В добавление к различным революциям и локальным войнам между отдельными странами в сравнительно мирный век с 1815 по 1914 г. произошла по крайней мере одна война, которую можно назвать европейской. И хотя она началась в 1853 г. как еще один вооруженный конфликт между Турцией и Россией, на следующий год Франция и Великобритания встали на сторону Турции; точно так же поступило и Сардинское королевство в 1855 г., тем самым подготавливая роль великой державы для будущего королевства Италия. Позицию Австрии едва ли можно было назвать нейтральной, и даже политика Пруссии была, по крайней мере, косвенно затронута войной. В таких условиях можно было ожидать, что во время войны или за столом мирных переговоров будут подняты и нерешенные проблемы Центрально-Восточной Европы.

Эти проблемы не имели никакого отношения к началу войны. Вопрос стоял так: будет ли позволено исключительно России воспользоваться упадком и постепенным распадом Османской империи или нет. А главной причиной, по которой западные государства вступили в войну, было желание защитить свои интересы в Средиземноморье. Но франко-русское соперничество в вопросе защиты христиан в Османской империи, особенно на Святой земле, было связано с проблемой освобождения балканских народов. А чтобы помешать России еще раз проникнуть в Дунайские княжества, Австрия, несмотря на свой долг благодарности за помощь России в 1849 г., решила сама оккупировать эти вассальные государства Турции. Однако настоящие боевые действия происходили на территориях далеких от Центрально-Восточной Европы – в Крыму и на Кавказе. Военно-морские операции были ограничены Черным морем, а планы распространения их на Балтику не осуществились.

Поэтому война, в которой на Россию напали не в тех местах, где она была по-настоящему уязвима, так и не достигла и даже не приблизилась к территории Польши. Тем не менее, по крайней мере, поляки, которые пытались организовать добровольческие силы для войны на стороне Турции и усилили антироссийскую дипломатическую деятельность под руководством князя Чарторыйского из Парижа, считали поражение России возможностью снова поднять свою проблему. И вообще, Наполеона III считали защитником всех народов, лишенных свободы. Его авторитет действительно значительно вырос. Казалось возможным, что мирная конференция 1856 г., собравшаяся на этот раз в Париже, предпримет попытку, как это было в Вене в 1815 г., перестроить Европу или, по крайней мере, помочь Наполеону III возвратить полякам то, что им было гарантировано еще после падения Наполеона I.

Собственно говоря, Франция обратилась к Великобритании с целью потребовать от России восстановления королевства Польского, созданного на Венском конгрессе. Но ответ Великобритании был отрицательным. На Парижском конгрессе вообще не упоминались ни польский вопрос, ни какая-либо проблема национальностей, за единственным исключением румынского вопроса. Однако случилось так, что после Крымской войны проигравшая Россия оказалась менее ослаблена, чем Османская империя. Поэтому не вся Бессарабия, которую царь Александр I аннексировал в 1812 г., а лишь территория небольшого района в устье Дуная, полученная Россией в 1829 г., теперь была возвращена Молдавии, при этом султан должен был расширить автономию обоих румынских княжеств. В целом, хотя Крымская война была одной из редких неудач в продвижении России, она так мало изменила ситуацию в Европе, что – кровопролитная и дорогостоящая – она практически велась напрасно. Во всяком случае, власть над народами Центрально-Восточной Европы нескольких крупных держав, казалось, просто подтвердилась. При этом Россия и Пруссия остались в традиционно дружеских отношениях, русско-австрийская напряженность не имела более глубоких последствий, а освобождение Балкан от власти турок слегка отсрочилось.

Отложено было даже объединение двух автономных Дунайских княжеств, которые сначала были целью национальных притязаний румын и казались предварительным условием создания полностью независимого Румынского государства. Даже когда в 1858 г. и Молдавия, и Валахия получили право выбирать себе князей, было особо оговорено, что они не будут объединены, и лишь выбор одного и того же князя Александра Кузы в них обеих на следующий год практически положил конец их разделению. Однако лишь во время интервенции Наполеона III другие государства в 1862 г. наконец признали не только это объединение под властью одной личности, но и слияние обоих парламентов. Но даже тогда новая Румыния – результат вековых стремлений молдавского и валахского правителей – включала далеко не все румынское население, которое отчасти осталось под властью Австрийской и Российской империй, в то время как объединенное княжество осталось вассалом Османской империи, как и Сербия.

Что касается Сербии, которая занимала нейтральную позицию во время Крымской войны, то Парижский конгресс просто заменил гарантию автономного статуса Сербии, данную Россией, защитой всех великих держав. Напрасно главный советник князя Александра Карагеоргиевича Илья Гарашанин планировал объединить всю Югославию. Сербия сама проходила через опасный кризис из-за давней вражды двух династий, в результате которого Обренович вернулся к власти после отречения от престола Александра в 1858 г. Даже в такой обстановке происходил заметный прогресс в области управления и культурного развития страны, особенно при Михаиле Обреновиче, преемнике своего отца Милоша с 1860 г., – он вернулся к идее сотрудничества с другими балканскими народами, чтобы добиться для всех них полной независимости. Несмотря на его убийство в 1868 г. сторонниками Карагеоргиевича, эту политику продолжил его племянник Милан. Но Сербии пришлось ждать другого иностранного вмешательства в балканские проблемы, равно как и движению за независимость в Болгарии, умеренное начало которого можно тоже проследить до Крымской войны.

