Глава 3
Когда Альва с семейством вернулась в Нью-Йорк после того, как они провели зиму в Италии, кучер на пристани встретил их с известием, что неделю назад умер Билл, старший сын Корнеля и Элис. На мгновение все застыли в ужасе. Потом Уильям произнес:
– Как это случилось?
– Брюшной тиф, сэр.
Консуэло расплакалась.
– Тиф? Кто-нибудь еще заболел? – ужаснулась Альва.
– Нет, мэм. Он вернулся из Йеля уже больным.
Уильям недоумевал:
– Но… тиф же лечится. Почему, черт возьми, он умер?
На это у Эрика ответа не было.
– Значит, мы пропустили похороны? – спросила Альва.
– Боюсь, что так.
– Вези нас сразу к брату домой, – приказал Уильям.
В карете Альва села между Вилли и Гарольдом, обняв мальчиков и устремив взгляд на Консуэло, точно это поможет ей защитить своих детей лучше, чем Элис – Билла или маленькую дочь.
Радость от поездки, наполнявшая ее, растворилась в сострадании. Пока она любовалась на старшего сына, как он бежит через Марсово поле и замирает, раскинув от радости руки, перед Эйфелевой башней, Элис умоляла докторов сделать хоть что-нибудь – сбить температуру, уменьшить боль, прекратить рвоту и кровотечение из кишечника, вылечить ее ребенка, ради всего святого! Почему он не поправился? От тифа уже почти никто не умирает – в особенности те, кто имеет возможность получить лучшее лечение! В особенности крепкие молодые люди. В особенности те из них, кто вот-вот должен примкнуть к рядам самых влиятельных людей в мире.
Пока в Тандраги Альва и ее любимая подруга сидели в креслах с подголовниками перед ревущим в камине пламенем, пьянея от смеха и вина, Элис сидела у кровати сына, смотрела на его порозовевшее от лихорадки лицо и думала о том, что, если она потеряет его, как потеряла любимую дочь, у нее больше не будет причин или сил улыбаться.
Корнелю и его жене, которым судьба подарила все блага, какие только можно себе представить, пришлось похоронить уже второго ребенка. Альва не стала бы оскорблять их вопросами, почему же они продолжают верить в Бога, несмотря на то, как он обходится с ними и их детьми. Она бы никогда не поставила под сомнение их веру, однако никак не могла понять, как им удается ее сохранить.
На протяжении нескольких недель в газетах много и пространно писали о несостоявшихся перспективах и пышных похоронах бедного юноши, а также о мужчинах семьи Вандербильт и их деньгах в целом. Из-за повышенного внимания к фамилии Альва с Уильямом получали письма следующего содержания:
«Мистер Уильям Вандербильт, я знаю, что вы добрый человек. Моя семья голодает. После смерти сына вы можете отдать другим больше денег. Прошу у вас 10 долларов или больше, если вы, как христианин, посчитаете это должным».
Хотя сын умер не у них.
Или еще:
«Мистер Уильям Вандербильт!
Теперь, когда вы унаследовали так много миллионов, вы не сможете отказать несчастной вроде меня. Пришлите что сможете. Мой муж без работы, а у нас на руках шесть детей, мой отец и двое братьев мужа, которые остались инвалидами после войны».
Хотя умер вовсе не отец.
Кто именно умер и кем он приходился остальным – значения не имело, важно было лишь то, что все они – Вандербильты и у них много денег. Такие письма приходили всем. Элис и Корнель их не открывали. Уильям прочел несколько штук и приказал дворецкому их сразу сжигать. Бессердечные, бесцеремонные люди… куда делось их сострадание? Любимый всеми мальчик умер, его родные скорбели! Вандербильты – не только персонажи газетных статеек и карикатур для развлечения публики. Они живые люди, и они страдали.
И все же, помня о том, что такое отчаяние и голод, зная, что ей надо на что-то отвлечься, чтобы облегчить боль утраты, Альва приказала доставить в церковь Святого Барта одежду и еду и отправилась туда вместе с детьми собрать коробки для нуждающихся.
