Глава 5
Октябрьским утром, когда должен был начаться кругосветный круиз Уильяма К. Вандербильта и его семейства, Консуэло и Гарольд угрюмо поднимались вслед за отцом по трапу – ни дать ни взять парочка заключенных. Они завидовали Вилли, который учился в школе Святого Марка в Массачусетсе и тем самым избежал путешествия. А у них впереди – девять месяцев «расширения кругозора» на яхте вдали от друзей, от «Часов Досуга», где они привыкли проводить последние теплые деньки осени, от учебы в городе. Вместо этого они повидают Египет и Индию. А также спасутся от кипящего котла, полного безработных мужчин, голодных женщин и детей, бедняков, что сидят на ступеньках своих домов в ожидании подачки. Вся жизнь их перевернется с ног на голову, хотя сейчас они этого не подозревают.
Альва шла по трапу за дочерью. Тонкие плечи, плавная линия шеи, узкая талия – вне всякого сомнения, она выросла и превратилась в девушку, на нее нельзя уже смотреть как на ребенка. Впрочем, это отнюдь не значило, что мудрости у нее прибавилось – Консуэло все еще была наивной, точно новорожденный олененок.
Альва помогла детям устроиться в каютах, а потом предоставила их самим себе и решила до обеда почитать в салоне роман Генри Джеймса. Этого автора ей посоветовал Джордж – как оказалось, они были близкими друзьями. Альва выбрала «Женский портрет» – ее привлек сюжет, повествующий о стесненной в средствах юной леди, жизнь которой изменилась самым неожиданным образом в результате неудачного брака. Однако Альву начинала раздражать неспособность главной героини, мисс Арчер, понимать, что происходит, видеть, как ее обводят вокруг пальца. Конечно, это добавляло всей истории драматизма – но когда же бедняжка поумнеет?
Вскоре из бара донеслись голоса мужчин – значит, друзья и попутчики Уильяма уже на борту. Муж пригласил в путешествие нескольких джентльменов, либо неженатых, либо оставивших жен на берегу. Альва звала с собой Армиду, но та предпочла провести праздники в Бостоне с мисс Крэйн. Альве предстояло путешествовать в компании Консуэло, Гарольда и гувернантки мисс Харпер. Если бы не та малоприятная ситуация с Уильямом, Альва взяла бы с собой Мэри.
На прошлой неделе, гуляя с Мэри и Армидой по цветочным магазинам, Альва сказала им:
– Расставание изменило Уильяма. Он стал таким внимательным. Наверное, ему стыдно за то, как он вел себя раньше.
– Он так и сказал?
– Сказал, что хочет начать все с чистого листа.
Мэри поджала губы.
– Что такое? – удивилась Альва. – О чем ты думаешь? Скажи мне.
– Я думаю вот о чем: как волка ни корми, он все в лес смотрит.
– Но человек не волк.
Армида и Мэри промолчали.
– Вы думаете, его уже не исправить?
– Мисс Альва, – проговорила Мэри, – этот человек всегда делал и продолжит делать то, что ему заблагорассудится.
– Но вы его не знаете по-настоящему, – упиралась Альва.
Армида взглянула на Мэри.
– Мы желаем тебе только добра.
– Значит, наши желания совпадают, – заключила Альва. – Я напишу вам о том, как сильно вы ошибались.
В дверях салона появился Гарольд.
– Мама, идем скорее на палубу. Мы отчаливаем!
Милое дитя. Едва попав на борт, он забыл о том, что не хотел отправляться в путешествие.
– Мне понадобится твоя помощь, – сказала Альва и протянула руку.
Сын подошел, взял ее за руку, и она позволила ему поднять себя с диванчика.
– Как думаешь, мы увидим китов?
– Если повезет, увидим и горбатых, и синих.
– Я чувствую, что повезет, – уверил ее Гарольд.
Он открыл дверь, и они вышли на палубу. Джентльмены стояли на носу яхты. Среди них Уинтроп Резерфорд, тридцатиоднолетний бонвиван – Альва и не догадывалась, сколько неприятностей он вскоре принесет. И еще там был Оливер Белмонт.
Гибралтар, Тунис, Александрия. Незапланированная прогулка на плоскодонке вверх по Нилу. Суэцкий канал. Пролив и, наконец, Красное море.
– Разве это не чудо? – спросил Уильям, держа Альву под руку на носу «Вэлианты».
Перед ними раскинулись желто-бурые холмы и горы Египта. Земля была ужасно сухой и пустынной, казалось, в подобном месте ничто живое существовать вообще не может. Как отличался этот пейзаж от сверкающей синевы океана!
– Теперь понятно, почему Моисей взывал к Господу за помощью, – заметил стоящий с другой стороны Альвы Оливер.
В голове у нее пронеслась мысль – если сейчас прыгнуть за борт, море перед ней расступится или поглотит ее?
Они плыли вперед, заходили в новые города, видели новые земли. Однако Альва с трудом могла сосредоточиться на том, что видела, оценить величие или красоту происходящего – ее мучило то, что творилось в ее душе. Однажды в детстве в бреду ей показалось, что она плывет сквозь горячий туман из света и звука. Сейчас происходило нечто похожее. В конце каждого дня, ретируясь в свою каюту так скоро, как это позволяли приличия, она садилась на банкетку у туалетного столика, приближала лицо к зеркалу, смотрела себе в глаза и проклинала себя, проклинала Бога, проклинала судьбу, проклинала Оливера за решение отправиться с ними и, разумеется, проклинала Уильяма за то, что тот беззаботно взял с собой Оливера, не потрудившись поставить ее в известность.
Конечно, Альва не смогла бы воспротивиться этому решению, не выдав себя с головой. Но у нее хотя бы было время подготовиться.
Хотя нет, никогда бы она не смогла подготовиться к такому. То, как Оливер на нее действовал, изменить было нельзя. Потому что она – испорченная женщина. Она стала именно тем, от чего ее предостерегала мать, – существом, которым правят эгоистичные постыдные порывы. Животным.
– Ты заслужила этот удар судьбы, – сказала Альва своему отражению, с удовольствием драматизируя.
Генри Джеймс взбудоражил ее воображение. Если бы только титулованная леди могла избавиться от своего неразумного сердца! Если бы только Альву похитили пираты!
Но они бы просто взяли ее в заложницы, и преданный Уильям заплатил бы выкуп и вернул ее.
Она так богата, так преуспела в обществе – и все равно несчастна. Замужем за одним, влюблена в другого. В ловушке у обстоятельств, с которыми не в силах справиться. Это просто кошмар! Как же ей быть?