После этой войны политика Наполеона III, несмотря на его доброжелательный интерес к судьбе румын – балканского народа, говорящего на романском языке, – повернулась главным образом к западным проблемам, а его действенное покровительство движениям за национальное объединение ограничилось Италией. Даже при этом успехи итальянского национального движения в войне 1859 г. и событиях следующего года были стимулом для аналогичных тенденций в Центрально-Восточной Европе. Однако имелась и существенная разница. В случае с итальянцами проблема состояла главным образом в объединении их различных государств, и лишь уступка Ломбардии Австрией по договору от 1859 г. была одновременно освобождением от иностранного владычества. Напротив, власть Австрии оставалась прочно устоявшейся не только в ее оставшихся владениях, включая Венецию, но и во всех других негерманских частях империи Габсбургов. И эта власть Австрии вызывала к себе ненависть как иностранная, потому что ее продолжали осуществлять не только германская династия, но и, главным образом, германская бюрократия, которая вместе с немецкими языком и культурой была самой сильной централизующей силой в монархии.

Такая ситуация могла оказаться особенно опасной для негерманских народов в то время, когда германский национализм быстро разрастался в неавстрийских частях Германского союза, особенно Пруссии. Эта вторая германская держава – давний соперник Австрии – превращалась, подобно Сардинскому королевству (Пьемонту) в Италии, в центр объединения в одно национальное государство, объединения, которое для немцев – даже в большей степени, чем для итальянцев, – было главной целью их специфического национального движения. Этот германский национализм, руководимый и вдохновляемый прусским Бисмарком, можно назвать специфическим, потому что, находясь под чарами имперской средневековой традиции, он представлял собой программу господства над теми ненемцами, которые должны были находиться в немецкой сфере влияния – политической, экономической или культурной – и среди которых были рассеяны немецкие меньшинства.

Первым случаем, когда программы национального объединения и имперской экспансии оказались тесно связаны, была проблема Шлезвиг-Гольштейна, где германский национализм уже пытался не только освободить небольшое количество немцев от власти Дании в 1848 г., но и покорить датское население северной части Шлезвига. Благодаря войне 1864 г. эта двойная цель была достигнута Пруссией, вступившей по этому поводу в союз с Австрией, которая должна была участвовать в управлении аннексированными герцогствами, хотя у нее не было никаких интересов в этом регионе. Но проблемы, которые возникли из этого совместного управления, были не единственной причиной растущей напряженности между двумя ведущими германскими державами, которая в 1866 г. заставила Пруссию воевать в союзе с Италией, с Австрией. В новой Германской империи не было места даже для части империи Габсбургов, которая за годы, последовавшие за поражением 1859 г. от Франции и Пьемонта, претерпела далекоидущую конституционную трансформацию, изменившую весь ее характер.

Эта основная реформа Дунайской монархии Габсбургов была вызвана осознанием того, что абсолютная централизованная власть не могла больше продолжаться, не поставив под угрозу само существование государства, находившегося в очень затруднительном положении на международной арене. Еще более важным, чем давно назревшее установление какого-либо вида парламентского правления, было решение проблемы народов, его населявших. Нигде больше эта проблема не была более запутанной, чем в значительной степени в искусственно образованной империи, простиравшейся на большой территории Центрально-Восточной Европы, где жива была средневековая традиция существования различных национальных государств и где даже у тех народов, которые никогда не были полностью независимыми, быстро развивалось национальное самосознание. Их противоречивые требования не могли получить сколько-нибудь долгосрочного удовлетворения, пока в правительстве господствовала идея немецкого превосходства, а необходимая федерализация монархии не была совместимой с участием некоторых земель Габсбургов в Германском союзе, который под нажимом Пруссии превращался во все более и более объединенное государство, носившее чисто немецкий националистический характер.

Немецкий характер самой Пруссии в это же время подчеркивали все более и более систематические усилия, направленные на германизацию ее польских провинций. За исключением части Силезии, которая оставалась этнически польской, эти провинции, полученные при разделе Польши или даже еще раньше, как в случае Восточной Пруссии, никогда не входили в Германский союз. Однако теперь они должны были стать частью планируемой Германской империи, так что не только Пруссия, но и новая объединенная Германия стала бы непосредственной соседкой такой же объединенной Российской империи.

Поэтому, пока в южной части Центрально-Восточной Европы – и на Балканском полуострове, и на Дунае – развивалось дело освобождения угнетенных народов, этому же делу в ее северной части возникла угроза бо́льшая, чем когда-либо раньше, и оно получило окончательный удар в виде разгрома еще одного польского восстания против России, поддерживаемой солидарностью и сотрудничеством с Пруссией. Это восстание и последовавшие репрессии были явным свидетельством того, что в отношении судьбы нерусских народов кажущаяся либерализация царского режима при Александре II, ставшем преемником своего отца Николая I в предпоследний год Крымской войны 1853–1856 гг., не оправдала никаких «чаяний», как предупредил царь поляков в самом начале своего правления.