Вернувшись домой, они увидели людей, стоящих на крыльце перед дверью. Две женщины держали на руках младенцев. Все выглядели уставшими и изможденными.
Кучер прокричал:
– Эй вы! Ну-ка с дороги!
Люди отошли, но недалеко. Пока кучер спускался с козел, люди закричали Альве, завидев ее в окошко кареты:
– Мэм, помогите нам!
– Пожалуйста, мы безработные. У вас найдется несколько долларов?
– Работы нету! Как мне кормить малыша?
– А у моего ребенка круп. Нам нужны деньги на врача.
Мимо проходил незнакомый Альве хорошо одетый джентльмен.
– Убирайтесь отсюда! – набросился он на людей. – Не смейте беспокоить эту леди своими жалобами! Если вам нужна помощь, идите в городскую администрацию!
Молодой человек с непокрытой головой и сальными волосами заявил:
– Они на еду для одной этой лошади тратят денег больше, чем я на всю свою семью. – Он указал на кучера: – Если они покупают своим слугам бархатные куртки, могли бы и нам чего подкинуть – да и вы тоже. Вы ведь разве что не подтираетесь долларами!
Мужчины продолжили переругиваться, а Консуэло сказала:
– Мама, мы должны им помочь. У меня есть немного денег. – Она кивнула на сумочку, которую брала с собой с тех пор, как стала получать карманные деньги.
– Это очень благородно с твоей стороны, но мы не можем просто раздавать деньги, иначе скоро возле нашего дома соберутся все городские попрошайки.
Гарольд перегнулся через сестру, выглянул в окошко и сел обратно.
– Мне не нравятся эти люди.
Вилли успокоил его:
– Не бойся. Они просто… как пираты на пенсии.
– Я боюсь пиратов.
Консуэло взяла Гарольда за руку.
– Эти люди хорошие, просто они голодны. Ты тоже иногда злишься, если проголодаешься.
– Это правда, – согласилась Альва и, поскольку дальше сидеть в карете смысла не было, вышла на тротуар. Повернувшись к детям, она сказала: – Пойдемте. Просто смотрите на Эрика – вон он, открыл для нас дверь. Прямо домой, – предупредила она Консуэло. – Я знаю, это трудно, но ничего не поделаешь: иногда жизнь – трудная штука.
– Мама, пожалуйста. Я скажу им, что это только один раз.
Альва посмотрела на дочь и на людей на крыльце, которые волей судьбы превратились в попрошаек.
– Хорошо, но только один раз, – ответила она, открывая свой кошелек.
Они решили отправиться в Ньюпорт сразу, как только «Альву» подготовят к новому путешествию. Детям требовалось отвлечься от смерти любимого кузена – бегать по полям, лазать по скалам, плавать, кататься на лодке, бегать и ездить верхом. Новый дом, который с самого начала стали называть «Мраморным» из-за обилия этого материала, был почти завершен. Оставалось несколько финальных штрихов, но уже можно было принимать первых гостей. Альва решила сосредоточить все свои мысли исключительно на этом.
Идя на моторе вниз по Северной реке, они махали людям на манхэттенском берегу и пассажирам на других судах. Стоял погожий июньский денек, на небе ни облачка – самая подходящая погода для водной прогулки. Впервые за последние недели Альва почувствовала воодушевление.
О чем задумался капитан Моррисон, когда прямо перед яхтой возник теплоход? Может, он читал журнал или болтал с гувернанткой, которая любила подниматься на мостик и вести беседы с инженером? Какой бы ни была причина, следовало срочно что-то предпринять, дабы избежать столкновения…
– Моррисон! – взревел Уильям, устремившись к рубке.
– Быстро ко мне! – крикнула Альва, оттянув детей от борта в центр палубы.
Они инстинктивно присели и схватились за ближайший трос.
