Осень 1943 года была настоящим кошмаром. Продвигаясь на север, отряд находил вдоль дорог все больше и больше расстрелянных, и Витантонио стал отчаиваться. Он с болью смотрел на безвинно убитых и представлял себе, как Франко подначивает немцев стрелять. Схватить его, заставить заплатить за эту жестокость становилось навязчивой идеей.

Первого октября они вошли в Альберону. Незадолго до этого местные жители дали отпор немцам, в перестрелке тогда погибла девушка. Витантонио с друзьями нашли ее на окраине деревни в придорожной канаве; казалось, она прилегла отдохнуть, но ошибки быть не могло: платье в крови, по канаве тянулся кровавый след – она пыталась уползти от смерти. Витантонио не мог смотреть на несчастную. Отведя взгляд, он увидел бабочку-махаона, которая порхала меж пахнущих анисом зонтиков фенхеля – как в тот день, когда они с Джованной лежали на траве у заводи.

– Как дорога любви, – сказал он тем утром, казавшимся теперь таким далеким, глядя, как Джованна обрывает лепестки роз.

– Как кровавый след, – ответила она тогда.

Четыре дня и четыре ночи немецкий арьергард тормозил продвижение их отряда, застрявшего на подступах к Челенце-Вальфорторе. Витантонио страдал. Ночами он вертелся как в лихорадке, пытаясь прогнать отвратительный образ Франко, но детские и юношеские воспоминания наплывали, как кошмар. Воспоминание об одном далеком дне в октябре 1934 года тревожило его настойчивее других.

Они встали на рассвете и отправились в оливковые рощи Чистернино охотиться на первых в сезоне дроздов и перепелок. Витантонио был в прекрасном настроении. Бабушка подарила ему первое ружье, и в то утро он надеялся испытать его. Едва они забрались на холм, как спугнули дрозда, Витантонио выстрелил, и птица упала камнем. Он много практиковался с ружьем Сальваторе и стал метким стрелком. Пес Кусай побежал за добычей и через несколько секунд вернулся с птицей в зубах. К полудню в ягдташе Витантонио лежали восемь дроздов и два зайца. Франко, в отличие от него, стрелял часто, но рука у него дрожала и он боялся ружейной отдачи. Он ни разу не попал в цель. Кузен отводил душу, придираясь к Сальваторе:

– Он зазнайка. Думает, что может тут командовать, но мы на самом деле главнее. Он сын нашего работника!

– Что ты несешь, мы тут никто. Сальваторе старше, мы на его земле, и про охоту он знает гораздо больше нашего.

Поднявшись выше и войдя в соседнюю рощу, охотники увидели неожиданную картину. Едва они спрятались в кустах, как в воздух поднялась стайка горлиц, словно почувствовавших их присутствие.

– Это не мы их напугали – видно, где-то рядом сокол. Поэтому они беспокоятся и перелетают с места на место, – пояснил Сальваторе.

Витантонио выпрямился и стал наблюдать за горлицами. Он желал им не стать добычей сокола, который как раз появился из-за деревьев и стал кружить в воздухе, выжидая мгновение, чтобы обрушиться на жертву. Франко тоже встал во весь рост.

– Есть! Схватил! – закричал он восторженно, глядя, как сокол вонзает когти в беззащитное тельце горлицы и исчезает с ней в ветвях сосны.

Крона дерева дрогнула, словно от порыва ветра, и сверху к ногам юношей посыпались белые перья. Франко ликовал.

– Черт, потрясающе! Видел, как он ее убил? – кричал он.

Витантонио не ответил. Он смотрел под ноги, на землю, усыпанную перьями бедной птицы. Позже, когда они вернулись к труллам с полным ягдташем, все стали хвалить меткость Витантонио, и он забыл о горлице.

