ГЛАВА 13. Черный и Белый Архив
Над островом снова бушевала непогода. Потоки дождя змеились по стеклу, незваным гостем стучал в окно ветер. И мне не спалось.
Самое смешное, что в глубине души я была согласна с Кристианом в отношении Ардены. Судя по всему, этой богачке не помешала бы небольшая порка! Вот только подставлять для наказания свою шкуру и отвечать за грехи Ардены я категорически не желала.
Не потому ли хитрая бестия и затеяла подмену? Чем больше я узнавала о госпоже Левингстон, тем сильнее сомневалась в правдивости ее слов.
Вот только теперь Ардена Левингстон — это я. И быть ею становится все труднее.
Расстроенная, я подергала себя за пряди золотых волос, покосилась на закрытую дверь. Вытащила ножницы и подрезала кончики. Все-таки столь длинные локоны — сущее наказание!
Потом переоделась в сорочку и дважды обошла против часовой стрелки комнату, потрясла занавесками и покрывалом, чтобы изгнать призрачных шутих, которые насылают кошмары и бессонницу. Но и этот привычный с детства ритуал не помогал. Стоило закрыть глаза — и мне чудился бирюзовый взгляд и черная форма с ремнями, скрещивающимися на груди…
И тут же образ темнел, наливался сумраком, а на его место вставал другой — из прошлого. И бирюзовый взгляд заменялся рыжим…
… В детстве Башмак был тощим, хмурым и неразговорчивым. Вечно сидел в углу, прятал на ночь свои огромные башмаки, доставшиеся от отца и бережно хранимые, несмотря на давно стоптанные подошвы. А одним летом вдруг как-то вытянулся и возмужал, превратившись из тощего подростка в молодого парня. И весьма привлекательного, что странно. Даже наша признанная красавица — Корочка от Сыра или просто Сырок — засматривалась на парня. Раздобыла где-то розовую краску, мазала губы, томно вздыхала. И тем удивительнее было, что Башмак не обращал на девчонку никакого внимания. Не замечал ни ее волосы цвета топленого молока, ни ее золотистую кожу. Ни даже таких сочных подкрашенных губ. И все потому, что Башмак смотрел в другую сторону. В мою.
И это было странно. Ведь у меня не было ни светлых волос, ни красок… Лишь глаза — штормовые, как говорил Ржавчина. И непонятно, почему Башмак вечно торчал на моей дороге, краснел и таскал украдкой подарки. То гладкий камушек, то голубые в крапинку птичьи яйца, то ромашки… Я подношения не брала и убегала. Приютские шептались и делали ставки. Ржавчина хмурился, и его ржавые глаза темнели. А как-то Башмак подкараулил меня возле заброшенного корпуса и, неловко прижав к себе, поцеловал. Я оторопела, застыла. Чужой рот ощущался слишком странно, я никак не могла понять — нравится мне поцелуй или нет.
А когда Башмак отстранился — покрасневший и довольный — я подняла голову. И увидела другой взгляд — темно-рыжий. Ржавчина сидел на полуразрушенной крыше и смотрел на нас. Я тогда сбежала. А утром Башмак пропал. Приютские шептались о разном, настоятели организовали поиск, но все напрасно. Вокруг Лурдена тянулись леса и болота, топи начинались сразу за отстойником, совсем рядом с приютом. Решили, что Башмак забрел в трясину и утонул. А еще косились на Ржавчину и замолкали, когда он появлялся.
Мой друг молчал, лишь рыжина его глаз наконец посветлела…
А потом он принес тот нож и вырезал на мне рисунок. Бок горел огнем, Ржавчина бледнел и кусал губы. «Прости… Так нужно. Теперь ты всегда будешь помнить обо мне. Прости…»
Я не верила в волшебный нож, откуда бы ему взяться у приютского выкормыша? Но молчала и позволяла Ржавчине делать тот рисунок. Если так ему будет спокойнее, если это прогонит тьму — пусть.
