Спустя два года, сидя в розовом салоне у Элис в доме номер 1 на Западной Пятьдесят седьмой улице, Альва пыталась смириться с невообразимой утратой. Двумя днями ранее мистер Вандербильт попытался встать с кресла в собственном салоне и упал замертво. Какой незыблемой казалась ей жизнь в последнее время. И какой иллюзией оказалась эта незыблемость. Удобной, но совершенно ненадежной иллюзией.

Альва терпеть не могла эту комнату. В ней было столько французских панелей, мебели, драпировок и ковров, словно хозяева готовились к приезду самого Людовика XVI. Какой во всем этом смысл, если в любой момент смерть может прийти и забрать у тебя отца или, Боже упаси, ребенка? Недавно появившийся на свет ребенок Альвы, Гарольд, ее маленькое солнышко, был столь же уязвим, как и остальные. Как Вилли. И Консуэло. Еще недавно Альва чувствовала себя вполне уверенно, наблюдая, как дети играют под осенним солнцем – Вилли «обучал» Гарольда управляться с игрушечным яликом, а Консуэло сидела на носу с книгой на коленях и изображала королеву, хотя ей и не очень-то нравилась такая роль. На вопрос Вилли о том, кем же она хочет быть, Консуэло ответила: «Поэтессой». «Может быть, ты будешь королевой-поэтессой?» – уточнил Вилли. Консуэло подумала и кивнула: «Ладно, звучит неплохо». Идиллический день. Судя по всему, день, в который мистер Вандербильт умер, для него тоже был идиллическим – до того момента, когда его сердце внезапно остановилось. Не важно, хорошие мы или плохие. Надеяться нам одинаково не на что.

Сидя рядом с Элис на жестком диванчике, обитом парчой, Альва произнесла:

– Не знаю, как я это переживу. Он был прекрасным человеком.

– Вы увидитесь с ним в раю, если на то будет воля Божья.

– Я нахожу в этом обещании не больше утешения, чем миссис Вандербильт, которой вы говорили то же самое прошлым вечером.

Миссис Вандербильт оставалась наверху, в комнате для гостей, с Флоренс и Лилой – она никак не могла оправиться от шока и была безутешна. Конечно, ее супруг был дородным мужчиной – он так и не поддался новой моде на оздоровительные прогулки (кому захочется столько потеть, а, кроме того, обязательно нужно подбирать удобную обувь). И все же ему не исполнилось и шестидесяти пяти, он не был болен. Миссис Вандербильт лишилась своего лучшего друга, и никакие обещания о «воле Божьей» не приносили ей облегчения.

Элис заявила:

– Я уверена, время все исправит.

Альва, Элис и их дочери ожидали, пока мужская часть семейства Вандербильт закончит встречу с юристами, на которой обсуждалось завещание мистера Вандербильта и его последняя воля. Альва представляла, как Уильям, Корнель, Фредерик, Джордж и сын Корнеля – Билл, которому уже исполнилось пятнадцать, все в темных костюмах и с печальными лицами, окружили преданного семье Чонси Депью, скорбя, но также и размышляя о своей доле в наследстве: «Сколько денег я получу? В каком виде? Давайте уже ближе к делу».

Консуэло и Гертруда сидели в другом конце салона за столиком и упражнялись в немецком. Одной было восемь, второй – десять, и они невероятно походили друг на друга: обе тоненькие, темноволосые, со вздернутыми носиками и длинными шейками – две нарядные девочки из высшего общества. Хотя имелись и различия: Консуэло напоминала маленькую лань, а в Гертруде было что-то ястребиное – ястребы красивы, но резки, настороженны и постоянно готовы броситься на добычу. Однако осанка у Гертруды была куда лучше, а вот ее собственная дочь сидела ссутулившись, изогнувшись и едва ли не сложившись пополам.

– Консуэло, – позвала Альва. – Сядь ровно, а то превратишься в верблюда.

Элис спросила:

– Как вам новая гувернантка?

– Она хорошая, но обнаружилось, что она почти не знает историю Германии. А какой смысл девочкам учить язык, если единственное, что они смогут обсудить на нем, это рецепт штруделя? Они должны получать знания о культуре страны. Эта новая Германская империя может сыграть важную роль в их будущем.

– Не знаю, мне так не кажется. Я не собираюсь выдавать Гертруду за иностранца.

– Нет? В таком случае вы рискуете сильно ограничить ее возможности.

– Вы бы смогли отправить свою дочь так далеко?

