Утром накануне приема у Уорда Альва получила экземпляр его книги и записку, в которой он благодарил ее за дружбу. Книжка была тонкой, но сделанной со вкусом. Переплет из шоколадной кожи с золотым тиснением. На фронтисписе изображен герб Макаллистеров. Внутри на отдельной странице от руки значился номер книги – Альве достался экземпляр под номером 4. Под ним стояла подпись Уорда, столь же цветистая, как и сам автор.

Его «скромное» празднество, сопровождающееся дифирамбами в адрес автора, должно было состояться вечером этого же дня в «Шерри», ресторане, который в последние годы стал весьма популярен в нью-йоркском обществе.

Уильям зашел в салон, держа в руках раскрытую «Таймс».

– Вы читали это?

– Нет, я еще не смотрела сегодня газеты. Пока разбираюсь с корреспонденцией.

Среди писем оказалось одно от Дженни Черчилль, которая среди прочих событий упомянула о визите Оливера Белмонта. По ее словам, он сблизился с Рэндольфом Черчиллем в июне на Королевских скачках и хотел знать все о политике тори. «Виски, сигары и разговоры о политике до самой ночи, – писала Дженни, – Черчилль его просто обожает».

Также она поведала: «Мистер Белмонт сказал, что больше никогда не женится. Разве не печально?» И хотя Альва знала, что по-хорошему должна согласиться с последним утверждением, ее чувства говорили о прямо противоположном.

Уильям положил газету на ее столик.

– Вы не можете пойти на сегодняшний вечер у Макаллистера.

– Конечно, могу!

– Его разгромили в пух и прах. Прочтите это.

Альва начала читать статью, и внутри у нее все похолодело. Рецензия была длинной, со множеством цитат, подобранных так, чтобы Уорд выглядел не только напыщенным, но и попросту нелепым. Высмеивались его цели, его действия – все было превращено в фарс и завершалось следующим аккордом:

Слово «изумителен» здесь явно не значило ничего хорошего.

Альва отложила газету в сторону. Уильям сказал:

– Теперь вы понимаете, почему я не могу позволить вам посетить этот вечер?

– Но почему они так с ним обошлись? Почему они не позволили ему просто быть счастливым? Кому он когда-либо доставлял неудобства? Огромное количество жителей этого города пользовались его связями…

– Он сам в том числе.

– А почему он не должен пользоваться своими связями? Почему вы на их стороне?

– Вы должны признать: он смешон.

– Он не казался вам смешным, когда помогал вам.

– Времена изменились. Мудрый человек никогда не написал бы такую книгу. По крайней мере, не стал бы отдавать ее на публичное порицание. Он мог бы напечатать ее и подарить паре знакомых, которым действительно будет интересно ее прочесть.

– Его любят и превозносят тысячи.

– А теперь эти тысячи станут считать его посмешищем – в особенности те, чье мнение для меня важно. Поэтому вы не поедете на этот…

– Благодарю вас, но я сама решаю, куда мне ехать, а куда – нет. – Краем глаза Альва заметила в коридоре фигурку в розовом и позвала: – Консуэло, подойди сюда.

Дочь появилась из-за двери.

– Покажешь папе сочинение, которое вам задал учитель?

Консуэло просияла.

– Я написала о Пунических войнах, – сообщила она, взяв отца за руку.

– Звучит невероятно интересно, – ответил Уильям. – Я очень хочу его почитать. Пойдем-ка поглядим.

Оставшись одна, Альва взяла газету, еще раз перечитала рецензию и отшвырнула ее с отвращением. Уильям прав. Если она появится на этом вечере, то и сама рискует стать предметом насмешек. На подобных торжествах теперь непременно присутствуют репортеры. Даже если Уорд их выставит, они начнут ошиваться поблизости и наблюдать за всеми гостями. Более того – из мести или просто развлечения ради они вполне в состоянии написать еще большую чушь.

И все же мнение Альвы об Уорде ничуть не изменилось. Он – хороший человек. И никак не заслуживает подобного отношения.

