6 дней

Когда я был младше и хотел подумать, то приходил к пруду с карпами. Этот пруд – один из капризов матери, напоминание о её родной стране – находится в дальней части дома, где целая стеклянная стена открывает вид на сад камней. Часть пруда расположена внутри дома, другая тянется сразу за стеклом, в саду из аккуратно разровненных камешков.

Карпы кои плавают до самого края своего маленького мирка и обратно – белое пламя и жидкий янтарь, сверкающая чешуя. Их движения плавны и текучи, подобны изысканному гипнозу. Меня они успокаивают.

Когда Хиро уставал от бесконечного чтения энциклопедий, он приходил сюда и бросал в воду монетки. Они проносились по поверхности, как серебряные, золотые и медные кометы, и исчезали в спутанной зелени водорослей. Он ни разу не ударил рыбу.

Хиро. Я вздыхаю и опускаю пальцы в пруд. Во время признания Цзину – Цзин Линь – я впервые за долгое время произнёс его имя. И вслух, и даже мысленно. Как же долго я пытался стереть всё из памяти, забыть. Запереть в мире кошмаров. Порвать все связи со всем и всеми.

Призрак брата в этом доме повсюду. Шепчет бесконечные «если бы» мне прямо на ухо. Если бы только я его послушал. Если бы только был лучшим братом. Если бы…

Семьсот тридцать восемь дней я провёл в Хак Наме, всеми силами стараясь вырваться оттуда и вернуться домой. Но не дом мне сейчас нужен. Поговорив с Цзином – Цзин Линь – и рассказав ей свою печальную историю, я только сильнее в этом убедился. Пышный особняк в Тай Пин не поможет мне. Как не помогут и попытки всё забыть. Это не дарует мне прощение, не заглушит голоса призраков…

Я глубже опускаю руку, вода теперь достаёт до запястья. Кои кидаются врассыпную, чешуйки мерцают, как факелы в ночи. Интересно, лежат ли ещё монеты Хиро на дне, прячась под многолетними водорослями и рыбьим дерьмом?

Но вода в пруду слишком холодная. Я вытаскиваю руку и вытираю о рубашку. Да, останутся пятна, и я бы переживал, если бы не понимал, что отец всё равно никогда больше её не наденет.

После нашего разговора, Цзин Линь уснула, лекарства в теле пересилили, вынуждая отдохнуть. Атлас звёздного неба пристроился у неё под боком, занимая пустующее место кота. А я никогда не чувствовал себя бодрей. В голове крутятся, роятся возможности. Мысли о Цзин Линь и её сестре. О девушке в окне и гроссбухе. О новом годе и шести днях, оставшихся до него.

Девушка… я часто думаю о ней последнее время. Как загорелись её глаза, когда я показал ракушку. Как её ладонь прижималась к решётке, зеркально отражая мою. Как, заглядывая в окно, я не вижу в отражении свои сломанные кусочки, я вижу её, снова собирающую их вместе. Её слова заставляют меня улыбаться, вытягивая эту улыбку из ниоткуда, словно кролика из волшебной шляпы.

Я давным-давно так не улыбался.

Я никогда не чувствовал себя более живым.

Шарканье ног по полу заставляет меня поднять голову. У дальнего конца пруда стоит Эмио, пальцы её так белы, что напоминают голые кости.

– Господин Дэй, к вам гость.

Слова её как винты, они вкручиваются в меня пока не доходят до упора. О том, кто этот гость, не возникает даже вопроса. Я даже здесь чувствую дым.

– Спасибо, Эмио.

Когда я вхожу, связной стоит в передней. Делает вид, что очень увлечён рассматриванием воробьёв и вишнёвых бутонов на гобелене. Тлеющий кончик его сигареты мерцает в опасной близости от ткани.

– Здесь нельзя курить, – говорю я.

Цэнг выпрямляется, бросая взгляд в мою сторону. Он вытаскивает сигарету изо рта и оставляет её тлеть между пальцев.

– А тебе нельзя покидать Хак Нам. Но почему-то мы здесь.

– Как вы узнали? – Я выгибаю бровь, стараясь не показывать страх, клубком сворачивающийся в животе.

– Ты пропустил встречу. А несколько дней назад полиция получила очень любопытный звонок от одного таксиста, который уверял, что отвёз в Тай Пин двух окровавленных мальчишек. Сложить два плюс два было несложно.