Закончив, парень выдохнул и вдруг скользнул губами по моей щеке. Шее. Ключице. Жаркое и влажное скольжение, тяжелое дыхание. Горячие ладони, напряженное тело, вжимающееся в мое… Возбуждение молодого мужчины, незнакомое мне и слегка пугающее…
«Первый поцелуй должен был быть моим, Вивьен, — и шепот — злой, обжигающий. — Моим, понимаешь?»
«Не называй имя, — отвечаю я. — Не то змеевы дети услышат и заберут меня…»
«Никто и никогда не заберет тебя у меня, — еще злее говорит он. — Никто. Никогда!»
Он дышит слишком тяжело. И мне хочется его успокоить, погасить эту злость, это отчаяние, которое поселилось в моем друге. Я хочу, чтобы он был счастлив… Я обнимаю его, глажу напряженную спину, провожу рукой по груди. Пальцы становятся мокрыми. И Ржавчина тихо стонет.
Со страхом я дергаю его серую рубаху, поднимаю, несмотря на сопротивление парня. И вижу кровавую корку, покрывающую его ребра. Она складывается в замысловатый рисунок, такой же, как у меня. Только этот больше в три раза…
«Рисунок должен быть парным», — криво улыбается Ржавчина.
И снова трогает губами мою шею, ключицу, щеку… почему-то не губы. Словно все еще не может простить чужое прикосновение к ним…
… Утром непогода все еще бушевала, но это не помешало неугомонному «брату» разбудить меня на пробежку! Правда, на это раз я открыла глаза, едва он толкнул дверь, так что орать «подъем!» не понадобилось. За ночь заметно похолодало, брусчатка покрылась инеем.
— До конюшен, — мрачно скомандовал Кристиан и сорвался с места.
Я припустила следом. Но как ни старалась, догнать «брата» так и не смогла! Крис ни разу не обернулся, а вскоре и вовсе скрылся из вида. Так что когда я, тяжело дыша, достигла вожделенных конюшен, февр уже набирал воду в колодце.
— Ты меня обманул! — возмутилась я. — Ты быстрее! Гораздо быстрее!
Он с какой-то злостью оттянул ворот свитера. На ключице темнел рисунок — черный вихрь, хвостом извивающийся по шее.
— Это Дар, — процедил Кристиан. — Ты ведь хотела знать о моих Дарах, не так ли? Много лет назад я вынес из Мертвомира изогнутую спицу с намотанной на нее грязной веревкой. Это дало мне скорость вихря.
Я смотрела на черный рисунок, на загорелые пальцы, держащие край свитера. Сглотнула и резко отвела взгляд.
Кристиан втянул воздух и как-то яростно щелкнул застежкой на своем браслете. Закрыл.
— Ты мне соврал, — пробормотала я.
— Видимо, привычка лгать — наша семейная черта, — грубо бросил он и побежал обратно к дому.
Я посмотрела ему вслед. Мне хотелось спросить, почему он столько лет живет на острове, почему попал сюда так рано. Десять лет! Ему было десять, когда он попал в Двериндариум. А во сколько он открыл Дверь? Мертвомир убивает, ребенку в нем не выжить.
Что же случилось в прошлом семьи Левингстон? И какого гнусного семейного скелета спрятала от меня Ардена?
Я — исключение, сказал Крис.
Мне хотелось спросить, но конечно, я не стала этого делать.
Похоже, наше краткое перемирие закончилось.
* * *
День покатился своим чередом.
Накануне я совершенно забыла о задании наставника Бладвина, за что и получила штрафную звезду. Наберется таких с десяток — и ученик, несмотря на внесенную плату, может оказаться за пределами Двериндариума. Так что этим вечером мне предстояло написать слово «мертвое» тысячу раз. И больше всего меня теперь беспокоило, сумею ли я досчитать до тысячи. Счетосложение всегда вызывало у меня затруднения.