Допустим, она все равно приедет на ужин. Столкнется с неизбежным зубоскальством. Насколько это страшно? Альва часто повторяла своим детям, что человек должен быть верным тому, во что верит. Подавать пример другим. Как может она требовать этого от них, если сама поступает иначе? Значит, решено. Она едет.

Когда наступил вечер, Альва позвала Мэри, чтобы переодеться.

– Как ты думаешь, какой цвет символизирует триумф?

– Красный?

– Это смело… мне нужно что-то более праздничное. Ярко-голубой?

– Желтый.

Альва кивнула:

– Да, наверное, ты права. Новое платье от Уорта. И мои жемчуга.

Мэри вынесла платье из желтого шелка. По линии декольте она вышила астры и анемоны с нежными веточками и листьями – целый месяц трудилась над этой вышивкой по вечерам.

Помогая Альве надеть платье, Мэри заметила:

– Мне его жалко.

– Уорд быстро оправится!

– Я знаю многих людей, которые его уважают и очень любят читать о танцах, приемах и подобных вещах. Некоторым людям такие уроки нужны. Ведь люди с темным цветом кожи раньше мало знали о высшем обществе. А быть невежей никому не хочется.

– Вот именно! Он ведь просто сокровище. Как без указаний эксперта можно выучить правила этикета?

– Я все знаю, потому что меня научила мама, а ее, по приказу миссис Смит, – французская горничная.

– Каждая работа требует подготовки, а высший свет – тоже работа, что бы они там себе ни думали. – Альва вытянула руки в стороны, пока Мэри застегивала все пуговки на платье. – Критики могут потешаться над мистером Макаллистером, но ведь газеты целых пятнадцать лет с увлечением писали о том, что делает он, о том, что делаем все мы. Как же они любят играть на два фронта!

– Мне кажется, они бы оправдались тем, что защищают нравственность.

– Но нам как раз и нужны нравственные журналисты! Поэтому меня так разозлила эта рецензия – высмеивая его, они нарушили правила своего ремесла. Помощь мистера Макаллистера принесла радость многим. Он всегда служил общему благу. Организация благотворительных балов – его способ служить обществу: ведь именно такие балы заставляют прижимистых богатеев расставаться с деньгами.

Завершив наряд драгоценностями, шляпкой, перчатками и накидкой, Альва стала спускаться вниз по лестнице. С каждой ступенькой она ждала, что Уильям окликнет ее и никуда не пустит. И все же ей удалось добраться до двери без помех. Видимо, муж все обдумал и переменил свое мнение.

Эрик подал руку, чтобы подсадить Альву в экипаж, и она сказала кучеру:

– В «Шерри», пожалуйста.

– Прошу прощения, мэм, – сказал он, отводя взгляд. – Я не могу отвезти вас туда.

– Если не отвезешь, я тебя уволю.

– Да, мэм. Но, понимаете, мистер Вандербильт говорит, что уволит меня сам, если я вас туда отвезу.

– Ради всего святого! Что на него нашло?

Альва вышла из повозки. Оставалось два варианта: идти пешком пятнадцать кварталов или нанять экипаж. Любое решение привлекло бы внимание общественности. Почему миссис Уильям К. Вандербильт прибыла не в своем экипаже? Или вообще без него? Все станут обсуждать это за глаза, примерно так, как говорили об отношениях дядюшки Си-Джея и доктора Терри, и в результате о ней поползут слухи, которые только усугубятся тем, что приехала она поддержать ныне посрамленного Уорда Макаллистера.

«Батюшки! Неужели Альва Вандербильт совсем потеряла голову?»

«Так неразумно с ее стороны!»

«Но она все равно о себе такого высокого мнения!»

«Вот только это мнение никто не разделяет».

На крыльце показались Уильям и дети, все наряженные к ужину. Альва удивилась:

– Что это значит?

– Корнель пригласил нас сегодня, разве я вам не говорил? Он прислал утром записку. Мама и Джордж вернулись из очередной вылазки в горы Северной Каролины, и у Джорджа есть какая-то новость.