Я пропустил встречу… Неужели мы, правда, здесь уже так долго? В этом доме время словно останавливается. Дни, месяца, года. Не меняется ничего, кроме наших лиц. Что ещё я пропустил?

– Я могу арестовать тебя, – продолжает связной, – если захочу.

– Я должен что-то сделать, – отвечаю я. – Мой посыльный умирал.

– И ты сделал. Несмотря на то, что я сказал тебе от него избавиться – рычит он. – И теперь просиживаешь тут задницу. Теряешь драгоценное время. Плюёшь в потолок от скуки.

Сжимаю челюсти. Не могу смотреть связному в глаза, не могу видеть большую родинку, выступающую на краю подбородка. Вместо этого я опускаю взгляд вниз, на сигарету в его пальцах и на пепел, грозящий упасть на пол.

– Я долго терпел. Но время выходит – Связной дёргаёт рукой, слишком резкое движение, чтобы быть случайным. Горячие хлопья белого пепла осыпают паркет. Со стороны они похожи на снег. – Ты сегодня же должен вернуться в Хак Нам.

Я сердит, а потому спорю с ним:

– Или что?

Цэнг лезет в карман куртки. Сначала я решаю, что он собирается достать очередную сигарету (нынешняя уже догорает), но связной вытаскивает листок бумаги. Он демонстрирует его, подняв повыше: моё имя, мои преступления – и амнистия. На документе стоит печать, он подписан одним из самых влиятельных судей Сенг Нгои.

Свежие чернила, свобода на тонкой бумаге. Так близко, что руку протяни – и вот она.

– Достанешь гроссбух, подашь мне голову Лонгвея на блюдечке, – и оно твоё. Если же нет… – Цэнг опускает документ, специально поднеся его слишком близко к огоньку сигареты. Воздух между нами трещит и искрится. – Понадобится всего один звонок. Один звонок – и с тобой покончено.

Он считает, что это испугает меня, отрежет желание задавать вопросы. Пожалуй. На кону пожизненный срок среди синих комбинезонов, металлических подносов и постоянного страха напороться на нож – с таким не шутят. Но сейчас я могу думать только об обещании, данном девушке. Я могу вытащить тебя отсюда. Мне нужно, чтобы это было правдой.

– А девочки из борделя Лонгвея. Что будет с ними? – Я думаю о том, с какой лёгкостью они смогут исчезнуть в тысячах закоулков Хак Нама. Вновь погрязнуть в черноте улиц и мужской похоти.

– Не беспокойся о шлюхах. Беспокойся о себе. – Цэнг сворачивает бумагу (настоящее достижение, когда вторая рука занята сигаретой).

– Что здесь происходит? – К нам подходит отец. Он не смотрит на меня, сосредоточив всё внимание и недовольство на агенте службы безопасности. Челюсть его расслаблена, но взгляд острый и колючий, как у разъярённого добермана. Уверен, именно так он смотрит, когда пытается запугать деловых партнёров во время переговоров «Сан Индастри». Благодаря отцу у нашей семьи достаточно денег, чтобы жить в Тай Пин.

– Просто перекидывался парой слов с вашим сыном, господин Сан. – Связной прячет руки за спиной, скрывая сигарету из виду.

– Уже поздно, – говорит отец, хоть это и не так. – У вас, должно быть, ещё много работы.

– Да, мы уже заканчивали. – Цэнг выдавливает слабую, фальшивую улыбку. – Выход найду сам.

И находит. Дверь открывается и закрывается, впуская холодный ветер, воющий на улице, который только усиливает сигаретную вонь. Пепел на полу вздымается и опадает.

– Что они хотят от тебя? – Отец провожает его взглядом, и теперь мы вместе наблюдаем за пепельными хлопьями.

– Невозможного, – называю я самый короткий и близкий к правде вариант.

– Всё можно решить иначе, Дэй Шин.

– Неужели? – Я поднимаю голову. Отец стоит совсем близко. На нас одинаковые рубашки, хотя моя ещё заляпана мокрыми пятнами. И сейчас впервые за два года я замечаю, что стал выше него. – Всё твоё состояние не сможет освободить меня от трёх трупов и торговли наркотиками.

Отец прикрывает глаза. Веки трепещут, словно ему больно.

– Ты можешь бежать. У нас есть связи за океаном, а твой английский довольно хорош. Я уже подготовил документы.