– Я собираюсь подобрать для Консуэло самого лучшего жениха. В отличие от нас с вами, у ног наших дочерей – целый мир.

– Лично я вышла замуж самым прекрасным образом. Уж не хотите ли вы сказать, что для вас дело обстоит иначе? Я понимаю, Уильям не настолько трудолюбив, как следовало бы…

– Зато Корнель не умеет получать удовольствие от жизни. Возможно, им обоим стоило бы поработать над своими привычками.

– Почему же, Корнелю многое доставляет радость: он член приходского управления, входит в совет «Юношеской христианской организации» и множество других советов. Также он является одним из директоров Американского музея естественной истории, Ботанического общества, Метрополитен-музея, а также…

– Вот это да! Он, стало быть, все время работает и делает перерывы только на сон. Если, конечно, вообще спит.

– Ему нравится помогать другим, – чопорно заявила Элис.

– Ну, значит, так тому и быть.

– Я считаю, это приносит ему пользу. Его привычки гораздо лучше тех, какими руководствовался в своей жизни мистер Вандербильт, Царствие ему Небесное.

– Мистер Вандербильт получал удовольствие от жизни, и вашему мужу стоило бы этому поучиться.

– Конечно, он заслужил отдых, но все же было бы лучше, если бы он воздерживался от… это, конечно, прозвучит неприятно – от чревоугодия. – Элис понизила голос и добавила: – Как бы то ни было, что случилось, то случилось. Теперь наша задача – справиться с последствиями.

– Раз уж вы упомянули о последствиях – сколько Корнель ожидает получить в наследство?

– Это последнее, о чем он думает!

– Вы в самом деле в это верите?

– По крайней мере, со мной он такие вопросы не обсуждал.

– Неудивительно – у вас и без того хватает забот.

Кроме Гертруды, у Элис теперь было четыре сына, и Корнель заботился об их будущем не больше, чем Уильям – о своем собственном. Оба были чересчур заняты делами вне семейного круга – в этом они походили друг на друга.

– Да, вы правы, я довольно сильно занята. Но ведь даже в печальные дни хочется привнести радость в свою жизнь. Должна вам признаться – я вновь в положении, спустя все эти годы.

– Вновь! А вы думали, что малыш Реджи будет последним! Господи. Уж не воспринимаете ли вы заповеди буквально?

– Заповеди?

– «…и сказал им Бог: Плодитесь и размножайтесь».

– Ах… Да, пожалуй. «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева». Это из Псалмов, – сообщила она Альве. – Это ведь лучшее служение – получить его благословение и радоваться.

Альва была потрясена. Неужели Элис и Корнель верили, что каждый раз, когда он приходит к ней в постель, они служат Богу? Возможно, это их воскресный ритуал? Интересно, пока Корнель старался над ней, Элис чувствовала, как исполняется добродетели? Она его как-то поощряла? Нравилось ли ей то, что он делает? Может быть, ей даже было… приятно?

Что, если спросить ее прямо сейчас: «Вам нравится выполнять супружеский долг?» Неужели ей самой неприятно это делать из-за нечестивости? Всего-то три ребенка за десять лет брака. Получается, Альва не выполняла свой христианский долг. Очевидно, что она не хочет служить своему мужу, а значит, и самому Господу – какой из этого можно сделать вывод, кроме того, что она служит только себе?

Вместо этого Альва сказала:

– Представьте, вдруг ваши сыновья (не знаю, на каком числе вы остановитесь) будут сидеть у смертного одра Корнеля и ненавидеть друг друга потому, что им придется делить наследство.

Элис нахмурилась:

– Мне совершенно непонятна ваша реакция! Вообще-то я рассчитывала услышать поздравление.

– Я очень рада за вас. Но вам не кажется, что там сейчас происходит именно это? – Альва указала на закрытую дверь. – Конечно, никто не станет вести себя как дядюшка Си-Джей. Но такова человеческая природа, в особенности природа мужчины, – желать большего, стремиться попасть на вершину.

– Корнель не такой.

– Бросьте. Ваш дом построен именно здесь, потому что он стремился получить лучшее место на Пятой авеню.

– Но дом миссис Джонс расположен более выгодно. – Элис указала на северо-западный угол Пятьдесят восьмой улицы.

– Просто ему не удалось договориться с миссис Джонс о сносе. К тому же ее дом гораздо меньше вашего и скромнее. Она дополнительно снимает жилье, но, насколько мне известно, никогда не жаловалась на размеры своего дома.

