Эпилог

Когда мы с Дэем впервые приехали к морю, я потеряла дар речи. Солнечные блики сияли на воде, как фейерверки, разрезавшие небо в ту ночь. Море сверкало и блестело до самого горизонта. Столько воды, повсюду.

Волны тем утром были слабые, убаюкивающие и спокойные. Вода зеркалом растянулась под небом, отражая бесконечность. Та же необъятность ощущалась в груди, охватывая меня изнутри и снаружи. Ветер – жёсткий от зимы и соли – облизывал кожаную куртку, которую дала мне мать Дэя, но я ни капли не дрожала. Стояла на краю мира и хотела большего.

Поэтому я возвращалась – снова и снова, – и море всегда звало, как в первый раз. Нежным шелестом и плеском волн. С каждым приливом шепча о возможностях.

Наш мир мгновенно изменился после нового года. Дэю потребовалось использовать весь дар убеждения, чтобы маленькая армия таксистов отвезла нас на Тай Пин. Когда мы шли к особняку, здоровое плечо Дэя было напряжено, словно он готовился к драке. Но драки не было, люди, открывшие дверь, господин и госпожа Сан, кинулись к Дэю и заключили его в объятия.

А потом наступил хаос: бесконечные дни, визиты доктора, телефонные звонки, госпожа Сан и Эмио, ворвавшиеся в двери особняка с кучей пакетов, которые были тяжелее их самих. С одеждой всех цветов и размеров, для всех девочек.

Но мать Дэя не остановилась на достигнутом. Она сидела с нами в саду камней, слушала историю каждой девушки. Когда мы сказали ей – после вопроса о наших домах, родителях, – что не можем вернуться, госпожа Сан всё поняла. А потом взялась за работу.

Так родился новый благотворительный проект, финансируемый щедрыми вложениями «Сан Индастриз», и управляемый самой госпожой Сан. Была основана школа-интернат для всех детей, которых поглотил Город-крепость – девочек Лонгвея и костлявых бродяжек, – с настоящими кабинетами, кураторами и дверьми, которые запираются только изнутри.

Но даже несмотря на это некоторые девушки ушли. В ту последнюю ночь, когда я стояла в свете фонаря и смотрела, как уходит Мама-сан, я думала, что все сделали свой выбор.

Но этот выбор оказался не так прост. Он оживает каждый раз, когда я просыпаюсь в комнате общежития вся в поту от кошмаров об иглах и криках Синь, а Цзин Линь приходится держать меня за руку и уверять, что мы в безопасности. Каждый раз, когда беспричинный страх накатывает волной, пробирается в душу, несмотря на чистое небо и Дэя, смеющегося над очередной шуткой Цзин Линь. Когда я вижу мужчину с седыми волосами и думаю, что это посол Осаму. Вдруг он не пропал без вести, как говорят во всех новостях, вдруг он просто затаился, ждёт подходящего момента, чтобы прийти за мной?

Психологи, на которых настояла госпожа Сан, говорят, что это нормально. Что это симптомы синдрома со странным названием ПТСР. Чаще всего я верю им. Но иногда… иногда я слышу шёпот Мамы-сан: Это не наш мир. Людям, подобным нам, место в тени.

И иногда, всего лишь иногда, я думаю: а может, она права? Может, я не заслуживаю растянувшегося до горизонта моря или наэлектризованного взгляда Дэя, от которого в сердце моём вспыхивают искры, или благосклонности госпожи Сан?

Другие девочки тоже это чувствуют – эту войну выборов. Первой не выдержала Инь Ю. На четвёртый день в доме Санов мы проснулись, а её циновка была пуста. Вся одежда, которую подобрала ей госпожа Сан, аккуратной стопочкой лежала рядом. Дальше были другие пустые циновки, а потом – уже позже – несколько кроватей в общежитии: уходили девочки из других коридоров. Всегда, всегда они в итоге снова оказывались в Хак Наме, стояли в дверных проходах под алым светом фонариков, брались за старое. Возвращались в тени.

Психологи уверяют, что это тоже нормальная реакция. Раз в две недели вместе с госпожой Сан они ездят в Город-крепость – приглашают вернуться, заманивая их улыбками и чашками ледяного сладкого юаньяна. Ни разу ещё они не привели сбежавших девушек, зато приносили новости: о новых рейдах службы безопасности, о волне эвикций. Медленно, но верно правительство вычищает город, подготавливает его каркас к сносу. Я больше не возвращалась в Хак Нам, но в стопках газет госпожи Сан то и дело появляются фотографии Города-крепости. Он всё такой же: дома поверх домов, решётки на решётках. Проходы, зияющие как глазницы черепа.

Сложно представить, что в таком месте вообще может быть парк – зелень, солнечные лучи и живые деревья. Цвести красный гибискус и пурпурная бугенвиллея.

Но так будет. Когда-нибудь.