Бежать. Интересно, почему он говорит об этом только сейчас, когда времени осталось в обрез? Заставил ждать меня так долго, рискнуть всем, чтобы очистить моё имя. Наше имя. Честь всей семьи Сан.

Ответ написан у него на лице. Мой побег из страны навлечёт позор на наш дом. И все шансы заслужить прошение – очистить наш социальный статус (хоть это и простая формальность) – улетят на самолёте вместе со мной. Это ультиматум. Крайнее средство.

Я могу бежать. Начать новую жизнь вдали от Хак Нама, Сенг Нгои и своей семьи. Вдали от службы безопасности и гроссбуха Лонгвея. От девочек из его борделя.

Только этим я и занимался долгое, долгое время. Прикрывал собственную задницу. Беспокоился, беспокоился, вечно беспокоился.

Предупреждение: побочные эффекты бессонницы и статуса эгоистичного ублюдка могут различаться.

Я думаю о том, какой маленькой кажется рука Цзин Линь по сравнению с моей. Думаю о девушке в окне с её косой цвета ночи и призрачной надеждой. Даже о грёбаном коте. Бесхвостый, он остался совсем один во всём чёртовом Хак Наме, но, возможно, до сих пор ведёт себя так, словно это место принадлежит ему.

Мысли кружатся в голове, корёжат, корёжат, корёжат сердце. Вырывают наружу единственную неоспоримую истину: дело уже не только во мне.

Возможно, никогда и не было.

И внезапно я понимаю, чего желал всё это время. Боль, которую не может унять возвращение домой. Искупление. Возможность всё исправить. Не в моих силах вернуть брата, зато я могу помочь девочкам. Вытащить их.

Нельзя доверить безопасникам поиски сестры Цзин Линь и освобождение девушки в окне. С этим я должен справиться сам.

И в этот раз я не сдамся.

– Я должен остаться. Должен всё исправить. – Глаза отца по-прежнему закрыты, когда я говорю ему эти слова. – Я возвращаюсь в Хак Нам.

– Тебе нечего там делать, – сдавленным голосом отвечает он.

Десять дней назад он был бы прав. Но теперь… Мне не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть лицо девушки, почувствовать её присутствие где-то в глубине своей груди – вырывающее правду наружу, – вспомнить гладкую поверхность ракушки под пальцами.

Мои обещания не должны быть пустыми. Может, я и не хороший человек, но могу таким стать. Могу вписать в список ещё один ответ: герой, которого видит девушка в окне.

Это решение остаётся внутри, потому что даже если я выскажу всё отцу, сомневаюсь, что он услышит. Он никогда не умел слушать.

Отец открывает глаза, больше нет ярости добермана, теперь взгляд его режет, как клювы воронов. Хитрый. Острый. Он изучает меня, подмечая каждую деталь, пронзая, как острая игла. В такие моменты я всегда удивляюсь, почему отец меня не ненавидит. Почему всё это время он поддерживал меня деньгами, не давая умереть?

– Я попрошу приготовить машину, – говорит он.

Мне дают лекарства, чтобы унять боль. Препараты, из-за которых я словно бы тону в собственной голове. Чаще всего там темно. Непроглядная чернота. Я не борюсь с ней. Не хочу.

Я понимаю, что наступает новый день, только когда приходит медсестра. Прикрепляет трубки к пакету с новым лекарством. Забирает пустые капельницы.

…

…

…

А потом Дэй. Дэй? Он стоит у кровати. Говорит что-то. Я пытаюсь слушать, но сон забивает уши подобно комкам ваты. Улавливаю только несколько слов.

– Пока… возвращаюсь… сестра… нужно отдыхать… не ходи за мной…

Возвращается? Дэй возвращается? Хочется сесть. Поспорить с ним. Заставить взять меня с собой. Он не может оставить меня здесь спать на мягких подушках, пока сам будет вызволять Мэй Йи.

Пытаюсь сказать ему это. Пытаюсь открыть рот, поднять руку и схватить его, остановить, но всё такое тяжёлое.

Не я хватаю Дэя, а он меня. Берёт за руку, сжимает ладонь в своей.

На этот раз я слышу каждое его слово: «Я найду её. Я верну её».

И на мгновение, пока сознание вновь не окутывает чернота, я верю ему.

Комната теперь кажется меньше. Словно великан прислонился к стене и случайно вдавил её внутрь. Я не в первый раз захожу и ощущаю, как здесь пусто. Но впервые эта пустота напрягает.

