– Вы ничего не слышали о моей сестре? – спросила я у графа на следующее утро за завтраком.

Он пил кофе и внезапно закашлялся, его лицо стало пурпурно-красным, а он все кашлял и кашлял.

– Горячо, – с трудом вздохнул он, поставив чашку на блюдце. – Обжег язык.

Я подождала, пока пройдет его приступ.

– Я отправила Кете весточку сразу по приезде сюда. Интересно, ответила она мне или нет.

Граф помешивал кофе ложечкой, хотя он пил его черным, без сливок и сахара.

– По крайней мере, мне об этом ничего не известно, дорогая.

Он избегал смотреть мне в глаза. В отличие от жены у графа на лице отражалось каждое движение души, каждая мысль, каждое чувство. Он был открытым, и, несмотря на его косые взгляды, я была больше склонна верить ему, а не его супруге.

Особенно учитывая то, что прежде она уже крала мои письма.

– Как часто вы здесь получаете почту? – спросила я. – Может быть, я схожу в Новый Сновин и посмотрю, не было ли писем из Вены?

Граф упрямо смотрел в свой кофе.

– Я спрошу у супруги.

Я изучающе посмотрела на него.

– Вы – владелец поместья, ваше сиятельство, – напомнила я. – Я уверена, что вам не обязательно спрашивать у нее разрешения.

Он рассмеялся, безрадостно, нервно.

– Вы это поймете, когда выйдете замуж, фройляйн: муж располагает гораздо меньшей властью, чем вы думаете.

– Есть ли что-то предосудительное в том, что я пишу своей сестре? – спросила я.

– Нет, нет, конечно, нет! – поспешно воскликнул он и сделала глоток кофе. – Ах, похоже, стоит добавить немного сливок. – Граф поднялся со стула и пошел к буфету.

Я прищурилась.

– Есть ли какая-то причина, по которой вы не хотите, чтобы мы с ней переписывались?

Молочник звякнул, граф пролил сливки, забрызгав все вокруг белыми капельками.

– Чертовы сливки!

Я поднялась на ноги.

– С вами все в порядке, ваше сиятельство? – Его беспокойство было подозрительным, и я шла по следу, как гончая на запах. Несмотря на крайнюю усталость, я спала мало и плохо, и мысли сбивались в моей голове, как сливки в сливочное масло. С тех пор, как я прибыла в Сновин, одно откровение следовало за другим, одно разочарование за другим, и как только отвлекающие факторы закончились, я начала задавать вопросы.

Если я была мостом между мирами… то чем был Йозеф?

– Да, да, я в порядке, – сказал он, отмахиваясь от меня. – Я вызову Нину, и она уберет это безобразие.

Я вспомнила перевернутый мир, который увидела в водах озера Лорелеи. Во время нашего бешеного бегства из Вены супруги Прохазка заверили нас в том, что их друзья и соратники позаботятся о Кете и Франсуа, но о подробностях я не спрашивала. На самом деле со времени приезда в Сновин я задала удивительно мало вопросов и получила еще меньше ответов. Их интерес ко мне был очевиден – я была Королевой гоблинов, – но их озабоченность моим братом и полнейшее равнодушие к Кете и Франсуа оставались за гранью моего понимания.

Почему Йозеф, а не Кете и Франсуа? Может, моему брату просто не повезло оказаться рядом со мной в ночь, когда супруги Прохазка опоили нас и украли? Их доброта по отношению к нам была искренней, но они почему-то никак не хотели принять нашу озабоченность безопасностью моей сестры и нашего друга. Где они были? Почему я чувствовала, что граф и графиня делают все, что в их силах, чтобы отбить у меня желание поддерживать с ними связь?

– Нину звать не обязательно, – сказала я, подошла к графу и промокнула сливки салфеткой. – Или Кете, я полагаю.

Он нахмурился.

– Прошу прощения?

