– Фройляйн? Фройляйн!

Я почувствовала на плечах пару чьих-то рук и стала брыкаться и шипеть, как охваченная паникой кошка. Мой удар пришелся во что-то мягкое, и приглушенное ворчание наполнило мой слух, когда чьи-то сильные руки сжали мои запястья.

– Фройляйн? – повторил голос, сдерживая мои конвульсии. – Дорогая, все хорошо, вы в порядке. Вы в безопасности. – Эти слова повторялись снова и снова, так тихо и так успокаивающе, что все мои отчаявшиеся фрагменты соединились в единое целое.

Сквозь дымку страха и безумия я разглядела чье-то озабоченное лицо. Круглое, розовощекое, с яркими черными глазками-бусинками и кучерявыми, со стальным отливом усами.

Граф.

– Нина! Принеси юной леди попить. Чай или чего-нибудь покрепче.

Я заметила экономку, стоявшую за спиной моего хозяина с взволнованным выражением на широком лице. Ее темные глаза расширились при виде крови, стекавшей по разбитым зеркальным панелям, и она подняла руки и прикрыла передником рот.

– Нина! – Граф повторил свою просьбу на богемском, и экономка прислушалась. Она быстро поклонилась и со всех ног бросилась вон из комнаты.

– С вами все в порядке? – Граф смотрел на мое лицо, на щеки с пятнами крови, на опухшие глаза и нечесаные волосы. Затем он заметил развязанный лиф, порванные в клочья юбки и красные синяки на руках. – Что произошло?

Во мне не осталось больше никаких сил и никакого достоинства, чтобы его потерять, но даже в таком состоянии я была готова держать рот на замке, пряча свое помешательство от своего хозяина. Однако ничто не разбивало мою броню так быстро, как сострадание и доброта, и вскоре из меня вылилось описание каждого моего дня со всеми подробностями – я все это выплюнула. Щель в моих доспехах превратилась в брешь, я стала открыта и ранима, и мне было все равно. Граф слушал молча, не перебивая. Я торопливо и сбивчиво рассказала о своей ссоре с Йозефом, о чувстве вины и беспечном равнодушии ко всему, кроме самой себя, жалкой, никчемной и эгоистичной, о своей голодной страсти к Королю гоблинов, о страхе стать обузой – потому что кто сможет выдержать вес моей отвратительной души с сопровождающими ее манией и безумием? Я рассказала ему обо всем и ни о чем, не в силах собрать свои мысли и придать им хотя бы видимость порядка.

Нина вернулась с подносом, нагруженным всем необходимым для чая, и с маленьким флаконом с темной коричневатой жидкостью. Граф усадил меня обратно на банкетку возле клавесины и отпустил экономку, а чай налил мне сам.

– Что это? – спросила я, остановив его прежде, чем он успел наклонить над чашкой пузырек с неизвестным раствором.

– Опиум, – ответил граф. Заметив выражение ужаса на моем лице, он поставил пузырек на стол и передал мне чай без добавок. – Я не хочу вам навредить, фройляйн. Клянусь жизнью моего брата Людвига.

Я остановилась, сделав глоток.

– Вашего брата?

Он кивнул.

– Ага. Моего брата-близнеца. Я был старше его на семь минут.

Я поставила чашку. В глазах графа сквозила печаль, голос был наполнен смирением, хотя его плечи подались вперед и стали напряженными от невыраженного чувства. Он был старшим братом-близнецом. Я почувствовала, что мы с ним понимаем, что это такое – ответственность и обида старших детей.

Я нахмурилась.

– Был?

В этот момент граф понял мой вопрос.

– О. – Он подошел к подносу, чтобы налить чаю и себе, но Нина принесла только один прибор. Тогда он принялся крутить в руке флакончик с опиумом. – Да. Он умер, когда нам было по двадцать лет.

– Мне жаль, – мягко сказала я.

Граф печально кивнул.

– Вы понимаете, фройляйн. Ведь и вас тоже одновременно и радует, и раздражает необходимость брать на себя обязательства перед младшими братьями и сестрами. Вы считаете своим долгом охранять жизни и сердца своих младших братьев и сестер, какими бы неблагодарными они ни были. Хотя Людвиг был моим близнецом, я родился первым, и от меня ждали, что после смерти отца я стану следующим графом Прохазкой унд цу Сновин. Однако заботиться о нем – это был мой долг.