У меня уже есть всё необходимое. Эмио удалось оттереть кровь с джинсов и чёрной толстовки. Пистолет привычно заткнут за пояс. Есть лишь одна причина, почему я сейчас в этой комнате.

Мне столько всего нужно найти: сестру Цзин Линь, гроссбух, бесхвостого кота. Некогда медлить. Я и так потерял много времени, девушка в окне ждёт.

Даже не расшнуровываю ботинки. Три шага – и я у стены. Четыре быстрых движения – и угольные линии исчезают. Палец становится чёрным, как ткань толстовки. Ещё ни разу я не стирал столько линий за раз.

Шесть.

Пришло время покончить с этим.

Парню не нужно стучать. Я и так чувствую, что он здесь, за стеклом, ждёт.

Я отдёргиваю занавеску и прижимаюсь лицом к решётке. В парне что-то изменилось. Разглядываю сквозь прутья сильные плечи под толстовкой. Они прежние. Как и волосы, щекочущие кончиками скулы и линию челюсти. Он всё так же мёрзнет и прячет руки глубоко в карманах.

Дело не во внешности. Внешне он точная копия себя прежнего – как рисунок, вновь и вновь повторяющийся на разных холстах. Различие в его глазах, в том, как парень подходит ближе.

Словно потерянный человек, который вновь нашёл правильный путь.

Не только он изменился. Я уже не та девушка, которая сидела за стеклом неделю назад: испуганная, затаившая дыхание. Теперь я знаю, чего хочу, знаю желания, которые загадала бы, если бы Цзин Линь была здесь. Если бы начался звездопад.

И я сделаю всё, чтобы они сбылись.

– Привет. – Голос его тоже изменился. Слова звучат уверенно, сильно. Медным эхом отдаются в моём сердце, потрясают до глубины души.

– Я нашла то, что ты ищешь. – Трудно говорить негромко, но этой новости мало простого шёпота. – Я была права. Лонгвей хранит книгу у себя в кабинете. В верхнем ящике стола.

Удивлена, что парень вообще понимает меня, ведь слова так быстро срываются с языка. Но он понимает. Я знаю это, потому что глаза его загораются, сияют тем же светом, который пульсирует у меня в крови.

– В той комнате наверху?

– Да, – продолжаю я, подгоняемая надеждой на его лице. – Лестница в конце восточного коридора, рядом с комнатой Мамы-сан.

Парень закрывает глаза, откидывает голову на дальнюю стену. Но он всё ещё близко, настолько, что я вижу каждую ресничку. Я замечаю, что руки его на этот раз абсолютно чистые, без ободков гряди под ногтями. Впрочем, один палец измазан чем-то чёрным, словно покрыт сажей. От чего?

Я настолько поглощена своими наблюдениями, настолько увлечена разглядыванием черт моего мальчика, что вздрагиваю от звука голоса, когда он начинает говорить:

– Я не знаю, что делать, – признаётся парень, не открывая глаз.

– Тебе нужен гроссбух, да?

– Да. Он… часть сделки с очень влиятельными людьми. Людьми, которые могут вытащить нас с тобой отсюда.

– Как ты планируешь его достать?

– Я… я не знаю, – повторяет он, опуская плечи. – У меня был план. Но всё пошло не так. Моего напарника ранили.

Боль. Болезни. Смерть. Лонгвей не лгал насчёт улиц Города-крепости. Дыхание моё разбивается на сотни кусочков. Требуется время, чтобы собрать их и выдавить без дрожи в голосе:

– А что случится… если ты не принесёшь книгу этим важным людям?

– Ничего хорошего.

Что означает: он так и останется снаружи, а я внутри. В ловушке. Буду задыхаться опиумными парами и прятать синяки под слоями пудры, потеряв оба шанса на лучшую жизнь. Я оглядываюсь на дверь. На кипарисовое дерево, которое никогда не вырастет.

Снова смотрю на раковину наутилуса и парня за стеклом. Его глаза по-прежнему закрыты, а лицо обращено к небу – бледное и яркое, как хвост кометы. Я крепче цепляюсь пальцами за решётку, желая оказаться там, на другой стороне, где сейчас он.

Всего лишь одно из сотни желаний.

Несмотря ни на что…

– Я помогу тебе, – говорю я ему. – Достану гроссбух.

Парень резко распахивает глаза, ловя мой взгляд. Они яростно мерцают.

