9 дней

Мне не спится. Каждая клеточка, каждая мышца моего тела полны энергии, парят в мыслях о встрече у окна. Когда парень ушёл, мой разум последовал за ним, проносясь по воображаемым улицам, устремляясь домой.

Я бегу по пыльной дороге, вдоль огромных полей, ярких и зелёных, точно бутылка из-под рисовой водки. Мимо бродячих собак, выпрашивающих на крылечках ферм кусочки засохшего риса. Мимо далёких тёмных горных пик. Миную отца, который стоит по колено в мутной воде рисовых полей, сгорбившись и обливаясь потом. Мать, развешивающую бельё на верёвке под деревом гинкго, – руки её темнеют от синяков цвета грозовых туч. Я бегу, пока не оказываюсь рядом с сестрой, чтобы впредь мы были вместе. Как она и желала.

Отправлюсь ли я домой, если смогу преодолеть эту решётку на окне? Или поеду к морю? Возможности мои пугающе бесконечны, как и его воды. От одной мысли о том, что окажусь во внешнем мире – одна, – я забываю, как дышать.

Но буду ли я одна? Ведь есть парень и его слова: Я тоже хочу, чтобы ты его увидела. Что-то в его голосе, в его взгляде, заставляет думать, что не у одной меня внутренности горят огнём.

Но я не знаю. Я не уверена. И чем дольше его нет, тем сильнее ускользает эта уверенность, тает, как сон поутру.

Моё измученное тело ещё извивается, вертится, перебирая в голове мысли, когда раздаётся гул. Такой звук может издавать дух – мягкий, плачущий. Он проникает под дверь, зовёт меня к себе.

Коридор окутывает тьма, все фонари погашены. Звук – тонкий, похожий на животный вой – выскальзывает из-за двери Синь, запертый Мамой-сан замок ему не преграда. От него у меня всё тело покрывается мурашками.

Когда я подхожу ближе, плач прекращается. Раздаётся шорох, звук шаркающих по половицам тапочек, и дверь сотрясает тяжёлый удар ладоней по дереву.

– Прошу! Прошу, дайте ещё, – громко кричит Синь. Слишком громко. – Я буду хорошо себя вести! Обещаю!

Замирая посреди коридора, глядя на мёртвые фонари. Они висят рядами, неподвижные и круглые. Урожай багровых лун, собранный и повешенный на просушку.

– Всего один раз! Умоляю! – кричит Синь. – Я сделаю всё, что угодно! Всё, что пожелаете!

Дверь вновь содрогается. Ярость позади неё нарастает, словно там находится не девушка, а дикая кошка, которая шипит, рычит и царапается, стремясь добраться до своих детёнышей. Но котят здесь нет. Есть только я, и где-то там, в лабиринте фонарей и темноты, ждёт игла, которая вопьётся в вены Синь, даруя ещё несколько часов покоя.

– Мне это нужно! – Рычание сменяется всхлипами. – Умоляю!

И в словах этих мне слышится всё, что потеряла Синь. Независимо от того, как часто на спину девушки опускался ремень Мамы-сан и сколько мужчин побывало в её кровати, Синь всегда оставалась сильной. Продолжала мечтать.

Слова отдаются эхом, вздымаются, наводняют всё вокруг, становятся плотью и кровью этого тёмного коридора. Такие громкие, что заглушают шаги Фанга. Он подходит к двери, нависает надо мной, словно ночной кошмар – тень, длинная и мрачная. В руке его шприц, а на губах – усмешка. Глаза тёмные-тёмные, точно прогоревшие угольки, которые мама обычно выкидывала в кучу за нашей хижиной.

Я вся дрожу в ожидании крика или пощёчины, но Фанг ничего не делает. Он просто смотрит на меня ещё одно долгое мгновение. Тёмные-тёмные глаза и дракон на щеке.

– Возвращайся в комнату, – рычит он.

И я подчиняюсь. Иду обратно в комнату к зарешёченному окну.

Здесь нет места мечтам. Нет места риску.

А там, снаружи, нет места мне. Совсем. Как я сказала парню: домой я отправиться не могу, даже ради того, чтобы увидеть сестру. Там ждёт отец с вечной жаждой, зудящими кулаками и пустым кошельком. Он опять продаст меня, а мама опять будет стоят и смотреть на это глазами полными слёз.

И я даже не представляю, где находится море. Или что буду делать, когда, наконец, доберусь до него.