Уильям посадил в повозку детей и встал рядом с Эриком, ожидая, пока сядет и Альва.

Она спросила:

– Для чего нам коляска, когда можно просто пройти вверх по улице?

– Вилли утром подвернул ногу, слезая с лошади после прогулки.

Альву удивила эта неприкрытая ложь. Ее удивило и то, что он скрыл от нее планы на сегодняшний вечер. Возможно, муж и уколол ее этим, однако она не собиралась это показывать.

Альва бесстрастно ответила:

– Вот как? Впервые об этом слышу.

– Вас все ждут. Может быть, сядете в коляску? – Хотя лицо Уильяма было спокойным, она почувствовала предостережение не устраивать сцену посреди улицы на виду у детей, прислуги и прохожих. Он добавил: – Я всего лишь хочу вам помочь, Альва.

– Конечно, – проговорила она и повиновалась.

До двадцативосьмилетия Джорджа Вандербильта оставался месяц. В отличие от своих старших братьев и парочки зятьев, он не принимал участия в управлении Центральным вокзалом, не интересовался железными дорогами, локомотивами или перевозками. Он любил книги. Он любил искусство. Ему нравилось путешествовать, и во время своих путешествий он покупал книги. И предметы искусства.

С тех пор, как все его братья и сестры покинули отчий дом, Джордж оставался неизменным компаньоном матери, сопровождая ее во всех поездках, присматривая за ней, когда ей нездоровилось (а это происходило все чаще – то туберкулез, то проблемы с сердцем). Энергичность, с которой миссис Вандербильт когда-то бралась за все, что делает, понемногу угасала, хотя она все еще любила проводить время с детьми и внуками.

Поэтому он решил отвезти мать в Северную Каролину – говорили, что местный климат благотворно влияет на здоровье. К тому же там проживал один из лучших в стране врачей, способный заняться ее недугом. Сегодня вечером, когда миссис Вандербильт стояла у камина в обеденном зале своего сына Корнеля, казалось, эти три месяца пошли ей на пользу – она держалась весьма бодро, смеясь над чем-то, что рассказывала ей Гертруда. Консуэло и маленькая Глэдис (младшая дочь Элис) наблюдали за ними.

Альва обрадовалась встрече (но к мужу оставалась холодна), хотя волнение из-за того, что она подвела Уорда, не давало ей покоя. И все же она должна проявить себя лучшим образом.

Альва подошла к камину со словами:

– Вот где на этом вечере можно от души повеселиться. – Она поцеловала свекровь. – С возвращением. Правда, мне кажется, Джордж перепутал времена года – разве не осенью все пытаются уехать из Нью-Йорка на юг?

– И провести Рождество вдали от этих прелестных созданий? – воскликнула миссис Вандербильт, обнимая девочек.

Гертруда спросила:

– А туда долго ехать?

– Даже не знаю, милая. В моем возрасте на часы внимания не обращают.

К ним присоединился Джордж:

– Вообще-то целых двадцать девять часов.

– Я бы умерла, – ахнула Гертруда. – Особенно если бы пришлось ехать с Реджи.

– А я бы с радостью поехала, – возразила Консуэло. – Всю дорогу можно читать и больше ничего не делать.

– Здорово читать, когда младший брат не мешает тебе этим заниматься, – вздохнула Гертруда. – Не понимаю, почему мама до сих пор не отправила его учиться.

– Не нужно злиться, – пожурил Джордж. – Я тоже младший брат. Самый младший, если быть точным. Я вообще был самым младшим из детей, – сказал он и постучал по носику малышки Глэдис: – А это не так просто, как может показаться, правда?

Глэдис покачала головкой:

– Я младше всех-превсех.

– Совсем как я в свое время. И посмотри-ка – я выжил. И с тобой тоже все будет в порядке.

– А я – средняя, и это ужасно, – пожаловалась Гертруда.