Второе из двух крупных польских восстаний против России, которые были самыми яркими проявлениями борьбы за национальную свободу в Центрально-Восточной Европе в XIX в., вспыхнуло в Варшаве 22 января 1863 г. и поэтому называется Январским восстанием. С военной точки зрения есть явный контраст между этим безнадежным восстанием и Ноябрьским восстанием 1830 г. Теперь это была не русско-польская война, которую вела регулярная армия автономного королевства Польского против царской империи не без некоторых шансов на успех. Партизанская война, тянувшаяся много месяцев – в некоторых регионах и в 1864 г., – была едва ли чем-то большим, чем унизительное и раздражающее положение вещей для России, и даже многие поляки считали ее героическим, но трагическим актом отчаяния. Подробности такой войны поэтому не так существенны для общей истории. Тем не менее есть две поучительные аналогии между двумя революциями, которые иллюстрируют реальное значение событий 1863 г.

На этот раз вооруженной борьбе снова предшествовала серьезная попытка уладить польско-российские отношения. Не возвращаясь к плану 1815 г., Александр II начал убирать, по крайней мере, самые вопиющие злоупотребления российской администрации в бывшем Польском королевстве, где Паскевич, умерший в 1856 г., был заменен на посту генерал-губернатора более примиренчески настроенным князем Николаем Горчаковым – братом канцлера Александра Горчакова. На следующий год было разрешено создать Польское сельскохозяйственное общество, которое под председательством своего консервативного главы, графа Анджея Замойского, много сделало для экономического развития и изучения жизненно важной сельскохозяйственной проблемы. Те, кто надеялся на реальные уступки в политической или, по крайней мере, культурной сфере, были настолько разочарованы, что в 1860 г. демонстрации патриотического характера и последовавшие за ними военные репрессии создали напряженную ситуацию в Варшаве, поэтому в марте 1861 г. царь принял решение по основной реформе, воспользовавшись услугами маркиза Александра Велёпольского – единственного польского государственного деятеля, который благосклонно относился к сотрудничеству с Россией.

Этот чрезвычайно талантливый, но не популярный в народе государственный деятель сразу же получил важный пост в недавно созданном Государственном совете, который должен был рассматривать требования поляков и реформировать систему образования. В июне 1862 г. после еще одной серии бурных демонстраций, которые вынудили его на время отойти от дел, Велёпольский возглавил гражданское правительство Российской Польши с братом царя в качестве вице-короля. Реальные уступки по-прежнему ограничивались образованием, однако включали развитие так называемой «основной школы» в Польском университете, в то время как даже правые в Сельскохозяйственном обществе просили создать действительно независимое национальное правительство не только для «королевства», но и для литовских и украинских земель. «Красные», как называли левых радикалов в движении за независимость, немедленно создали Центральный национальный комитет в добавление к Революционному комитету генерала Мерославского, ветерана 1846–1848 гг., который решил вооружить крестьян для планируемого восстания.

Велёпольский считал революционно настроенную молодежь в городах даже более опасной и в ночь на 14 января 1863 г. отдал приказ о призыве на военную службу новобранцев, который был ограничен городами. Эта провокация просто ускорила начало восстания 22 января, когда было провозглашено полное освобождение крестьян и бунтовщиков из числа польских солдат в русской армии. Несмотря на радикальный характер движения, к нему присоединились «белые», как это сделали консервативные элементы в 1830 г., превратив его в поистине всеобщее национальное восстание. Однако в его руководстве было даже еще меньше единства, чем в предыдущий раз. Мерославский на его посту «диктатора» был заменен сначала на Мариана Лангевича, а позднее – на Ромуальда Траугутта, жителя бывшего Великого княжества Литовского, где, как и в 1831 г., восстание нашло сильную поддержку, тогда как привлечь на свою сторону крестьян Украины оказалось невозможным.

Аналогия с ситуацией 1831 г. даже более поразительна в плане иностранной помощи, которая на этот раз была особенно необходима. И снова правые поняли необходимость, по крайней мере, дипломатического вмешательства государств, благосклонно относящихся к полякам, и, хотя князь Адам Чарторыйский умер за два года до происходящих событий, теперь его сын Владислав руководил дипломатическими усилиями, которые прилагало Национальное правительство (официально провозглашенное 10 мая 1863 г.), главным образом в Париже и Лондоне. В то время как Пруссия немедленно встала на сторону России и в Конвенции Альвенслебена от 8 февраля пообещала полное взаимодействие для пресечения революционного движения, даже Австрия – третья участница раздела Польши – довольно сочувственно отнеслась к полякам. Уже в феврале и марте французское и английское правительства, признавая международный характер польского вопроса, стали настаивать на том, чтобы царь восстановил права, гарантированные полякам Венским конгрессом, а 10 апреля Австрия вместе с еще одним протестом двух этих западных держав отправила аналогичную ноту в Санкт-Петербург. Однако в России знали, что даже Наполеон III, который лично обращался к царю по этому вопросу, не будет поддерживать военной силой такие дипломатические вмешательства, которые повторились в июне. Поэтому ответы канцлера Горчакова были отрицательными; он ссылался, во-первых, на амнистию, обещанную царем, а в конце заявил, что, прежде чем начинать какое-то обсуждение с поляками, следует сначала подавить их восстание.