Что же касается Дэя… Он остался в доме отца, занимается с репетиторами, чтобы подтянуть упущенные годы учёбы. Ему открыт целый неведомый мир: университеты и путешествия. Ему нравится рассказывать об этом. А ещё ему нравится говорить в таких случаях мы.

Наш мир стал другим, но одно осталось неизменным. Постоянным, как приливы и отливы.

Каждое воскресение в обед мы едем на юг Сенг Нгои – подальше от задымлённого города и многолюдных набережных, – туда, где пляжи сокровенны, где есть скалы и целые ракушки. Цзин Линь сворачивается на пледе с неизменной стопкой книг, листая страницы и проговаривая иероглифы вслух, преображая линии на бумаге в слова. Мне даже завидно, как быстро она учится. Мы в одной параллели – как и Нуо, и Вэнь Вей, и множество мальчишек-оборванцев. Но так не будет продолжаться долго. Цзин Линь уже завершила первые три книги, которые дала ей учитель, и бесконечно жаждет большего. Думаю, именно потому, что она лучшая в классе, кураторы и позволяют ей держать в школе Чма. Кот стал практически частью её гардероба. Цзин Линь привозит его даже сюда, на пляж, где он терпеливо сидит на краешке пледа и следит за крошечными крабами, иногда вылезающими из нор.

За одним кот как раз сейчас и наблюдает, вздыбив серую шерсть. Если бы у Чма был хвост, он бы обязательно мотал им из стороны в сторону.

– Эй, Мэй Йи! – Цзин Линь открыто смотрит на меня, поднимая голову от одной из книг. Энциклопедии из старой комнаты Хиро. Дэй принёс ей целую стопку. – А ты знала, что в океане под водой есть целые горы?

Я прикрываю рукой глаза и смотрю на воду. Пытаюсь представить под ней громадины гор. Помню, как мы смеялись, когда Синь рассказывала об этом. Казалось невероятным, что такая высота может скрыться на глубине.

Снова смотрю на сестру, и меня пронзает понимание, как же сильно она похожа на мою старую подругу – скрючилась на пледе с книгой, в глазах горит огонь слов. Цзин Линь даже пытается носить волосы в той же косе, которую любила Синь. Каждое утро просит заплести её, и я подчиняюсь. Волосы ещё слишком короткие, и конечный результат получается огрызком. Но я всё равно беру три пряди волос Цзин Линь и сплетаю их в нечто целое. В нечто сильное. Такое же, как она.

Некоторые шрамы остаются с тобой навсегда. Например, маленький круг блестящей кожи на плече Дэя. Или свирепая багровая полоса на боку моей младшей сестрёнки. Если посмотреть на меня сейчас, то ничего не увидишь – ни синяки, ни порезы, ни шрамы не доказывают моих старых ран. Мозоли и ссадины на ногах после побега от охранника Лонгвея давно прошли. Мои шрамы не видны невооружённым глазом, но они есть. Синь – её смерть – только верхушка айсберга. Чем дольше я разговариваю с психологом, тем больше нахожу. Раны, которые всплывают быстрее, чем заживляются.

Но ведь заживляются. Шаг за шагом. День за днём. Выбор за выбором. Я ломаю прутья и кирпичи своей клетки.

Становлюсь новой собой.

– Вот тут говорится! – Цзин Линь тычет пальцем в блестящую страницу. В то же время Чма прыгает, приземляясь носом в песок. Видимо, охота опять проходит тщетно. Сейчас, когда ему не нужно больше ловить крыс крупнее себя, кот стал толще и ленивей. – Видишь?

– Может, вместо того чтобы читать книги об океане, сходишь и проверишь его на практике? – Я всего лишь поддразниваю, но сестра вскакивает на ноги и мчится по песку к самой воде.

– Куда это Цзин собралась?

Я оглядываюсь и вижу, что к нам идёт Дэй, топает босыми ногами по песку. Штанины джинсов закатаны до колена, а белая майка с V-образным вырезом сияет в полуденном солнце. Так ярко, что мне даже приходится заслонить глаза.

– К морю.

– Я принёс обед. – Он стряхивает песок с ног и приземляется на плед рядом со мной. Коричневый бумажный пакет шуршит у него на коленях, и я улавливаю знакомый, умопомрачительный аромат булочек с мясом.

Не только Чма слегка поправился.

– Позвать её?

Кидаю взгляд в сторону, куда убежала сестра. Сегодня отлив, море отступило, открывая целый ковёр из ракушек. Цзин Линь кружит между ними на носочках, точно балерина, и иногда нагибается, поднимая некоторые раковины. Оказавшись, наконец, у воды, она принимается швырять их обратно в море, наблюдая, как они ныряют, словно чайки в небесной синеве. Никогда раньше сестра не вела себя вот так, как ребёнок. Даже когда была совсем маленькой.

– Нет. Подождём. Пусть веселится. – Дэй качает головой и широко мне улыбается. – К тому же я пока не голоден.