Женщина в зеркале наморщила лоб. Уголки ее губ опустились.
«Прекрати хмуриться!»
Как много времени прошло с того дня в Гринбрайере. Что бы подумала герцогиня, застав Альву в таком состоянии?
«Да уж, – сказала Альва отражению. – Она бы подняла тебя на смех. Так что возьми себя в руки, деточка, и забудь эту чушь, пока ты не опозорила нас обеих».
По пути в Индию им предстояло пересечь недружелюбное Аравийское море. Под низким свинцовым небом яхта тяжело переваливалась по волнам. Расположившись на палубе, Альва дочитывала роман. Концовка привела ее в недоумение. Что мистер Джеймс хотел этим сказать? Упрямое невежество Изабель Арчер, ее закоснелая нравственность, ее неспособность разобраться в ситуации, которая только делает ее несчастнее, – неужели он не сумел написать рассказ, чтобы она была отомщена?
Консуэло сидела рядом с томиком Вордсворта в руках. Такая хорошенькая! И такая беззащитная – совсем как мисс Арчер.
Альва никак не могла привыкнуть к тому, что дочь выросла. Ее юбки теперь были длинными, волосы всегда уложены, осанка безупречна. Учеба доставляла ей удовольствие. Единственным изъяном Консуэло была кротость. Конечно, никто никогда не сказал бы, что кротость – изъян, и все же она делала дочь слишком уязвимой. Рано или поздно ей придется выбраться из своего кокона, сотканного из стихов и высоких идей.
Консуэло больше смотрела на море, чем на раскрытые перед ней страницы. Наконец она захлопнула книгу.
– Пойду прогуляюсь.
– Прогуляешься?
– Да, я устала просто сидеть.
– Да, от такого «сидения» немудрено устать, – попыталась пошутить Альва.
– Вы правы, мама, – согласилась Консуэло, не понимая шутки, и осталась в кресле. На ее лице застыла нерешительность.
– Ахой! – крикнул Уинтроп Резерфорд, подходя вместе с Оливером к дамам. – Прекрасная погода, не правда ли?
Консуэло отложила книгу и встала.
– Я все-таки пройдусь, – сказала она и удалилась, как только мужчины приблизились.
Альва с удовольствием удалилась бы и сама, однако заставила себя произнести жизнерадостным голосом:
– Еще неделя этого безобразия, и мы будем в Бомбее. Кажется, моя дочь уже истосковалась по суше.
Оливер плюхнулся в шезлонг рядом с ней.
– Я тоже.
Уинтроп Резерфорд – который настаивал, чтобы его называли «Уинти», – заявил:
– Да, спустя какое-то время море надоедает. Поэтому я не тороплюсь покупать собственную яхту. Зато с лошади могу днями не слезать! Поле, покрытое дерном, клюшка в руке – что может быть лучше? Суша прекрасна. Но какие на море открываются виды!
Он подошел к перилам и постоял возле них. Затем, взглянув вслед Консуэло, удалился в противоположном направлении.
– Не слишком изобретательно с его стороны, не находите?
– Да, но он думает иначе. – Альва не смотрела на Оливера. За перилами опадал и вздымался горизонт. – Не понимаю, о чем думал Уильям, приглашая его в путешествие. Все знают о пристрастии мистера Резерфорда к богатым наследницам. Вот только Консуэло всего шестнадцать – она слишком молода, уж тем более для Уинти.
– Что? Боюсь, я осведомлен о вкусах Резерфорда меньше вашего.
– Он предпочитает богатых замужних леди, которые располагают временем, желанием и возможностью насладиться его компанией.
Альва слышала, что Резерфорд любил водить за нос сразу нескольких дам и натравливать их друг на друга, чтобы получить новый костюм, новую лошадь или возможность поиграть в поло на новой площадке. Денег, которые ему выделяла семья, на это не хватало.
– Может, скинуть его за борт? – спросил Оливер.
Альва рассмеялась. Она не хотела поддаваться веселью, но устоять не смогла:
– «Мистер Резерфорд стал жертвой несчастного случая во время поездки на ошеломительной новой яхте Ви-Кей Вандербильта». А вы станете героем, хотя никто, кроме меня, не будет этого знать.
– Непросто выбрать мужа для дочери, не правда ли?
– Особенно когда дочь – будущая наследница. Она думает, что знаки внимания, которые он ей оказывает, – настоящая любовь. Это видно по тому, как она смотрит на него своими огромными глазами юной лани.
– Не ставьте ей это в вину. Она совершенно наивна.
Альве нравилось беседовать с Оливером. Это всегда было приятно и интересно.
– Даже будь его чувства настоящими, – продолжила она, – какую жизнь подобный человек сможет ей предложить? Она станет для него хорошенькой и совершенно бесполезной куклой. Ее одолеет смертельная скука, ее живой ум и врожденное любопытство зачахнут, а он будет проводить все свое время на скачках, званых ужинах и у портных, заказывая себе новые костюмы за счет Уильяма. Я намерена избавить дочь хотя бы от этого.
– Боюсь, вы только что описали жизнь большинства наших знакомых, – заметил Оливер.
– Вы правы. Но Консуэло чересчур мягка, чтобы суметь отстоять себя перед мужем, слишком сильно сомневается в своих взглядах и талантах. Он бы уничтожил ее, как произошло вот здесь. – Она подняла книгу. – Мисс Арчер была уничтожена Гилбертом Озмоном. Юность не понимает, какой обманчивой может оказаться внешность.
– А зрелость знает, но часто не может ничего с этим поделать. Я думаю, лучше оставаться наивным.
– Иногда можно просто закрыть глаза на проблему, и все.
Как Альва и подозревала, пути Консуэло и Резерфорда где-то пересеклись, и теперь парочка голубков делала попытки медленно прогуливаться по то и дело кренившейся палубе. Кавалер предложил Консуэло руку, и та слишком крепко в нее вцепилась. Альва наблюдала за ними.
Оливер заметил:
– Кажется, вы создали для своих детей идеальные условия.
Что-то в его тоне заставило Альву насторожиться.
– Мне просто повезло, – сказала она.
– В вашей жизни все происходит по правилам, согласно распорядку.
– Да, и усилия, на это затраченные, себя оправдали.
– Безусловно, у вас есть все, чего только можно пожелать, вы находитесь на самой вершине мира. А как же счастье?
Альва насторожилась еще больше:
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– Потому что я вас знаю.
Она почувствовала себя совсем неуютно. Слова Оливера бередили рану, которую она тщательно ото всех скрывала.
– Возможно, я не такая, какой вам кажусь, – попыталась она защититься.