Через мгновение яхта резко развернулась, едва не протаранив левый борт теплохода, потом раздался глухой удар, треск дерева и чей-то крик.
– Оставайтесь на месте, – велела Альва детям и подошла к ограждению, чтобы посмотреть назад.
Она почувствовала, как яхта замедлила ход. В кильватере показались обломки того, что раньше, скорее всего, было гребной лодкой. За них с трудом цеплялась какая-то женщина. В нескольких ярдах от женщины виднелась еще одна фигура, которая уже почти скрылась под водой.
– Остановите яхту! – закричала Альва Моррисону. – Разверните ее!
Члены экипажа тоже собрались у бортика. И хотя яхта шла медленно, Моррисон даже не пытался ее развернуть. Тем временем женщина скрылась под водой. Другой человек тоже исчез из виду.
Альва побежала к рубке.
– Господи, да почему же вы ничего не делаете?
– В этом нет смысла, – пожал плечами Моррисон. – Пока мы развернемся, они либо выплывут к берегу, либо утонут.
– Уже утонули, – сказал матрос, появившийся в дверном проеме. – Нигде не видать.
Уильям и капитан переглянулись. В рубке повисла напряженная тишина, только низко гудел мотор.
– Идем вперед, – проговорил капитан Моррисон.
Уильям никак не отреагировал.
Моррисон добавил:
– Поверьте мне.
– Да, – кивнул Уильям. – Хорошо. Идем вперед.
– Как только прибудем в Ньюпорт, я отправлю телеграмму Депью.
– Уильям, но мы не можем… – вмешалась Альва.
– Это вас не касается, – перебил он. – Позаботьтесь о детях.
К счастью, дети ничего не видели. Взяв Консуэло за руку, Альва сообщила им:
– Мы врезались в лодку, на ней было два человека. Помолитесь за них.
На следующий день вышла статья о мужчине, который арендовал лодку, чтобы покататься по реке в сопровождении спутницы, оказавшейся его служанкой. Писали, как лодку «разрезало надвое», как мужчина безуспешно пытался ухватиться за ватерштаги «Альвы», как женщину отшвырнуло в сторону, как ей удалось уцепиться об обломок лодки, но удержаться не получилось. Оба утонули. Команду «Альвы» обвиняли в том, что они не бросили тонущим спасательные круги. Было ли обвинение справедливым, Альва не знала.
В статье написали, что яхта принадлежит Уильяму К. Вандербильту, однако не уточнили, находился ли на борту он сам или кто-либо из прочих Вандербильтов.
Альва ненавидела эту недоговоренность.
И одновременно была за нее благодарна.
Не в силах примирить злость с чувством благодарности, Альва с головой погрузилась в отделку Мраморного дома. Она подбирала точное место для каждого ковра, предмета мебели, гобелена, картины, скульптуры, лампы, вазона и любой безделушки; она выбирала драпировку штор и высоту травы на газоне, который спускался от ступенек задней веранды к синеве воды («только не думай о воде»). Она продумала в деталях лужайку, деревья и цветы – в лучах летнего солнца они выглядели идиллически. Она критически осмотрела детей: Гарольд, восьмилетний озорник, был всеобщим любимцем; у Вилли, которому уже почти исполнилось четырнадцать, над губой пробивались первые русые усики, он обожал лошадей и был гордым хозяином двух кобылок, которых часто пускал вперегонки; и, наконец, пятнадцатилетняя Консуэло, тоненькая, как тростинка, с каскадом пышных волос, которую всегда можно было найти на диване с книжкой на коленях. Она все время сутулилась, даже когда ходила…
С этим нужно разобраться…
Доктор прописал ей для укрепления мышц живота и выработки правильной осанки два часа в день носить специальный металлический корсет: один ремешок на талии, один – на голове.
– Я знаю, что тебе неудобно, – твердила Альва, застегивая пряжку на голове дочери. – Но это только на месяц. Может быть, чуть-чуть дольше. Однажды ты меня за это поблагодаришь.