Его улыбка совсем как море. Сомневаюсь, что когда-нибудь от неё устану. Я закрываю глаза и ощущаю тепло солнца на коже, на лице. Болезненное ощущение в груди после воспоминаний о Синь начинает таять. Так же, как остальные неприятные мысли. Горы, покрытые глубинами чего-то большего, более обширного, чем я могу представить.

Рука Дэя ложится на плечи, и я прижимаюсь к нему. Открываю глаза и смотрю вперёд. Туда, где стоит на ковре из ракушек моя сестра и одну за одной бросает их в море.

– Забавно, – бормочет Дэй.

– Что?

– Нет, ничего… Просто я уже видел это раньше. – Недогримаса появляется в уголках его губ, оседает там. – Дежавю.

Словно звучит по-иностранному, но не похоже на английский, который я начала изучать.

– Это плохо?

– Нет, – отвечает он и смотрит на меня. – Не плохо. Отлично. Просто отлично.

Наши губы так близко, на расстоянии вздоха.

Мой мальчик за окном… он всегда так осторожен, так нежен. Всегда ждёт, когда я решу, когда потянусь к нему, позволю. Подаюсь ближе, и его мягкие губы касаются моих. В груди вспыхивает огонь, полный жизни, жизни, жизни. Дэй подвигается. Пальцы его легко, как перышко, дотрагиваются до моих щёк, гладят, кружат, дразнят, как феникс в полёте. Мы вместе – в этом пространстве без решёток и стекла. Именно здесь я хочу быть.

И даже когда мы разжимаем объятия, ничего не заканчивается. Столько всего отражается в тёмных глазах Дэя: моя сестра и море; высоты и глубины; горизонты и возможности. Полёты в огне. Я вижу всё это и чувствую, как зовёт, зовёт бесконечность где-то глубоко в груди.

В такие моменты я понимаю – всей душой, всей своей сущностью, – что Мама-сан ошибалась.

Это мой мир. Просторный, открытый, манящий.

Я бегу. Но на ногах нет ботинок. Нет скользких луж и сигаретных окурков. Лишь мягкий, как бархат, песок под ногами. Солёные брызги и море.

Это совсем иначе – бежать без причины. Без смотрящих в спину ножей и злых торговцев с синими вздутыми венами, спешащих по пятам. Я оборачиваюсь и вижу на пледе сестру и Дэя. Они сидят так близко, что в ослепляющих лучах солнца кажутся одним человеком. Чма ещё роется в крабовых норах, высоко подняв бесхвостый зад. Охотится в своё удовольствие.

Под ногами ни одного осколка. Только дары, вынесенные морем на берег: водоросли, клешни крабов и ракушки. Многие я узнаю из книги Хиро. Мидии, морские улитки, арабские каури. Я наклоняюсь. Поднимаю их. Проверяю, есть ли внутри жизнь. В книге Хиро говорится, что иногда раковины выносит на берег и моллюски в них высыхают. Пока их не спасёт очередной прилив. Всякий раз, когда вижу внутри жёлтое тельце улитки, я кидаю ракушку обратно. Плюх! Белая пена и раковина идёт ко дну.

Такая мелочь. Один бросок в обмен на жизнь.

Моя жизнь полна подобных мелочей. Одежда без дыр. Ботинки по размеру. Первый настоящий матрас. Чма, валяющийся среди порхающих в воздухе пылинок в косых солнечных лучах. Новые, не заплесневевшие книги. Миска рисовой каши каждое утро. Настоящие кабинеты с меловыми досками. Дэй, который треплет меня по волосам каждый раз, когда мы видимся, и говорит, какими длинными они стали. И сестра, которая вновь улыбается.

Жизнь складывается из мелочей.

Однажды я смогу отплатить за добро. Я учусь изо всех сил – книги, книги, полные слов. Госпожа Сан говорит, я «исключительно одарённая». Могу стать кем захочу. Врачом, политиком, юристом. Пока ещё я не уверена, кем хочу стать, но знаю, что хочу помогать. Хочу однажды приехать к матери. Лицом к лицу встретиться с отцом без пистолета в руках или синяков на лице. Доказать, что он ей не нужен.

А пока я продолжаю бросать.

– Цзин! – Я оглядываюсь на крик, вижу Дэя, поднявшего над головой бумажный коричневый пакет. Словно я такси, которое он пытается остановить. На коленях у него сидит Чма, выпрашивает еду. – У меня тут булочки!

Желудок завывает, как всегда делал Чма, когда я случайно наступала ему на хвост. Я больше не испытываю такого голода, как раньше, снедающего тебя изнутри. Но мясные булочки всегда такие же замечательные, как тем утром на крыше.

– Иду! – Разносится над песком мой голос.

У ног лежит последняя ракушка. Извилистая, закрученная кольцами, как причёска Нуо. Такая огромная, что едва помещается в ладони. Но я всё равно её поднимаю. И забрасываю далеко, далеко, далеко в море.