Я снова взяла чашку и осторожно отпила. Чай был с ромашкой, и только с ромашкой. Я сделала еще несколько глотков.

– Я не справился. – Граф рассматривал зажатую в ладони настойку опиума. – Я не справился со своей обязанностью, а расплатился за это Людвиг.

Как Йозеф. Я протянула руку и прикоснулась к рукаву графа. Он меня не заметил.

– Мой брат, он был… особенным, – медленно продолжал он. – Заколдованным, как сказали бы в давние времена. Он был то зорким и проницательным, то вдруг впадал в бред и забытье. Он мог видеть гоблинов, фей и эльфов, и я вечно завидовал его дару. И хотя мои родные всегда были сторожевыми псами, несущими караульную службу на пороге между Подземным миром и верхним, очень мало кто из Прохазок – если вообще таковые имелись – имел отношение к этой магии.

– Что вы имеете в виду?

Граф открыл флакончик с опиумом. Я посмотрела на него с подозрением, но хозяин поднес его к губам и выпил. Я замерла, подумав о том, не должна ли я его спасти в случае, если он вдруг решил отравиться. Я не была врачом, но, по моему мнению, употребление такой дозы неминуемо привело бы к отравлению. Вытерев губы, граф положил пустой пузырек в карман и повернулся ко мне. Его темные глаза стали огромными и блестящими, как будто влажными от белладонны.

– Мы – обыкновенные, мирские люди, – сказал он. – Возможно, это божий промысел, а может быть, судьба. Вероятно, требуется определенный склад ума, чтобы противостоять навевающей безумие сверхъестественности Сновина, но мои родные всегда являлись сенешалями и управляющими линии первой Королевы гоблинов.

– Храброй девы, – сказала я.

Его губы скривились в улыбку человека, ненавидящего самого себя.

– Так вы ее называете? У вас странное понятие о храбрости, фройляйн. Если под храбростью вы подразумеваете бойню, тогда я склонен с вами согласиться.

Я догадалась, что он говорит не о знаменитой предшественнице своей жены.

– Знаете ли вы, чего это стоит – избежать Древних законов навсегда? – спросил граф. Он с трудом выдавливал слова через слипающиеся губы, как будто боролся с импульсами своего тела, вынуждающими его умолкнуть.

– Графиня сказала, что в ее родословной заключена Древняя зашита, – медленно произнесла я. Нервная дрожь сбегала по моему позвоночнику, я посмотрела на выходы из бального зала и подумала, не позвать ли мне Нину сейчас. – Из-за того, что сделала первая Королева гоблинов, когда ушла. – Я нахмурилась. – Но она так и не сказала, что это было.

А теперь я уже и не надеялась, что она когда-либо скажет.

Граф рассмеялся, но его смех получился горьким и хриплым.

– О, дитя, – сказал он, и в его голосе я уловила искреннюю жалость. – Ничто не достается нам просто так. Жизнь за жизнь. Смерть за весну. Вы это знаете.

Я знала. Нервная дрожь превратилась в поток страха. Я вспомнила свой разговор с графиней во время нашей экскурсии по древнему монастырю, и то, как Древние законы наказали первого Короля гоблинов за то, что он ее отпустил. Как храбрая дева вернулась в Подземный мир, чтобы спасти его, найдя его имя и освободив. Я подумала о своем юноше-аскете, об этих глазах, которые я так хорошо знала и которые так легко становились холодными и темными, как ночь. Даже если бы я нашла его имя и открыла его душу, там был мужчина, которого я любила, и чудовище, которого я страстно желала. Я не знала, как освободить одного, не потеряв другого.

– Людвиг был хорошим близнецом, – вдруг сказал граф. Я удивилась столь внезапной смене темы разговора. – Хорошим братом, чистым. Кто-то называл его зачарованным, но находились люди, еще более подлые и гнусные, кто называл его просто тупоголовым. Сумасшедшим.