– Если тебя поймают с книгой… если Лонгвей узнает, что ты задумала… – Лицо его мрачнеет, как у человека, который только что узнал, что жить ему осталось всего неделю. – Слишком рискованно. Он прикончит тебя. Я не могу позволить этому случиться.

Кожа покрывается мурашками от того же желания, той же нужды, что была в пальцах посла. Стремящихся сжать, разрушить, переделать, придать новую форму. Пересадить в крошечный горшочек с песчаной почвой. Сделать из меня ту, кем я не являюсь.

Это единственный способ.

В мыслях я наблюдаю, как изгибается, визжит, кричит Синь. Слышу, как игла проскальзывает под кожу, вижу, как мечтательное выражение растекается по лицу подруги. Я чувствую, как давит на плечи темнота коридора, шепча тысячей голосов: Мне это нужно. Мне это нужно. Мне это нужно.

Желания стоят гораздо дороже пары умерших звёзд.

– Знаю, – честно признаюсь я. – Но не могу больше так жить. Иногда смерь кажется лучше, чем то, как я существую сейчас. Если есть хоть какой-то выход, хоть малюсенькая дверца, я обязана её найти.

– Даже если это почти невозможно? Даже если за ней притаились драконы?

Даже тогда. Мне не нужно говорить это вслух, в тоне, которым парень задаёт вопросы, уже слышен ответ.

Мы смотрим друг на друга. Глаза в глаза. Его взгляд раскалывает стекло, крушит металл. Проникает в моё тело, как электрический разряд. Он полон сияния, надежд и возможностей.

– Я Дэй, – говорит он. – Меня зовут Сан Дэй Шин. А тебя?

Дэй. Не такое имя я бы выбрала для него. Оно слишком короткое, слишком грубое, слишком чуждое. Но я позволяю ему задержаться в голове. Осесть на волосах, глазах и коже парня. И чем дольше я думаю о нём, чем дольше смотрю, тем больше имя начинает ему подходить.

Парень – Дэй – меняет позу, и далёкая полоса тусклого сапфирового света спадает с его лица. Глаза мои напрягаются, стремясь пронзить возникшую между нами темноту. Открываю рот, но с губ не срывается ни звука, словно горло превратилось в пересохший колодец.

Я безымянна.

Дэй снова откидывается назад, на свет. Почему-то эта жуткая, электрическая голубизна меня успокаивает. Начинаю дышать, притворяясь, что в воздухе не стоит насыщенный запах опиума, благовоний и мужского пота. Вместо этого я думаю о горах, о дереве гинкго и о том, как мать звала меня по имени, снова и снова.

Назвать своё имя – это ведь несложно. Но я вспоминаю несколько последних раз, когда оно касалось ушей тех, кто был его недостоин. Лонгвея, который произносит его зловеще, словно паук, плетущий паутину. Осаму, который говорит его так, будто знает меня.

Парень напротив с руками, сложенными на груди, и затенённым лицом – не Лонгвей, не Осаму. Он Дэй. И он доверил мне своё имя. Поэтому и я должна доверить ему своё. Довериться полностью.

– Меня зовут… – сипло выдавливаю я. Но слова становятся чётче, ясными, как бездонные сияющие глаза Дэя. – Меня зовут Мэй Йи.

Звучание её имени выбивает весь воздух из моих лёгких. Я стою, прижавшись спиной к стене, влага проникает под ткань, касается кожи. Мерзкая и леденящая. Эта зима слишком холодна для простой толстовки. Стоит задуматься о куртке.

Такие мысли кружатся голове, пока я смотрю на девушку. Может, потому что их легче контролировать. Мысли о тепле – куртке – просты. С ними я могу справиться.

Но это… она… она гораздо важнее какого-то тепла. Настоящее пламя, душа, имя. Мэй Йи – эхом отдаётся у меня в голове, проносится по венам. Шрапнелью вонзается в грудь. Это имя мощнее целого фунта взрывчатки. Неконтролируемо.

Мэй Йи. Она выросла на рисовой ферме, окружённой горами. Прямо как Цзин Линь.

Каковы шансы?

Снова вглядываюсь в её лицо, ища сходства. Их сложно уловить, но чем дольше я присматриваюсь, те больше замечаю. Как она кривит губы на бок, когда нервничает. Как густы и изогнуты ресницы.

Но вдруг мне просто кажется? Мэй Йи – не такое уж редкое имя, к тому же девочки в борделе часто их меняют. Я вспоминаю о табличках на дверях. О том, как алые иероглифы становились почти невидимыми в свете фонарей.