В ответ на ее слова на лице дочери появлялись лишь злость и обида. Ах, это нежное дитя… Как она выживет в жестоком мире? Ей придется закалиться для собственной пользы.
Дни в Ньюпорте походили друг на друга как две капли воды, и это успокаивало: когда не нужно думать, на что потратить время, можно вообще ни о чем не думать. Подняться к завтраку, одеться к завтраку, съесть завтрак. Одеться для конной прогулки, покататься. Нарядиться для похода в «Казино» на теннис, посмотреть теннис. Заглянуть в магазины. На обед сходить к знакомым или позвать их к себе. Переодеться в купальные костюмы и отправиться с дамами на пляж, отдохнуть на пляже. Снова сменить наряд и посмотреть, как мужчины играют в поло. Взять фаэтон и отправиться в город с визитами. Вернуться домой к чаю, вздремнуть, переодеться в вечернее платье – пока они носили траур по племяннику, все развлечения ограничивались скромными днями рождения, ужинами в честь помолвок и приемами высокопоставленных гостей. Времени на раздумья, самокопание и вопросы о смысле происходящего не оставалось. Но ведь они убили двух ни в чем не повинных людей… Возможно, они были любовниками, взяли сандвичей и собрались провести на реке день, полный солнца и поэзии. Возможно, она любила петь. Может быть, у него была гитара. И вдруг над ними выросла огромная желтая яхта, и всему пришел конец…
Альва не могла позволить себе думать о них, иначе непременно пришла бы к заключению, что она чудовище, а чудовищем она не была. Неужели им был Уильям? Возможно. А может, и нет. Да, из практических соображений он сделал выбор, который защитил его самого – но также и ее, и их детей. Кроме того – что еще он мог сделать? Простое невезение. Неудачный момент. Божья воля. Только ведь они даже не попытались развернуться! В церкви Святого Марка, которую она сама спроектировала и построила, чтобы общаться с Богом, Альва склоняла голову и молилась о людях в лодке. А в конце добавляла молитву о себе.
Чем в это время занимался Уильям? Все лето он то появлялся, то исчезал, работая (вместе с Оливером. Господи, помоги ей!) над планом экзотического зоопарка в нескольких милях от Бельвю-авеню, в Мидлтауне. Они создали компанию «Грей Крэг», покупали животных и каждый день брали с собой мальчишек посмотреть, как столяры мастерят стойла, загоны и вольеры. Альва и Консуэло присоединились к ним в тот день, когда в парк привезли эму, верблюдов, слона, павлинов, газелей и пару жирафов.
Гарольд был в полном восторге.
– Мой собственный слон! – ликовал он. – Ни у кого, кроме меня, нет слона!
«Да, пока, возможно, и нет, – думала Альва. – Но нужно просто подождать».
В компании Уильяма она чувствовала себя неуютно. Наверняка муж это заметил, хотя ничего ей не говорил. Тем не менее на посвященный Дню независимости пикник в парке Грей Крэг он позвал Оливера, словно желая тем самым убедить Альву – если даже он, зная о происшествии, оставался его другом, ей тоже следует перестать молча осуждать его и оставить все в прошлом.
Дети катались на верблюде, кормили слона арахисом, забирались на камни, чтобы посмотреть в глаза жирафу. Павлины ходили вокруг с важным видом, кричали скрипучими голосами, а с приближением вечера стали взлетать на деревья.
Все отправились разводить костер, чтобы потом запечь в углях моллюсков, и Альва, уверенная, что осталась одна, наблюдала, как павлин с завидной ловкостью и удовольствием устроился на ветке, свесив с нее свой удивительный хвост. Представив, как целый день эта птица только и делает, что чистит перышки и прогуливается, а потом находит для себя спокойное местечко и устраивается на ночь, ни о чем не думая, Альва произнесла вслух:
– Как же я тебе завидую.
Она услышала шаги, и откуда-то за ее спиной появился Оливер. Ничего не сказал, только провел ладонью по ее затылку и шее и прошел дальше к костру.