Альва и не заметила, что говорит слишком громко. Девочки внимательно наблюдали за ними. Она спокойно улыбнулась и заверила:

– Прошу вас, не принимайте это близко к сердцу. В том, что ваш дом стоит на Пятьдесят второй улице, нет ничего зазорного.

– Да, тетушка Альва, ваш дом просто прелесть. Мне он очень нравится, – подхватила Гертруда.

– Почему они так долго не выходят? – поинтересовалась Консуэло. – Я уже проголодалась.

– И почему нам туда нельзя? Почему всеми деньгами распоряжаются мужчины? – отозвалась Гертруда.

– И правда. Хотя не всеми – я думаю, ваш дедушка завещал немалую сумму своим дочерям.

– Почему тогда они не там?

Элис сделала попытку вмешаться:

– Гертруда, существуют определенные правила…

– Всем управляют мужчины, – заявила Гертруда. – Мальчики потом смогут работать с папой, а я – нет, даже если очень захочу, даже если у меня все будет лучше получаться. Это нечестно.

Элис возразила:

– Но ведь и мы выполняем работу – она отличается от того, что делают мальчики, но она больше подходит женщинам. Гертруда, я хочу послушать стихотворение Гёте, которое ты выучила на прошлой неделе. Встань, пожалуйста.

Насупившись, Гертруда поднялась и рассказала стихотворение на немецком. Элис сказала:

– Очень хорошо. Консуэло, теперь ты расскажи его на английском.

Консуэло неуверенно взглянула на мать. Альва подбодрила ее:

– Ну же, не бойся.

Дочь не желала подниматься.

– Я не помню его целиком, – ответила она кротко.

– Не помнишь? Но ты ведь переводила его на прошлой неделе.

– Оно было записано.

Гертруда взяла Консуэло за руку и предложила:

– Давай поднимемся в мою спальню и там его повторим.

– Прекрасное решение, – поддержала Альва, не дав Элис возможности выступить против. – Ступайте. Вас позовут к ужину, когда наши мужчины наконец наговорятся.

Девочки вышли из комнаты, и Альва сказала:

– Надеюсь, роды пройдут легко, и у вас появится здоровый и покладистый ребенок, которого не будут волновать результаты совещания, продолжающегося за этой дверью.

После чего обе сделали вид, что погрузились в чтение, ожидая мужчин. Альва поспорить была готова, что Элис, как и она сама, от волнения не может прочесть ни строчки – слова на странице превращались в ряды бессмысленных знаков, в голове возникали бессмысленные цифры. Восемь лет назад она тоже пыталась что-то рассчитать, и хотя суммы тогда были значительно меньше, их величина с трудом помещалась в голове. Что уж говорить о сегодняшнем вечере.

Наконец двери библиотеки распахнулись. Первым вышел Джордж – его щеки, уши и шея горели пунцовым. Он прошагал мимо женщин, не сказав ни слова. За ним проследовали братья, призывая его остаться. Спустя мгновение Альва услышала, как хлопнула тяжелая входная дверь.

Когда все вернулись, она подошла к мужу со словами:

– Ради бога, объясни, что…

Уильям покачал головой:

– Он оскорблен.

– Я не верю, что твой отец лишил его наследства.

– Нет, нет, напротив. Ему досталась немалая сумма. Около десяти миллионов. Как и Фреду. И девочкам.

Альва отметила, что Уильям не упомянул ни себя, ни Корнеля.

Джордж надеялся, что все наследники получат равные доли – по крайней мере, мужчины. Кроме того, дочери получили в наследство построенные для них дома. Фреду отдали старый дом на Пятой авеню. Миссис Вандербильт остался новый. Все, что отошло Джорджу, – четыреста акров незастроенных земель на Статен-Айленде, куда он вовсе не собирался переезжать. Джордж также получил древнее кладбище и старинный особняк, в котором до самой смерти жила их прапрабабушка, – дом тот был никому не нужен и никакой ценности, кроме сентиментальной, не представлял. Таким образом, недостроенный мавзолей и ферма – вот и вся его доля недвижимости.

Уильям пояснил:

– Джордж хотел понять, почему он не заслужил дом на Пятой авеню. Он все возмущался: «Почему я должен возиться с этой фермой?» А мы пытались ему напомнить, что ему всегда нравилось заниматься фермерскими делами, и, кроме того, отец ведь умирать не собирался. – Голос Уильяма сорвался, и он откашлялся: – И вполне может быть, вскорости Джорджу тоже построили бы дом. Корнель добавил, что тому всегда нравилось жить с родителями. И что новый дом перейдет к нему, когда не станет мамы. – Уильям замолчал и сделал глубокий вдох. Потом, убедившись, что другие его не слышат, добавил: – В любом случае, если честно, я немного расстроен, что Биллу отец выделил целый миллион, а нашим мальчикам – ни цента.

