В праздник Тела Христова, вечером, бабушка вызвала Донату и внуков в палаццо. Кухарка открыла дверь и сообщила: у отца Феличе был удар. В доме уже собралась вся семья, сидели в гостиной, не зажигая света. Доната и дети поискали глазами бабушку, но ее не было. Настоятель церкви Иммаколаты, отец Констанцо, руководил молитвой. Он бросил на них приветственный взгляд и продолжил:

Доната опустилась в кресло под двумя висящими на почетном месте картинами с красными и белыми цветами. Витантонио оглядел дядей и кузенов – они механически произносили слова молитвы, но мыслями, казалось, были далеко – и остался стоять, положив руки на спинку кресла тети. Из всего розария он легче всего переносил литании, находя в них музыкальный ритм, который действовал на него успокаивающе. Он молился горячо и сосредоточенно, надеясь, что это поможет крестному выздороветь.

Бабушка вошла в комнату и что-то прошептала тете на ухо, после чего та встала и сделала Джованне и Витантонио знак следовать за ней наверх. Они прошли прямо к отцу Феличе. У двери сидела на стуле монахиня, также читавшая розарий и не поднявшая на них глаз. В комнате находились доктор Риччарди и еще один врач, незнакомый, приехавший из Бари. Когда они подошли к кровати, отец Феличе не шелохнулся. Глаза были открыты, но он на них не смотрел. И ничего не говорил. Бабушка попросила:

– Поцелуйте его.

Джованна подошла и поцеловала отца Феличе в лоб. Затем Витантонио поцеловал крестного в щеку; того не брили, щека была колючая.

– Поправляйтесь. Когда вам станет лучше, мы поедем на праздник Маджо в Аччеттуру, – сказал он тихонько, прежде чем отойти, хотя понимал, что больной его не слышит.

– Молитесь о нем, – в который раз попросила бабушка, когда они выходили из комнаты.

Утром того дня отец Феличе шел в собор Сан-Сабино, чтобы служить полуденную мессу вместе с епископом и после помочь ему во время таинства конфирмации, как вдруг упал; одну сторону тела парализовало. Когда бабушку известили из семинарии, она приехала в Бари и настояла на том, чтобы увезти брата к себе в деревню.

Отец Феличе не поправился к празднику Маджо и не поехал с детьми в Аччеттуру, куда они уже несколько лет собирались. Собственно, он так до конца и не оправился настолько, чтобы поехать куда-нибудь или возобновить занятия музыкой. Полгода прошло, прежде чем он немного окреп и смог снова начать ходить, и с тех пор он больше времени проводил в Беллоротондо, чем в семинарии в Бари.

Отец Феличе был человек редкой доброты, который жил в своем мире. Будь он крестьянином, о нем снисходительно говорили бы «чудак-человек», но поскольку он приходился братом синьоре Анджеле, хозяйке Беллоротондо, его называли «добрая душа». Он был так наивен, что полагал, будто все люди так же счастливы, как и он, и если бы ему рассказали о горестях жителей Апулии или об ужасах фашизма, он не смог бы поверить. Он никогда даже не мог отличить, кто из его прихожан одного с ним круга, а кто нищий с паперти. Словом, он был не от мира сего.

Он приехал в Апулию из родной Венеции вслед за сестрой и, вопреки предсказаниям многочисленной родни, легко прижился на новом месте. Ему поручили преподавать сольфеджио в семинарии в Бари, также он давал частные уроки игры на фортепиано. Когда удавалось, он ездил с семинаристами на экскурсии в горы, поскольку любил природу и прогулки, а на каникулы всегда приезжал в Беллоротондо.

Синьора Анджела очень любила брата и никому не позволяла над ним подшучивать, даже когда тому случалось испортить воздух за обедом и он сидел с извиняющимся видом, смущенно улыбаясь. Дети тоже были сильно привязаны к нему. Он разучивал с ними песенки, водил гулять и никогда не ругал. Анджело и «четыре евангелиста», напротив, открыто смеялись над ним, переняв эту привычку у своего отца, синьора Антонио, который не упускал случая подшутить и посмеяться над шурином. Синьор Антонио был всего лишь деревенским землевладельцем с огрубевшим сердцем и просто находил, что отец Феличе – слишком уж добрая душа.