– Заранее прошу прощения, но я готов предположить, что вы не такая, какой кажетесь себе. Или, по крайней мере, не такая, какой хотите казаться другим. Я знаю, что скрывается за этим безупречным фасадом.
Альва побледнела. Неужели все это время он знал о ее чувствах? И теперь собирался ее за это раскритиковать или, что хуже, пожалеть?
– Прошу меня извинить, – пробормотала она, быстро поднявшись из кресла и покидая зону отдыха. – Мне… Мне нужно напомнить Уинти, что мать впечатлительной юной леди всегда за ним наблюдает.
– Но Альва… – позвал Оливер.
Пусть зовет сколько угодно. Она не станет оборачиваться и постарается больше с ним не сталкиваться (как это сделать на яхте?!). Судно продолжало сражаться с волнами, отчего походка Альвы напоминала походку не самого трезвого человека. Едва скрывшись с глаз Оливера, она перегнулась через перила. Ее стошнило.
– Мама? – Консуэло поторопилась к ней.
Ее спутник тоже подошел.
– Меня просто укачало. Дайте мне свой платок. – Вытирая рот, Альва сказала Резерфорду: – Предупреждаю: я наблюдаю за вами. – Потом запихнула платок в его карман и ушла, оставив ошеломленную парочку на палубе.
Скорее бы закончилась эта поездка. Слава богу, в Индии их пути с Оливером и всеми остальными разойдутся.
Спустя немного времени Консуэло зашла в каюту Альвы.
– Вам уже лучше?
«Нет, все безнадежно. Я чувствую себя жалкой, несчастной и хочу домой».
– Спасибо, милая, лучше. Как приятно, что ты обо мне беспокоишься. Входи.
Консуэло закрыла за собой дверь.
– Мистер Резерфорд сказал, что его озадачило ваше замечание о том, что вы за ним следите. Он не понимает, что сделал не так.
– Он бы мог спросить это у меня сам, вместо того, чтобы подсылать тебя, не думаешь? Сколько ему лет?
– Он меня ни о чем не просил. Мне… Мне самой хотелось понять. Что он сделал неправильно?
– Он оказывает знаки внимания юной леди вдвое младше.
Консуэло вспыхнула.
– Но это ведь ничего не значит…
– Ты и правда так считаешь?
– Он взрослый мужчина, а я еще девушка.
– Но тебе нравится думать, что я права и он увлекся тобой.
Консуэло покраснела еще сильнее.
– Да, это лестно.
– Присядь. – Альва указала на банкетку у столика. Она развернула дочь лицом к зеркалу и вынула шпильки из ее волос, тяжелый каскад которых, упав, закрыл собой сиденье банкетки.
Она взяла щетку и принялась расчесывать волосы Консуэло.
– Лесть – это очень приятно. Всю свою жизнь ты будешь слышать множество лестных вещей. Но это еще не все. Не торопись.
– В чем?
– Во всем.
Консуэло вздохнула.
– Вам легко говорить. У вас уже есть все, чего только можно пожелать.
Альва подавила горький смех. Пусть ее дочь остается невинной как можно дольше.
В Калькутте их принимала семья вице-короля Лансдауна. Сестра вице-королевы когда-то была замужем (позже они развелись) за покойным восьмым герцогом Мальборо. Сам Лансдаун не только имел звание генерал-губернатора, но и титул маркиза. Его значимость подчеркивалась Домом правительства, в котором он жил, – невероятных размеров мраморный дворец, где ему прислуживали горделивые неразговорчивые индийские мужчины и женщины в ливреях из красного шелка. На всем Индостане не найти было англичанина выше его рангом. Он являлся наместником самой королевы.
Атмосфера во дворце была одновременно весьма экзотической и по-настоящему британской, словно губернатору удалось (по крайней мере, внутри этого невероятного мраморного сооружения) найти способ укротить дикие силы, ведущие бурное существование за пределами дворцовых стен. Альва с радостью стерла бы из своей памяти определенные сцены, которые ей пришлось наблюдать, пока поезд шел из Бомбея по суше и вдоль речных берегов – в том числе тела, что сжигали на погребальных кострах, и младенцев, которых в качестве жертвы бросали в реки, чтобы, как объяснил один из гидов, вызвать дождь, но избежать наводнения. «Прошу вас, не беспокойтесь. Этот ребенок мертв».
Альва упомянула это за чаем в Желтом кабинете леди Лансдаун, где на стенах висели картины, способные составить конкуренцию полотнам, выставленным в Национальной галерее или Лувре, – только в этой комнате можно было увидеть работы Бассано, Тициана, Ватто и Рембрандта. Дворец представлял собой настоящий оазис изысканности посреди страны, полной пыли и хаоса.
– Ваше превосходительство, позвольте мне поблагодарить вас за оказанный прием. Даже при английском дворе ко мне никогда не относились с таким почтением, – сказала Альва.
– Да, не могу не согласиться, уровень культуры здесь гораздо выше.
– Я думала, что в Индии люди грубы и примитивны – в некоторых частях страны так и есть. – Альва поделилась увиденным и добавила: – Страшно представить, что станет с их душами! В то же время на рынках мне довелось торговаться с невероятно милыми и интеллигентными женщинами, которые с почтением отзываются о вас и вице-короле. А манеры и речи ваших слуг заслуживают высшей похвалы.
– Да, это страна контрастов.
– Скажите, младенцы, которых приносят в жертву… речным богам? Они и правда уже мертвы?
– Да, это так. Но вы должны понять, что для индийцев наш обычай хоронить тела в земле кажется настолько же страшным и жестоким – они считают, что так душа навеки остается в западне.
Альву удовлетворило это объяснение.
– Я всегда считала, что жизнь человека сильно зависит от материальных условий. Условия, в которых живете вы, исключительны. Ее Королевское Величество могла бы заточить меня в Тауэр за такое, но я все-таки спрошу: ведя столь невероятную жизнь, вы чувствуете себя королевой?
Леди Лансдаун улыбнулась:
– Может быть – королевой по воле случая.
– А как это отражается на ваших детях?
– Сыновья, конечно, учатся в Оксфорде, поэтому с ними мы видимся только по праздникам. Наша старшая дочь недавно вышла замуж за герцога Девонширского. Младшая изначально жила с нами, но сейчас заканчивает образование в Лондоне. На самом деле в Калькутте невозможно воспитать дочь.
– Да, представляю. Если честно, Нью-Йорк тоже для этого не очень подходит.
– Однако у вашей дочери по крайней мере есть богатый выбор.