Вечером на гумне Доната и Кончетта освежевали зайцев и оставили их на ночь мариноваться в вине с луком, сельдереем, лавровым листом, перцем и щепоткой мелко нарезанного тимьяна. Назавтра обе женщины с утра заперлись на кухне. Они налили в большую кастрюлю полстакана оливкового масла и поджарили в нем несколько ломтиков бекона, лук, сельдерей и пару морковок. Достали зайцев из маринада, слегка обсушили и прижарили в той же кастрюле, а потом оставили готовиться на очень медленном огне. Время от времени Доната или Кончетта подходили к кастрюле и вливали туда стакан винного маринада или немного бульона. Через полтора часа они достали зайчатину и еще больше часа разбирали мясо, снимая его с костей и нарезая мелкими кусочками.

В полдень, когда стали собираться Вичино и Галассо со всеми своими детьми, Кончетта сварила в горшке ореккьетте, а Доната снова поставила на огонь кастрюлю с соусом и овощами и выложила в нее нарезанную зайчатину. Как только паста была готова, ее переложили туда же, все перемешали и отнесли кастрюлю на стол. Поднялся неописуемый гвалт. Похвалы поварихам долго не утихали, смешиваясь с дифирамбами Витантонио за его ловкое обращение с ружьем. Обычно, когда обитателям труллов удавалось добыть хорошую дичь, ее относили в деревню – землевладельцам, врачам и иногда священнику. Тощий всегда относил зайцев, подстреленных им самим или Сальваторе, Анджеле Конвертини. Но в тот день охотником был Витантонио, и ему не надо было никого задабривать. Он улыбнулся и потупился: похвалы вызывали смешанное чувство гордости и стыда.

Девять лет прошло с той прогулки с ружьем по оливковым рощам Чистернино, но Витантонио чувствовал такой же охотничий задор. Теперь он сам рисковал превратиться в добычу, но и не думал отступать, пока не настигнет кузена и не заставит заплатить за смерть всех невинных жертв. Друзья пришли в Челенца-Вальфорторе только пятого октября. Войдя наконец в деревню, они увидели, что снова опоздали: немцы обстреляли мирных жителей из автоматов и пушек, на этот раз погибли трое детей и семнадцатилетний юноша. Ни у Витантонио, ни у его спутников не осталось больше слез, чтобы оплакивать жертв этих новых зверств. В ту ночь они снова поклялись, что виновные дорого за все заплатят, и ровно в этот момент Англичанин сообщил:

– Нам приказано влезть в самое пекло – завтра мы перейдем линию фронта.

Союзники были уверены, что немцы тормозят их, чтобы успеть окопаться на севере, поэтому они велели отряду Донована как можно скорее проникнуть на вражескую территорию. Им были нужны там свои люди. Витантонио и его товарищи покинули Челенцу глубоко потрясенные, физически страдая, вспоминая троих детей, убитых немецкими снарядами.

– Мы должны наверстать упущенное и перейти линию фронта, – приободрил их Англичанин.

Понять, где именно проходит эта линия, было не так-то просто. Дни выдались грозовые, дождливые, места сражений непрерывно менялись. Затопленные низины между реками Триньо и Сангро стали ареной постоянных стычек, наступлений и отступлений обеих армий, из-за чего было очень трудно окончательно определить позиции. Дважды отряд Англичанина вступал в перестрелку с немецкими солдатами, не зная, были ли это части арьергарда, прикрывающие отступление, или передовые отряды, начинающие контратаку. Донован решил удвоить бдительность, и теперь они спали днем, а передвигались ночью.

По мере приближения к горам в Витантонио крепла надежда на встречу с Джованной. Он думал об этом ежесекундно. Возможно, в тот день у заводи Юро он поспешил, поставив под сомнение возможность этой любви. Сейчас он раскаивался в своих словах и восставал против здравого смысла, заставившего его сказать, будто им суждено навсегда остаться братом и сестрой.

На третий день вечером, готовясь к переправе через реку Триньо, они встретили группу из пяти беглецов, также направлявшихся на север, чтобы перейти линию фронта и уйти в горы. Впереди шел великан ростом больше двух метров.

– Говорят, в Майелле есть люди, которые готовятся к борьбе. Мы тоже хотим сражаться, – признался великан, когда понял, что имеет дело с союзниками и может говорить начистоту.

Его звали Примо Карнера, и он возглавлял небольшой отряд бывших итальянских солдат, желавших присоединиться к партизанам.