Да, при виде посла сердце не поёт, зато мне знакома каждая веснушка на его теле. Я знаю, что его любимое блюдо – соте из угря с грибами и побегами бамбука. Знаю, что он всегда икает ровно по три раза. Что он младший сын в семье фабричных рабочих. И что его предложение ещё в силе.

А парень даже не назвал своего имени.

Я зарываюсь головой в подушку, но продолжаю слышать крики Синь. Они прорываются сквозь дверь, металлом бьются в барабанные перепонки. Преследуют меня иглами, последствиями неудачных грёз. Тем, чего действительно может стоит неизведанное.

Возможно, я действительно истинная дочь своей матери.

Сперва кажется, что я умерла. Открываю глаза. Тело моё обнимает белая ткань. Чистая и хрустящая, как погребальный саван.

Такой красивой комнаты я никогда ещё не видела. Пол и потолок обиты блестящим тёмным деревом. Электрические фонарики из рисовой бумаги отбрасывают ореолы мягкого света на изящную мебель. Здесь даже стены – настоящее произведение искусства, расписаны журавлями и низкорослыми елями.

Но только когда пытаюсь пошевелиться, я понимаю, что жива. Боль никуда не делась. Она здесь, белая и горячая. У самой лопатки. Шея тоже пульсирует – напоминает, что нож Куэна добрался и туда. Что-то тянет руку, и я понимаю, что в кожу воткнута игла. Чистая трубка змеится от моей руки, тянется наверх, к красному пакету. Кровь.

Откидываю голову на подушку, смотрю на балки. Я не в Городе-крепости, это можно утверждать наверняка. Там не существует настолько красивых мест. Но как я попала сюда? Почему я вообще ещё жива?

– Хорошо, что ты очнулась. – Мои размышления прерывает мужской голос. Сильный, как звук гонга.

Я узнаю его мгновенно. Он стоит в дверях, расправив плечи, как и в тот раз. На его голове нет капюшона, но я знаю, что это тот самый мужчина, с которым Дэй встречался на краю Внешнего города. Который принёс деньги.

– Как ты? – Мужчина стоит у двери, сложив руки за спиной. Чтобы лучше рассмотреть его лицо, приходится щуриться – я давно отвыкла от такого яркого света.

– Сбита с толку.

Я продолжаю присматриваться к мужчине. Он не низкий, плотный и уродливый, как Лонгвей. Да, у него есть морщинки, но лицо остаётся резким и хитрым. Как у лиса, наблюдающего за курятником.

Дэй очень похож на отца.

– Сейчас позову медсестру. – Мужчина собирается уходить.

– Нет… постойте! – выкрикиваю я, но мгновенно жалею об этом, когда боль вспыхивает с новой силой. – Дэй здесь?

Имя воздействует на мужчину. Меняет его. В нём нет больше той резкости – вот разница между охотником и жертвой. Он выходит за дверь, стремясь скрыть это.

Я молча жду, гадая, вернётся ли мужчина. Сгибаю руку и смотрю на красный пакет. Густая кровь выглядит странно, в пакете, так далеко от тел и боли. Она чем-то похожа на соус, который госпожа Пак кладёт в курицу.

Я не сразу узнаю Дэя, вошедшего в комнату. Он одет, как богач: белая рубашка, выглаженные брюки, зачёсанные волосы, не падающие на лицо. Словно место его в одном из тех гигантских небоскрёбов из металла и стекла. Не хватает только портфеля.

Но потом он запихивает руки в карманы, и я вспоминаю настоящего Дэя. Парня, который сидит, свесив ноги с края крыши, дразня смертельные высоты и далёкий бетон. Парня, который часами ждёт, когда я вернусь со сделки, под прицелом ножа Лонгвея. Парня из шрамов и секретов.

Дэй подходит к краю моей кровати, и я уже знаю, что он скажет. Вижу по глазам, по настороженному взгляду.

– Ты девчонка.

– А ты богач, – отвечаю я хрипло и коротко. Поверить не могу, он столько всего скрывал от меня, а теперь сам же злится?

Дэй пожимает плечами, по-прежнему глубоко пряча кулаки в карманах. Я замечаю, что подмышкой он держит какой-то предмет. Нечто длинное и плоское, того же цвета, что мои ботинки. Рассмотреть не удаётся, потому что Дэй отворачивается. Не смотрит на меня, на переплетение трубок вокруг кровати. Он осматривает комнату. Мебель, которой самое место в музее.