– Выбор, конечно, есть, но он-то и внушает мне опасения. Я собираюсь летом вывезти ее в Париж. Возможно, ваш сын, лорд Генри, тоже там будет?
Леди Лансдаун приподняла бровь.
– Меня впечатляет прямолинейность американцев.
– Я не хочу, чтобы вам показалось, будто я спешу поскорее найти ей пару. Я говорю с вами прямо, ведь вы понимаете, что, воспитывая дочь, важно иметь, как вы говорите, соответствующую перспективу.
– Тогда я тоже буду с вами откровенна. Британцы – и я имею в виду британское общество в целом – не хотят видеть, как представители аристократии берут в супруги американцев, даже если этой аристократии очень сильно нужны средства на восстановление пришедших в упадок земель. Это нарушает традиционный порядок вещей.
– Что ж, если общество предпочитает наблюдать за тем, как его поместья разваливаются, а деревни умирают, оно, конечно же, может придерживаться своих старых порядков.
Перед тем, как откусить от шоколадного печенья, леди Лансдаун обмакнула его в чай. Потом сказала:
– Мой Генри уже довольно сильно привязан к одной юной леди. Но вы можете нанести в Лондоне визит моей сестре, леди Альберте Спенсер-Черчилль.
Альву такой поворот слегка озадачил. Деверь Дженни Черчилль, восьмой герцог Мальборо, развелся с леди Альбертой вскоре после того, как от него родила ребенка замужняя дама, которую он со временем тоже оставил, чтобы уйти к Лиллиан Прайс, вдове нью-йоркского миллионера. История запутанная и неприятная – у Альвы не возникало желания узнать о ней больше, чем то, что она уже знала. Поэтому она ответила:
– Я была бы рада с ней познакомиться, но не знаю, успеем ли мы заехать в Лондон.
– Имение ее сына, Бленхейм, находится в плачевном состоянии и требует внимания. Юный герцог, мой племянник, как раз начинает присматривать себе будущую жену. Это чудесный молодой человек. И королева весьма благосклонна к семейству Спенсер-Черчилль – несмотря на оплошности покойного герцога, – прибавила леди Лансдаун, предугадав опасения Альвы. – Ему хватило такта умереть и избавить всех от неприятностей.
– Вот как. В таком случае нам, возможно, и удастся выкроить время на визит.
– Я рада. Ваша дочь такая рассудительная, учтивая и привлекательная барышня – я очень удивлюсь, если она не заинтересует моего племянника. Если же между ними возникнет симпатия, я уверена, что британская общественность не сможет отказаться от такого пополнения в рядах знати. Между прочим, его герцогство – единственное, в котором титул переходит по женской линии. Поэтому никто не станет донимать их требованиями произвести на свет наследника.
Хотя Альва и успела оценить положительные стороны знакомства с юным герцогом, мысль о том, что ее дочери необходимо будет выполнять супружеские обязанности, мгновенно вернула ее на землю.
– Она еще слишком мала, чтобы выбирать себе спутника жизни.
– Шестнадцать лет – подходящий возраст. Если вы будете ждать слишком долго, лучшие женихи начнут заглядываться на более юных леди.
– К тому же она совершенно неопытна. Недавно мы обнаружили, что она готова ответить симпатией любому, кто проявит к ней интерес.
Альва обсудила с Уильямом поведение Резерфорда, и было решено, что Уильям с ним серьезно поговорит, когда тот вновь присоединится к ним в Ницце. Будет лучше, если Консуэло узнает о превратностях любви таким образом.
– В таком случае позаботьтесь о том, чтобы она успела получить необходимый опыт, а сами между тем замолвите за нее словечко перед будущим кандидатом в мужья. Если ей совершенно не понравится этот джентльмен, кем бы он ни был, вы сможете все отменить, – посоветовала леди Лансдаун. – Разве ваша мать не выбирала для вас подходящую партию?
– Обязательно выбрала бы, только она слишком рано умерла.
После визита Альва думала о перспективах, открывавшихся перед Консуэло, с воодушевлением. Если ее дочь сумела получить одобрение леди Лансдаун, она с легкостью завоюет любого жениха из подходящей страны. Если же по какой-либо причине герцог Мальборо ей не подойдет, они выберут еще какого-нибудь симпатичного титулованного джентльмена, чьи интересы не ограничиваются уходом за лошадьми и игрой в поло. Который будет любить историю и гордиться своей родословной, а его положение и вес в обществе будут определяться не только его состоянием. Если Консуэло суждено влюбиться, почему бы ей не выбрать для этого юношу, который может все это предложить?
Осознав свою миссию, Альва почувствовала себя гораздо бодрее. У нее появилась цель. Теперь она знает, к чему стремиться. И сделает все, что в ее силах, чтобы не позволить дочери превратиться в очередную скучающую светскую львицу, для которой цвет кожи чужой служанки – серьезная проблема.
Они покинули Индию и направились во Францию, где к ним должны были вновь присоединиться друзья Уильяма. Планы в отношении Чарльза Спенсера-Черчилля Альва пока держала в тайне – Консуэло все равно и слышать не захочет о других мужчинах, пока сходит с ума по Резерфорду. Его постоянное присутствие лишь подогревало ее интерес. Альва могла и подождать. У нее еще будет достаточно времени, чтобы направить желания дочери в нужную сторону.
Когда яхта прибыла в Ниццу, у Альвы уже имелась готовая стратегия. Независимо от предложений о замужестве, которые непременно поступят в Париже, они отправятся в Лондон и ознакомятся с местными возможностями. Хотя супруга для Консуэло выберут Альва и Уильям, девочке следует оценить разнообразие всех джентльменов, которые ею заинтересуются, и осознать, насколько жалок в сравнении с ними Резерфорд.
После похода на местный рынок и на почту они сели на поезд до Парижа. Приятели Уильяма ехали тем же поездом. Позже все они устроились в салоне.
– Мы очень рады снова увидеться с вами, – произнесла Альва, входя в вагон вместе с семьей.
На Оливера она не смотрела.
Гувернантка повела Гарольда в следующий вагон, а Уильям сказал:
– Надеюсь, за время нашей разлуки вы обошлись без нежелательных приобретений вроде болезней, арестов, жен или татуировок.
– Никаких татуировок, – ответил Оливер.
Альва мельком взглянула на него. С тех пор как они виделись, он сильно загорел, отчего его светлые брови и зеленые глаза стали еще ярче. Как он провел последние недели? Нежился в лучах солнца? Альва надеялась, что он каким-нибудь чудесным образом позабыл о той беседе, что он истолковал ее как-то иначе, ошибся в своих предположениях.
