Так хорошо и спокойно только за обеденным столом у маменьки и на диване в своей квартирке на Садовой. Ванзаров под пытками не признался бы, что любит кабинет и лабораторию Лебедева романтической любовью мальчишки, попавшего в лавку чудес.

В царстве российской криминалистики было на что посмотреть. Штаб Лебедева размещался на набережной реки Фонтанки, на третьем этаже Департамента полиции. В отдельной комнате располагалось антропометрическое бюро и картотека. А через стенку находилась лаборатория-кабинет.

За годы службы Аполлон Григорьевич с жадностью пчелы собрал у себя бесчисленное количество образцов холодного и огнестрельного оружия, тканей, улик, таблиц, результатов анализов, химических порошков, чучел, черепов, стекол и бутылок, марок табака и папирос, заспиртованных органов, чудовищных фотографий жертв и фотопортретов с виду невинных созданий. Имелся у него даже скелет в полный рост. Про последний ходил слух, что Лебедев выварил его из глупого пристава. Каждый экспонат попал сюда с места преступления. Они располагались без видимой системы, но, когда Лебедеву было надо, он довольно быстро находил любую вещь.

Кроме коллекции, которой завидовала петровская Кунсткамера, середину комнаты занимал химический стол, прожженный и проеденный миллионом опытов со всеми приборами, которые могла предоставить современная химическая наука. Стены были целиком заставлены книжными шкафами с литературой сугубо практической: по биологии, химии, медицине, почвоведению, производству тканей, металлов и добычи полезных ископаемых. Места для Свода законов Российской империи или Уложения о наказаниях не нашлось. Судебные формальности Лебедева волновали мало. Ему важно было докопаться до истины.

Только одного не хватало в лаборатории великого криминалиста: своей прозекторской. Но тут насмерть встал директор Департамента Зволянский Эраст Сергеевич. Прямо так и заявил: морг в Департаменте появится только через его труп. И точка. Лебедеву пришлось смириться. Но у него был большой выбор: все мертвецкие полицейских участков и больниц были к его услугам. Режь, сколько душе угодно.

Ванзаров, как обычно, присел на край химического стола, все равно сидеть больше не на чем, понемногу глотал из чашки бодрящий «чай лебедевский, особый» и слушал о том, как Левицкий прибыл на место ограбления. Аполлон Григорьевич рассказывал и показывал в красках. Вначале пристав все никак не мог войти в гримерную, а когда увидел битый фарфор, потребовал описать вещественные улики. Ему пояснили, что это не улики, а нервы госпожи Кавальери. Тогда он пошел, как цапля. Лебедеву удалась пародийная походка. Когда же пристав оказался у сейфа, все не решался к нему прикоснуться. Наконец приоткрыл и остался стоять с раскрытым ртом. Но тут вмешался Александров и сообщил стоимость похищенного. Левицкий покраснел как свекла и стал орать на Турчановича, чтобы не стоял без дела, а описывал в протоколе место преступления. После чего пристав стал метаться по гримерной раненым зверем.

– Как видно, искал завалившийся рубин или брильянт, – Лебедев смеялся так, что у него выступили слезы.

Ванзаров глотнул чай, чувствуя, как по жилам растекается тепло.

– Аполлон Григорьевич, вы оказали помощь Левицкому?

– Конечно оказал. – Лебедев промокнул глаза мотком бинта, попавшим под руку. – Пальцем его не тронул…

Бедного пристава следовало пожалеть, но обращать внимание на подобные пустяки было не время.

– Удалось сличить фотографию Карповой с оригиналом?

Аполлон Григорьевич подкинул картонку. На ней было два снимка: салонный портрет Карповой и чуть сырой снимок сыровяленого трупа. Оба лица покрывала сеть точек, соединенных прямыми линиями.

– Шея так засохла, еле повернул в нужный ракурс, – не без гордости доложил Лебедев. – Между прочим, сам высокую треногу над телом расставил, сам на лесенку полез, сам снимал. И проявил, и напечатал. Наш фотограф только аппарат приволок. От него снимок дня три ждать. Сделал бы кое-как…

Аполлон Григорьевич явно напрашивался на комплимент. Да, и у него была слабость: им должны были восхищаться и еще раз восхищаться. Слишком хорошо зная своего друга, Ванзаров не обманул его ожиданий. Лебедев был доволен, как сытый кот.