Что и было сделано с величайшей беспощадностью не только российскими военными, но и новой администрацией в королевстве, где генерал-губернатором стал прибалтийский немец Теодор Берг, и в бывшем Великом княжестве Литовском, где генерал М.Н. Муравьев отличился актами особой жестокости. Во взаимодействии с ними Николай Милютин пытался привлечь на сторону царя польское крестьянство, заставив их поверить в то, что их настоящий враг – польское мелкопоместное дворянство, хотя никто не стремился к прогрессивной земельной реформе больше, чем лидеры восстания.

Эти лидеры и все их последователи теперь получили суровое наказание, кульминацией которого было публичное повешение Ромуальда Траугутта и четырех его соратников. Когда это случилось в Варшаве 5 августа 1864 г., массовые репрессии во всех уголках бывшего содружества уже были в разгаре. Привислинский край, как с 1888 г. называлось королевство Польское, утратил последние признаки автономии и превратился еще в одну русскую провинцию с русским языком как официальным в органах управления, судах и школах. Еще более полным было искоренение всего польского в исторической Литве, где даже использование польского языка в общественных местах было запрещено, а земельная собственность большинства поляков была конфискована и на белорусских, и на украинских территориях.

Однако и снова процесс систематической русификации в восточных провинциях бывшего содружества не был направлен исключительно против поляков. Даже украинцы, которые не принимали участия в Январском восстании, считались опасными элементами, которые должны были быть полностью поглощены великороссами. Именно в 1863 г. министр иностранных дел России граф Валуев сделал свое знаменитое заявление о том, что никогда не было, нет и не будет отдельного «малороссийского» языка, так как он представляет собой лишь крестьянский диалект великого русского языка. А когда, тем не менее, в Киеве продолжилась некоторая научная и литературная деятельность украинских обществ, указ от 18 мая 1876 г. запретил ввоз книг, напечатанных за границей на этом малороссийском диалекте, а также печать и публикацию оригинальных трудов и их переводов на территории империи, за исключением исторических документов и специально разрешенных произведений художественной литературы в общепринятой русской орфографии.

Но этническая Литва теперь тоже считалась чисто русской территорией, а так как литовцы, активно принимавшие участие в борьбе за восстановление старой польско-литовской федерации, тоже начали использовать литовский язык в некоторых своих прокламациях и подпольных манифестах, русские решили остановить движение за национальное возрождение литовцев, заставив их использовать русский алфавит вместо латинского. Устно объявленный Муравьевым, этот приказ был опубликован его преемником – генерал-губернатором Кауфманом 6 сентября 1865 г., и на следующий год Валуев ввел его в действие в пределах всей Российской империи.

Поэтому с этого момента публикации на литовском языке с использованием латинского алфавита – единственно подходящего и свойственного культурным традициям страны – приходилось печатать за границей. Большинство из них появлялись в той части Восточной Пруссии, где говорили на литовском языке, – небольшом приграничном регионе под названием Малая Литва, откуда их приходилось контрабандой ввозить на территорию, контролируемую русскими. Так случилось, что литовское национальное самосознание в какой-то степени развивалось под властью Пруссии, которая не считала свое незначительное литовское меньшинство сколько-нибудь важным и опасным, чтобы применять строгие методы германизации или сотрудничать с Россией, принимая репрессивные меры.

Поляки, напротив, не имели таких возможностей при власти Бисмарка, которая относилась к ним так же враждебно, как и российская власть, но они нашли возможности для свободного культурного развития и даже самоуправления в Австрии благодаря конституционной реформе в империи Габсбургов, которая совпала с самыми худшими годами преследований на русской части польских земель после неудавшегося восстания. И несмотря на преобладание поляков в Галиции, русины этой австрийской провинции, являющиеся сородичами украинцев в России, которые в большинстве своем в конечном счете тоже стали так называться, тоже нашли в преобразованной Дунайской монархии для себя условия благоприятные для национального развития, что было компенсацией за отказ в любых правах их гораздо более многочисленным братьям по другую сторону границы.

Эта новая роль Галиции, «польского Пьемонта», то есть центра национального движения и поляков, и украинцев, имела особое значение в религиозной сфере. В православной Российской империи католицизм, считавшийся неотделимым от польского и литовского национализма, тоже серьезно пострадал. К католицизму восточного обряда – так называемой униатской церкви, которая в значительной степени ассоциировалась с украинским национализмом, не относились даже терпимо. Наоборот, она была ликвидирована (1876) в Холмском районе бывшего королевства Польского. Под властью Габсбургов католицизм обоих видов пользовался официальной поддержкой. Это было еще одним преимуществом у австрийских поляков в противоположность судьбе поляков в России или протестантской Пруссии и уникальным шансом для униатской церкви Рутении, которой удалось сохраниться только в Галиции. Но ситуацию в этой провинции, резко контрастирующую с ситуацией в России после 1863 г., можно понять только как часть общей проблемы внутренней перестройки в Австрии.