– Никаких жен и всего остального, – вставил Резерфорд. Он не подвинулся в сторону Консуэло, однако обменялся с ней недвусмысленным взглядом.
Наивная детская любовь Консуэло почти умиляла. Почти.
Уильям спросил:
– Кто желает выкурить сигару? Пойдемте в вагон для курящих, чтобы не причинять нашим дамам неудобств.
Альва продемонстрировала всем пакет с письмами.
– Джентльмены, не беспокойтесь – можете нас оставить. Нам с дочерью все равно нужно разобраться с корреспонденцией.
– Я не буду курить, – отказался Резерфорд. – Дым раздражает глаза.
– Мама, а можно я помогу попозже? Я хочу посмотреть на локомотив, – попросила Консуэло.
Ее намерение было шито белыми нитками. Бедное дитя!
Альва ответила:
– Да, конечно, только возьми с собой Гарольда. Он обрадуется, если вам удастся поговорить с кондуктором.
– Но ему нужно поспать. Он ведь жаловался, что устал.
Альва сдержала улыбку.
– Уверена, что он передумал.
– Ладно. Пойду за ним. – Консуэло вышла из вагона и пошла вперед, к семейному вагону, а мужчины, включая Резерфорда, направились в хвост поезда – вагон для курящих находился за вагоном-рестораном. Альва осталась одна.
Она рассортировала письма. Стопку венчал толстый конверт от герцогини, которая должна была встретиться с ними в Париже, предварительно съездив с девочками на Кубу, повидать родственников – в прошлом письме она назвала это благотворительной поездкой, предпринятой ради стареющей тетушки, которая, если приложить необходимые усилия, будет относиться к ним благосклонно как до, так и после своей смерти. Альва думала, что в этом письме она прочтет подробный рассказ об их путешествии. Ошибиться сильнее она вряд ли могла.
Лондон, 17 апреля 1893 года
Милая моя Альва!
Подкрепившись виски, я опускаю перо на бумагу и обещаю себе не отнимать его и не сдаваться, поскольку ты – самый верный и дорогой друг из всех, что были в моей жалкой жизни. Я должна быть честна с тобой.
Когда умер мой муж, я воображала, будто почувствую освобождение. Будто я восторжествую, оттого что он страдал в конце жизни так, как я страдала все эти годы. Он слабел, усыхал, хрипел, кашлял, харкал кровью (я этого почти не видела – с ним нянчилась моя свекровь), а я ужинала с друзьями, ездила с детьми за город и напевала «Скоро, скоро, тра-ля-ля, герцог умрет, тра-ля-ля, и в мире станет одной несчастной душой меньше – будет больше места для нас!»
И вот он умер, я попыталась восторжествовать, однако у меня не получилось.
Вместо этого я почувствовала себя обманутой. Обманутой, потому что он выбрался из мусорной ямы, в которую превратил нашу жизнь, а меня оставил по колени в ней. А мне еще пришлось говорить правильные слова ради детей, соблюдать все ритуалы, положенные скорбящей герцогине, и следить за процедурой передачи титула Киму – я чуть с ума не сошла от всего этого.
И вот однажды старый друг, который собирался в Англию, присылает мне телеграмму. Я уже давно чувствовала к нему определенную симпатию, как и он ко мне – хотя в прошлые наши встречи из этого почти ничего не выходило, так, короткие интрижки для развлечения, не более того. Он писал, что собирается встретиться с корабельщиками. Ему нужна новая яхта. Ему нужна невероятная яхта, лучше всех, которые когда-либо ходили в море. Лучше, чем его последняя яхта «Альва», которая затонула.
Альва ахнула и перечитала предложение, не веря своим глазам.
Уильям.
Интрижки.
Не более того.
Дверь вагона открылась, и в вагон зашла ее дочь со словами:
– Я передумала.
Не взглянув на Альву, она уселась в кресло, полистала журналы, выбрала один и углубилась в чтение.
Лицо Альвы пылало. Она заморгала, чтобы сдержать слезы. Ей было тяжело поверить словам, которые она только что прочла, тому, что они значили. Какой-то ужасный обман. Страшное предательство.
Однако, помня о присутствии дочери, Альва продолжила читать:
В этот раз, как, наверное, и в прошлые, причиной всему было мое одиночество. Я знала о твоих чувствах к нему. Ты призналась, что в твоей жизни есть любовь, а может быть, и любовник, и я убедила себя, что ничего страшного не произойдет. В этот раз. Я думала, это продлится пару ночей. Может, неделю, а потом исчерпает само себя.
Но когда он вернулся спустя несколько месяцев, все продолжилось как-то само собой. Девочки души не чают в «дядюшке Вилли», который всегда с ними так обходителен.
Мы с ним были осторожны, но, как ты знаешь, сплетни – это валюта, которая высоко ценится в свете. Полковник Манн и его вездесущие шпионы обо всем разузнали и подготовили колонку в «Таун Топикс», собираясь устроить скандал. Полковник оказался достаточно «мил», чтобы предупредить Уильяма о надвигающейся катастрофе. «Пожертвование» в сумме двадцати пяти тысяч долларов помогло Манну пересмотреть свое решение, и, когда яхту наконец достроили, я покончила с этим романом навсегда. Я не хотела, чтобы это продолжалось так долго. Я не люблю его и никогда не любила. Когда все закончилось, мне стало легче.
Но он разозлился и ни капли не раскаивался, когда я пыталась сказать, как безнравственно наше поведение и какую вину я чувствую за то, что предала тебя. С чего бы ему расстраиваться? Он ведь мужчина – притом мужчина невероятно богатый.
Возможно, я поступила глупо, не приняв его предложение – или, вернее будет сказать, деньги, которые получила бы, став его постоянной любовницей.
Но нет. Нет. Я поступила не глупо. Это шепот моей жадности, и я могу ей отказать, как я отказалась от его предложения.
А я, настоящая я, хорошая я, которая так долго оставалась похороненной заживо, будет скорбеть, если лишится твоей любви, Альва, любви, которую я не могу даже надеяться заслужить, если не обнажу перед тобой свою душу. Пока я не получу от тебя ответ, я буду держаться в стороне. Но прошу тебя, не оставляй меня в неведении.
И не думай, что в будущем эта история продолжится. Уверяю тебя, я с ним покончила. Моя верность и моя любовь всегда с тобой, но пока я не предала тебя, я и не представляла, насколько тебя люблю.
Возможно, ты не сможешь простить меня и мое признание никому, кроме меня, пользы не принесет – даже в этом случае мне станет немного легче. Ну и пусть. А возможно, ты сможешь принять меня как настоящую подругу, которой я всегда старалась быть. Ты никогда не любила Уилла, но всегда любила меня.