Альва сменила тему:

– Джордж, ваш приезд, конечно, сам по себе прекрасный повод для того, чтобы собраться, но мне сказали, вы хотите сообщить нам какую-то новость? Не терпится ее услышать.

Возможно, эта новость связана с какой-нибудь юной леди. Если это так, то Джордж, скорее всего, кинется с места в карьер, потому что на памяти Альвы он до сих пор ни разу не проявлял своей симпатии к противоположному полу и не позволял сестрам подобрать себе партию. В семье часто шутили, что если он не поторопится, то подрастающие племянники уведут лучших девушек у него из под носа.

Джордж всплеснул руками:

– Мне тоже не терпится ею поделиться. Давайте попросим хозяина дома пригласить всех за стол, пока я не лопнул от нетерпения.

Дети засмеялись, и Гертруда сказала:

– Пойду поищу папу.

Подошла Элис и обратилась к Альве:

– Я любуюсь вашим платьем. Весьма изысканная работа. Вы ведь не сами вышивали? Оно так продавалось?

– Вышивку сделала Мэри.

– Мэри?

– Моя камеристка.

– Это вышила негритянка?

– Она отменно справляется с любой работой – я когда-то говорила вам, если помните.

– И, я полагаю, вас не беспокоит, что думают по этому поводу другие леди. Должна признаться, лично меня это беспокоит. Мне не свойственны ваши… взгляды. Я традиционалистка. Корнель говорит, мне следует быть более терпимой к нашим с вами различиям и к тому, о чем шепчутся в обществе. И я стараюсь изо всех сил.

– Не могу сказать, беспокоит ли это меня, потому что я не знаю, о чем там шепчутся. Может быть, просветите меня?

– Ах, всего лишь о том, что ваше желание иметь в камеристках негритянку свидетельствует об ужасном вкусе, хотя поначалу это и может показаться благородным жестом. Все-таки южане проиграли войну, и рабству был положен конец…

– Ради всего святого, она не рабыня.

– Прошу вас, следите за своей речью.

– В таком случае не провоцируйте меня!

– Вы сами спросили меня, о чем говорят в обществе.

– Мэри – интеллигентная талантливая женщина, которая выполняет свою работу безукоризненно. Вы ведь согласитесь, что мои наряды всегда безупречны? Это не в последнюю очередь ее заслуга.

– Не надо на меня нападать.

– Если бы вы дали отпор тем сплетницам…

– Как вы знаете, я предпочитаю демонстрировать свое мнение исключительно собственным примером.

– Кто бы мог подумать, что мы с вами так в этом похожи? – заявила Альва перед тем, как отойти в сторону. – У меня ко всему точно такой же подход.

Когда все уселись за стол, Корнель принялся за свои традиционные разглагольствования. Бремя власти почти не отразилось на нем – он оставался худым и жилистым, совсем как в свое время его дед. По любому вопросу он высказывался с непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

Пока Корнель говорил, Альва представляла себе, что сейчас происходит в «Шерри». Уорд, конечно, сразу заметит ее отсутствие и спросит об этом – или решит, что знает причину, по которой она не пришла. Это его ранит и, возможно, разозлит. Но он не позволит себе дать волю чувствам. Истинный джентльмен, блестящий хозяин, прямо сейчас он наверняка стоит перед собранием своих самых дорогих друзей (тех, кто не побоялся прийти) и произносит свою речь. Даже если он ранен и разозлен, его речь наверняка интереснее слов Корнеля, который выдавал что-то о горном воздухе…

– …чудодейственные свойства которого очевидны. А теперь, чтобы избежать неприятного инцидента с участием лопнувшего от нетерпения человека, о котором меня уже предупредили, я даю слово Джорджу.

Альва до сих пор не сказала Уильяму ни слова. Каким же уверенным он выглядел, восседая между матерью и Консуэло. Разве могло быть иначе? Он пользовался всеми благами, которые приносила железная дорога, но ни за что не отвечал лично. Альва сильно удивилась бы, проведи он в офисе больше десяти часов в месяц. Время, которое у него оставалось, муж тоже посвящал отнюдь не бизнесу – если только не считать бизнесом разведение чистокровных лошадей и организацию скачек. Да, это приносило доход, однако оставалось всего лишь хобби богатого человека, пользу от которого получали такие же богатеи.