Реорганизацию Австрийской империи обычно связывают с 1867 г., когда был достигнут «компромисс» по Венгрии и приняты основные законы, определившие конституцию австрийской части государства, которая теперь стала дуалистической (двуединой) монархией. Эти события действительно были решающей наивысшей точкой развития, которое началось сразу же после поражения в 1859 г., ускорилось еще одним поражением в войне в 1866 г. и еще не закончилось перед оккупацией Боснии и Герцеговины в 1878 г. Так как такая большая часть Центрально-Восточной Европы и многие ее народы – по крайней мере, какая-то часть почти их всех – были включены в Габсбургскую монархию, эволюция ее структуры и характера была одним из самых важных событий истории XIX в. всего этого региона.

В то же время это была одна из самых многообещающих перемен. Завершившись без еще одной революции, это был возврат к конструктивным идеям 1848 г., которые на этот раз в большой степени осуществились. Для Дунайской монархии это был шанс на выживание, несмотря на все трудности, с которыми пришлось столкнуться разнородному по этническому составу государству, а для его народов он открыл возможности свободного национального развития, которое могло даже затронуть судьбу их сородичей за пределами владений Габсбургов. Из контролируемой немцами централизованной абсолютистской империи это государство, одно из самых крупных в Европе, казалось, превратилось в федерацию с равными правами для всех народов. Почему все эти надежды не сбылись – один из самых важных вопросов в истории Центрально-Восточной Европы и даже общеевропейской истории.

К чести императора Франца-Иосифа I, родившегося в эпоху Меттерниха и утвердившегося на троне благодаря победе реакционных сил над революционными в 1848–1849 гг., он понял необходимость двоякого изменения методов своего правления. И хотя император был глубоко привязан к имперской традиции прошлого, он постепенно и добровольно делал уступки современным требованиям – конституционным правам и общественному прогрессу. И хотя он всегда считал себя германским правителем, он признавал, что ему приходится управлять многонациональным государством, в котором ненемцы составляют приблизительно три четверти населения и все они сохранили или достигли высокого уровня национального сознания. То, что ему не всегда удавалось удовлетворить всех из них и что он не полностью освободил свою внутреннюю и внешнюю политику от влияния немецкого меньшинства, которое очень хотело сохранить свое привилегированное положение и объединяющую роль, – это, разумеется, другой вопрос.

Колебания императора между этими двумя различными направлениями отчетливо видны с самого начала его программы реформ. Именно поляка графа Агенора Голуховского, бывшего вице-короля Галиции, Франц-Иосиф I сделал в 1859 г. министром внутренних дел империи и государственным министром – практически премьером – в 1860 г. Ему первому Франц-Иосиф I доверил задачу реорганизации монархии, и его идеи он одобрил в Октябрьском дипломе, датированном 20 октября 1860 г. Голуховский был твердым федералистом, желавшим равных прав для всех национальностей, их языков и культур. Он также хотел расширить самоуправление исторических провинций, но был готов оставить ограниченное число общих вопросов для решения рейхсрату (Государственный совет), который, несмотря на едва ли демократический состав, смог превратиться в настоящий парламент. Однако он восстановил против себя мадьяр, так как Венгрия считалась не отдельным государством, а группой автономных земель, как Австрия. Еще сильнее было сопротивление почти всех немцев, потому что именно либералы в их среде, стоявшие за конституционное правление, хотели, чтобы оно оставалось строго централизованным.

Под их влиянием 26 февраля 1861 г. император заменил Октябрьский диплом предыдущего года на Февральский патент, подготовленный новым государственным министром Антоном фон Шмерлингом – представителем немецкой бюрократии. В нем осталась концепция парламента, в который входили делегаты от местных законодательных собраний, но компетенция последних была сильно уменьшена в пользу центрального органа власти, а вице-короли или губернаторы отдельных земель стали совершенно независимы от законодательных собраний и подчинялись кабинету министров в Вене. Система, предложенная Шмерлингом, могла удовлетворить венгров не более, чем система Голуховского. Предполагалось, что собственно Венгрия, Хорватия и Трансильвания будут посылать определенное число представителей в центральный парламент, в то время как Законодательное собрание Венгрии с Ференцем Деаком в качестве лидера оппозиции Вене продолжало требовать возврата к конституции 1848 г., признавая только личный союз исторического королевства с Австрией. Поляки тоже были недовольны, так как вице-королями Галиции были назначены один за другим два немца. Еще более недовольными были чехи, которые хотели для земель короны святого Вацлава такого же положения, которого требовала для себя Венгрия. Однако даже теперь их лидер Палацкий защищал «идею Австрийского государства» при условии, что оно будет по-настоящему федеративным государством с равным правосудием для всех.

И снова эта идея, казалось, имела шансы на осуществление, когда в 1865 г. Шмерлинг был заменен на графа Белькреди. После войны с Пруссией и Италией в 1866 г., принесшей много бед, когда была утрачена еще одна итальянская провинция, Венеция, и Австрия была исключена из Германского союза, он всерьез пытался превратить Габсбургскую монархию в федерацию. Он сделал уступку полякам, снова назначив Голуховского вице-королем Галиции, где сейм проголосовал за обращение к императору, которое приписывало Австрии миссию защитницы западной цивилизации и прав народов. Но уже Белькреди, который был против немецких централистов, а еще больше его преемник – саксонский барон (позднее граф) Ф. Бейст склонялись к промежуточному решению, которое полностью удовлетворяло только венгров. Это решение, также поддерживаемое императрицей Елизаветой, нашло свое воплощение в Компромиссе 1867 г., который был ратифицирован сеймом Венгрии 8 июня.