Я не могу быть уверен, пока не спрошу.

Отталкиваюсь от стены.

– У тебя есть сестра?

– Была, – отвечает она. – Раньше. Почему ты спрашиваешь?

Вот и всё. Этого мне достаточно. Слова её грустны, но в них нет боли смертельной потери. В них нет той пустоты, которая сквозит в моих словах при воспоминаниях о Хиро. Сестра Мэй Йи жива, но где-то не здесь. И подозреваю я, что это «где-то» в особняке моего отца в Тай Пин.

Я ещё чувствую, как увитая трубками рука Цзин Линь сжимает мою, напрягается от звука моего обещания. Оно казалось таким верным, простым – там, на холме за железными воротами, у пруда с карпами. Здесь, на бренной земле, всё совсем иначе.

На мгновение я задумываюсь: не сказать ли ей? Но вдруг Мэй Йи не та сестра? Или хуже, вдруг это так, но я не смогу вызволить её отсюда? Нельзя давать ложную надежду. Это слишком жестоко.

– Да так, просто. – Стараюсь, чтобы ответ прозвучал максимально пренебрежительно. Сердце колотится, отчаянно стремится побороть это волнение. Этот страх.

Мой шанс попасть в бордель ранен вместе с Цзин Линь, оправляется на мягкой постели, а значит, гроссбух для меня вне досягаемости. Без него невозможно гарантировать Мэй Йи свободу. А без девушки не достать книгу. Мэй Йи не вытащить отсюда, не рискуя её же жизнью, не бросая её, словно королеву на шахматную доску.

Я вспоминаю молчаливую девушку с волочащимися по земле волосами. Её кровавый, оборвавшийся побег, который пошёл не так. Сердце подскакивает к горлу.

Не хочу рисковать так. Рисковать ей. Но, возможно, я просто снова веду себя, как эгоистичный ублюдок.

Забавно, как быстро иногда всё меняется.

Пальцы Мэй Йи прорываются сквозь решётку, как крошечные белые побеги. Нежные, тянущиеся к свету. Они проталкиваются так далеко, что я вижу её ногти, покрытые блестящим ярко-красным лаком. Этот цвет совсем ей не подходит. Слишком резкий и яркий.

– Я достану книгу, – довольно громко говорит она.

– Мы сделаем это вместе, – уверяю я. – Не стоит кидаться за гроссбухом Лонгвея, когда только выпадет шанс. Он заметит пропажу. Нам нужно придумать, как вытащить его из борделя. К тому же тебе нужно как-то его отвлечь, чтобы незаметно пробраться в кабинет и обратно.

В голове крутятся шестерёнки, как в часовых механизмах, которые Хиро коллекционировал и разбирал на части (в период «как круто тут всё устроено, я хочу быть инженером»). Только мой механизм не лежит по кусочкам на его столе. Он работает на полную мощность.

– Сколько времени тебе понадобится? Чтобы достать ключи и подняться наверх?

– Трудно сказать. Мама-сан почти всегда держит ключи при себе. Кроме того времени… – Мэй Йи замолкает, играя рукой с косой цвета ночного неба. Она оборачивается вокруг запястья, как верёвка. – Того времени, когда они у Инь Ю.

– Инь Ю?

– Одна из девочек. Она убирает комнаты по наказу Мамы-сан, а значит, у неё есть все ключи.

– Ты ей доверяешь?

Мэй Йи перестаёт крутить косу. Запястье её больше не видно, его полностью поглотила великолепная сияющая чернота.

– Да. Если… если можно рассказать ей, зачем мне это. У тебя есть деньги?

Вопрос застаёт меня врасплох.

– Немного.

– Другие девочки тоже могут помочь. Гроссбух довольно маленький, но всё же не пролезет через решётку. – Мэй Йи кивает на скрещенные прутья. В крошечные окошки можно просунуть максимум пару пальцев. – Его нужно выносить через дверь. Когда я раздобуду гроссбух, ты должен будешь купить время девушки по имени Нуо. Жди в её комнате, я занесу книгу.

– Эти девушки, Нуо и Инь Ю, почему ты уверена, что они не предадут?

– Несколько недель назад другая девушка, Синь, решила сбежать. Мы знали, что она планирует, некоторые даже пытались остановить. Но не выдали её.