И еще кое-что, раз уж я зашла так далеко. В тот день, о котором ты писала в своем письме – день после бала, когда я спросила, есть ли у тебя тайна, – в тот день я провела утро в постели Уилла. Той ночью я увидела, как ты говоришь на лестнице с Оливером Белмонтом – он был так очевидно в тебя влюблен! Я почувствовала зависть. Я завидовала тому, что тебя любят, что у тебя есть прекрасный новый дом, все эти деньги, тому, как ты царишь в обществе. И я разыскала мужчину, который давным-давно сделал мне предложение, и которого я отвергла потому, что у него не было титула – и позволила ему себя соблазнить.
Альва, все мужчины – либо гремучие змеи вроде моего мужа, либо самодовольные повесы, как Берти, Уилл и множество других моих знакомых.
Есть ли любовь на свете?
Си
В оцепенении Альва сложила письмо, сунула его в конверт и спрятала в сумочку. Поезд выпустил облака пара, мимо проносились деревни, вдали виднелись покрытые снегом вершины Альп. Мужчины вернутся с минуты на минуту. До ужина оставалось не меньше двух часов, до Парижа еще дольше… Как ей выдержать это время, не устроив скандала и вообще не выдав себя?
– Я хочу сойти с поезда.
– Мама, ты что-то сказала? – спросила Консуэло.
Что это за жизнь! И теперь получается, что она вырастила дочь только для того, чтобы та тоже угодила в ловушку, которую мужчины готовят для женщин? Для хороших, добропорядочных женщин, женщин, на которых можно рассчитывать, которым можно доверять. Которых можно использовать в корыстных целях…
– Что? – переспросила Альва. – Нет, милая, просто мысли вслух.
Как долго она просидела, покачиваясь вместе с вагоном, неспособная думать ни о чем, кроме того, что прочла в письме? Это двойное предательство пронзило ее сердце, как нож. Ей казалось, что она истекает кровью и вот-вот свалится на пол бездыханная, но свободная от ужаса и стыда.
Преданный ей Уильям. Он называл ее «мой ангел».
«Расставание изменило Уильяма. Он стал таким внимательным». Какой же дурой она была! Совершенно ничего не замечала! А подруга то отталкивала ее, то приближалась к ней, когда заблагорассудится. И при этом уверяла, что любит ее! Видно, именно эта так называемая любовь вынудила ее признаться в своем аморальном поведении. И заставила ее отказаться от того, чтобы стать содержанкой Уильяма. Интересно, герцогиня всех своих друзей любит так же сильно или Альве была оказана особая честь?
Звук открывающейся двери вывел ее из оцепенения. Уильям с друзьями появились в салоне. От них пахло сигарами. «Только посмотрите на него, – думала Альва. – Такой самодовольный, такой уверенный в своих привилегиях, в том, что мир принадлежит ему». У кого лучшие лошади, лучшие яхты, самые красивые дети и самая прекрасная жена? Чьи дед и отец числились среди богатейших людей в мире? Чье семейство застроило своими домами самые престижные авеню Манхэттена и Ньюпорта? Кто в сорок три остается таким же привлекательным и элегантным, каким был в двадцать три? Его волосы ничуть не поредели. Перед ним разворачивался богатейший выбор лошадей, вин, женщин, друзей и занятий – он был хозяином собственной жизни. Если ему хотелось пропадать месяцами вдали от дома, он так и делал. Если ему хотелось изменять жене с ее лучшей подругой, он так и делал. За все это он мог заплатить деньгами, а денег у него больше, чем он мог потратить.
Когда мужчины подошли к Альве, она коротко сказала: «Я прогуляюсь», встала и вышла в противоположные двери.
Альва остановилась на площадке между вагонами бегущего поезда и посмотрела на пролетающую под ногами землю – сливающиеся в сплошное пятно камни и рельсы. Можно прямо сейчас спрыгнуть с поезда. Никому ничего не нужно будет объяснять, она умрет задолго до того, как ее хватятся в вагоне. Станет всего лишь телом на рельсах. Узлом из юбок и гравия. И, наверное, крови. С унижением будет покончено. Интересно, пожалеют ли о ее смерти Уильям и его двуличная шлюха? Вероятнее всего, нет.
Вспомнив о том, что у нее есть сыновья, которых надо воспитывать, и дочь, которой она с божьей помощью обязана обеспечить лучшее замужество, Альва шагнула в другой вагон.
Она прошла состав насквозь один раз, второй, вернулась обратно и наконец, когда все ушли на ужин, скрылась у себя в купе, пожаловавшись на головную боль. Когда поезд прибыл на Лионский вокзал в Париже, она сослалась на усталость и быстро попрощалась с мужчинами. Избегая вопросительного взгляда Оливера, она помогла детям забраться в экипаж, а Уильяма попросила остаться с гувернанткой и другими слугами и проследить, чтобы не возникло проблем с багажом.
– Уже поздно. Дети устали. Увидимся с вами за завтраком.
Они и вправду устали – Гарольд прислонил голову к ее плечу и сразу заснул. Консуэло облокотилась на ручку сиденья, широко зевнула и закрыла глаза. Убаюкиваемая покачиванием повозки и цокотом копыт по мостовой, Альва тоже позволила себе забыться.
Вид Тюильри из окон отеля «Континенталь» напомнил ей о вечерах, которые она проводила, наблюдая за роскошными каретами, катящими по улице Риволи. Она представляла себя взрослой изысканной леди, в ее сверкающую повозку будут впряжены лучшие лошади – все одной масти, и когда они гарцуют, потряхивая гривами, свет фонарей играет на их лоснящихся боках. Все будут смотреть на нее и восхищаться, ведь она станет одной из самых известных леди в Париже. Каким простым это казалось в детстве. Какой наполненной представлялась ей такая жизнь.
Оставшись одна в комнате, Альва вышла на балкон. Слева чернел Нотр-Дам, справа светилась Эйфелева башня. Показывая ей с детьми башню, месье Эйфель сообщил, что на ней установлены десять тысяч газовых ламп. «Но это уже устаревшая технология, – тут же добавил он. – Однажды их заменят лампочками Эдисона. Человек всегда стремится ко всему новому и яркому».
Герцогиня Манчестер была не новее Альвы. Но, безусловно, ярче. В определенном смысле.
Вернувшись в комнату, Альва достала из сумочки письмо и развернула его на столе. Почерк когда-то любимой подруги был мелким и аккуратным, как штриховка на рисунке хорошего художника.