Я оставила салфетку и посмотрела ему прямо в глаза. Это был первый раз, когда мы смотрели так друг на друга с тех пор, как приехали в Сновин, и я разглядела в глубинах блестящих глаз страх и трепет. Он явно чего-то боялся и выглядел как заяц за несколько мгновений до того, как его схватит ястреб. Но кто был ястребом? Я или его супруга?

– Ваше сиятельство, – мягко сказала я. – Скажите мне, что происходит? Со мной. С Охотой. С моими братом и сестрой.

Он сглотнул. Заячьи глаза бегали туда-сюда в поисках выхода, лазейки. Я подумала о хихикающем незнакомце, которого встретила в лабиринте его дома в Вене, розовощеком мужчине в маске-черепе. Даже тогда я его не боялась. Он был слишком веселым, слишком добродушным, слишком легкомысленным, чтобы представлять угрозу. Он был летним штормом, ревом и ветром, а его супруга, красивая и смертельно опасная, была ударом молнии. Я боялась ее.

– Я… я не могу, – наконец, вымолвил он.

– Не можете? Или не хотите?

Граф покачал головой.

– И то, и другое.

– Почему?

Его взгляд скользнул в направлении коридора и комнат наверху. Судя по всему, ястребом все же была графиня.

– Потому что, – прошептал он, – это не мое место.

Долго накапливаемое раздражение вылилось наружу.

– Сновин – ваш. Озеро Лорелеи – ваше. Это зловещее родовое гнездо настолько же ваше, насколько и вашей жены. Имейте смелость и требуйте то, что принадлежит вам по праву.

Граф снова покачал головой.

– Вы не понимаете, – сдавленным голосом произнес он. – Я боюсь ей перечить.

Я подумала об исполненных нежности жестах супругов Прохазка, о любовном поддразнивании и уютной легкости, с которой они общались друг с другом. С какой гордостью граф смотрел на свою жену, и как по-девичьи вспыхивала она под влиянием его очарования. Его страх казался странным и неуместным.

Затем я вспомнила, с какой неохотой он говорил о теневых тропах в зеркалах. Как он подарил мне свой компас против воли графини. Я внезапно осознала, что он не просто отдал мне свой единственный талисман, защищающий от Дикой Охоты, но и частичку независимости от жены. С этим компасом мне и без защиты графини можно было не бояться дьявольского войска.

«В моей родословной заключена Древняя защита. Из-за того, что сделала моя праматерь, когда ушла».

– Ваше сиятельство, – медленно сказала я. – А что сделала первая Королева гоблинов, чтобы сбежать от Древних законов?

«Никто не является свободным и чистым. Только не с Древними законами».

– Это не моя история, и я не стану ее рассказывать, – прошептал граф.

– Тогда почему ваша супруга не расскажет мне?

Прошло много времени, прежде чем он ответил.

– Вы разве не слышали? – спросил он с горькой усмешкой. – Что истории дома Прохазки самые взрывоопасные из всех?

Развивать эту тему граф наотрез отказался.

Как бы сильно ни разочаровало меня его нежелание это обсуждать, еще больше я злилась на себя. Я чувствовала себя простофилей, над которой подшутили, которую обманули и обвели вокруг пальца трусливый мужчина и его жена-мошенница. Я оставила недоеденным завтрак, не заботясь о том, что это покажется грубым или безрассудным, и выскочила из малой столовой.

Мне хотелось пойти на озеро Лорелеи, окунуться в его сине-зеленые воды и поплыть к сестре, находящейся по ту сторону зеркального мира. Если до нее не дошли мои письма, то пусть дойдет мое тело. Я пройду по теневым тропам и выберусь из этой тюрьмы добрых намерений и порочных ожиданий. Что, если я – последняя Королева гоблинов? Что, если мое решение покинуть Подземный мир было напрасным? Я вернулась ровно туда, где находилась до того, как стала невестой Эрлькёнига: запертой в ловушке, подавленной, задушенной.