– Я не сам это выбрал.

– Как и я. – Чувствую, что начинаю хмуриться. – Сожалею, что разочаровала тебя.

– Я… – Он облизывает губы, ищет подходящие слова. – На самом деле я впечатлён. Такое нелегко держать в тайне.

Я не знаю, что ответить, поэтому просто прикрываю глаза. Бок пульсирует болью.

– Зачем ты это скрывала?

Приоткрываю один глаз и вижу чётко очерченное лицо Дэя. Губы его поджаты, значит, вопрос задан серьёзно.

Говорить больно, но я отвечаю:

– Ты видел, что в Городе-крепости случается с девушками.

– Нет же… зачем ты скрывала это от меня?

– Полагаю, по той же причине, по которой ты умолчал обо всём этом. У нас обоих есть секреты. Были, – исправляю я. – К тому же разве правда что-нибудь изменила бы?

Он крепче стискивает губы и коротко пожимает плечами.

– Зачем тогда ты требовала деньги, чтобы снять у Лонгвея девочку? Зачем они нужны тебе на самом деле?

Вопросы Дэя быстры, как пули. От них становится не по себе. Я не хочу единственная выкладывать все карты на стол. И не должна. Особенно сейчас, когда ложь Дэя ощущается повсюду.

– Я расскажу, если ты тоже ответишь на пару вопросов. – Вспышка боли пронзает бок, и я стискиваю зубы. Жду, когда она отпустит. – Где мы? Кто ты?

Я жду, что он увильнёт от вопросов, как обычно. Но вместо этого Дэй подтаскивает к кровати деревянный стул с высокой спинкой. Он кладёт зажатый подмышкой предмет на пол, и на секунду я замечаю, что это. Книга.

– Это долгая история. – Он усаживается на лакированный стул, неудобный даже на вид.

– Отлично. Я здесь, кажется, надолго. – Приподнимаю руку с воткнутой в вену иглой и помахиваю ей. Красная трубка извивается в ответ на движение. – Хочешь получить ответы, заработай их.

Дэй тяжело вздыхает. И вздох этот полон лет молчания. Тайны, которую он хранил долгое-долгое время. Тайны, которую он готов раскрыть.

– Я вырос здесь, в этом доме… Тринадцать лет я не знал иной жизни. Репетиторы. Мерседесы. Частные школы. Поездки за границу. Но я был совсем мальчишкой и не понимал, как мне повезло.

Не могу даже попытаться представить жизнь, которую он описывает. Мир, который я пятнаю, просто лёжа в этой комнате. Но гораздо трудней понять, как Дэй потерял его. Почему он больше не живёт здесь? Что случилось с репетиторами и дорогими машинами?

Я задаю вопрос.

– Я уже рассказывал тебе о брате. – Дэй сглатывает. – Ты напомнила мне его. Его звали Хиро.

Звали. Меня словно накололи новым странным лекарством, от которого к горлу подступает тошнота. Я понимала, что история Дэя не из счастливых. Но не думала, что она так близка к моей.

– Я потерял его.

Дэй низко опускает голову к коленям, ерошит руками волосы. Так старательно не поднимает взгляда, что я начинаю думать, что он плачет.

– Я был на два года старше, а Хиро лучше умел думать головой. Он был хорошим мальчиком: круглым отличником, прекрасным атлетом и прочее-прочее. Он мог добиться всего, чего только пожелал бы. Я же был ходячей катастрофой. Угонял машины просто забавы ради, списывал на контрольных, таскал у отца ликёр… если что-то было против правил, скорее всего, я это испробовал. Когда мы были младше, Хиро вечно таскался следом за мной и говорил, чего делать не стоит. Как маленькие мультяшные ангелки, сидящие на плече. Порой я даже прислушивался.

Он говорит, а я вижу Мэй Йи. Не лучшие воспоминания: не вечера, когда мы сидели под деревом гинкго и смотрели, как туман растекается по горам, или когда мама заварила старые чайные листья и подала нам светло-янтарный напиток в сколотых чашках. Нет. Я вижу нашу последнюю ночь. Как пришли Жнецы. Страх на лице сестры. Тянущий, рвущийся в моей груди ужас. То же я сейчас слышу в голосе Дэя.

