«Париж» был известен биллиардным залом, в котором сражались лучшие кии столицы, и рестораном. Но все-таки французская под русским соусом кухня была более притягательна, чем звон костяных шаров.

Свобода в гостинице царила полная. У Ванзарова не спросили, кто он такой и зачем хочет побеспокоить великого режиссера. Ему не только назвали номер, но и сообщили, что господин Вронский обедает в ресторане. Только не уточнили с кем. Шесть часов – как раз время начала обедов.

Даму Ванзаров знал по фотографии из коллекции Вронского.

Марианна ля Белль подчеркнуто удивилась, сделав большие глаза, когда усатый наглец без приглашения сел за их стол. Вместо того чтобы выставить нахала, Вронский с напряжением в голосе попросил звездочку оставить их «тет-а-тет». Барышня вздернула носик, и без того вздернутый, и удалилась.

– Что вам еще угодно? – Вронский сжал вилку с ножом, как будто готовился отразить удар.

Ванзаров глянул на заказанный обед: на его вкус, было слишком много овощей и слишком мало мяса. И вино вместо водки. Порочные артистические вкусы.

– Все зависит от вашего благоразумия, – ответил он.

Вронский сглотнул ком.

– Что за намеки? Прошу объясниться…

– Извольте… У меня есть все основания прямо из-за этого стола отвести вас в первый участок Петербургской части и передать в руки пристава Левицкого. А дальше уж он возьмется как следует…

– По какому праву? – пробормотал режиссер. Как видно, попадать в трудные ситуации он не привык. Это не барышень на сцену выводить.

– По фактам покушения на убийство путем причинения телесного ущерба мадемуазель Кавальери. Статья в чистом виде, – последовал ответ.

– Я ничего… Я ни при чем…

– Сбросили на голову итальянской барышне мешок с песком, и в кусты?

– Нет… Нет… Нет… – повторял Вронский, вцепившись в столовые приборы.

На всякий случай Ванзаров выдернул из его онемевших пальцев нож.

– Только факты, – продолжил он. – Рисованный задник закрывал сцену: актрису не видно, только слышно. Чтобы отрезать веревку в нужный момент, требуется знать номер Кавальери: знать, когда она закончит танец и приготовится к вокалу. Вы режиссер, вы знаете постановку. Отрезали, когда надо. Отрезали неумело: поранили внешнюю сторону указательного пальца левой руки. Рана характерная. Получить такую можно, если держать веревку левой рукой и резать под пальцем… И главное: есть свидетель, который заказал вам это покушение…

Вронский вытаращил глаза.

– Кто это?

– Госпожа Отеро. Она сделала признание. Причина проста – ей пришлось выбирать: потерять бенефис или покрывать вас. Отеро выбрала то, что ей выгодно. Бенефис – это высшая ценность. А режиссеров – как собак нерезаных. В вашем случае – порезанных. И заклеенных пластырем.

Сжатые кулаки воткнулись в лоб. Черенок вилки чуть было не угодил в глаз. Вронский пребывал в глубоком отчаянии. Его можно было понять, не каждого так подводит женщина, которой отдаешь весь талант. И не только талант.

– Конец… Позор… Занавес… Гадина… – бормотал он.

Ситуация достаточно созрела, чтобы пожинать плоды.

– Готов вам помочь, Михаил Викторович, – сказал Ванзаров. Оставалось подождать, пока сказанное достигнет мозгов режиссера.

Вронский прижал кулаки к галстуку, так и сжимая вилку.

– Вы меня не арестуете?

– Если проявите благоразумие…

Преображение было стремительным. Уже знакомая вилка полетела в стол, Вронский пригладил пробор. Теперь он был воплощенное послушание.

– Разумеется, конечно, все, что потребуется…

Для начала Ванзаров выложил на стол три фотографии. Вронский почти сразу указал на Карпову.

– Она приходила прослушиваться, – торопливо сказал он и даже постучал пальцем по снимку.

– Когда это было?

– Довольно давно… Позвольте, в конце зимнего сезона… Ну да, в начале апреля…

– Помните ее имя?

От натуги лоб Вронского прорезала морщина.

– Что-то такое простое, деревенское…

– Судакова, Карасева… – начал перечислять Ванзаров.

– Вспомнил: Карпова! То ли Ирина, то ли Марина…

– Зинаида…

– О, вы правы!

