могешь? Дело у тебя к царю-батюшке? Так входи, не помешкав, да токмо без воинства!

Шереметев закусил губу. Проклятый Мстиславский, не смог-таки уговорить своего родича! И теперь Лобанов-Ростовский – а это был именно он – самолично во главе стрельцов стоит. Еще, чего доброго, и троекуровское войско к себе переманит. Эх… А ведь они так надеялись, что сопротивления не будет!

Между тем Афанасий Васильевич обращался уже к полкам:

– Чего это вы? Бунтовать удумали?! Господа не боитесь? Расходитесь немедля, идите с миром, и простится вам участие в склоке. А вот те, кто сие замыслил, дыбу себе уготовили! Обещаюсь, всех зачинщиков боярин Шеин выведет на чистую воду, а я ему пособлю! И первым будешь ты, воевода!

Лобанов-Ростовский резко выкинул руку, указывая саблей на Троекурова. Тот побагровел и заорал:

– Мы за государя пришли предстательствовать! И вам, лукавым предателям, нас не остановить!

Солдаты загудели, послышались крики:

– Покажь нам царя-батюшку!

– Выведите его на Красное крыльцо!

– Царя хотим видеть!

Афанасий, прекрасно знавший, где находится Петр, отрицательно покачал головой:

– Нету во дворце государя.

– Удави-или! – истерично завопила какая-то баба, и толпа, как по команде, пришла в движение.

Шереметев, предусмотрительно отъехавший в сторону, смотрел, как войска, не слушая команд, рванули вперед и обрушились на стрельцов. Крики дерущихся заглушались лязгом сабель и грохотом выстрелов. Торговцы и посадские, похватав камни, бросали их в толпу, уже не разбирая, где свои, где чужие.

Защитники стояли насмерть, но силы были неравны. И вот уже стрельцов отбросили с Красного крыльца, а ратники волной накатили на дверь. Оказавшиеся в первых рядах принялись лупить по ней палицами, и вскоре окованные железом створки поддались. Послышался треск ломающегося дерева, встреченный одобрительным гулом. Федор Иванович от нетерпения привстал в стременах. Ну же, еще совсем чуть-чуть – и цареныш у них в руках!

И тут сверху послышалось гудение сигнального рожка. Мгновение – и все замерли, глядя куда-то выше дворца. Вздох изумления прошелестел над площадью. Федор Иванович поднял глаза, и волосы зашевелились у него на голове: из-за крыши Теремного медленно выплывал лик Христа, показавшийся ему огромным. Боярин с открытым ртом наблюдал, как он неторопливо поднимается ввысь. Вот, наконец, он появился целиком, и стало понятно: лик нарисован на большущем шаре, который плыл в воздухе. Он был оплетен веревками с корзиной. А из нее выглядывал Петр, он улыбался во весь рот и махал рукой собравшимся внизу людям. Рядом стоял Василий, государев страж, и гудел в сигнальный рожок.

Толпа заколыхалась, послышались возгласы:

– Чудо!

– Царь! Царь!

– Летит! Аки птица!

– Живой!

Площадь охватил священный ужас. Истово крестясь, люди в едином порыве рухнули на колени. И в то же мгновение раздался крик Троекурова:

– Вот он!

Воевода дрожащими руками вскинул самопал. Раздался выстрел, Петр испуганно нырнул вниз, но тут же его лицо вновь показалось над краем корзины. Васька, бросив рожок, упал на него сверху, закрывая собой.

Люди на площади подняли головы, пытаясь понять, что происходит. Раздались крики:

– В Христа палишь, ирод!

– Бей его, робята!

А Шереметев понял: назад пути нет. И истошно завопил:

– Стреляй, Иван Федорыч! То иноземные козни!

Троекуров попытался прицелиться, но ружье плясало в его руках. И тут же все, кто был рядом, вскочили и набросились на него. Бывший регент с ужасом смотрел, как рвут на части воеводу, и в этот момент почувствовал, как чьи-то руки стаскивают его с лошади. Он попытался было поднять плеть, но кто-то схватил его за запястье, и через мгновение он уже летел вниз, в толпу.