– В четырнадцать лет родители отправили меня в школу-пансион на другом конце Сенг Нгои. Чаще всего в таких заведениях богатые ребята помирают со скуки… но в моей параллели была парочка хулиганов. Они нарушали правила, почти как я. Мы протаскивали в школу сигареты и ликёр. Грязные журнальчики. – Он ненадолго замолкает. – Я был молод. Глуп. Связался с парнями, которые прыгнули выше своей головы. Вымогали деньги у других учеников. Торговали наркотиками. Это было весело. Кайф. Ощущение власти. Остальные мальчишки смотрели на меня, как на бога. Хотели работать на меня.

Снова пауза.

– Первые два года всё шло неплохо. Нас ни разу не застукали. Юные хулиганы выстроили в школе собственное королевство. Ничто не могло нас остановить. А потом в школу пришёл Хиро. Он быстро выяснил, чем я занимаюсь, и попытался отговорить, как делал всегда. Но я не слушал. В общем, мы сильно переругались с ним как раз перед очередной вылазкой за наркотой. Хиро хотел остановить меня: схватил за толстовку и сказал, что на самом деле я хороший. Но я вырвался, оставил его в школе, решил, что спор окончен.

Нашим поставщиком был Лонгвей. Мы встречались с его людьми в Сенг Нгои и проводили обмен. Той ночью на встречу пошли я и сынок мэра. Этот пацан – его звали Пат Инь – был очень дёрганым. Он успел принять дозу перед выходом. Я же любил ходить на вылазки с ясной головой. В ту ночь Хиро увязался за нами. Я не знал об этом, пока…

Дэй замолкает. Глаза его влажно блестят. В их глубине я вижу всё напряжение той давней ночи. Как темны были улицы. Как злость и страх боролись в его груди. Как сильно он любил брата. Я вижу тяжёлую, тяжёлую вину, которая теперь давит ему на плечи. Ломает голос.

– Всё… пошло под откос. Завязался спор насчёт цены – Пат Инь начал строить из себя крутого и поругался с прихвостнем Лонгвея, а потом схватил нож. Я попытался его остановить, но сынок мэра был слишком обдолбан и даже не понимал, кто я. Он порезал мне руку. – Дэй морщится от воспоминаний, и я вспоминаю рассекающий его предплечье шрам. – У человека Лонгвея был пистолет. Заметив нож, он вытащил пушку и принялся палить. Всё произошло так быстро, у меня дико болела рука… и тут к нам подскочил Хиро, он кричал что-то. Раздался грохот, и Хиро упал на землю. Пат Инь тоже. Крови я не видел, совсем, зато заметил пистолет – совсем рядом, у самых ног. Человек Лонгвея как-то выронил его. Я ни разу не стрелял из пистолета, но почему-то при виде брата, неподвижно лежащего на земле, схватил оружие. Прихвостень Лонгвея кинулся вперёд, но я ни о чём не думал. Я просто нажал на курок.

Дэй прикрывает глаза. Не уверена, вспоминает ли он ту ночь или наоборот борется с воспоминаниями. Возможно, всё сразу.

– Когда это закончилось, стоять остался только я с пистолетом в руках. Всё было на земле. Наркотики. Деньги. Хиро и Пат Инь. Мужчина, которого я убил. Хиро… – Имя его брата на мгновение повисает в воздухе, тяжёлое от воспоминаний и горечи. – Ему было всего четырнадцать. Он мог стать, кем угодно… У него впереди была вся грёбаная жизнь! Брат верил в меня, думал, что я сделаю правильный выбор. А вместо этого умер у меня на руках.

Я не знал, что делать. Пат Инь тоже умер. И его, и Хиро застрелили из пистолета, который теперь был в моих руках. Как и человек Лонгвея. Я пришёл сюда, домой. Рассказал отцу, что случилось.

Мне было шестнадцать. Возраст, когда тебя уже принимают за взрослого. Когда могут посадить в тюрьму. Отец понимал это, знал, что за мной приедут. Ни капли не сомневаясь, он отвёз меня в Хак Нам. Я ни разу не видел, чтобы он сам садился за руль машины… но нет, он запихнул меня на заднее сидение, и отвёз в Город-крепость. Сказал ждать там, пока они не придумают, как решить эту ситуацию, потому что в Хак Наме полиция не сможет меня арестовать. Я ждал, ждал… Сперва он каждую неделю приходил к Старым южным воротам с деньгами и новостями. Но недели всё тянулись и тянулись, а отцу так и не удавалось отчистить моё имя. На пистолете были мои отпечатки, а от его пуль погибло три человека. Я в бегах уже два года. Если выйду из Хак Нама, попадусь полиции и меня призовут к суду за убийство и торговлю наркотиками. Несмотря на всё влияние, которым обладает отец, хорошо это не окончится.