Альва словно вросла в землю. Она продолжала смотреть на павлина, но уже не видела его. Что Оливер хотел сказать этим прикосновением? Что оно значило? Просто дружески погладил ее по голове, как любимую сестру? Почувствовал ее одиночество и хотел утешить? Знал ли он, как она все лето старалась приносить пользу и думать только о детях, друзьях и своих обязанностях, как она уверяла себя, что предотвратить тот несчастный случай не было возможности? Никто не говорил о произошедшем. Уильям казался безразличным. Оливер постоянно был где-то рядом. А она все лето не могла найти себе покоя.
Горло у Альвы сжалось. Нет, она не должна чувствовать себя сбитой с толку, одинокой и печальной. Ее нужно холить, лелеять и баловать. Ею нужно восхищаться. Ни в коем случае ей не следует поддаваться желанию, которое пробудило в ней это прикосновение. Но сейчас, в угасающем свете дня, все еще чувствуя пальцы Оливера на своей коже, она ему поддалась. Всего на одну минуту. Возможно, на три. Ладно, на пять минут, но не больше.
Альва стояла, по-прежнему завидуя павлину, пока слезы не высохли, потом присоединилась к остальным. В сумерках и свете костра никто не заметил ее покрасневшие глаза. Можно и дальше притворяться, будто бы все в порядке.
Когда Уильям, его брат Фред и их друзья отправились на «Альве» навестить Джорджа в Бар-Харбор, Альва пригласила Мэйми Фиш составить ей и Армиде компанию и пообедать вместе в Мраморном доме. Мэйми, чей муж Стайвесант Фиш сделал состояние на банковских операциях и железных дорогах Среднего Запада, женщиной была весьма прямолинейной и не боялась высказывать свое мнение. Знали друг друга они не первый год, однако по-настоящему сдружились только прошлой весной, когда Мэйми попросила Альву помочь с организацией бала Общества помощи китайским сиротам.
– Никто не хочет этим заниматься, – сетовала Мэйми, когда Альва согласилась помочь. – До голодающих китайских малюток людям нет никакого дела, зато они посетят любой бал, если им понравится список приглашенных. Поэтому я решила: только у Альвы Вандербильт есть то, что нужно для такого мероприятия, – изобретательность и упорство. Вы обиделись?
Альва рассмеялась:
– Должна бы.
– Но не обиделись?
– Нет, я не обиделась.
Обед начался с буйабеса, приготовленного из свежайших морепродуктов, доставленных утром, с булочками из французской муки и шампанским, которое, как обнаружила Альва, является отличным лекарством от любых проблем.
Прежде чем переместиться в столовую, дамы распили две бутылочки на веранде. Когда подали первое, Мэйми сказала:
– Альва, должна вам признаться – ваш дом просто великолепен, но вот король Людовик… – Она указала на портрет, висевший над столом, – …не дает мне покоя. Кажется, он вот-вот сойдет с портрета и нападет на нас, а этот суп слишком хорош, чтобы им делиться. Я буду защищаться. – И Мэйми крикнула: – Эй, кто-нибудь, принесите мне нож поострее.
– А мне он нравится, – возразила Альва. – Да здравствует Король-Солнце!
– У него было не меньше любовниц, чем комнат в Версале, – добавила Армида.
– Кстати говоря: Альва, должна заметить, что восхищаюсь вашей сдержанностью… – Мэйми запнулась на полуслове.
– Я вас слушаю?
– Я просто хотела сказать, что если бы, скажем, Стайви привел одну из своих девиц в мой дом…
– О чем вы?
Мэйми посмотрела на Альву и потупила взгляд.
– Ах, не слушайте меня… Я все перепутала. Это был чей-то другой муж. Сплетни! Пища для праздных умов.
– Чей-то муж привел домой гулящую женщину? – спросила Армида.
– Это только слухи, – ответила Мэйми. – Возможно, ничего и не было.