– Никаких сомнений, друг мой: завялили эту бедняжку Карпову, – сказал он. – Что-то вы не сильно довольны вердиктом…

Это было приглашением раскрыть карты. От Лебедева скрывать было нечего…

– Дело кажется примитивным до неприличия, – начал Ванзаров. – Барышня из Саратова хочет поступить на сцену. Ни особой красоты, ни особых талантов у нее нет. Чем пользуются нечистоплотные театральные людишки. Ей дают обещания, не думая их выполнять, пользуются ее доступностью и согласием пойти на все ради сцены…

– Обычная история, – вставил Лебедев, познавший театральный мир не только из зрительного зала.

– Да, обычная… Только Карпова оказывается на тросе.

– Что вас смущает?

Прежде чем ответить, Ванзаров сделал большой и медленный глоток. Сыщик уходил в мыслительные дебри.

– Нет никакой веской причины вешать…

– Позвольте, а беременность?

– От нее бы откупились… И прогнали бы вон. У Карповой была одна дорога: на панель. Домой возвращаться нельзя, обратно в дамский магазин не возьмут. Кажется, она должна бы наложить на себя руки. Однако Карпова приходит в театр в полной уверенности, что все хорошо…

Лебедев раскурил смертоносную сигарилу и пустил в почерневший потолок струю дыма. Только Ванзаров мог это терпеть.

– Опять психологика?

– Ничего другого не остается… Карпова надевает брошь, накидывает шаль, у нее простая, но аккуратная прическа. Она не знает театра, но оказывается за кулисами на сцене. И без страха сует голову в петлю. Почему? Туда ее привел человек, который обещает не только контракт на летний сезон, но и нечто большее. Беременность будет уже видна через три месяца. То есть петь со сцены она сможет до августа. Значит, обещано другое. А сейчас ей предлагается что-то вроде шуточного посвящения в актрисы: сунь, деточка, голову в петельку, и станешь звездой. Конечно, засовывает, еще и сама поправляет на шее, стоит довольная и счастливая, ручки сложила… Дальше резкий рывок, шея ломается… Несколько содроганий, она умирает…

– Вам бы, друг мой, книжки писать, – сказал Лебедев, источая клубы ядовитого дыма. – Допустим, так оно и было. За исполнителями далеко ходить не надо, они на виду…

– Посыл правильный, – ответил Ванзаров, будто уж рассматривал его. – Кто-то из трех театральных деятелей сделал ее беременной, а перед убийством вошел в сношение…

– Не могу точно сказать, когда у нее был половой акт, в течение трех-четырех часов перед смертью…

– Очень хорошо… Суть не меняется: Карпову мог убить один из трех господ, которые отбирают для театра актрис. Дирижер Энгель и хормейстер Архангельский отпадают: у них нет такой власти. У убийцы есть такая власть. Карпова это знает и верит ему.

– Тогда хорошенько тряхните каждого из них. Вы это умеете…

– Напрасная трата времени, – Ванзаров заглянул на дно пустой чашки, будто там прятался ответ. – Морев, Вронский и даже Глясс в равной степени могут быть убийцами. И не могут ими быть.

– Почему?

– Ни у кого из них нет причины убивать. Возвращаемся к началу, змея кусает свой хвост.

Лебедев невольно глянул на банку, где у него была заспиртована кобра, которая проглотила крысу.

– Хотите любопытную подсказку?..

– Кандидатура господина Александрова? – спросил Ванзаров, чем вызвал недовольство друга: он-то хотел удивить. – Ему как раз нельзя допускать скандал с беременной барышней. Легче убить.

Сигарила победно взлетела.

– Ну вот! Он же хитрый, как прожженный лис. Лицо благообразное, а взгляд жесткий.