Невероятная история. У меня от неё кружится голова. Тошнота подступает к горлу, а я ведь даже не двигалась.

– То есть… ты убил одного из бандитов Лонгвея, а теперь работаешь на них? Не боишься, что Лонгвей тебя узнает? И если отец даёт тебе деньги, зачем ты вообще ищешь работу? Зачем рискуешь?

– Мы не использовали имена. Знаю, Лонгвей может и сейчас меня раскрыть, если копнёт поглубже. Я просто надёюсь, что он не станет. – Дэй сглатывает, кадык его дёргается. – Цзин… – Он обрывает себя на полуслове. – Это твоё настоящее имя?

– Цзин Линь.

– Ты знаешь, почему Хак Нам такой? Почему в этом месте царит беззаконие?

Тяжело покачать головой, когда лежишь на такой безмерно пышной подушке, но я пытаюсь.

– Когда-то здесь был настоящий форт. Поэтому у Старых южных ворот стоят пушки. Почти сто лет назад иностранцы взяли город в аренду; но поскольку Хак Нам был фортом, его договор не касался. Сменялись власти, создавались новые законы, а о Хак Наме все просто забыли. Форт не интересовал ни политиков, ни полицию, он рос, менялся и со временам превратился в то, что мы видим сейчас.

Правительство, полиция… Дэй словно говорит на иностранном языке, его сложно понять. Но я пытаюсь. И киваю.

– Контракт с иностранцами истекает в конце этого года. Уже сформирован новый городской совет. Они решили захватить власть над Городом-крепостью и уничтожить его. Недавно приняли постановление, которое позволит войти в Хак Нам и очистить его. Сравнять с землёй. Как только наступит новый год, служба безопасности отправится на захват.

Я пытаюсь осознать сказанное. Исчезнет Город-крепость. Исчезнет Лонгвей. И шансы найти Мэй Йи.

– Но… как же Братство? Это город Лонгвея… он не сдастся без битвы.

– Постановление держат в строжайшем секрете. О нём известно лишь избранным чиновникам, так что до Лонгвея эти сведения не добрались. Его хотят застать врасплох. Но даже если безопасники схватят Лонгвея и всех членов Братства, чтобы арестовать их, нужны доказательства. Пока что неизвестно даже кого нужно арестовывать. Братство очень трепетно относится к разглашению списка своих людей.

– Но как ты узнал об этом постановлении? – спрашиваю я.

– Для службы безопасности не секрет, что я скрываюсь в Хак Наме. Они знают, что захват, который произойдёт после нового года, поставит меня в трудное положение. Но также им известно, что у меня в Городе-крепости есть связи. Они связались со мной несколько недель назад и предложили сделку: полная амнистия в обмен на доказательства.

– Какие?

– Лонгвей старомоден, он хранит записи на бумаге. Имена. Банковские счета. Детали сделок. Он всё записывает в книгу. В свой гроссбух. Он станет главной уликой безопасников против Братства, которую можно будет использовать, чтобы навсегда засадить бандитов за решётку. Лонгвея с людьми уже несколько раз арестовывали, когда они выбирались за пределы Хак Нама, но их не удавалось надолго задержать. Свидетели каждый раз сливались; слишком боялись давать показания. Боялись того, что Лонгвей сделает с ними и их семьями, если Лонгвея не получится отправить в тюрьму.

Боялись. Да, его стоит бояться. Я могу думать только о блестящем изогнутом шраме наркобарона и о том, как подрагивал дракон на его рукаве, когда мужчина смеялся над раненым стариком.

– Почему за этой книгой просто не отправят полицию?

– Нельзя. Пока не время. Сейчас совет не вправе вмешиваться в дела Хак Нама. Если за гроссбухом отправят копа под прикрытием, доказательства будут признаны незаконными. Бесполезными в суде. А ждать, пока власть в Сенг Нгои сменится, совет боится. Лонгвей может заметить изменения и уничтожить книгу.

Дэй смотрит на меня:

– Я – их лазейка. Если гроссбух безопасникам принесу я, он будет считаться законным доказательством. И тогда Братство не сможет отвертеться. До нового года я должен украсть гроссбух и передать его службе безопасности.