В своих исторических границах Венгрия была признана независимым королевством со своими собственными конституцией, парламентом и правительством, первым премьер-министром которого стал граф Дьюла Андраши, проявивший себя в долгих переговорах перед подписанием Компромисса. Кроме личности общего правителя, который должен был быть коронован королем Венгрии, связи с Австрией, где этот же правитель продолжил бы оставаться императором, свелись к созданию трех «совместных министерств» – иностранных дел, военного министерства и общих финансов. Общий бюджет должны были устанавливать «делегации» двух парламентов, заседающих раз в году по очереди то в Вене, то в Будапеште, но встречающихся только для голосования в том случае, когда трех обменов корреспонденциями оказалось недостаточно. Доли обоих партнеров в этих общих расходах определялись на десятилетний период.

Эта тщательно разработанная система вернула Венгрии свободу на очень благоприятных для нее условиях, так что среди венгров лишь верные сторонники Кошута, позднее объединившиеся в Партию независимости под руководством сына знаменитого эмигранта, продолжали оставаться в оппозиции. Но гораздо менее удовлетворительным было положение других народов в Венгрии. Только хорваты получили гарантии автономии в дополнительном «компромиссе», заключенном между Хорватией и Венгрией в 1868 г. Королевством Хорватия и Славония должен был управлять бан, подотчетный венгерскому правительству, а провинциальный сейм в Загребе призван был решать вопросы внутреннего управления, юстиции и образования, в то время как 29 хорватских парламентариев должны были заседать в парламенте Венгрии и обсуждать общие проблемы финансов и обороны. Однако в Хорватии оставалась оппозиция этому соглашению, вдохновляемая епископом Й. Штроссмайером – лидером движения за единство Югославии. Более того, некоторые югославы, главным образом сербы, остались на территории самой Венгрии, где находились в положении аналогичном положению румын в полностью включенной в Венгрию Трансильвании, а также словаков и украинцев в северных округах королевства. Ни одна из этих групп населения не имела никаких прав на автономию или даже гарантий свободного культурного развития, несмотря на явно либеральный закон 1868 г., который регламентировал использование разных языков.

Гораздо большее число югославов, а именно часть хорватов (особенно в Далмации) и все словенцы, вместе с небольшим числом итальянцев, всеми чехами, поляками и украинцами Галиции и некоторыми румынами в Буковине остались в австрийской части монархии, которая получила официальное название «королевства и земли, имеющие представителей в Государственном совете». В этом парламенте, заседающем в Вене, все эти «земли короны» сначала были представлены делегатами местных законодательных собраний, а позднее, с 1873 г., – напрямую избранными депутатами. Это последнее изменение снова было шагом к большей централизации и поэтому вызвало возмущение ненемецких народов, которые уже были разочарованы тем, что в 1867–1868 гг., в отличие от Венгрии, другие части монархии получили лишь новые гарантии автономии провинций с равными правами для всех языков в местной администрации, судах и школах. Даже поляки, которые сразу приняли решение 1873 г., вынуждены были отказаться от так называемой Галицийской резолюции от 1868 г., повторенной несколько раз, которая требовала настоящего «национального самоуправления». Они могли только постепенно развивать автономию Галиции не без нескончаемых споров с украинцами, к которым благосклонно относилось центральное правительство.

Особенно враждебно настроены к урегулированию 1867 г. были, конечно, чехи, у которых была причина надеяться, что государственные права Чехии получат признание аналогично правам, дарованным Венгрии. Такое признание, по крайней мере в коронационной клятве императора как короля Богемии (Чехии), Франц-Иосиф I обещал им в 1871 г. В то же время прославянский кабинет министров Гогенварта побуждал сейм Чехии сформулировать государственные требования чехов в так называемых Основополагающих статьях. Все эти надежды не оправдались из-за влияния немцев и венгров, и чехи, в течение нескольких лет бойкотировавшие парламент в Вене, столкнулись с противодействием могущественного немецкого меньшинства даже в местных законодательных собраниях Чехии и Моравии. В таких условиях руководство чешским национальным движением перешло от умеренных «старых чехов» под руководством зятя Палацкого Ф.Л. Ригера к радикально настроенным «молодым чехам», а Палацкий отказался от своей веры в обновленную Австрию.

Главной причиной разочарования Палацкого было то, что в своей внешней политике Габсбургская монархия постепенно переходила под «протекцию» Пруссии, забыв об унижении, пережитом в 1866 г., вопреки интересам и желаниям всех населявших ее народов, за исключением немцев и мадьяр. Несмотря на незаконченный характер федерализации империи, недостатки, присущие ее дуализму, и ограниченности парламентской формы правления, реформы 1860-х гг. стали бы заметным прогрессом и важным шагом в правильном направлении, если бы внутренняя обстановка в стране не пострадала от неправильной в своей основе внешней политики, уже ставшей очевидной в 1873 г., когда Франц-Иосиф I поехал в Берлин, чтобы встретиться с императорами Германии и России.