Однако Альву это задело.
– Где это произошло? Чей муж?
– Нет-нет, я не буду повторять то, что слышала из непроверенных источников. Я хотела только сказать – мне так нравится, что вы решили вдохновиться Трианоном, хотя могли бы замахнуться и на Версаль.
Альва осушила бокал и жестом попросила добавить шампанского.
– На четырех акрах? Даже если бы я захотела, ничего бы не вышло.
– А вам хотелось бы попробовать?
– Я стараюсь не хотеть того, чего не смогу получить.
Дворецкий принес телеграмму. Альва прочла ее и положила на стол.
– Господи, – ахнула она.
Мэйми и Армида взволнованно посмотрели на нее.
– Мой муж утопил яхту.
Этим вечером свет факелов танцевал на широкой террасе, нагретой за день солнцем, скалы омывал прибой, в небе перемигивались звезды, а Уильям рассказывал о крушении «Альвы» толпе увлеченных слушателей, среди которых были его друзья по несчастью, а также Армида, семейства Олрикс и Фиш – но не было Оливера, который, скорее всего, остался в Грей Крэге и наблюдал там за павлинами, пока ее муж развлекал своих «придворных», словно он сам – Король-Солнце, недосягаемый и неприкосновенный.
Альва, однако, не разделяла безмятежности Уильяма – яхту протаранил грузовой пароход. Удивительно, что никто не пострадал и все остались живы.
– Мы все еще спали, – говорил Уильям. – По каютам мы разошлись поздновато, сами понимаете – сидели на палубе под звездами, Фред угощал всех отменным скотчем, который Джордж привез из Шотландии. А этот малый знает толк в виски!
– Этот малый знает, как угодить братьям, – ухмыльнулся Фред.
– Он еще не достроил свой замок в Северной Каролине? – поинтересовался Герман Олрикс.
– Работы уже наполовину закончены, – ответил Уильям. – Хант и Олмстед из кожи вон лезут, чтобы выполнить все требования Джорджа.
– Мы тоже подумываем заказать Ханту коттедж здесь, в Бельвю, – Тесси очень нравится ваша компания, а я не в силах ей ни в чем отказать.
– Отлично, – кивнул Уильям. – Я напишу вам рекомендацию…
– Но мы можем обратиться и к Стэнфорду Уайту, – заметила миссис Олрикс. – Он тоже неплох. К тому же я не хочу никого копировать.
– Что же, Уайт – отличная кандидатура. Мне рассказывать дальше или уже не интересно?
Стайвесант Фиш воскликнул:
– Мы слушаем!
– Продолжайте! – вторила ему миссис Олрикс.
Продолжайте…
Альва с отстраненным восхищением наблюдала за мужем. Он был так весел! Неужели его ничто не может взволновать по-настоящему?
– Рано утром Моррисон поставил яхту на якорь, чтобы переждать густой туман. Следующее, что мы помним, – всех выкинуло из коек. Скрежет был ужасающий – я думал, тут нам и крышка. Повезло, что «Даймок» не задел каюты.
Фред подхватил:
– Еще десять футов в направлении носа, и…
Жена схватилась за его руку.
Уильям продолжил:
– Мы все выскочили на палубу. Экипаж уже подготовил шлюпки, и минут через пятнадцать мы были вне опасности. Потом «Даймок» принял нас на борт. «Альва» еще недолго продержалась на воде, потом начала медленно погружаться. Думаю, сейчас она футах в десяти под водой. Моррисон телеграфировал, что над водой видны только мачты.
– Она там так и останется? – удивилась Армида. – Я думала, когда судно тонет, оно опускается на дно.
– Будь так, мне не пришлось бы тратить деньги на ее подъем.
– Наверное, страховка покроет эти расходы, – предположил Герман.
– Они готовы оплатить всего десять процентов, а это едва ли не меньше страхового взноса! На следующей неделе мы попробуем ее поднять, хотя я не надеюсь на успех.