– Молчание и настоящая помощь – разные вещи, – говорю ей я. – Но скажи им, если мы добудем книгу, я смогу всех вас вытащить отсюда.

Мэй Йи смотрит на меня. Её пристальный, неморгающий взгляд напоминает о детях в зоопарке. А животное, должно быть, я – слоняюсь за решёткой, делаю и говорю совершенно непонятные для неё вещи.

– Это правда? – наконец, спрашивает Мэй Йи.

Я сглатываю, думая о пепле и безразличии Цэнга. Полиции нет дела до девушек, это точно. Но когда гроссбух будет найден, когда я вручу безопасникам голову Лонгвея на блюдечке, а все ордеры на арест будут выписаны, некому будет вновь запереть клетку девушек. Никто не сможет остановить их.

Я киваю:

– Больше ничего сказать не могу, потому что это тайна. Но да. Достаньте книгу, и вы будете свободны.

– Девочки помогут, – быстро и уверенно отвечает Мэй Йи.

– Только… будь осторожна. – Грудь сдавливает. Мне сложно даже довериться этим двум девушкам, двум сёстрам. Добавить сюда ещё двух неизвестных – уже слишком. Слишком много переменных, слишком много шансов, что всё пойдёт не так. – И осмотрительна.

– Когда начнём?

Вовлечение в план девушек многое меняет, но в основе своей расписание. Прежде, когда на плахе лежала только моя голова (и, пожалуй, голова Цзин Линь), хотелось найти гроссбух как можно скорее. Но я-то мог сбежать, а девушки… они как мышки, запертые в клетке. Если Лонгвей узнает, кто украл его книгу, он может… он раздавит их.

И даже если я сработаю в одиночку – куплю время одной из девочек или приду проситься в Братство, – Лонгвей всё равно накажет их, выплеснет злость на тех, кто не может дать отпор. Слишком много деталей нужно просчитать. Хорошо это или плохо, но мы все связаны.

Это лучший план, который мы можем испробовать.

Всё должно пройти быстро, чтобы Лонгвей не успел даже понять, что гроссбух пропал, пока сюда не прибудут копы. Действовать нужно в последние минуты.

– В канун нового года. Через пять дней. Я подойду к твоему окну, прежде чем направиться в главный зал. Отвлеку Лонгвея и вашу Маму-сан, чтобы ты успела пробраться наверх и спуститься. Потом куплю время Нуо и буду ждать тебя у неё в комнате. Я успею уйти, а Лонгвей ничего не узнает. Но я вернусь за вами.

Мэй Йи сглатывает:

– А до твоего возвращения?

– Держите его внизу, пусть курит. Пока часы не пробьют полночь.

– Как я могу быть уверена, что ты вернёшься? – Вопрос девушки, которую всегда забывали. Снова и снова, и снова.

Коса спадает с её запястья, и я вижу на нём отметину. Тёмное пятно посреди безупречной белизны. Слишком странное, чтобы быть простой тенью, смазанное, как отпечатки пальцев преступника. Подпись одного конкретного престарелого ублюдка.

Чёртов Осаму.

Я смотрю в лицо Мэй Йи, и всё не имеет значения. Плевать, что отец продал девушку ради жалкой суммы денег. Что она может быть сестрой Цзин Линь. Что моя свобода, моя жизнь теперь в её руках. И что ракушку, скорее всего, сделали на фабрике.

Даже когда руки её покрыты синяками, в мире нет ничего прекрасней и целостней, чем она. Чем Мэй Йи.

– Я вернусь за тобой. Несмотря ни на что. – Слова грёбаного героя вырываются из моего рта. Моя лучшая часть – ту, которую пробудила она – тянется к девушке через стекло.

Сомневаюсь, что когда-либо в жизни говорил более искренно.

Дедушка умер рано, но некоторые воспоминания о нём всегда остаются со мной. Как он всякий раз застывал, слыша гул самолёта. Как крепко стискивал трость – вены на правой руке вздымались, как фиолетовые черви.

Мне было пять, когда я наконец-то набрался смелости спросить его о колене. Подбородок его задрожал, облачно-белая бородка затрепетала, словно подхваченная ветром.

– Давным-давно, задолго до рождения твоей матери и тебя, я был на войне. Ты знал об этом?

Я покачал головой.

– Я был лётчиком. Не пилотом истребителя, конечно, я занимался поставками. – Он замолчал, обеими руками сжимая трость, всем весом наваливаясь на небольшой кусок дерева. – Я летел на задание, когда самолёт подбили. Я выжил, но был сильно ранен. Кусок металла попал под коленную чашечку. С тех пор я так и не смог нормально ходить.