Погруженная в свои мысли, я затерялась в нутре Сновин-холла. Мне хотелось вернуться в свои покои, дождаться Йозефа, вместе с ним подумать о том, как нам выбраться из этой проклятой долины, но где-то не там свернула. Я оказалась в комнате, которую прежде никогда не видела, с огромными старинными напольными часами в углу и доспехами в дальнем конце.

Куранты стали отбивать время.

Гонг, гонг, гонг, гонг. Я считала удары – один, два, три, четыре, но они не соответствовали стрелкам на циферблате. И действительно, вместо цифр по краю часов шли нарисованные символы: меч, щит, замок, Мелюзина, дельфин, волк и так далее – странные, как знаки зодиака, эксцентричные предметы. Что-то не сходилось в расположении символов на циферблате, и, лишь пересчитав их, я поняла, что их тринадцать, а не двенадцать, как нужно.

Волосы зашевелились у меня на голове.

После того как эхо ударов стихло, раздался странный, совсем не размеренный стук. Это не вторая стрелка отсчитывала секунды: звук доносился из другой части комнаты.

Я обернулась.

За моей спиной доспехи поднимали перчатку.

Пульс зачастил в ушах, а я смотрела, как доспехи двигаются сами собой, приводимые в движение лишь своим неодушевленным умом. Творение гоблинов, догадалась я, наполненное магией Подземного мира. Пальцы воина сжались в кулак, все, кроме одного, который продолжал указывать в коридор.

Я пошла в заданном направлении, к дверям, которых прежде никогда не видела. Двери были высокими, от пола до потолка, и красиво украшены гротесками – похотливыми сатирами, кричащими нимфами и рычащими бестиями. Когда-то двери были позолочены, но со временем золото осыпалось и износилось, оставив под собой лишь ржавое железо. Я оглянулась и посмотрела на доспехи, продолжавшие указывать мне путь. Шлем кивнул – один, два раза. Визг древнего металла резал слух.

Я резко распахнула двери.

Ослепительно-жгучий свет ударил в глаза, и я поспешила заслонить лицо руками. Когда после временной слепоты зрение вернулось, я обнаружила себя в бальном зале.

В окружении зеркал.

Они ловили свет утреннего солнца, отражая и преломляя его лучи и делая их невыносимо яркими. В этой комнате-призме не было теней, потому что даже растрескавшиеся и разбившиеся полы были наполированы до блеска. Уже много лет лес проникал внутрь, и теперь бальный зал был такой же частичкой дикой природы, как и весь дом. Корни прорывались сквозь кафельную плитку у меня под ногами, карабкались по полуразрушенным стенам, спускались по деревянным дверным рамам по обе стороны – одна вела обратно в темноту, другая к свету.

Двери в темноту захлопнулись с громким хлопком.

Я подпрыгнула от неожиданности, но ветерок из разбитых окон растрепал мои волосы, как обнадеживающий дух, посланный сюда, чтобы успокоить мои натянутые нервы. Злая магия здесь отсутствовала, хотя бальный зал был пропитан чем-то зловещим и неизвестным. Тысячи Лизель смотрели на меня из разбитых зеркальных панелей, с распахнутыми от изумления глазами и побледневшей от усталости кожей.

Зеркала. Все остальные отражающие поверхности в доме были прикрыты, в том числе и наполированный камень, и медь, и латунь. Странно, что супруги Прохазка не потрудились все накрыть и здесь, но, возможно, это требовало слишком больших усилий. По размеру бальный зал почти соответствовал залу в венской городской усадьбе, Stadthaus, но зеркала и высота потолка создавали иллюзию гораздо большего пространства.