Обед прошел в тишине. Альва наблюдала за братьями и сестрами мужа. Они все потеряли прекрасного отца, который горячо их любил, и горе было написано на их лицах. Вместе с тем каждый из них теперь являлся полноправным мультимиллионером. Для Корнеля и Уильяма иметь богатство было не в новинку, чего нельзя сказать о прочих, в особенности о сестрах – их жизнь сделала крутой поворот. Альва и не догадывалась, что и жизнь Уильяма тоже изменилась.

Позже вечером в домашнем салоне муж наконец расслабился, вытянулся на диване с ногами и откинул голову, разглядывая прихотливо выписанные на фресках фигурки.

– Знаете, а отец вас очень высоко ценил. Если честно, мне кажется, именно из-за вас он был более высокого мнения обо мне.

– Мне лестно это слышать, но я знаю, что он любил вас таким, какой вы есть.

– Во всяком случае, Корнель ни слова не сказал против, однако, думаю, был удивлен не меньше моего тому, как отец составил завещание. Не знаю… допустим, вы не повлияли на его решение, но, учитывая, что Корнель сделал бизнес делом своей жизни, в то время как я… скажем, не так сильно себя ему посвящал, я не вижу другой причины, почему отец оказался ко мне настолько благосклонен.

– И насколько же? – переспросила Альва.

Она ожидала, что мистер Вандербильт выделит Уильяму около двадцати миллионов – больше, чем получили другие, но меньше, чем Корнелю. Учитывая то, что делал для бизнеса последний, это было бы справедливо.

Уильям заметил:

– Вы прямолинейны, как всегда.

– Мужчине вы бы поставили такое в упрек?

– Нет, конечно. Мужчине важно быть прямолинейным.

– Тогда сделайте вид, что я вытянула из вас ответ при помощи кокетства.

Уильям улыбнулся:

– Хорошо. Оставшаяся часть наследства – кроме средств, что отошли Фреду, девочкам и Джорджу, а также тех, что выделены на содержание нашей матери, не говоря уже о многочисленных благотворительных выплатах, – будет поделена поровну между Корнелеиусом и мной.

– Поровну?

– Ну, кроме символических двух миллионов в знак того, что Корнель отныне – глава семьи.

– Два миллиона – символическая сумма? – удивилась Альва.

Муж кивнул:

– Относительно. Депью сказал, что моя доля составит примерно… где-то шестьдесят пять миллионов. Или что-то вроде того.

Альва моргнула один раз, потом другой.

– Вы унаследовали шестьдесят пять миллионов долларов?

– Да, знаю, это… невероятно.

Она сделала мысленные расчеты.

– Неужели ваш отец сумел удвоить то, что сам получил в наследство?

– Да, всего за восемь лет, – подтвердил Уильям. – Видимо, отец хорошо знал свое дело.

Чтобы самому Уильяму теперь можно было забыть о делах окончательно, о чем он, разумеется, не упомянул.

Впрочем, это стало совершенно очевидно по прошествии некоторого времени. Альва не могла предугадать, какое воздействие столь баснословные суммы могут оказать на человека, который и так уже богат.

Тот, кто унаследовал денег столько, что копии завещания, ставшего причиной несметных богатств, печатают на продажу, столько, что им не видно конца и края, столько, что их попросту невозможно потратить одному, столько, что даже полный крах национальной экономики не отразится на их количестве, – этот человек первым делом обязательно должен построить самую большую частную яхту в истории. По крайней мере, так считал Уильям.

Корнель, который теперь возглавил Дом Вандербильтов (так его назвали), полагал крайне необходимым в срочном порядке нанять архитектора Джорджа Поста, дабы в два раза увеличить размеры особняка на Пятой авеню, приобретая и разрушая для этого (а также для того, чтобы открыть себе вид на Центральный парк) все прилегающие здания. Ведь их будущему малышу вскоре понадобится своя комната, к тому же, имея столько детей, целесообразно отвести отдельную комнату под прачечную, а у Гертруды не за горами дебют, для которого понадобится более просторный бальный зал. По крайней мере, так объясняла необходимость строительства Элис.