Дунайская монархия – великая держава с точки зрения ее истории, площади и населения – имела такие состав и структуру, что ввиду противоречивших друг другу национальных интересов и устремлений объединенных в федерацию народов осмотрительная мирная политика нейтралитета была единственно возможным вариантом внешней политики Австро-Венгрии. Вместо этого договоры от 1873 г., приведшие к созданию Союза трех императоров, связали внешнюю политику Габсбургской монархии с внешней политикой этих двух империалистических держав, представлявших германский и русский агрессивный национализм. После победы в 1871 г., которой способствовала позиция Австро-Венгрии, новая Германская империя Бисмарка, разумеется, не имела никаких враждебных намерений в отношении ее, но хотела, чтобы Дунайская монархия оставалась под контролем Германии и стала подчиненным союзником рейха. Российская империя – теперь официальная поборница панславянского движения под своим вдохновляющим руководством – считала реорганизованную Габсбургскую монархию соперницей в борьбе за влияние на славян, особенно на Балканском полуострове. Поэтому у Франца-Иосифа I практически не было каких-либо общих интересов с двумя другими императорами, и установление с ними дружеских отношений могло вовлечь его страну лишь в опасные, политически кризисные ситуации.

На Балканском полуострове такой кризис снова приближался в связи с движением за независимость, которое наконец началось и среди болгар и дало русским возможность возобновить свою политику вмешательства, прервавшуюся после тяжелой Крымской войны. В том же 1870 г., когда, воспользовавшись Франко-прусской войной, Россия в одностороннем порядке отказалась от своего обязательства, взятого на себя в 1856 г., не иметь военно-морской флот на Черном море, ее посол в Константинополе генерал Н.П. Игнатьев, сторонник панславизма, помог болгарам создать национальную церковную организацию – сделать первый шаг в направлении политического освобождения. Когда несколько лет спустя в 1876 г. турки жестоко подавили восстание в Болгарии, начавшееся вскоре после аналогичных волнений в Герцеговине, не только Сербия и Черногория объявили войну Османской империи, но и Россия решила вступить в этот конфликт. Однако, прежде чем сделать это, она заключила тайный договор с Австро-Венгрией, переговоры о котором вели канцлер Горчаков и министр иностранных дел двойной монархии граф Андраши. В случае победы России над Турцией весь Балканский полуостров должен был быть поделен на самостоятельные государства, однако без создания одного большого славянского государства, а Австро-Венгрия должна была получить компенсацию в Боснии и Герцеговине. В начале 1877 г. тайная военная конвенция с Россией закрепила право Габсбургской монархии оккупировать эти две провинции.

Война России с Турцией, уже неизбежная на тот момент, началась три месяца спустя. После почти года тяжелых боев и на Балканском, и на Кавказском фронтах конфликт закончился полной победой России и привел царские войска вместе с контингентами балканских народов, включая румын, к воротам Константинополя. По мирному договору, заключенному 3 марта 1878 г. в Сан-Стефано, Россия удовлетворилась небольшими, но важными завоеваниями в Закавказье, а также в устье Дуная, где она возвратила себе основную часть утраченного в 1856 г. Не только Румыния, Сербия и Черногория были объявлены независимыми, но и вопреки обещаниям, данным Австро-Венгрии, было создано и большое государство Болгария. Помимо самой Болгарии в него вошли территория Фракии до Эгейского моря и вся Македония. Было очевидно, что такая Большая Болгария хотя и была вассальным княжеством под властью султана, будет российским протекторатом и расширит сферу влияния России до Средиземноморья – Греции и Албании.

Границы, определенные Сан-Стефанским договором, оставались целью болгарских национальных устремлений, вступая в противоречие с устремлениями других балканских народов, и перспектива косвенного российского контроля практически над всем полуостровом едва ли была на пользу свободного развития любого из этих народов, включая самих болгар. Да, тревога других европейских государств почти немедленно изменила ситуацию, уменьшив главенствующее положение России, но в то же время сделала Балканские страны, едва освободившиеся от османского владычества, простыми пешками в игре с позиции силы, чрезвычайно опасной для реального умиротворения всего этого региона.

Эта игра происходила на международном конгрессе в Берлине, где мирный Сан-Стефанский договор был полностью пересмотрен и заменен на договор от 13 июля 1878 г. Место встречи и роль Бисмарка в качестве посредника были свидетельством растущего авторитета Германской империи и ее желания осуществлять решающее влияние даже в тех частях Центрально-Восточной Европы, в которых Германия, по словам самого ее канцлера, не была прямо заинтересована. Но, с другой стороны, кажется сомнительным, чтобы решения этого конгресса были действительно таким ударом по авторитету России, каким их сочли лидеры панславизма. Несмотря на все протесты, в том числе Румынии, ничто не изменилось в отношении продления собственных границ России, и разочарование, постигшее болгар, укрепило их в убеждении, что Россия – их единственный друг и защитник. Более того, оккупация Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, санкционированная Берлинским конгрессом, была не чем иным, как подтверждением обещания, уже тайно данного Россией, и ей суждено было иметь самые худшие последствия для Габсбургской монархии. Обе эти проблемы оказывали влияние на Балканах до Первой мировой войны и сразу же подвергли опасности едва установившийся мир.