Украсть гроссбух наркобарона? От одной мысли об этом моё измученное болью тело охватывает страх. Неудивительно, что в обмен они предложили освободить Дэя. Задача просто невыполнимая.

– А если ты не справишься?

– Лонгвей с приспешниками будут гулять на свободе. А я гнить в тюрьме. – Он кусает губы и стучит ногой по полу, как тогда, в борделе. – Или хуже.

– Значит, поэтому ты соглашаешься сидеть, пока я бегаю на сделки? Ищешь способ попасть в бордель, потому что там он держит эту книгу… – Я замолкаю.

Дэй кивает.

– Прости, что не был с тобой честен. Я думал… я думал, что сумею справиться в одиночку. Безопасники заставили поклясться, что я никому не расскажу о своём задании. Если кто-нибудь услышит, если Лонгвей прознает про рейд, всё пропало.

Мне следовало бы разозлиться. Рвать и метать. Дэй подвергал меня ещё большей опасности, чем я думала. Попасться с наркотиками – ничто по сравнению с этим. Но ярость не приходит. Я понимаю: будь я на месте Дэя, поступила бы точно так же. Пожалуй, в каком-то смысле, так я и сделала. Позволила ему жертвовать жизнью ради призрачного шанса найти сестру.

– Сколько осталось до нового года?

Должно быть, недолго; холода пришли уже давно. Каждый год в это время Внешний город облачается в красный и зажигает огни в небе. На улицах танцуют бумажные драконы. Счастливые дети – не бродяжки – бегают в новых ботинках и размахивают ярко-красными конвертами с деньгами. Бросают на землю хлопушки, чтобы отпугнуть Ниана – похитителя детей.

– Девять дней, – он выплёвывает число, как горячий уголь.

– Те линии на стене твоей комнаты… – понимаю я. – Но ты… ты же сейчас не в Городе-крепости.

– Нет.

Одно слово – и столько риска. Его свобода. Его жизнь в обмен на мою. Странная, тёплая мысль. Всю жизнь только я была защитницей – той, кто спасет других. Я делала это одна.

– Сомневаюсь, что безопасники решатся меня сейчас арестовать, – объясняет он, замечая моё беспокойство. – Им слишком нужен гроссбух.

– Но всё же ты рискуешь.

Дэй пожимает плечами. В строгой рубашке движение выглядит забавно. Скованно. Неловко.

– Я… я не мог позволить тебе умереть…

– Нет, мог. – Перевожу взгляд на пакет с кровью. Содержимое его уменьшилось, наверху пенятся ярко-красные пузырьки. В меня вливается жизнь. – Любой другой просто прошёл бы мимо. Но не ты. Ты спас меня.

Этот выражение лица. Словно я не сказала правду, а ткнула его ножом.

– Спасибо, – добавляю я.

С минуту Дэй смакует мою благодарность. Пробует на вкус. Чем дольше, тем менее ранимым становится его выражение.

– Пожалуйста, – наконец, отвечает он и переводит тему: – Твоя очередь. Я всё рассказал. Теперь ты.

Внезапно я ощущаю дикую усталость, тяжесть. Словно история Дэя камнем легла на грудь. Тянет. Давит.

– Это не самая долгая история, – начинаю я.

Но потом начинаю говорить и рассказываю ему всё. О рисовой ферме и тяжёлых кулаках отца. О сестре и той ночи, когда приехали Жнецы. В словах я вновь переживаю каждое мгновение: запрыгиваю на велосипед и мчусь за фургоном; обрезаю волосы, чтобы стать мальчишкой; ищу, ищу, бесконечно ищу сестру. Борюсь не на жизнь, а на смерть. В одиночку.

История оказывается дольше, чем я предполагала. К концу её даже Дэй кажется уставшим.

– Думаешь, твоя сестра в борделе Лонгвея?

– Везде в других местах я искала, – говорю ему. – Как думаешь, что будет с девочками из борделя? После нового года.

– Смотря в каком случае. Если я добуду гроссбух и безопасники арестуют Братство, их отпустят.

– А если нет?

– Служба безопасности сможет задержать Лонгвея на какое-то время, но он извернётся и выйдет на свободу, как бывало и раньше. А без списка из гроссбуха безопасники не смогут вычислить всех. Обязательно останутся люди, которые смогут… перераспределить активы Братства. Перевезти девушек и открыть бордель в другом месте. – Лицо Дэя бледнеет, словно кровь, вливающаяся в мои вены, вытягивается прямо из его руки. – Твоя сестра. Как её зовут?