– Александров слишком умен, чтобы убивать Карпову в театре. У него есть все возможности увезти ее хоть в Сестрорецк, хоть за границу. Она бы исчезла так, что и следа не нашли… Согласитесь, Аполлон Григорьевич: нет ничего глупее, чем вешать девушку в своем же театре и ждать, что ее никто не найдет.

Лебедев вынужденно согласился.

– Тогда и его наследник-племянник в расчет не идет: мальчишка совсем хлипкий…

– Платон не менее умный, чем дядя, – сказал Ванзаров. – Ум будущего дельца. Даже если предположить невероятное: он соблазнился примитивной и некрасивой Карповой, то девушка умерла бы у себя в постели. Дело бы обделал чужими руками.

– Кто же остается?

Оставалась пустота, в которую упиралась логическая цепочка.

– Есть три странности, которые не лезут никуда… Во-первых, тело несколько раз поднимали…

– Проверяли, как провялилась! – Лебедев повеселел.

– Три свидетеля, слушая голос Карповой, показывают, что у нее нет вокального таланта, а двое уверяют обратное: редчайший, немыслимый, невероятный талант.

– Ошиблись, перепутали. Вы же знаете: свидетели вечно все путают и забывают… Тем более три месяца прошло…

– Голос Карповой произвел на двоих такое впечатление, что они готовы были дать ей бенефис на большой сцене. Сразу. В театре такими вещами не шутят…

Аполлон Григорьевич не знал, что и сказать.

– А третья странность?

– Поведение Карповой, – Ванзаров окончательно отставил чашку. – Когда у нее нет таланта, она рвется в театр. А когда потрясает своим голосом, чуть не убегает от предложенного контракта…

Тонкости психологии были сомнительны для Лебедева. Он разрезал столько людей, перекопался в таком количестве мозгов, что уверенно мог сказать: есть только плоть, и никаких глупостей.

– Бабочек бумажных уже списали со счета? – только спросил он.

Ванзаров похлопал по пиджаку.

– Они со мной. И еще пригодятся…

Окурок сигарилы был вдавлен в химический стол и сметен на пол. У себя Лебедев не церемонился.

– Ладно, все это мелочи, как сокровища Кавальери искать будем?

В дверь скромно постучали. Лебедев гаркнул, чтобы вошли. В щель буквально просочился Курочкин и отдал поклон.

– Афанасий, заходи! Моего чайку желаешь?

От такой чести ни один филер не откажется. Только подумать: сам великий и ужасный милость оказывает! Пока Лебедев готовил новую порцию, Курочкин доложил, что на летней сцене в саду началось представление. Народу слишком много, чтобы вести наблюдение. Интересующие лица и Диамант не появлялись, каменный театр закрыт по причине отсутствия представления. Закончив отчет, филер протянул запечатанный конверт довольно грязного вида. На нем корявым почерком было выведено: «Ванзарову». Конверт Курочкину передал швейцар на дверях: сунул какой-то парнишка с синяком под глазом и убежал.

Конверт был тонкий. Ванзаров разорвал край. Внутри оказался обрывок бумажного листа. На нем было послание:

«Родион Георгиевичу поклон и уважение от мира. Рыжье и сверкалы к нам не липли. Чужое дело».

Вместо подписи – неровная фигура, напоминавшая перевернутую чашу с толстенной ножкой.

– Это что такое? – Лебедев одновременно заглянул через плечо и подал полную чашку Курочкину.

– Послание от воровского старшины Обуха, – Ванзаров указал на «подпись».

– О, старый знакомый.

– Очень умный человек… Предупреждает о своей непричастности.

Аполлон Григорьевич ничего не понял.

– К чему он не причастен?

– К тому, что случится сегодня ночью, – Ванзаров спрыгнул со стола. – У нас есть шанс очень быстро найти украшения Кавальери.

Курочкин был готов. Ванзаров попросил для дела взять двух крепких филеров и ничего не сообщать приставу Левицкому.

– Я с вами, – сказал Лебедев, еще не зная, что предстоит.

Детали Ванзаров обещал раскрыть на месте. Курочкин с агентами должны были занять позицию как можно скорее. На всякий случай. Лебедеву встреча была назначена на девять вечера.