Тот, кто оказался обиженной стороной (независимо от имеющихся для обид оснований), то есть младший сын, унаследовавший более чем достаточно, однако меньше, чем он рассчитывал, считал важным в торжественной обстановке заложить краеугольный камень здания, которое будет построено на полумиллионное пожертвование его отца, – здание нового Колледжа врачей и хирургов на углу Десятой авеню и Пятьдесят девятой улицы. Возможно, благодаря тем, кто будет здесь учиться, медицина продвинется вперед, и шестидесятичетырехлетние мужчины перестанут умирать внезапно, невольно обижая тем своих сыновей. Благодарные возгласы толпы заставят этого человека ощутить свою важность и причастность к благому делу. Чтобы вознаградить себя, он тоже купит яхту – небольшое судно для поездки в Бар-Харбор, где приобретет себе дом. Свой самый впечатляющий поступок он прибережет на потом.

Тот же, кто остался по другую сторону золотых ворот, к примеру, некий прилежный член «Ордена рыцарей труда», прочитает листовку на забастовке первого мая, а третьего мая его приведут в негодование действия полицейских, которые открыли огонь по протестующим на заводе Маккормика в Чикаго и убили двоих человек. Четвертого мая он выйдет со своими товарищами на площадь Хеймаркет в честь памяти убитых и в поддержку восьмичасового рабочего дня. На площади взорвется бомба, затем последует стрельба, площадь усеют окровавленные тела, и он побежит прятаться, потому что другого выхода у него не будет.

А что делать той леди, которая вышла замуж по расчету, которая всегда ставила перед собой высокие цели, но никогда не думала, что вознесется на Олимп?

Внешне жизнь Альвы не изменилась. Но каждый миг она осознавала, что теперь, когда в ее жизни появились огромные деньги, она может получить или сделать практически все, что захочет. В ее распоряжении имелись такие средства, какими не могла похвастаться ни одна другая женщина в мире. За исключением, быть может, королевы Виктории. И еще Элис.

Что еще могла сделать Альва, кроме тех мероприятий, которые организовывала на протяжении многих лет? Она помогала разными способами: в поддержку сирот проводились благотворительные чаепития, в пользу неимущих матерей – балы, а на аукционах собирали средства для бездомных, калек и нуждающихся ветеранов.

Чего еще она могла достичь? Альва построила восхитительный дворец в городе и летнюю резиденцию на лоне природы. Она уже давно имела возможность путешествовать куда ей вздумается – со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. К ее столу подавали королевские блюда. Она посещала концерты и оперу, мюзиклы и спектакли, приемы на открытом воздухе, выставки цветов, выставки собак, показы мод…

Однажды весной во время прогулки по Центральному парку, когда вишневые лепестки танцевали в ветерке, точно нежные розовые хлопья снега, Альва подумала: теперь можно выдохнуть. Все стоит на своих местах. Ее жизнь идеальна.

Ей вспомнились слова леди Си: «Не смеши меня. Жизнь женщины не может быть идеальной».

– Но моя жизнь – идеальна, – произнесла вслух Альва.

Ведь считай она иначе, это было бы оскорблением для всех бедных женщин, всех тех, кто просыпался засветло и работал до поздней ночи, тех, у кого в жизни имелось лишь самое необходимое. Каждая швея, прачка, повариха, продавщица, крестьянка, медсестра и учительница – все те женщины, чей труд позволял таким, как Альва, прекрасно выглядеть, не заботиться поминутно о детях, спать в чистых комнатах на выглаженных простынях, есть нежнейшие пирожные и пикантное жаркое и оставаться в стороне от всех неприятных и негигиеничных телесных отправлений. Эти женщины меняли детям Альвы подгузники. Стирали их, а также ее запачканные кровью прокладки, грязные простыни и нижнее белье. Жизнь Альвы этим женщинам просто не могла не казаться раем.

И все же кое в чем она не признавалась даже самой себе – одного ей все-таки недоставало. Возможно, ей и следует довольствоваться тем, что она имеет, но, как Альва поняла уже давно, чувство удовлетворения за деньги не купишь.

На верхней полке в ее спальне между книжных страниц хранились записка и засушенный цветок гардении.

«Альву», яхту Уильяма – двухсотвосьмидесятипятифутовый трехмачтовый стимер со стальным корпусом, – доставили в октябре. Он заплатил за нее шестьсот пятьдесят тысяч долларов, однако это было лишь начало его трат. Подобные яхты исключительны по многим причинам, но в первую очередь, в силу того, что требуют внушительного количества денег на постановку в док и чистку, на топливо, запасные тросы и ткань для парусов, на полировку латуни и портовые сборы, на поставки воды и еды, и, конечно, на оплату работы экипажа. Альва старалась не думать об этом – в конце концов, эти деньги принадлежали не ей. Кроме того, ее супруг, как и было однажды обещано, назвал яхту в ее честь.