– Мэй Йи. – Впервые за несколько лет я называю имя сестры вслух. – Её зовут Мэй Йи.

Дэй тянет руку к кровати, находит мою ладонь. Пальцы к пальцам. Осторожное прикосновение, чтобы случайно не задеть трубку, пластырь или иглу. В том, как он накрывает мою руку, есть какая-то особая сила. Кожа его поразительно тёплая. Человеческая.

– Мы не обязаны справляться со всем в одиночку, Цзин Линь. Я помогу тебе найти сестру. Если она там, мы вызволим её.

Вот, должно быть, что значит иметь брата. Я вспоминаю, как сильно когда-то хотела этого. Когда спина отваливалась от стояния над бесконечными рядами риса. Когда слова отца становились бессвязными, а кулаки врезались в моё тело. Когда приехали Жнецы, и никому в доме не хватило сил их остановить.

Я давно перестала мечтать о брате. Когда последняя беременность мамы окончилась кровью и пониманием: если она подарит этому мира мальчика, мне придётся защищать и его.

Но сейчас Дэй держит меня за руку, сейчас не нужно быть сильной. Я больше не обязана быть одна. Стискиваю в ответ его пальцы. Игла впивается в вену, тянет повязку. Жалит.

– А я помогу тебе достать книгу, – обещаю я. – До нового года.

Бремя девяти оставшихся дней отражается на лице Дэя. Он отдёргивает руку.

– Тебе нужно отдыхать. Доктор Кван сказал, тебе стоит соблюдать постельный режим не менее двух недель. И никаких серьёзных нагрузок ещё месяц после этого.

Дэй не говорит вслух, что мне придётся здесь задержаться, но это читается у него на лице. Я хочу поспорить, но сейчас больно даже дышать.

– Я принёс тебе кое-что, чтобы было не скучно. – Он наклоняется и поднимает с пола книгу. Обложку её местами ещё покрывает тонкий слой пыли. Дэй стирает его, протягивает книгу мне. – Звёздные карты.

Она тяжёлая. В ней столько всего нового, неизвестного мне, но желанного. Я кладу книгу на грудь, пролистываю страницы, пахнущие краской и годами. Она написана на незнакомом мне языке с резкими заковыристыми символами. Но есть картинки: бархатно-синий цвет с белой паутиной линий, соединяющей дюжины точек. Если хорошенько присмотреться, я смогу их узнать.

– Здесь есть Кассиопея, – говорит Дэй. – Если прочитаешь эту книгу, наверху есть другие. Океанология, зоология, археология. Целая куча всяких страшных -логий. Хиро не мог определиться, кем хочет…

Предложение обрывается, увядает. Как поля папы после дней, недель без дождя. Я пытаюсь переворачивать страницы, ищу свой серп, но боль вновь вспыхивает под лопаткой. Заставляет стискивать зубы.

Дэй встаёт. Ножки стула едва слышно скребут по полу.

– Я попрошу медсестру зайти. Дать тебе обезболивающие.

Подталкиваю книгу со звёздными картами, и она сползает к здоровому, не пылающему огнём боку. Глаза слипаются, сдаваясь неизбежному сну. Ни разу в жизни я не чувствовала себя насколько, настолько уставшей. Но есть ещё один вопрос, который я так и не задала. Ещё один ответ, который мне необходим.

– Подожди… ты… ты видел Чма? Он в порядке?

– Чма? – Дэй замирает.

– Куэн отрезал ему хвост. – Вспоминаю нож. Гладкий, окровавленный обрубок хвоста Чма. И меня вновь охватывает злость.

– Ты убила парня за кота? – Моё сражение с Куэном кажется таким простым, таким жестоким, когда Дэй говорит так: парня за кота. Сердце за хвост.

Дэй тянется к двери, качает головой:

– Я не видел его.

Он уходит. Я пялюсь в угольно-чёрный потолок. Но вижу только остекленевшие глаза Куэна, смотрящие в пустоту. Возможно, он это заслужил. А возможно, моя рука просто соскользнула.

Но всё же он мёртв. Из-за меня.

Куэн мертв. А я жива.

Так откуда же ощущение, что это я что-то потеряла?