– Значит, придется искать что-нибудь ей на замену?
– Почему бы и нет.
Позже, когда все разошлись по домам, Альва постучала в спальню Уильяма.
– Entrez, – отозвался он.
Переодевшись в пижаму, муж сидел в кресле, закинув ноги на подоконник. На его животе стоял стакан скотча. Через окно в комнату врывался свежий ночной ветерок. Если его хоть как-то и травмировали утренние события, он мастерски это скрывал.
– Прошу прощения за вторжение. Я хотела вас кое о чем попросить. Это касается дома.
– Дайте угадаю – желаете добавить еще один флигель?
– К счастью, все гораздо проще. Помните, вы говорили, что этот дом будет подарком мне на день рождения? Я бы хотела, чтобы вы отдали его мне в собственность. Если дом мой, он должен быть моим по-настоящему.
– Все, что принадлежит мне, – ваше.
– Но это не так. Представьте, что всем, что есть в вашей жизни, от запонок в рубашке до камней в стенах, вы можете пользоваться, однако принадлежит кому-то еще. И в любое время может быть у вас отнято.
– Моя дорогая. Воспитание никогда не позволит мне уйти от жены и бросить ее на произвол судьбы. Вы же не думаете, что я на такое способен?
– Нет, но если вы вдруг погибнете…
– Альва, у меня ни царапины не осталось…
– В этот раз. Поставьте себя на мое место. В отличие от ваших сестер, у меня нет наследства. Что бы с ними ни произошло, у них всегда останутся средства для безбедной жизни. А я нахожусь во власти обстоятельств, на которые не способна повлиять. Я чувствую себя так же, как чувствовали себя утром вы в том тумане.
– Вам не стоит беспокоиться. Но я готов доказать, что мои слова значат не меньше, чем мои чеки. Депью подготовит бумаги, и Мраморный дом станет вашим.
– В самом деле?
– Вы во мне сомневаетесь? – спросил Уильям, поднялся из кресла и подошел к письменному столу. – Напишу ему сию же минуту. Я слов на ветер не бросаю. – Он быстро написал записку, сложил и вручил ее: – Вот. Проследите за тем, чтобы ее отправили, убедитесь сами в моей честности.
– Но спешить не обязательно…
– Я так хочу. Альва. Этот дом принадлежит вам. Вы вложили свою душу в его проектирование – вы имеете на него полное право.
– Благодарю вас.
Они повернулись друг к другу. Их взгляды встретились. Уильям положил руку ей на плечо. Альва старалась оставаться спокойной и не отводила взгляд.
Уильям сжал ее плечо, потом отпустил и потянулся за скотчем.
– Это лето выдалось непростым, но все налаживается. Держу пари, Максвелл успеет отправить сообщение сегодня, если вы найдете его прежде, чем он уйдет спать.
– Я так и сделаю.
Уильям опустился в кресло:
– Спокойной ночи, дорогая.
– И вам.
Передав записку Максвеллу, Альва велела принести ей с кухни бутылку бренди и два бокала и поднялась в комнату Армиды.
Прикосновение Оливера к ее шее. Уильяма – к ее плечу. Мгновения близости, пронзительное напоминание о том, чего она хотела и не должна была хотеть, не могла получить и не заслуживала, никогда не получит и всегда будет желать, напоминание о том, что не беспокоило бы ее, будь она приличной женщиной.
Но чего же она хотела по-настоящему?
Не полового акта, по крайней мере, не так, как он происходил в ее жизни. Вероятно, это было просто желание почувствовать чье-то искреннее восхищение? Может быть, сладость объятия любимых рук? Когда ее так обнимали в последний раз? Уильям не проявлял своих чувств подобным образом. Вилли и Гарольд уже вышли из того возраста, когда могли обнять ее, целуя на ночь. Консуэло порой кладет руку ей на талию, когда стоит рядом и особенно благодушно расположена (такое случалось все реже и реже). Вилли сейчас ограничивался исключительно рукопожатиями – Альва знать не знала об этой фазе взросления, но миссис Вандербильт объяснила, что через подобное проходят все мальчики. Элис подтвердила ее слова.