Я внимательно осмотрела панели, легко прикасаясь к разбитому серебристому стеклу, и обнаружила две стены, которые можно было отодвигать, как экран. Я удивилась, заметив за ними целый ряд старых пыльных инструментов, а также несколько стульев и пюпитров – галерею музыкантов. Разумная конструкция, позволявшая музыкантам во время бала оставаться незамеченными и не занимать площадь бального зала, предназначенную для танцев. Я пробежала руками по виолончели и старой скрипке, струны которой уже давно сгнили, оставив следы в пыли, такой же густой и белой, как снег. В углу я заметила древнюю клавесину с перевернутой клавиатурой, накрытой крышкой. Перед ней стояла банкетка. Клавесина вся сгнила и развалилась, но я не смогла воспротивиться желанию и нажала на несколько клавиш, ощутив резкую боль и жалость к оставленным в Вене клавикордам.

Ноты зазвучали, складываясь в мелодию.

Я отдернула руку и уголком глаза увидела, как этот резкий жест повторили мириады моих отражений. Немного позже боковым зрением я уловила еще какое-то движение. Оглядевшись по сторонам в поиске крысы или другого грызуна, суетливо бегущего по залу, я обнаружила, что мой взгляд уперся в синие глаза.

– Кете? – спросила я, затаив дыхание.

Наши образы рванулись вперед, вытянув перед собой руки, как будто мы могли обнять друг друга через стекло. За моей спиной за мной бежали тысячи Лизель – спешили к моей сестре, стоявшей на теневых тропах.

– Лизель! – произнесла она в безмолвном крике. – Лизель, ты где?

– Я здесь, я здесь, – сказала я, подавившись соленым вкусом струящихся по щекам слез.

– Где – здесь? – Кете прищурилась, как будто вглядываясь сквозь зеркало в мой мир.

– Сновин, – сказала я. – Сновин-холл.

– Дом супругов Прохазка?

– Да, я здесь. Я цела. Я в порядке. А где ты?

– Выбирайся оттуда! – Воскликнула Кете, округлив от ужаса глаза. – Уходи сейчас же!

– Как? – спросила я. – Ты получила мое письмо? Ты можешь кого-нибудь послать за помощью к нам?

– О, Лизель, – сказала она. – Мы уже несколько недель пытаемся отправить вам хоть слово. В ночь, когда состоялся черно-белый бал, в саду были найдены мертвыми два человека с серебряными шрамами на шеях и синими от инея губами.

– Заколдованные, – прошептала я.

– Да, – сказала Кете. – Ежевика нашел меня и Франсуа и отвез нас в безопасное место, к Верным.

– Верные? А кто такой Ежевика?

– Верные – это те, кого коснулся Подземный мир, такие, как ты и я. Люди, обладающие умением видеть, или те, кто избежал тисков Древних законов. Они – хранители знаний, семья, основанная на вере, а не на крови. О, Лизель, тебе нужно уходить. Ты в жуткой опасности!

Мое горло сжалось.

– Верные? Собственность Эрлькёнига?

Отражение моей сестры покачало головой.

– Супруги Прохазка называют себя собственностью Эрлькёнига, но они не входят в число Верных. Верные охраняют, а Прохазки вредят.

– Вредят? Что ты имеешь в виду?

– Помнишь истории о девушке, которую они взяли под свое крыло? Она исчезла, а молодой человек был найден мертвым на земле их загородного дома.

Холодное чувство, как будто я тону, пронзило меня до костей, сделав тяжелой от страха.

– Да. Слухи…

– Это не слухи! – Кете кричала, но с ее губ не сорвалось ни звука. – Никто не знает, чем они там занимаются в своей глуши, на холмах Богемии, но доверять им нельзя. Та девушка и юноша были не первыми. Ее звали Аделаидой, и она была одной из Верных.

Аделаида. Так называемая дочь супругов Прохазка. Мои пальцы онемели.

– Ежевика рассказал мне о теневых тропах, – продолжала она. – Но они знают, Лизель. Они умеют закрывать зеркала, прятать свои лица от невидимого мира. Чтобы уберечься от Дикой Охоты, они принесли Древним законам ужасную жертву.

– Что? – воскликнула я. – Что они сделали?

– Кровь Верных, отданная не по своей воле, способна закрыть границы между мирами.

– Откуда ты это узнала? – от отчаяния я сжала кулаки. – Кто тебе сказал?