«Альва» была самым роскошным судном, какое только можно себе вообразить. Между носом и кормой поместились обшитая панелями библиотека с камином, бархатный музыкальный салон, обеденный зал, комната для хранения сигар, утопающая в цветах гостиная для леди, именные каюты для Уильяма и Альвы, семь дополнительных кают для детей и гостей. Везде провели электричество, положили ковровые дорожки и повесили хрустальные светильники. Деревянные панели поблескивали золочеными кромками. Также на яхте имелись рояль, полутораметровый глобус, по словам Уильяма, необходимый «для уроков географии», тончайший фарфор, изысканное столовое серебро, идеальные простыни. Покрасили яхту сочной желтой краской – она ярко выделялась на фоне волн и неба. «Альва» являла собой целый дом на воде и, безусловно, превосходила любой пассажирский лайнер.

Экипаж мог включать до пятидесяти человек. Впрочем, семья обошлась всего дюжиной матросов и прислуги, когда отправилась в короткий показательный круиз от дока на Шестнадцатой улице до Ньюпорта, где они планировали несколько дней погостить в новом доме Корнеля и Элис. Коттедж, названный «Брейкерс», представлял собой увитый плющом особняк на Бельвю-авеню, построенный в стиле королевы Анны. Корнель приобрел его у табачного магната Пьера Лорийяра – тот решил, что ему интереснее будет построить в горах Рамапо, недалеко от Манхэттена, игровую площадку для взрослых. Строительство клуба «Токсидо» – так назвали площадку – не обошлось без помощи племянника Кэролайн Астор – Уильяма, тоже миллионера. Таким образом, все в мире Вандербильтов было взаимосвязано. Богатство и веселье окружали их самих и их друзей.

Утром на палубе семейство Вандербильт встретили прохладный ветерок, ласковые волны и яркое солнце. Деревья вдоль берегов сверкали золотом и багрянцем. В устье Северной реки они увидели статую Свободы – ее строительство только завершилось, и торжественное открытие планировалось через несколько дней.

Уильям приказал капитану подойти к статуе на малых оборотах, дабы дети могли взглянуть на нее поближе.

– Известно ли вам, – спросил он, когда все собрались у перил, – что более ста тысяч граждан пожертвовали свои деньги, чтобы соорудить здесь эту статую?

Альва добавила:

– А наш друг мистер Хант спроектировал пьедестал мадам Свободы. Только вообразите, что почувствуют люди, которые поплвут сюда из самых далеких уголков планеты и после недель, проведенных в открытом океане, увидят ее. Особенно люди бедные, у которых не осталось ни денег, ни крова и которые стремятся сюда, чтобы начать жизнь с чистого листа.

– Значит, это статуя для людей? – спросила Консуэло, взглянув на Альву.

– Да, точно. Запомни это навсегда. Вилли, и ты тоже.

– И Гарольд, – добавил Вилли.

Альва улыбнулась:

– Гарольд тоже запомнит, когда немножко подрастет, что Господь создал нас равными, а те, кто сеет несправедливость, неравенство, жестокие законы, из-за которых власть сосредотачивается в руках…

– Не забивайте детям голову политикой, – велел Уильям.

– Разве не вы только что сказали, что статуя построена на деньги простых людей?

– Я упомянул это в образовательных целях.

– У меня ровно такие же цели.

– Хорошо, но давайте просто насладимся поездкой.

– Я и наслаждалась, пока вы не отчитали меня.

Уильям дал капитану сигнал вернуться на прежний курс, и Альве пришлось подавить свой гнев. Может, он и вправе ее отчитывать – для лекций время совершенно неподходящее. Впереди их ждет превосходный день на превосходной яхте, которая, не следует забывать, носит ее имя.

Наблюдая за детьми, высматривающими на горизонте китов, Альва вспоминала свои собственные детские путешествия. Мать всегда стояла у перил и смотрела на дочерей, полная гордости и уверенности в том, что правильно воспитывает их характер и формирует судьбу. Что бы она подумала об Альве, увидь ее сейчас?