Мой юный ум никак не мог понять, почему старая боль спустя столько лет не позволяет человеку ходить. Почему она осталась с ним на всю жизнь.

Но теперь, когда я стал старше, когда прошёл собственные войны и сам заработал раны, я понимаю. В груди разрастается боль, когда я отхожу от окна Мэй Йи, словно напоминание о старой боевой ране. Боль, которую я не могу объяснить. Которая не позволит забыть.

Я думал, что два года пытался стереть прошлое. Избавиться от боли, затолкать её в самую глубину души, куда могут пробраться только кошмары. Но на самом деле просто заморозил её. Боль, застывшая во времени.

Я иду привычной дорогой. Вдоль заводов и фабрик, полных измождённых рабочих, трудящихся на неутомимых механизмах. За угол, где кутается в поеденное молью одеяло беззубый старик, протянув руки для милостыни, словно чашу из плоти и узловатых суставов. Мимо сгорбившихся в дверях проституток с обнажёнными плечами. Рядом пробегают босоногие ребятишки. За кем они бегут? Или от кого? Они просто играют или спасаются бегством?

Раньше я ходил по этим дорогам, не испытывая ни единого чувства. Снова и снова, и снова. Видел эти лица – морщинистые, раскрашенные, бесстрастные, испуганные, пустые – и ничего не ощущал. Даже малейшей досады. Теперь сердце моё готово разорваться от боли. Боли за Цзин Линь, Бона, Ли, Куэна и Чма. За всех несчастных, живущих на этих улицах.

Но пробудилась не только эта боль. Моя собственная, старая боль проникает ещё глубже в сердце, растекается по костям, как лава. Это мучение, из-за которого я чувствую себя как никогда живым, пробудившимся ото сна. Агония от мыслей о ней, осевшая в сердце. Шрапнель, которую никогда, ни за что не удастся достать.

Я практически не голоден, но когда прохожу мимо лавки господина Куна и мерцающей печи с ча сиу бао, покупаю целый пакет. Их жар ощущается через бумагу, поджигает пальцы и ладони. Я думаю о Цзин Линь. Нужно сказать ей, найти телефон и позвонить Эмио.

Или всё же не стоит? Ей сейчас стоит отдыхать, соблюдать постельный режим – наказание врача, которое она нарушит в мгновение ока, если узнает. И если план мой не сработает, если добыть гроссбух не удастся… лучше, если Цзин Линь ничего не будет знать.

Что-то громко, протяжно воет у самых моих ног. Достаточно громко, чтобы я остановился и понадеялся, что не ослышался. С того момента, как вновь попал в город, я постоянно оглядываюсь. Ищу, ищу, ищу одного бесхвостого кота.

Я опускаю голову. Первое, что вижу: грязные лужи, ловящие электрическое мерцание магазинчиков и разливающие его, как золото, у моих ног.

Перевожу взгляд в сторону, к правому ботинку. Из темноты на меня смотрят жёлтые горящие глаза Чма. Он скользит по моей ноге, трётся о джинсы длинным спутанным мехом. Воплощение моей аллергии. Шерсть его вся заляпана засохшей кровью. Замечаю обрубок хвоста, оставленный ножом Куэна. Я видел раны и похуже, но почему-то раньше желудок так не сжимался.

– Как ты тут? Разменял уже пятую жизнь? – спрашиваю я, опускаясь на колени прямо посреди улицы. Пыльно-розовый нос Чма толкается в пакет с булочками. Вой становится громче, уверенней. Я засовываю руку в пакет и отщипываю кусочек от одной из булочек. Чма заглатывает его целиком: тесто, мясной сок и само мясо. Кусочек исчезает в мгновение ока. Кот обнюхивает землю и поднимает взгляд на меня.

Ещё. Не просьба, а требование. Озвученное с таким авторитетом, на какой только способен бесхвостый кот.

– Ах ты напыщенный маленький…

Чма! Чма! Мой выпад прерывает чихание. Этот кот умеет выглядеть достойно, даже с соплями на носу. Чма!

Кажется, Цзин Линь была права. Кошки чихают не так, как люди.

Я отламываю ещё кусочек ча сиу бао. Как же хочется, чтобы Цзин Линь была здесь. Чтобы она увидела, как нашлось всё, что она потеряла.