Альва постучалась к Армиде.
– Это Альва, – сказал она и подождала, пока сестра откроет.
– Ты еще даже не раздевалась! А я думала, ты спишь. – Армида впустила ее и закрыла дверь.
– Я сегодня едва вдовой не стала.
– Но этого не произошло, значит, все в порядке.
– Я так себе и говорю. – Альва разлила по бокалам бренди и протянула один Армиде. – Но я не хочу полагаться на волю случая и поэтому сегодня предприняла кое-что, чтобы защитить себя и детей. Я убедила Уильяма переписать этот дом на меня.
– Вот и молодец! – похвалила Армида и кивнула на журнал, лежащий на покрывале: – А я читала потрясающий рассказ, – сказала она и залезла в кровать. – Называется «Желтые обои». Там новоиспеченной матери прописывают лечение покоем, и она сходит с ума, оттого что ей нечем заняться. Сходит с ума по-настоящему. Супруг думает, что заботится о ней, а на самом деле лишает ее свободы. Тебе надо прочесть этот рассказ. Я так рада, что не вышла замуж.
– У замужества есть свои преимущества, – возразила Альва.
– Но какую цену за них приходится платить!
Альва осушила бокал одним глотком и забралась к сестре в кровать.
– Не хочу говорить о ценах. Ты не думала об этом, когда я выходила за Уильяма.
– Но я же не заставляла тебя это делать. Были и другие варианты, однако ты и слушать ничего не хотела.
– Я должна была выйти за него – или еще за кого-нибудь состоятельного. Иначе мы бы умерли с голоду! Мне только хочется…
– Чего?
– Ничего. Не важно. Вот так, – проговорила Альва, укладываясь поближе к Армиде. – Обними меня, как в детстве. Ты не скучаешь по тем временам, когда каждую ночь рядом был кто-то надежный, теплый и прекрасный?
– Не уверена, что воспринимала тебя именно так.
Альва чувствовала, что сестра улыбается.
– Давай притворимся, что считала. Давай притворимся, что мы снова маленькие и живем в той чудесной парижской квартире.
Армида выключила свет и свернулась за спиной Альвы. Ее рука гладила волосы сестры.
– У тебя было столько кукол…
– Mes petits bébés.
– Ты так любила ими командовать.
– Чшшш…
– Скажу тебе одно: ты всегда знала, как добиться своего.
Тандраги, 19 августа 1892 года
Милые мои Вандербильты!
Вчера вечером я стала вдовствующей герцогиней. Джордж Виктор Дрого Монтагю, герцог Манчестер, известный как «Мандевиль», «Его Светлость» и «Отец» (хотя он совершенно этого не заслуживал), умер от туберкулеза. Это случилось немного позже, чем я предполагала, но от этого он не стал менее мертвым. Я не отправила вам телеграмму, потому что не хотела доставлять вам неудобств – я бы не позволила вам ехать в такую даль, только чтобы почтить память бесчестного человека. Ким, Элис и Мэй держатся неплохо – не то чтобы они часто видели его, когда он был жив.
С любовью,
Си
Ньюпорт, 31 августа 1892 года
Моя милая леди Си!
Примите наши искренние соболезнования – если не в связи со смертью Мандевиля, то в связи со всеми бедами и трудностями, которые он доставлял. Я молюсь, чтобы грядущие дни принесли вам с детьми только покой и радость.
Я тоже недавно могла бы овдоветь – в «Альву» врезалось судно, и она пошла ко дну, когда на борту находился Уильям. К счастью, и он, и его друзья выбрались невредимыми.
Я пишу тебе, а он уже на пути в Ливерпуль, где должен встретиться с новыми корабельщиками на реке Биркенхед. Я телеграфировала ему твои новости и попросила заехать к тебе, если позволит время.
С любовью,
Альва