Джордж взял слово:

– Как вам известно, мы с мамой были в Ашвилле…

– Кашвилле? – переспросил десятилетний Реджи, воистину неугомонный, как успела ранее заметить Гертруда. – Ну и название…

Корнель вмешался:

– Сын, если ты не хочешь, чтобы тебя попросили выйти из-за стола…

– Извините, папа.

– Так вот, как вы знаете, мы с мамой ездили в горы Северной Каролины, в городок, названный в честь одного из губернаторов штата, мистера Сэмюэля Аша. Мы повстречали там множество прекрасных людей. Очень милое местечко! И вовсе не создает впечатления забытого богом края.

– А как же дикари? – поинтересовался Уильям.

– Там водится форель, это самое дикое, с чем там можно столкнуться.

– Ты хотел сказать, самое вкусное!

Все рассмеялись, и Джордж продолжил:

– Да, форель там отменная. И теперь эта форель моя, поскольку по земле, которую я там купил, проходит река Сваннаноа. Также я нанял чудесного архитектора и собираюсь построить там дом.

– Ты так и не сказал, что именно собираешься построить, – заметил Корнель. – Рыбацкий домик?

– Нет, у меня в планах кое-что более амбициозное. Я обсудил с Фредом Олмстедом, как нам лучше использовать ландшафт в своих интересах, а Ричард Хант разработал планы для меня и…

– Вашей будущей невесты? – с надеждой в голосе закончила Элис.

– Кого?.. – Джордж замотал головой. – Нет, нет, что вы. Вы решили, что я хочу?.. Корнель, я же просил тебя не превращать этот ужин в представление.

– Я только сказал, что ужин будет в твою честь и что у тебя есть новости.

– Расскажите нам больше, – попросила Альва. – Что это будет за дом?

– Вместо того чтобы о нем говорить, я решил, что лучше будет его показать.

– Вы привезли чертежи?

Он снова покачал головой:

– Хант заказал макет. Сегодня его доставили к нему в офис; пресса уделила этому довольно много внимания, так что, думаю, в завтрашних газетах его увидят все.

– И какова же причина такого внимания? – удивилась Элис.

– Ну, с учетом размеров дома, модель получилась… довольно габаритной.

Корнель немного насторожился.

– Для чего все это?

Прежде Альва никогда не видела Джорджа таким уверенным в себе. Сейчас он словно стал выше, тверже, в нем чувствовалась спокойная сила.

– Мой дом – в стиле французского Ренессанса, на котором Хант уже набил руку, делая дом для Альвы и Уильяма. Он займет триста семьдесят пять футов и вместит около двухсот пятидесяти комнат.

Альва пробормотала:

– Боже мой.

– И сколько земли тебе на это понадобится? – осведомился Корнель.

– Около ста двадцати пяти акров. Там будет сыродельный заводик, церковь, школа, ферма. Мы также думаем о лесном хозяйстве – немцы разработали в этом деле по-настоящему научный подход, я хочу его перенять.

Все замолчали, переваривая услышанное. Наконец Корнель, вид у которого сделался весьма строгий, произнес:

– Но это не дом, Джордж. Это настоящий замок.

– И ты собираешься построить его в глуши Северной Каролины? Какой в этом смысл? Жениться ты пока не намерен. Маме ни к чему там жить круглый год, да и мы все останемся здесь, на северо-западе, – недоумевал Уильям.

– Я не понимаю, откуда у вас подобное желание?.. Я хочу сказать, вы могли бы построить дом поближе к нам. Скажем, где-нибудь в долине Гудзона или в Нью-Джерси. Или в Вермонте, как Лила, – заявила Элис.

– Это безответственно с твоей стороны, – продолжил Корнель. – Хорошо, допустим, ты построишь свой замок. Но представь, сколько денег уйдет на его содержание – ты думал о том, что нужно оплачивать жалованье, платить за ремонт, закупать сырье, материалы и еду?