Подкрепившись виски, я опускаю перо на бумагу и обещаю себе не отнимать его и не сдаваться, поскольку ты – самый верный и дорогой друг из всех, что были в моей жалкой жизни…
Письмо не было импульсивным. Леди Си хорошенько его обдумала, прежде чем написать.
– Эгоистка, – фыркнула Альва. – От исповеди становится легче только самому грешнику.
Сердце ее было тяжелым, ей казалось, будто оно наполнилось грязью и раздулось в четыре раза, сдавив легкие и мешая дышать. Пустой желудок урчал. Мысли скакали от воспоминания к воспоминанию, показывая в новом свете прежние разговоры и ситуации. Господи, как они с Уильямом, должно быть, смеялись над ней!
И все это время ее собственное поведение оставалось безупречным.
Альва схватилась за ручку кресла, как за кинжал. Уильям изменил ей. Он был лгуном и изменником уже тогда, когда приставал к Мэри и затем прогнал ее, притворившись, что защищает интересы семьи и интересы Альвы. Как благородно с его стороны! Ему же хуже.
Так просто с рук ему это не сойдет. Она что-нибудь придумает. Например, убьет его. Убить Уильяма гораздо разумнее, чем убить себя. По всей стране каждый день судьи оправдывали людей, у которых имелись веские основания для убийства.
Либо она может просто развестись с ним, хотя это, конечно, принесет ей гораздо меньше удовлетворения. Его неверность давала ей право подать иск в Нью-Йорке.
В любом случае газеты начнут смаковать эту историю во всех подробностях. Овдовевшая американская герцогиня, чьей лучшей подругой была жена ее любовника-миллионера – гуляки Вандербильта, за которого всегда всю работу делал его брат. Герцогиня, которая помогла своей подруге покорить высшее общество Нью-Йорка на легендарном костюмированном балу 1983 года. Герцогиня, в честь которой эта подруга назвала свою дочь – ее собственная дочь также носила имя подруги. Герцогиня, чей муж был тем еще распутником и умер бесславной смертью. Вся история выглядела запутанной и гадкой. Помимо вреда, который был бы причинен репутации Альвы, этот скандал сильно уменьшил бы возможность удачного замужества для Консуэло. Шансы же близняшек Монтагю свелись бы к нулю – репутация их семьи уже подорвана поведением их отца.
Кроме того, Альва должна была учесть последствия своих действий для собственного будущего и будущего своих сыновей. Если судья решит, что она должна поступить как любая хорошая богобоязненная жена – то есть перестать жаловаться и не мешать бедному мужу развлекаться, – ее могут даже лишить родительских прав. Кроме того, одно дело – чувствовать свою правоту, невзирая на общественное порицание, и другое – быть бедной и изгнанной из общества. Ей придется продать Мраморный дом и жить на эти деньги до конца жизни.
Смешно, если, защищая свою честь, она, по жестокой иронии, окажется в таком же положении, в коем оказалась бы, вовсе не вступая в брак по расчету. Такая концовка была бы достойна пера Генри Джеймса.
«Я этого не допущу», – сказала Альва самой себе. «Неужели? И каким образом ты собираешься этого избежать?» – твердил внутренний голос. «Я уеду от него». Она поселится отдельно от Уильяма в Лондоне или, скажем, в Париже. Скорее всего, он даже не возразит. Будет оплачивать ее счета, а ей не придется пятнать свою репутацию.
Однако все будут знать, что они разошлись. Ее отъезд из Нью-Йорка начнут обсуждать бурно и часто. В разводе обвинят ее. Ее, Альву! Ведь ни одна благоразумная леди ни за что не пожелает оставить такого джентльмена, как Уильям Киссэм Вандербильт. В ее жизни будут деньги и все, что за них можно купить, но не будет ни уважения других, ни самоуважения, и она умрет одинокой и злобной старухой.
Или… вообще ничего не предпринимать и продолжать жить так, словно ничего и не было.
«Нет, я так не могу».
Что бы ни выбрала Альва, она обречена на неудачу.
«Такое вполне могло бы произойти в романе мистера Джеймса. – Она горько усмехнулась. – А он, оказывается, прекрасно разбирается в людях…»
От звука поворачивающейся ручки Альва едва не подпрыгнула.
– Кто там?
– Уильям. Я могу войти?
– Ваша комната напротив.
– Альва, откройте.
Она не ответила.
Минутой позже она услышала, как в двери поворачивается ключ. Уильям сказал «Merci beaucoup», и дверь открылась.
– Что происходит? – спросил он, закрывая за собой дверь. – Вы говорили, что устали, но до сих пор не спите. Вы даже не переодевались. – Его голос звучал сухо и отрывисто. – Мы с Оливером зашли в ресторан возле вокзала. Он стал расспрашивать меня: «Что случилось с Альвой? Она не заболела? Может быть, стоит послать за врачом?» Он очень о вас беспокоится.
– Уже поздно. Мы можем поговорить об этом утром.
– Вы с ним постоянно общаетесь, – продолжил Уильям, не слушая. – Что вы обсуждаете? До лошадей вам дела нет…
– Почему же, я люблю ездить верхом, – возразила Альва, увидев возможность уйти от беспокоящей ее темы. Неужели муж решил, что ее странное поведение связано с Оливером, и снова приревновал?
– Ездить верхом – может быть, но не разводить коней и не участвовать в скачках, – а со мной он говорит исключительно об этом. Так о чем же вы ведете беседы?
– Я уже сказала вам – о лошадях.
– Альва.
– О конюшнях Белмонтов, – продолжила она беззаботно. Она не станет играть в его игры. – Августу никак не удается вывести фаворита. Они думают попробовать кормить кобыл разным кормом.
– И вы думаете, я в это поверю?
– Хорошо, я признаюсь – это не все. Мы также обсуждаем архитектуру, строительные материалы и предметы интерьера, государственную денежную политику, а также смогут ли они с Перри когда-нибудь достичь согласия во взглядах на прогрессивизм – Перри такой ретроград. Еще мы говорим о детях.
– А обо мне?
– О вас?
– Он говорит что-нибудь обо мне? Например, о том, что я провожу время с другими женщинами?
Интересный поворот.
– С чего бы ему это делать? – спросила Альва.
– Потому что Оливер влюблен в вас, хотя и не признается. Очернив меня, он мог бы завоевать ваше расположение. Он может наговорить обо мне всякое – и чем ужаснее, тем лучше для него.
– Оливер Белмонт в меня не влюблен… – Внезапно Альва кое-что поняла или решила, что поняла. – Погодите-ка… Оливер знает?