Границы независимого княжества Болгария, установленные в Берлине, исключали не только Фракию и Македонию, которые просто остались турецкими провинциями, но и болгарскую территорию южнее Балканских гор. Этот регион, известный как Восточная Румелия, получил административную самостоятельность под властью турецкого губернатора. В княжестве, конституция которого была составлена в 1879 г. в историческом центре Тырново, вместо которого столицей стала София, Александр Баттенберг, имевший немецкие корни, племянник царя Александра II, был выбран его первым князем. Ему пришлось решать трудную задачу – удовлетворить и своих российских покровителей, которые хотели даже руководить управлением страной, и либеральную оппозицию, которая стремилась к настоящей независимости и объединению Восточной Румелии с Болгарией.

Когда в 1885 г. это объединение состоялось при поддержке других европейских государств и с согласия князя Александра, Россия возмутилась его независимыми действиями и после инцидента с похищением заставила его отречься от престола. Его замена Фердинандом Саксен-Кобургским в 1887 г., который был признан Россией не раньше 1896 г., усилила влияние Германии и Австро-Венгрии в Болгарии и стала частью постоянных действий этих империй на Балканах, которые способствовали превращению всего этого полуострова в арену опасного соперничества больших держав.

Для Габсбургской монархии основой для таких действий были Босния и Герцеговина, которые были оккупированы после подавления неожиданного сопротивления большой части населения и стали совместными владениями Австрии и Венгрии под управлением их общего министерства финансов. Это дорогостоящее и ненужное приобретение отсталой территории, которая формально оставалась частью Османской империи, еще более усложнило структуру монархии, присоединило к этому государству, в котором католицизм был одним из самых важных объединяющих элементов, почти 2 миллиона православных и мусульман и создало очень серьезные проблемы для внешней политики.

Независимая Сербия, надеявшаяся заполучить эти провинции, в которых преобладало сербское население, постоянно встречала противодействие. Введение австро-венгерских гарнизонов в стратегически важные пункты другой турецкой провинции – санджак Нови-Пазар, который отделял Сербию от Черногории, – казалось еще одним препятствием любому единству всего сербского населения в будущем и угрозой экспансии в этом направлении чрезвычайно склонной к спорам Македонии. Тем не менее в годы, последовавшие сразу за кризисом 1878 г., Сербия проводила проавстрийскую политику при князе Милане Обреновиче, который при поддержке Австрии в 1882 г. провозгласил себя королем. Когда он спустя три года объявил совершенно ненужную войну Болгарии, чтобы получить какую-нибудь компенсацию за ее объединение с Румелией, Сербия потерпела поражение и только благодаря вмешательству Австрии смогла заключить мир на основе статуса-кво. Но, как и другие Балканские государства, Сербия колебалась при выборе между следованием политике Австро-Венгрии или России, которые в любой момент могли столкнуться в этом важном и проблемном регионе.

В таких обстоятельствах может показаться удивительным, что обе империи входили в Союз трех императоров, который теперь укрепился благодаря союзническому договору между Австро-Венгрией, Россией и Германией, подписанному в Берлине 18 июня 1881 г. на три года и возобновленному в 1884 г. еще на три года. Этот договор был результатом мудрой дипломатии Бисмарка. Боясь русско-французского сближения после Берлинского конгресса в 1879 г., немецкий канцлер смог заключить союз с Австро-Венгрией и одновременно устроил встречу Вильгельма I с Александром II с целью восстановления традиционной прусско-русской дружбы. Эта дружба не пострадала ни от изменений, произошедших на российском троне, когда преемником Александра II, убитого в 1881 г., стал его сын Александр III, находившийся под сильным влиянием антигерманского панславизма, ни от заключения на следующий год Тройственного союза, в котором Италия присоединилась к двум центральноевропейским империям. И даже в 1887 г. «перестраховочный договор», который Бисмарк заключил с Россией, тайно гарантируя ей свободу действий в отношении Черноморских проливов, подтвердил старую концепцию германо-российского сотрудничества, в то время как отношения между Россией и Габс-бургской монархией так явно ухудшались в связи с ситуацией на Балканском полуострове, что Союз трех императоров больше не мог существовать.

Эти хорошо известные факты общеевропейской политики ведут к очевидному выводу, касающемуся Центрально-Восточной Европы. После внутренней реорганизации Австро-Венгрия упустила возможность стал реальной поддержкой различных народов этого региона, живущих на ее территории, проводя внешнюю политику, на которую сильное влияние оказывала Германская империя, контролируемая Пруссией. Эта внешняя политика заставила Австро-Венгрию вступать в искусственные соглашения со странами, противодействующими ее интересам, и даже не была благоприятной для ее опасных амбиций на Балканском полуострове. Не получая ничего от своего более сильного партнера – Германии, Габсбургская монархия не только оставалась открытой для требований Италии пересмотреть ее юго-западную границу, но и – что было гораздо более страшной угрозой – была объектом постоянной враждебности России.

Как и Германия, Россия была гораздо сильнее Австро-Венгрии, но у нее была серьезная внутренняя слабость – ее собственная проблема национальностей, которую она оказалась неспособной решить, в то время как Габсбургская монархия продолжала делать некоторые успехи в этом отношении. Эти успехи могли бы спасти ее, если бы не бесполезное втягивание Австро-Венгрии в силовую политику, которая вела к конфликту, связанному с лишь внешне урегулированной ситуацией на Балканах.