– Чем закончилось прослушивание?

Вронский даже плечами пожал.

– Разумеется, ничем. Голос слабый, таланта никакого. Никаких надежд…

– Она обещала, что возьмет уроки пения?

– Да, вы правы, – обрадовался Вронский. – Такая наивность: за месяц исправить то, чего не дала природа… Я не мог лишать ее последней надежды, разрешил прийти в середине мая. Там уже все равно было бы поздно: труппы на лето набирали в апреле…

– Почему же не узнали ее на опознании?

– Но это невозможно! У нее лицо как высохшее яблоко! Как тут узнать живого человека…

– Во что она была одета?

– Очень скромное платье, да и только…

– Вуалетка на лице?

– Что вы, она для этого слишком проста…

Ванзаров в который раз призвал золотую бабочку.

– Это было у нее приколото на блузку?

Режиссер потупился. И боролся с собой.

– Да, была брошь… – выдавил он. – Так не шла к ее примитивному наряду.

– Но вы не узнали брошь, чтобы не выдавать мадемуазель Кавальери, – закончил Ванзаров.

Вронский был раздавлен, но держался:

– Я не предатель… Как некоторые… Посчитал невозможным накануне великого бенефиса подвергать Кавальери опасности…

Чтобы затянуть паузу, Ванзаров долго и со значением собирал фотографии, сбивая их вместе. Напряжение росло.

– А теперь, Михаил Викторович, самое главное, – сказал Ванзаров таким тоном, от которого похолодела бы и мраморная статуя. Не то что живой режиссер. – Зинаида Карпова была повешена. Причем сама сунула голову в петлю, вероятно доверяя шутке близкого человека…

– З-з-зачем мне это знать…

– При вскрытии было обнаружено, что на момент смерти, а это середина мая, Карпова была на втором месяце беременности. А незадолго до смерти у нее было половое сношение…

Под взглядом Ванзарова Вронский начал медленно отодвигаться к спинке стула. Дальше двигаться было некуда – стул не пускал.

– Это не я… Поверьте, это не я… Мне это не нужно… Зачем… Это не я…

– Тогда кто?

Наверняка Михаил Викторович был неплохим режиссером: он умел чутко реагировать на ситуацию. Осознав, что его не обвинили в совращении Карповой, он сразу перешел в атаку.

– Не ищите далеко, господин Ванзаров, – уже уверенней заговорил он. – Вам этого не скажут, тайны «Аквариума» берегут от посторонних. Но мне терять нечего… Так вот вам пример. Феденька Морев знает толк в молодых певицах. И так он их знает, что раза три откупался от барышень, которые приходили с пузом. Не без помощи Александрова, тот его покрывает… Другой пример: наш франт Николай Глясс. Кажется, само достоинство. Только под этой оболочкой ложь. Глясс на юных звездах не останавливается, разнообразен во вкусах… Тоже барышень невинных брюхатил. Оттого и расширил предпочтения. Но привычки не поменять…

Образованная публика считает, что в воровском мире – грязь. Да, воры живут в физической грязи, немыты, начесаны, завшивлены, особенно на каторгах, в дрянной одежонке, дырявых ботинках. Но нет у них грязи душевной. Той, что замаран театр. Может быть, в сравнении с театральным миром мир воровской невинен как овечка…

О чем-то подобном размышлял сейчас Ванзаров.

– Для таких обвинений нужны доказательства, – сухо сказал он.

– Доказательства? – Вронский задумался. – Как прикажете… Федя Морев наверняка крыл что есть мочи Лину Кавальери: и бездарность, и мерзавка, и до денег жадна. Самых последних слов удостаивал. Разве с пылью дорожной не смешал… Было?

Ванзаров промолчал.

– А причина проста до удивления: в прошлом году Федя вложил все деньги, чтобы привезти с гастролями Кавальери. Вложил в афиши, билеты и тому подобное. Билеты раскупили, она не приехала. И осталось ему, бедному, только стреляться, весь капитал потерял. Если бы Александров к себе не взял, конец пришел бы Федору Петровичу… Вот такой он, театр, с изнанки…

На сегодня Ванзаров узнал достаточно. Не простившись, он встал из-за стола и ушел из ресторана. Вронский же выпил подряд три бокала вина. И никак не мог напиться. Так что приказал официанту сбегать за новой бутылкой.