Выходит, в тот день на яхте Оливер имел в виду измену Уильяма. Услышав ее слова о том, что можно закрыть глаза на проблему, он решил – она знает об интрижке мужа и только притворяется, что ничего не происходит – так делают многие жены, попавшие в подобную ситуацию. А она-то думала, он намекал на ее собственные переживания.
Но как же так? Оливер знал об измене Уильяме и ни разу не сказал ей об этом? За все время, пока муж был в отъезде, не сказал ни слова! Повсюду ее сопровождал, чтобы она не успела что-нибудь заподозрить. Усердно защищал друга – пока не услышал ее слова о том, что можно на все закрыть глаза.
Да как он посмел спрашивать ее о счастье, когда сам участвовал в этом обмане?
Он был частью обмана. Оливер – лжец.
Вот, кажется, и нашлось то средство, которое избавит Альву от глупой и отчаянной привязанности к нему.
– Что он знает? – спросил Уильям.
– Знает о вас и герцогине. Она мне во всем призналась в письме.
Уильям на мгновение замолчал. Потом проговорил:
– Я бы хотел увидеть это письмо.
– Оно хранится в безопасном месте.
– Герцогиня вам наврала. Она сейчас очень сильно расстроена – возможно, она даже не в себе. Мандевиль оставил ее в непростых обстоятельствах. Как вы знаете, я с ней виделся, но в этой встрече ничего такого не было. Альва, не верьте ей. Она играет в карты. У нее много долгов.
– Нет, она рассказала мне правду – других причин преподнести все так, как она это сделала, у нее просто быть не может. – Альва почувствовала ком в горле. – Если в вас еще осталось уважение ко мне, гордость или самолюбие, вы должны покончить с этим спектаклем.
Уильям сел в кресло и закрыл лицо ладонями. Опустив руки, он сказал:
– Это совершенно ничего для меня не значило.
– Какая злая ирония. Для меня это значит очень много.
– Но почему? Я даю вам все, в чем вы нуждаетесь. У мужчин… у нас есть постоянные… потребности. И я не хотел обременять вас… – Он осекся. Его лицо стало пунцовым.
Альва тихо произнесла:
– Она была моей самой близкой подругой. Вы что, не могли остановить свой выбор на ком-нибудь другом?
Уильям ничего не ответил.
– Вы предали и оскорбили меня. Но хуже всего то, что вы подвели детей – и наших, и ее. Не понимаю, как вы осмелились рисковать будущим девочек. Если пойдут слухи…
– Никаких слухов не будет.
– Молитесь, чтобы их не было. Потому что в противном случае у наших дочерей нет будущего. Пятно на их репутации останется на всю жизнь. А учитывая, что шансы близняшек и без того значительно подорваны…
– Да, да, я согласен, это было опрометчиво с моей стороны! Но ведь я делал это не один. Она…
– Если бы не девочки, я бы заставила вас обоих предстать перед судом, как настоящих преступников. Но я знаю, каково это – идти на уступку при выборе мужа, и не желаю им подобной участи.
– Вы хотите сказать, что, выбирая меня, пошли на уступку?
– Да. Я могла найти кого-нибудь получше.
– Вроде Мандевиля? Посмотрите, что он сделал с Консуэло.
– Да, бедняжка. Будь у нее шанс стать вашей женой, ее предал бы американский джентльмен. Это было бы гораздо лучше.
– Я отдал вам Мраморный дом! Хотя не должен был этого делать – я ничего вам не должен. Я порядочный мужчина, и любая другая женщина была бы мне благодарна.
– Благодарна за предательство? А если бы так поступила с вами я?
– Ваша злость…
– Справедлива и заслуженна! Или вы с этим не согласны?
Уильям помолчал и ответил:
– Согласен.
Он провел рукой по волосам. Встал. Пару раз прошелся по комнате.
– На самом деле я рад, что это выяснилось. Все кончено – она написала об этом? Я хотел закончить все и забыть, но почувствовал, что должен предложить ей материальную поддержку. Надеюсь, вы сможете простить меня.
– Вы думаете, все так просто? Я еще не решила, что должна предпринять в этой ситуации.
– Предпринять? Тут нечего предпринимать – я сказал вам, все кончено, и мне очень жаль. Что еще вам нужно?
Альва посмотрела на мужа в упор. Он говорил всерьез.
– Мне нужно время, чтобы все хорошенько обдумать.
– Вы же не думаете о разводе? – фыркнул Уильям. – Это было бы просто смешно.
Его самонадеянность стала последней каплей.
– Не смейте указывать мне, о чем думать. – Альва встала. – Честное слово, мое терпение заканчивается. Видеть вас больше не могу. Убирайтесь из моей комнаты. Сию минуту.
– Моя дорогая. – Уильям потянулся к ней.
– Не смейте, – произнесла Альва, сделав шаг в сторону. Ее трясло. – Если бы я знала, что мне это сойдет с рук, я бы вырвала сердце у вас из груди и скормила вашим псам.
Он поднял руки, словно сдаваясь:
– Я понял. Но завтра…
– Убирайтесь.
– Вы имеете полное право злиться на меня, но…
– Вон! – Она схватила первое, что подвернулось под руку – тарелку с горкой вишневых вафель – и швырнула в Уильяма. Тарелка ударилась о каминную полку и разлетелась вдребезги.
Не будь Альва в ярости, она бы расхохоталась при виде того, как муж пулей вылетел из комнаты.
Она заперла дверь на ключ, подошла к кровати, взяла подушку, прижала ее к лицу и закричала.
Успокоившись, Альва вышла на балкон – зализать раны. Нет, она не чувствовала себя несчастной. В любом случае, сейчас она в лучшем отеле Парижа. В сейфе внизу хранится ее жемчуг, когда-то принадлежавший императрице, чей дворец – на другой стороне улицы. Она родила троих детей, которые живы и здоровы, – и она оставалась собой.
И все же ей было жаль себя – но разве Альва не заслужила немного жалости? Она покорила высшее общество, хранила домашний очаг, заботилась о нуждающихся, и муж все равно предал ее. Его лучший друг, который когда-то уверял ее в своей любви, знал об этом предательстве и скрыл его. Ее лучшая подруга оказалась непосредственной участницей этой грязной интриги. И это было, возможно, самое худшее – то, что Альва не могла разделить свою боль с единственной подругой, которой всю жизнь поверяла горести и невзгоды.
Но почему? Почему это случилось с именно ней? Она же всегда была примером для подражания, черт возьми.
Над улицей Риволи, над садом Тюильри, Сеной, Левым берегом и всем Парижем разнесся ее крик:
– Я всегда была примером для подражания!
И это была не жалоба – это было предупреждение.