– Ежевика, ответила она. – Подменыш.

Я уже не знала, бьется мое сердце или нет.

– Подменыш? Ты уверена?

Моя сестра стала рвать на себе волосы.

– Это неважно, уверена я или нет! Единственное, что важно – это чтобы ты и Йозеф поскорее убирались оттуда!

– Как? Куда мне идти? Как ты меня найдешь?

– Ты должна – и она резко прервалась.

– Кете?

– О, нет, – сказала она. Ее лицо побледнело от страха. – Он идет.

– Кто?

– Я не могу оставаться здесь дольше, сказала Кете. – Эрлькёниг меня найдет. – Ее лицо скривилось от ужаса. – Уходите. Доберитесь до ближайшего города – а дальше следуйте за маками.

– За символом дома Прохазки?

– Нет, сказала она. – Это души украденных Охотой. Души Верных. Они до сих пор нас защищают, Лизель. Они… – В ее глазах вспыхнула паника. – Мне пора.

– Кете… – Но сестра уже ушла, оставив передо мной лишь удивленный образ моего собственного лица. – Кете!

– Лизель?

Я резко обернулась. Йозеф, смущенный, стоял за моей спиной.

– Зефферль!

– Лизель, с кем ты разговаривала? – Он нес скрипичный футляр, как будто пришел в бальный зал поиграть, как музыкант в галерее.

– Ты не… ты не видел?.. – Но я не договорила. Конечно, он не видел. Да и сама я уже начала сомневаться в том, что разговаривала с сестрой. Меня окружали неподвижные отражения меня и Йозефа, на его лице застыли скепсис и тревога, на моем – безумие и страх. Я понимала, что похожа на сумасшедшую: растрепанные волосы, обезумевший взгляд, распахнутые от ужаса глаза. Я рассмеялась, но даже мой смех прозвучал дико.

– Тебе лучше сесть, – осторожно сказал Йозеф. Он поставил скрипку и принес из галереи музыкантов стул. Мягко подвел меня к стулу и усадил на него. Он прикасался ко мне неуверенно и робко, как будто я была нервной кобылой, которую нужно было загнать в конюшню.

– Зефферль, – произнесла я дрожащим голосом. – Я схожу с ума?

Он наклонил голову и нежно убрал с моего лица пряди волос. Подушечки его пальцев были все в мозолях.

– Разве это важно?

Я снова рассмеялась, но теперь мой смех напоминал рыдания.

– Не знаю. Ты не поверишь тому, что я тебе расскажу.

Йозеф замолчал.

– Попробуй, – спокойно сказал он, принеся еще один стул.

Так я и сделала. Я рассказала ему об озере Лорелеи, тенистых тропах и накрытых зеркалах. Рассказала о годе, проведенном в Подземном мире в роли невесты Короля гоблинов, о медленной смерти, агонии влюбленности и понимание того, что это долго не продлится. О том, как я избегала своих чувств, как умаляла все, что было хорошего и великого в мире. Я рассказала ему о сонате Брачной ночи и о том, почему не смогла ее завершить. О том, что мое эгоистичное желание уйти погубило моего сдержанного юношу и обрекло его на уничтожение, а верхний мир – на разрушительные действия Дикой Охоты. Я говорила и говорила, пока губы не потрескались, горло не пересохло и поток слов не иссяк.

Брат ответил не сразу. В тишине, последовавшей за моей исповедью, он поднялся и стал ходить взад-вперед по бальному залу. Хотя выражение его лица оставалось спокойным, в его шагах чувствовались возбуждение и ярость.

– Зефф…

– Почему ты не рассказала мне об этом раньше? – прервал он меня.

– Я не знала как… – начала я, но он злобно оборвал меня:

– Это полная херня. – Я вздрогнула. Никогда прежде я не слышала, чтобы мой брат ругался, и, вылетевшее из его уст, это слово показалось еще ужаснее, еще грязнее. – Ты рассказала Кете.