Главной новостью дня стал «Список Двери». Нам раздали листы, на которых была обозначена очередность, с которой ученики войдут в Мертвомир. Первым значился Киар Аскелан, что вызвало косые, но понимающие взгляды. Что ни говори, но лорд колючего Архипелага был сильнее нас всех. Второй — к моему удивлению — оказалась я. Но из-за штрафной звезды мое место опускалось ниже и вместо меня после северного лорда Дверь откроет его сестра.
Рейна торжествующе улыбнулась, а я лишь пожала плечами, не желая показывать, что расстроена. Проклятое задание, и как я могла о нем забыть? Все из-за Криса и клятых пирожных, от которых меня мутило всю ночь!
Теперь мой номер в списке был третьим. Четвертым значился Ринг, потом Альф, за ним — Итан. Дальше Майлз, Ливентия и в самом конце — Мелания. Послушница сидела, едва сдерживая слезы. И дураку ясно, что чем дальше по списку, тем меньше шансов найти стоящий Дар.
Вот только расстановка могла измениться из-за штрафных звезд, как случилось со мной. Каждая звезда опускала ученика ниже по списку, поднимая его последователя.
Долго размышлять над списком нам не дали, снова завалив новыми сведениями.
Сегодня мы изучали Дары, способные наделить человека знанием. Пытались разобраться, какие Дары опасны, а какие полезны. Но к концу урока все лишь больше запутывались и мрачнели. На каждое правило существовала такая куча исключений, что вскоре я вывела для себя единственное полезное правило, которое можно было обозначить так — «никаких правил»! Хватай и беги — вот и вся наука! И нечего нам головы морочить ненужной болтовней и бесконечными классификациями! Любой мусор, вынесенный из Мертвомира, мог даровать что угодно, вариантов было так много, что у меня устала рука все это записывать. Любой Дар мог оказаться пустышкой, свести с ума или стать невероятно полезным. К счастью для людей, первые два варианта все же случались значительно реже третьего!
Классификация возможных знаний была столь обширной и запутанной, что у меня разболелась голова. Да и какой смысл изучать их все, вот получу свой Дар, там и разберусь, к чему его применить!
Похоже, к подобным мыслям пришли все ученики, потому что под конец занятия многие начали переглядываться и даже перешептываться, плюнув на записи. А когда наставник Бладвин дал задание на вечер и отпустил, многие вздохнули с облегчением.
Словно в противовес вчерашней тренировке, сегодняшняя оказалась легкой и спокойной. До самого вечера мы учились определять по теням время и направление. Занятие снова вел февр с мышиными глазами, что ужасно расстроило Ливентию. Последняя смотрела на меня недовольно, но молчала. Пока.
А когда нас отпустили по домам, я юркнула в коридор Вестхольда раньше остальных. Уже несколько дней мне не давали покоя слова наставника Бладвина. Так что, поразмыслив, я все же решилась найти Архивы Двериндариума. Дорогу подсказал проходящий мимо февр. Я прошла узкими коридорами, больше похожими на лаз, пробежала по открытой галерее, которую заливал холодный дождь, и очутилась в южной башне замка. Именно в ней располагалась самая знаменитая библиотека империи. От волнения вдруг похолодели ладони, и я потерла их о ткань мундира. Даже книжный магазинчик вдовы Фитцильям вызывал у меня трепет и волнение, а здесь целый архив! Вернее, целых два архива! Белый, хранящий все знания об искусствах и Дарах, материках и океанах, творцах и двери-асах, о Божественном Привратнике и его учениках, об их чудесах и достижениях, о великих королях и мудрых императорах. И Черный, надежно оберегающий память о войнах и легионерах, завоеваниях и бойнях, тайных обществах, эпохе Безмолвных Людей, Бестиарии и даже, говорят, проклятых ренегатах и их ужасном Ордене… Тех, о ком нельзя говорить вслух, ведь их существование — вызов императору и самому Двериндариуму. А сам разговор об этих проклятых приравнивается к преступлению против короны.