Маман была настолько же нетерпима к «второсортным» людям, как Кэролайн Астор до триумфа Альвы. Она презирала «тех, у кого есть только деньги». Она говорила, что богатство само по себе так же непостоянно, как любовь, и если исчезнут деньги, с ними пропадет все остальное. Ведь богатый человек может бросить свою жену и не дать ей ничего, в то время как у брошенной жены дворянина всегда остаются ее титул и привилегии, и деньги здесь – не главное. «Титул дарит статус, – любила повторять маман, – и способствует успеху. По крайней мере, если вы правильно выбрали титул». Согласно ее взглядам, даже несчастливый брак леди Си оказывался выгоднее большинства других.

Маман наверняка бы понравился Уильям, его семья, даже его деньги. Она бы отдала должное перевороту, который Альва совершила в обществе. Она бы безмерно обожала своих внуков. Однако в глубине ее души всегда бы таилось разочарование из-за того, что Альва не сумела добиться большего. Добиться всего.

Впрочем, это уже не имело никакого значения. Маман ушла. Она готовила Альву к совершенно другой жизни. Но полюбуйтесь только, какую жизнь она получила взамен: неправдоподобная яхта, солнце рассыпало по воде тысячи бриллиантов, а впереди ее ждет очередная новорожденная племянница, над которой все будут ворковать, затем званый ужин в честь закрытия сезона в Ньюпорте, а после – зима, поездки в оперу, рождественские торжества и балы. Если у Уильяма не возникнет повода, чтобы прогнать Альву, ей никогда не придется думать о привилегиях и титулах. Она уже сделала достаточно.

– Эгей! – крикнул Вилли паре портовых рабочих, когда яхта вошла в гавань Ньюпорта и осторожно пристала к доку, несколько коротковатому, правда, для судна таких грандиозных размеров.

Консуэло тоже помахала и довольно им улыбнулась. Один из мужчин бойко козырнул, а другой, поймав взгляд Альвы, отвернулся и сплюнул.

Консуэло посмотрела на Альву.

– Как это грубо!

– Не обращай внимания, – сказала Альва. – У него, наверное, неприятный вкус во рту.

Спустя несколько минут все высадились на берег. Альва остановилась возле того мужчины и обратилась к нему:

– Прошу вас следить за собой в присутствии моих детей. Не их вина, что вас не все устраивает в вашей жизни.

Рабочий смерил ее взглядом.

– Доллара не найдется?

Альва дала ему монету и указала на всклокоченную грязную бороду.

– Между прочим, это рассадник болезней. Вам нужно побриться. – Она дала ему еще один доллар и поинтересовалась: – Вы умеете читать? Хорошие книги развивают ум и дарят новые возможности.

Мужчина вернул деньги.

– Я проповедь не заказывал.

Вечером состоялся торжественный ужин, на который был приглашен и Уорд Макаллистер, консультировавший Элис по поводу портьер, ковров, предметов искусства и цветов. Элис пригласила все высшее общество за исключением Асторов – у них еще длился траур по умершему в феврале главе семьи Джону Джейкобу III. Зато за столом присутствовали Ван Ален, Элрикс, Белмонт (Перри, не Оливер, который бог знает где пропадал), двое Рузвельтов – включая Лидию (ставшую миссис Гарри Брук), которая сидела возле Уильяма и, насколько Альва могла судить со своего края стола, изо всех сил пыталась его очаровать. Альва была уверена, что тот терпит ее заигрывания только из вежливости.

Сидя рядом с Уордом, Альва задавала ему вопросы об остальных гостях.

– Вон тот джентльмен напротив – один из ваших друзей? Мне он незнаком.

– Да, это мистер Сарджент, портретист. Необыкновенный джентльмен. Меня познакомил с ним мистер Уайлд, писатель, во время моего визита в Лондон. Безупречная репутация. Он ищет новые заказы. Горячо вам его рекомендую.

– Но я уже заказала портреты детей мистеру Чаплину…

– Согласен, прекрасный выбор, – сказал Уорд, хотя тон его голоса свидетельствовал об обратном.

– Он был любимым художником императрицы Евгении.

– Вот как? В таком случае вы проявили безукоризненный вкус.

Альва предпочла Чаплина всем остальным художникам лишь по одной причине: даже сейчас, и в особенности сейчас, в мире не было никого, кем бы она восхищалась в такой же степени, как императрицей Евгенией. Несмотря на мнение, которое та когда-то высказала об Альве и ее сестрах, она преклонялась перед достижениями этой женщины. Императрица Евгения занималась политическими проблемами Второй империи. Она выступала за права женщин. Она горячо любила своего супруга, была его советником, а иногда и регентом. Слова «зависть» недостаточно, чтобы описать чувства Альвы. Ей хотелось занять место Евгении, хотя бы на день. Раз в неделю она надевала ее жемчуг просто из принципа.