Не все, хотела сказать я. Далеко не все. Но я рассказала ей достаточно, и это было больше того, что я рассказала Йозефу.

– Почему? – спросил он. – Почему ей, а не кому бы то ни было?

– Потому что она была там, – съязвила я, неожиданно ощутив желание заступиться за Кете. – Потому что она видела.

– Я говорю не о Подземном мире, – сказал он. – Я говорю о нем.

О нем. Короле гоблинов. Я опешила, пораженная сквозившей в его голосе страстью. Король гоблинов ознаменовал начало и конец моего времени в Подземном мире, и все же он был наименее и наиболее магической его частью. По сравнению с горячим озером, волшебными огнями, сверкающими пещерами и коридорами наша любовь выглядела почти земной. В ней не было великих романтических поступков, бурных изъявлений чувств, не было борьбы за то, чтобы остаться вместе, несмотря на все удары судьбы. Мы просто, хотя и не всегда спокойно, раскололи друг друга на части и снова сложили по кусочкам. Это был не тот рассказ, который, по моему мнению, мог заинтересовать моего брата.

– Что ты имеешь в виду, Зефф?

– Я имею в виду его, – снова сказал Йозеф, подчеркнув это слово страстным уколом смычка. – И тебя. – Он ткнул кончиком смычка в меня, словно клинком пронзая мою грудь. – Ты всегда называла меня садовником твоего сердца, – мягко сказал он. – Но ты ушла и посадила цветы без меня.

Тогда я поняла, что его ранило не то, что я не рассказала ему о времени, проведенном в Подземном мире, а то, что я не поделилась с ним своими чувствами как Королева гоблинов. Мы всегда раскрывали друг перед другом свои души, наши самые сокровенные мысли и самые мрачные чувства, и зачастую без слов. Моя сестра была моей доверенной в словах и действиях, а брат оставался хранителем моих секретов.

– О, – сказала я, не зная больше, что сказать. – Прости меня, Зефферль.

Он покачал головой.

– Почему ты мне не доверяешь? – спросил он, и в его голосе я услышала маленького мальчика, которого считала потерянным.

«Я возвращаю тебе твое сердце». В глубине глаз стали собираться слезы.

– Я не знаю.

Но я знала. Он больше не был первым в моем сердце. Йозеф и Король гоблинов делили место в моей душе наряду с Кете, Франсуа, Констанцей и мамой. Моя способность любить не исчерпалась; напротив, она росла с каждым человеком, которого я впускала в свое сердце. Но любовь без формы, без определения, которую я ощущала в детстве, с возрастом и со временем становилась все более конкретной. Частью себя мне хотелось поделиться с сестрой, другие части моей души были отданы брату, а остальные – аскетичному юноше.

Взгляд Йозефа был тяжелым. Обвинительным.

– Думаю, знаешь.

Он всегда знал меня лучше меня самой.

– Что ты хочешь от меня услышать, Зефферль? – спросила я, на этот раз раздраженно. – Что мне очень жаль? Я уже извинилась.

– Но за что ты извинилась? – парировал он. Он опустил руку, и теперь смычок свисал вдоль его бока. – Ты не рассказывала мне потому, что у тебя были на то причины. Вот почему тебя терзает чувство вины. Ты что-то от меня скрываешь, Лизель, и мне это не нравится. Мы с тобой всегда были открыты друг другу.

– Неужели? – Мой взгляд коснулся его запястий. Его рука дернулась, как будто он боролся с желанием чем-то прикрыться. – Признайся, Зефф, всегда ли ты был честен со мной?

Он напрягся.

– Я не желаю об этом говорить.

Я встала.

– Тогда у тебя нет права совать нос в мои дела!