Правда, меня сейчас волновали не тайны прошлого или настоящего, я пришла в башню Вестхольда, чтобы задать один-единственный вопрос.
И потому снова вытерев руки, я толкнула огромную дверь и вошла. Поморгала, привыкая к свету, осмотрелась. И ахнула! Сколько хватало взгляда, тянулись полки. Они обвивали стены кольцевыми галереями, громоздились стеллажами, взлетали невероятными застекленными конструкциями. Сколько же здесь было книг! Фолианты, талмуды, свитки! Множество лесенок карабкалось и громоздилось вдоль полок, соединялось узкими и длинными площадками, а потом они ползли выше — до самого потолка. И какой это был потолок! Купол! В его центре сверкало круглое окно-сердцевина, затянутое граненым хрусталем. А вокруг, подобно невиданному цветку, расположились бесчисленные зеркальные «лепестки», бережно собирающие дневной свет. Поток лучей стекал вниз — на белый мраморный пол и каменный свиток, возвышающийся на прозрачном стеклянном постаменте. Мастерство двери-аса, сотворившего эту красоту, было столь велико, что создавало иллюзию парения в воздухе. Словно мраморный лист завис над полом и вот-вот улетит к куполу вместе с высеченными на нем словами… Дар. Память. Вечность.
Я никогда не видела ничего прекраснее Белого Архива Двериндариума. Перевела ошеломленный взгляд ниже.
Передо мной был уютный зал, заполненный массивными столами из полированного дерева, бархатными креслами и торшерами, льющими мягкий желтый свет. Здесь сидели февры и ученики, кто-то занимался, кто-то просто отдыхал.
Я несмело шагнула к ближайшему креслу.
— Простите… я ищу Харди Дэффа. Вы не знаете, где я могу его…
— В Черном Архиве, — прошептал парень, оторвавшись от своей книги. — Это вниз.
Вниз?
К моему изумлению, ступеньки вели не только к потолку. Они стекали каменными порогами в глубину, куда-то в подземелье этого невероятного места.
Но если Белый Архив казался сотворенным рукой самого Великого Привратника, то Черный наводил на мысли о Двуликом Змее и Бездне, в которой он живет.
Спускаться пришлось долго. Белый Архив со всем его сияющим великолепием остался где-то наверху. Здесь же тянуло сухим холодом, а черные камни светились призрачным голубым сиянием. Похоже, архивариусы прошлого сделали все, чтобы еще на подходе отбить желание копаться в тайнах империи. Когда из тьмы показался широкий зал и мне навстречу шагнуло чудовище в черном балахоне, я едва удержалась от желания либо завопить, либо двинуть чудовищу в зубы.
Но тут страшилище сделало шаг в круг света и оказалось обычным косматым стариком, одетым в старомодный длиннополый мундир. Седые космы архивариуса всклокоченным облаком лежали на голове, а на носу блестели красные стекла пенсе, принятые мною за кровавые глаза.
— Ух ты, девица, — сипло пробормотал старик, вытащил огромный клетчатый платок и шумно высморкался. — Сырость замучила! Кости ломит, и в носу свербит! Спасу нет!
— Может, вам стоит обратиться к врачевательнице? — осторожно предположила я. — За какой-нибудь настойкой?
— Какой еще врачевательнице? — подозрительно прищурился архивариус.
— Леди Куартис.
— Куартис, Куартис, — забормотал он. — Свен Куартис — мертв, Фильд Куартис — мертв, Глен Куартис — уж пару веков как мертв, Эльза Куартис… Брендон Куартис…
— Саманта Куартис, — подсказала я.
— Ах, эта… — Харди Дэфф, а это, несомненно, был он, пошамкал губами. И улыбнулся. — Живехонькая коза!
И вдруг замахнулся на меня кривой палкой-клюкой.