Мне не нравилось направление, в котором двигался наш разговор, но мой хозяин продолжал, не глядя в мою сторону и устремив взгляд прямо перед собой, как будто смотрел на что-то не снаружи, а внутри себя.

– В былые времена нас было больше, – сказал он. – Тех, кто составлял собственность Эрлькёнига. Но наука и разум истончили наши ряды, и теперь остались лишь безумные, дикие и верные. Даже мои родственники, несмотря на свой священный долг охранять барьеры между мирами, допустили разрушение и распад Сновина. Как вы видите, другого никого не было. Никого, кто мог бы заплатить цену.

– Какую цену?

Он бросил на меня тяжелый взгляд, несмотря на текущий в его жилах опиум. Несмотря на опиумные видения и маковое молоко, граф по-прежнему был со мной, все еще с ясной головой, все еще осознающий окружающую обстановку. Слишком осознающий. Я начала понимать, зачем он употребил наркотик. Тяжесть веры была слишком невыносима, чтобы он мог нести ее в одиночку.

– Кровь невинных.

– Что? – переспросила я.

Медленная, сентиментальная улыбка начала расплываться по лицу графа, как кровь в стакане воды.

– Елена рассказала вам о Древней защите у тех, кто связан с ней кровными узами. Кровь является частью этой защиты. Но не ее кровь. Дикая Охота и Древние законы до сих пор считают ее аномалией, отклонением, ошибкой. Первая Королева гоблинов сжульничала и лишила их не только надлежащей жертвы, но и самого Эрлькёнига. В наказание они преследовали бы ее и ее родных до конца времен, если бы она не заплатила кровью.

Ответ забрезжил во мне, неизбежный и неумолимый, но я не хотела его признавать. Не сейчас. Не сейчас.

– Чьей кровью? – прошептала я.

Граф вытащил из кармана флакон из-под опиума, хотя он был пуст. Он посмотрел на него с жадностью в поисках забвения, которое все не наступало.

– Тогда это было проще, – пробормотал он. – Проще, потому что тогда еще имелись те, кто выставлял дары из хлеба и молока для гоблинов и фей. Было проще, когда умами владели предрассудки, а не наука. Верные были легкой добычей.

С нарастающим ужасом я вспомнила предупреждение Кете, данное мне через зеркало. Кровь Верных, отданная против воли, способна закрыть границу между мирами.

Я подумала о поле маков на пространствах Сновин-холла. Души украденных Охотой, сказала сестра. Души Верных.

Души тех, кого принесли в жертву.

– Но время шло, и Верные стали мудрыми и осознали наши пути, – продолжал граф. – И спустились под землю. Нет, – хихикнул он, – не в царство Короля гоблинов, а в землю. В лисьи норы, через теневые тропы, во мрак. И тогда, – едва слышно произнес он, – мы обратились к нашим родным.

Кровь застыла в жилах.

– Людвиг?

Его глаза с расширенными зрачками поймали мой взгляд.

– В конце концов, он был собственностью Эрлькёнига.

Я распахнула рот и поднесла руки к губам, заглушая вздох ужаса. «Помнишь рассказы о юной девушке, которую они взяли под свою опеку?»

– И… Аделаиду? – я с трудом сглотнула. – Девушка, которая умерла… она правда была вашей дочерью?

Граф все вертел и вертел в руке пустой флакон. Он не мог ответить, а это уже был ответ.

– Как она умерла? – спросила я.

– Утонула, – прошептал граф. – В озере Лорелеи. Ты же знаешь, они всегда возвращаются. Подменыши.

Я остолбенела от изумления.

– Подменыши?

Он покачал головой.

– Она была таким красивым ребенком, – напевал он сам себе. – Таким прекрасным младенцем. И вот она ушла. Муха-однодневка. Мы с Еленой пытались ее спасти. Пытались сохранить ее цельной. Но ей в итоге захотелось вернуться домой.

Йозеф.

– Мне нужно идти, – сказала я, в панике поднимаясь со стула. – Мне нужно найти брата. Я должна спасти Йозефа.

– Ты ничего не сможешь для него сделать, – грустно сказал граф мне вслед. – Теперь он принадлежит Эрлькёнигу.