– Отлично! – взорвался он. – Отлично! Что ты хочешь знать? Что мастер Антониус меня бил? Что подвергал меня всем мыслимым и немыслимым унижениям? Что перевернул мою тоску по дому, по Роще гоблинов, назвав ее постыдным детским капризом, слабостью? Я не мог говорить ни с кем, Лизель. Ни с кем. У меня был Франсуа, и он защищал меня, но не понимал. Не мог понять. Чем больше я отдалялся от дома, тем менее целостным я себя ощущал. Менее реальным. Я был мальчиком, которому следовало бы стыдиться себя, оболочкой, самозванцем, а не человеком. И только когда я играл твою музыку, я чувствовал какую-то связь… с жизнью.

«Отведи нас далеко от Подземного мира – и мы чахнем и блекнем».

Я почувствовала, как от лица отлила кровь. Йозеф это заметил.

– Что? – спросил он. – В чем дело, Лизель?

Станет ли у него на душе спокойнее, если он узнает правду о том, кто он? Или это еще больше отдалит нас друг от друга? Возненавидит ли он меня за то, что я не рассказала ему раньше? Если Йозефу было обидно, что я не поделилась с ним историей про Короля гоблинов, то как он будет злиться на меня за то, что я утаила от него фрагмент его личной истории?

– В чем дело? – повторил он. – Что тебе известно?

– Все дело в том, – прошептала я, – что ты – подменыш.

Его губы побелели. Я ждала, что брат что-нибудь скажет, что-нибудь сделает – что угодно, – но только не того, что будет стоять на месте как вкопанный. Но он был молчалив и неподвижен, как статуя, как будто его снова подменили. Я ненавидела себя за свое решение.

– Зефф? – тихо спросила я. – Поговори со мной, Зефф.

– Как ты могла, – произнес брат чужим голосом, и впервые в жизни я почувствовала, что совсем его не знаю.

– Зефф, я…

– Не нужно. – Он вскинул руки, продолжая сжимать в них смычок и скрипку. – Не нужно.

– Прости. – Мне бы хотелось, чтобы эти слова не звучали так нелепо.

– Не хочу ничего слышать.

– Зефф…

– Прекрати меня так называть!

Глубина его страдания заставила меня пошатнуться. Йозеф отбросил в сторону свой инструмент, вишневое деревянное тело скрипки с грохотом и звоном опустилось на мраморный пол, и шейка оторвалась от корпуса. Я вскрикнула, но вскоре за ней последовал и смычок.

– Йозеф, пожалуйста…

– Я не он! – вскричал он. – Йозефа нет! И никогда не было! – Он смотрел на меня с диким, звериным выражением лица, зрачки его глаз расширились и затопили голубизну бездонной чернотой. Стали глазами гоблинов. – Кто я? – Дикий крик вырвался из его груди. – Кто я?

– Йозеф, я…

Но прежде чем я смогла что-то ему сказать, чем-то его успокоить, мой брат развернулся и ушел, растворившись среди кустов.

У подменыша не было имени и никого, кто бы мог позвать его домой.

Он убежал из бального зала в лес, оставив свою сестру, свое прошлое и свое имя позади. Йозеф. Это имя принадлежало другому мальчику, другому сыну, другому человеку, и носить это имя было для него нестерпимо. Раны на запястьях кололись и чесались, и ему хотелось погрузить пальцы в шрамы и сорвать с себя кожу, волосы, вырвать глаза мальчика, которого не было.

Его не было.

Подменыш обнаружил, что стоит на ковре из ярко-красных маков, которые вились вокруг его ног, как кошка вокруг ног хозяина. «Пойдем с нами, безымянный, – ворковали они. – Вернись к нам».

Подняв глаза, он увидел, как на фоне коричнево-серо-зеленой природы поздней зимы как пятна краски появляются шарики алого, малинового и бордового и как эта кровавая река пронзает лес и взбирается на холм.

«Идем же, – настаивал шепот. – Идем».

Он не спрашивал, куда и почему. Графиня сказала, что эти невероятные цветы – души потерянных, последнее смертное наследие тех, кого забрала Дикая Охота. Они вели его домой, обратно в Подземный мир.

Подменыш ступил на тропу из маков и пошел по ней.