– Спасибо, буду иметь мистера Сарджента в виду. А что за очаровательный молодой человек сидит рядом с моей свояченицей? Тоже один из ваших знакомцев?

Юный джентльмен был не старше ее племянника Билла, его щеки, похоже, еще не знали бритвы.

– Это мистер Гарри Лер. Я представлю его вам после ужина. Позволю себе заметить – самый интересный молодой человек из всех, что появлялись под этой крышей за последние годы. Играет на пианино, поет как соловей, обладает отменным чувством юмора…

– Не говоря уже о чувстве стиля, – подхватила Альва.

По сравнению с мистером Лером Билл выглядел как студент (он учился в Йельском университете), который изображает из себя искушенного взрослого. Милый, располагающий, уверенный в себе холеный юноша. Мистер Лер, напротив, казался нервным и скованным. Однако Уорду Альва сказала:

– Он весьма элегантен.

– Да, конечно, – в начале лета я отправил его к своему портному. Следовало отшлифовать этот самородок, чтобы он заиграл по-настоящему. Гарри пережил семейные неурядицы, когда был молод… То есть еще моложе, чем сейчас. Ему всего двадцать! Я для него что-то вроде любимого дядюшки.

– Чем вы еще занимаетесь? Мы так давно с вами не беседовали.

– И правда давно. – На лице мистера Макаллистера появилась печаль. – Это потому, что я вам больше не нужен – вы выпорхнули из гнезда. Как и должно было произойти. Да-да. И мне очень льстит, что вы взлетели выше, чем сумели бы без моей помощи.

– Вы совершенно правы. И я вам бесконечно благо-дарна.

– Вы мой самый дорогой друг, поэтому я открою вам секрет: верьте или нет, я взялся писать мемуары! Даже нашел издателя, так что уже в октябре вы сможете увидеть плоды моих трудов!

– Вы не шутите? Что же, буду ждать с нетерпением. Или мне лучше начать волноваться?

– Ни одному из моих дорогих друзей и подруг не стоит беспокоиться. Мое кредо – конфиденциальность. В книге будут поучительные рассказы без упоминания конкретных лиц. Моя цель – познакомить со светом тех, кто стремится стать его частью. Те же, кому в него попасть не суждено, смогут понаблюдать за ним с восхищением и, возможно, перенять что-то полезное. В результате должна получиться не только развлекательная, но и поучительная книжица – я много пишу об организации мероприятий, о правилах переписки. Я совершил настоящее путешествие в прошлое. – Уорд задумался. – Может, я и кажусь бодрым, но ведь я уже вступил в свою серебряную пору. Однако в маразм пока впадать не собираюсь!

– Уверена, ваша книга будет пользоваться успехом.

– Мой издатель считает так же! Зачастую авторами подобных справочников становятся люди, чьи познания в этой области значительно уступают моим.

Внимание Альвы и мистера Макаллистера привлек звон серебра о хрусталь. За дальним концом стола Корнель поднялся, чтобы произнести речь.

– Вот и подошло к концу очередное лето, подарившее нам столько щедрот Божьих. Наш повар постарался, чтобы вы смогли отведать самые свежие и изобильные дары лета, доставленные сюда прямиком с ферм нашей семьи здесь, в Портсмуте, и на Статен-Айленде, где так искусно управляется мой брат Джордж.

Джордж встал и слегка поклонился. Все зааплодировали.

Корнель продолжил:

– Как вам известно, прошедший год выдался печальным – это был год траура по моему отцу. Нам давно не предоставлялось возможности собрать у себя дома столько старых друзей – и новых знакомых. Поэтому, хотя сезон закончен, дни становятся короче и мы вот-вот вернемся к городским делам и заботам, я предлагаю поднять тост за процветание и дружбу! Пусть у каждого из нас и того, и другого будет в избытке!

– Ура! Ура!

Уорд проговорил Альве вполголоса:

– Человеку с его состоянием на сей счет нечего опасаться. Как, собственно, и вашему супругу.

Она улыбнулась:

– Напомните, когда выходит ваша книга?

– Двадцать первого октября!

– Вы планируете устроить прием по этому поводу?

– Нет, только скромный ужин, не более пятидесяти человек. Приглашения уже печатаются. Надеюсь, у вас получится прийти.

– Я ни за что не пропущу такое событие! – искренне пообещала Альва.