— Не пойду я никуда, чего пристала? Думаешь, не знаю, чего там наверху? Здесь буду, никуда не пойду, не заставишь!
— А что там, наверху? — несколько ошарашенно спросила я.
— Она! — старик поднял вверх не слишком чистый палец. — Дверь! Заманят в нее, будешь потом, как я! Здесь сиди. Здесь их нет.
— Кого?
— Их. Сюда не сунутся, змеюки! Знаки вон!
Я опустила взгляд на пол. Камни оказались исчерчены непонятными символами и письменами. А вокруг стола архивариуса, где горела лампа и лежала огромная книга, вился охранный круг со множеством букв и загадочных знаков.
Я потопталась, понимая, что разум господина Дэффа и правда помутился, как и говорил наставник Бладвин. Верно, в архиве его держат лишь из жалости. Вряд ли сумасшедший архивариус мог принести какую-то реальную пользу. И с одной стороны — я испытала облегчение, все же беспокоилась, как бы старик не обнаружил во мне самозванку, а с другой — поняла, что общение с этим странным господином теперь сильно затрудняется.
Харди Дэфф проковылял к своему месту и упал в кресло. Я осторожно шагнула следом.
— Господин Дэфф, у меня к вам вопрос…
— Не пойду!
— И не надо. Я лишь хотела спросить…
— И ты не ходи, — буркнул сумасшедший. — Беда ведь будет! Дары, говорят они… врут! Все врут! Поняла? Нельзя! Я им тоже говорю — нельзя, а они… Змеюки! Тут сиди. Тут знаки!
— Вы, конечно, правы, — я решила не спорить с сумасшедшим. — Но я пришла, чтобы узнать…
— Харди Дэфф знает правду!
— Конечно-конечно, — успокоила я архивариуса. — Я потому и пришла. Вы ведь знаете имена всех живых и мертвых. Всех! Я назову вам имя… Одно имя. Скажите, жив ли этот человек?
Помолчала, внезапно испугавшись. Что будет, если Ржавчина мертв? Мотнула головой, впилась ногтями в ладони. И произнесла:
— Дэйв Норман. Он… жив?
Старик пошамкал губами.
— Нету такого.
— То есть как это — нету? — опешила я. — Дэйв Норман! Ржавчина! Поищите его! Он должен быть!
— Нету, сказал! — отрезал архивариус. — Я никогда не ошибаюсь! Есть Авгурс Норман — живой пока, есть Дэйв, почивший до моего рождения. А того, о ком ты спрашиваешь — нет. Ни среди живых, ни среди мертвых.
— Вы что-то перепутали. Он должен где-то быть! — убежденно произнесла я. Неужели я могла неверно назвать имя Ржавчины? Нет, это невозможно. Приютские дети не называют имен, но мы их знаем. Конечно, знаем. И я не могла спутать имя, которое значило для меня так много!
Наверняка, старик ошибается! И как он вообще понимает, о ком я спрашиваю?
— Хорошо. Иви-Ардена Левингстон? — выдохнула я.
— Живехонькая коза.
— Тео Брик?
— Мертв. Скоро пяток лет, как почил.
Я потерла грудь, в которой что-то заныло. Башмак… а ведь я наделась, что он и правда сбежал и сейчас живет где-нибудь в столице…
— Хромоножка Китти… Ну то есть… Кейт Беккер.
— Нету такой, — снова рассердился старик. — Ты что мне голову морочишь? Нету такой! Нигде нету!
— Люк Фармер! — почти выкрикнула я имя Плесени.
— Нету! Нигде нету! Пошла вон!
— Слай Брукс!
— Кыш отсюда!
— Аманда Крамер!
— Нету! Убирайся!
— Дэйв Норман!
— Про-о-очь!!!
Клюка взлетела, угрожая опуститься на мою голову, и я вылетела из Черного Архива. Вихрем пронеслась по ступенькам, перепрыгивая через одну, миновала общий зал и вывалилась в коридор.