Пока Корнель говорил, Альва наблюдала за лицом Джорджа. Он выглядел довольным, словно ждал такой реакции. Пусть братья и сестры дышат друг другу в затылок здесь, на северо-западе, и проживают одинаковые жизни. Он не такой, как они, никогда таким не был и становиться не намерен. Может, Корнель и глава семейства, да только именно он, Джордж, покажет всем, что значит быть Вандербильтом.

Ниже по Пятой авеню человек, который помог фамилии Вандербильт засиять, наблюдал за тем, как его собственное имя покрывается несмываемым позором. Как и написали со злорадным торжеством во всех газетах, ни один из принадлежавших к высшим кругам друзей Уорда Макаллистера не появился на его ужине – хотя пришло множество друзей из «второго эшелона». Там были благодарные матери с дочерьми, которым под руководством Уорда удалось подняться на пару ступеней по социальной лестнице. Ограниченные в средствах джентльмены, которым он охотно помогал улучшить гардероб, речь и манеры. Уорд не остался в зале совершенно один с нетронутыми блюдами и незанятыми официантами – это немного успокаивало совесть Альвы. Составляя записку с извинениями, она сумела вывести лишь пару строк о том, что ей помешали приехать семейные хлопоты и она скоро непременно его навестит.

Когда они увиделись с Кэролайн Астор, чей образ, как и образ Альвы, довольно явственно проступал в мемуарах Уорда, Кэролайн заявила:

– Мистер Макаллистер оказался волком в овечьей шкуре. Нам больше не следует иметь с ним никаких дел.

Это было на приеме в честь какой-то немецкой баронессы, которая решила начать свое путешествие по Америке с Нью-Йорка. Присутствовало множество знакомых, которым, в общем-то, никакого дела не было до немецкой баронессы, восседавшей в кресле с чопорным видом. Хозяйка сидела по левую руку, и обе натянуто улыбались и перебрасывались иногда репликами, в то время как прочие стояли или сидели вокруг, разбившись по компаниям.

– Вы хотите сказать, мы должны навсегда отвернуться от него?

– Он знает правила. И вам тоже не помешает их вспомнить. Уорд Макаллистер продал нас ради собственной выгоды и поплатился, вот и все. Превращать друзей в мишень для сплетен и насмешек ради прибыли – непростительно.

Кэролайн, как, вероятно, и остальные дамы бомонда, считала, что Уорд бессердечно позволил другим осудить и признать бесполезными их собственные жизненные принципы, равно как и само их существование. Единственное, как леди могли опровергнуть это, – притвориться, словно вся эта история не имела к ним никакого отношения. Притвориться, что Уорд Макаллистер никакой важной личностью не являлся и никогда не был вхож в их круг.

И хотя Альва не сомневалась, что Уорд хотел всего лишь польстить своим друзьям, а таким образом и себе, она не могла не согласиться с Кэролайн. Правила действительно существовали, и такое вопиющее их нарушение влекло за собой определенные последствия. Даже если Уорд рассчитывал на иной исход, кости были уже брошены.

Альва просчитала в уме несколько комбинаций и сказала:

– Мне очень жаль, что он поступил так глупо. Вы знакомы с его протеже, Гарри Лером?

Кэролайн подняла бровь.

– Да, его привела Мэйми Фиш. Весьма энергичный и деятельный молодой человек.

– Думаю, корона перейдет к нему.

– Возможно. Альва, знаете, а я вами восхищаюсь. Не могу сказать, что вы мне сильно нравитесь, но мне ведь, в принципе, никто не нравится.

Альва подняла чашку.

– Это взаимно.

Уорд не прислал записку в ответ на извинение Альвы и не позвонил. Сама Альва была слишком занята подготовкой к праздникам, детьми и светскими мероприятиями, чтобы найти время заехать к нему. К тому же она прекрасно понимала – с одной стороны, это будет похоже на лицемерие, а с другой – на предосторожность.