Он слышал, как сестра позади него окликает его по имени – нет, по имени ее брата, – но не обращал на нее внимания. Йозеф ушел; его никогда и не существовало. Пустота в самом центре его души, наконец, обрела смысл. На протяжении долгих лет он думал, что в нем что-то не так, что его неспособность испытывать глубокие чувства к кому-либо является признаком порока, изъяна, что это какой-то брак. Родные или люди, в жилах которых текла его кровь, были ему небезразличны. Он с симпатией относился к своей бабушке и к ее рассказам, уважал свою мать и ее тяжкий труд, боялся своего отца и перепадов его настроения и с нежностью относился к сестрам. Возможно, подменыш даже испытывал любовь, особенно к Лизель, насколько он понимал это чувство.

Любовь. Он подумал о Франсуа и ждал, что чувство вины вот-вот скрутит его живот. Подменыш представил себе лицо своего спутника – темные глаза, густые ресницы, теплая кожа, пухлые губы. Лицо, пробуждавшее что-то глубоко внутри него, лицо, на которое ему хотелось смотреть снова и снова. Подменыш знал, что Франсуа красив, но его привлекала вовсе не внешность его спутника, а чувство безопасности, которое он в нем находил. Он всегда предпочитал тени свету, а любовь Франсуа была закатом, в котором он мог укрыться.

Но с тех пор как он прибыл в Сновин, лицо его возлюбленного все реже и реже всплывало в памяти. Оттенок кожи Франсуа, аромат его одеколона и тембр голоса ускользали, как будто его спутник исчезал в облаке тумана. Возлюбленный. Это было единственное слово, которое приходило на ум подменышу, когда он думал о Франсуа, потому что он не знал других слов для обозначения нежности внутри него, желания защищать, обнимать, целовать. Но подменыш знал, что его любовь отличается от любви Франсуа, поскольку потребность прикасаться отсутствовала, а жар страсти был холодным.

«Я люблю тебя», – сказал он чернокожему юноше.

И это было правдой. Подменыш любил – так, как умел.

Учащенно дыша, юноша продолжал карабкаться на холмы позади Сновин-холла по узкой и крутой тропинке. Маки не прекращали своего шепота, своего пения. Они все молили и взывали к нему: «торопись, торопись». Он не знал причины этой спешки, но расценивал ее как призыв к свободе, предлог, причину для бегства. Подменышу было все равно, куда бежать, – главное, бежать.

Он с изумлением заметил, что тропинка перешла в широкую аллею. Маки привели его к скалистому выступу над сияющим озером с высокими крутыми берегами. Когда он посмотрел вниз в аквамариновые воды, у него закружилась голова, как если бы он смотрел вверх, на небо, в не вниз, в водные глубины. Подменыш увидел внизу свое отражение, бледное лицо с выдающимися скулами, и это лицо смотрело на него, обнажив в ухмылке острые зубы.

Подменыш прикоснулся к этому лицу, подумав, что вдруг после того, как он узнал о своей истинной природе, его черты изменились. Всю свою жизнь – жизнь Йозефа – он знал, что у него золотистые волосы и голубые глаза. Но у юноши, смотревшего на него из озера, были волосы цвета нечесаного хлопка, а глаза обсидианово-черные. Однако лицо было точно его: тот же нос, уши, щеки, подбородок.

– Кто ты? – прошептал подменыш.

Отражение улыбнулось.

– Я – это ты, – ответило оно.

– А кто я такой? – спросил подменыш.

– Потерянный, – ответило отражение.

Потерянный. Это слово эхом отдалось в пустоте внутри подменыша.

– Как мне сделать так, чтобы меня нашли? – спросил он у своего отражения.

Юноша в озере не ответил, но потянулся к поверхности, а Йозеф заметил, что и сам тянется к зеркальному миру.

– Возвращайся ко мне, – сказало отражение. – Возвращайся к нам.

И Йозеф стал падать, вниз, вниз и вниз, в Подземный мир.