И только тут сползла по стене и уселась прямо на пол, пытаясь отдышаться. Мысли неслись галопом, сердце стучало сумасшедшим барабанным боем! Что мне теперь делать? Что случилось с Ржавчиной и остальными? Почему Харди Дэфф не смог найти их среди живых или мертвых? Как это понимать?
Может, Дар старика просто сломался? От времени? Может ли вообще Дар сломаться?
Нет, сумасшедший точно что-то напутал! Как он вообще понимает, о ком речь? Мало ли какого Дэйва я ищу… Нету! Не может такого быть!
Но тогда почему он верно определил в мир живых Ардену и госпожу Куартис?
Сидя на полу, я расстроенно потерла лоб. Что мне теперь делать?
Додумать не успела, потому что на меня упала чья-то тень. Подняв взгляд, я увидела Ринга.
Парень рассматривал меня с интересом, темные глаза насмешливо блестели.
— Удобная стена, Золотинка? — усмехнулся он. — А я думал, богачки вроде тебя предпочитают парчовые диваны.
— Тебе вообще не стоит думать о богачках вроде меня, — огрызнулась я.
— Ой ли? — хмыкнул гигант.
— Что тебе надо? Иди, куда шел!
— Так я к тебе и шел. Поболтать хотел.
— О чем? — я попыталась высокомерно задрать нос, как делала Ардена. Но обнаружила, что сидя на полу это сделать сложно. Особенно, когда рядом возвышается такой здоровяк, как Ринг.
Парень снова хмыкнул, оглядел пустой коридор и присел на корточки. Но даже в таком положении казался горой.
— Будь осторожна, Золотинка, — уронил он. — Коридоры в этом замке темные, разное случиться может. Теперь каждый за себя, а ты… быстрая. И Дверь можешь открыть много раз, по праву старшего рода. Не всем это по нраву. Кто-то точно захочет войти раньше тебя.
Я нахмурилась, глядя в темные глаза Ринга.
— С чего бы тебе заботиться о моей безопасности? Денег хочешь?
— Денег?
Ринг коротко хохотнул.
— Вряд ли ты бывала в Эхверском Ущелье, Золотинка. Там богачек не водится, одни каторжники да их дети… Шахты там, рудники. Мало кому везет. А мне вот повезло, знаешь. — Он снова хохотнул, только с какой-то злостью. Сунул руку в карман, вытащил кулак. И неожиданно взяв мою руку, высыпал на ладонь… пять мелких сине-зеленых камушков. — Знаешь, что это? — Ринг равнодушно глянул на искристые капли. — То, что богачки так любят носить на своих белых шеях и тонких пальцах. Камушки эти. Дорогие они. Дороже жизней ссыльных и каторжников. У меня их полно. Так что — нет, монеты мне не нужны, Золотинка.
— Тогда почему предупредил? — тихо спросила я. Протянула руку, возвращая самоцветы Рингу. Он хмыкнул и равнодушно кинул камни в карман.
— Любопытный я. Вот все думаю, кто ж такую ладную Золотинку научил приемам отбросов и отщепенцев. Это ты благородным феврам можешь сказки рассказывать, крошка. А у меня глаза есть. Кто видел драку без правил, тот ее ни с чем не спутает. Вот и любопытно мне. Очень любопытно. Расскажешь, Золотинка?
Парень криво улыбнулся и поднялся. Глянул с высоты своего гигантского роста.
— И вот еще. Слухи ходят. Что ты с Альфом. Что целовалась с ним, и остальное — тоже. И ни слова о том, как ты ему двинула. Врет кто-то.
Я кивнула — еще как врет. Брешет даже!
Ринг развернулся, сунул руки в карманы и, насвистывая уличный мотивчик, удалился. Я тоже поднялась. Но на этот раз, прежде чем войти в темноту коридоров, внимательно осмотрелась.
Что-то происходящее в Вестхольде нравилось мне все меньше.
