Войны за независимость балканских народов начались в Сербии, где ожесточенная борьба с властью османов шла на протяжении почти всего наполеоновского периода, и, когда во время Венского конгресса сложилась критическая ситуация, туда приехала сербская делегация с просьбой о помощи, но не добилась к себе никакого внимания.

Было естественно, что первыми поднялись сербы. Те из них, которые жили в горах Черногории, на самом деле так и не были полностью завоеваны, и их независимость под властью князей-епископов династии Петровичей-Негошей с резиденцией в Цетинье была официально признана Турцией в 1799 г. Это, конечно, стало стимулом для собственно Сербии, которая после освобождения Венгрии оказалась на самой северной границе Османской империи со своей столицей Белградом – стратегически важным городом, который турки дважды на время проигрывали Габсбургам в XVIII в. В конце этого века Белград стал важным центром развития стремления сербов к национальной независимости под сильным культурным влиянием из Южной Венгрии, где православное сербское меньшинство имело своего митрополита в городе Карловицы (ныне Сремски-Карловци) и где начал свою деятельность первый выдающийся сербский писатель Досифей Обрадович, получивший образование в Австрии, Германии и Англии.

Чрезвычайно важно, что Обрадович позднее стал министром образования в свободном правительстве Сербии, созданном руководителем сербского восстания Георгием Петровичем, который стал известен под именем Кара (Черный) Георгий и основал династию Карагеоргиевичей. Карагеоргий воспользовался сопротивлением, которое было спровоцировано в приграничных регионах приходящей в упадок Османской империи жестоким обращением турецких янычар, которые, однако, вскоре тоже взбунтовались против своего султана. Организованное восстание началось в 1804 г. в районе между реками Морава и Дрина и имело серьезные шансы на успех, когда два года спустя началась еще одна Русско-турецкая война. В плане отвлечения на себя сил турок мужественная борьба воинственных сербских крестьян оказалась полезной русским войскам, которые продвигались через Дунайские княжества и Болгарию, никогда не вступали в контакт с сербами и практически бросили их на произвол судьбы, когда в 1812 г. в Бухаресте был заключен мирный договор. Самому Карагеоргию пришлось искать убежище в Венгрии.

Несмотря на последовавшие жестокие репрессии турок и ввиду отсутствия какой-либо помощи извне, борьба за свободу возобновилась в год созыва Венского конгресса под руководством нового национального вождя Милоша Обреновича. Этот бывший соратник Карагеоргия теперь стал его соперником в освободительном движении, а его потомки Обреновичи почти на сотню лет – соперниками Карагеоргиевичей не без вредных последствий для общего дела. Милош прекрасно понимал, что в данных обстоятельствах конечной цели – полной независимости – нельзя достичь немедленно, и, восполняя недостаток военной силы искусной дипломатией, он пытался постепенно добиться от Турции уступок. В 1817 г. Обренович получил от султана титул князя Сербии, но Сербии, ограниченной Белградом и поэтому гораздо меньшей, чем территория, которую занимал сербский народ. Увеличить это ядро восстановленного сербского государства, а также саму ограниченную власть, данную его правителю, – такова была программа политики Сербии на следующий век.

К сожалению, в том же 1817 г. соучастие Милоша в убийстве своего соперника Карагеоргия, по ошибке обвиненного в измене делу национального освобождения, стало окончательным разрывом между двумя этими родами в то время, когда единство было так необходимо. Тем не менее сербы воспользовались Русско-турецкой войной 1828–1829 гг., хотя главные военные действия происходили на востоке Балканского полуострова далеко от Сербии. На этот раз мирный договор включал обещание автономии Сербии, и на следующий год (1830) Милош Обренович был признан султаном, как наследный правитель слегка увеличившейся территории Сербии, с которой были почти полностью выведены турецкие войска. За этим успехом в 1831 г. последовало появление сербского митрополита в Белграде, что было важным претворением в жизнь политической автономии через церковную автономию и частью настойчивых усилий князя в направлении культурного развития восстановленной территории. Что касается сербов, оставшихся в Венгрии под властью Габсбургов, то теперь ситуация кардинально поменялась. Сербы из собственно Сербии, сбросившие турецкое иго, теперь, находясь под довольно абстрактной властью султана, имели больше свободы и возможностей для национального развития, чем их сородичи по другую сторону Дуная. И в то же время Сербия была свободна от контроля со стороны греков в церковной области, который на протяжении всего периода османского господства все христианские народы империи должны были терпеть в дополнение к политическому угнетению турками.

По этой самой причине стремление греков к национальному освобождению несколько отличается от других христианских народов Балканского полуострова. С одной стороны, ни у какого другого народа нет более древней и благородной истории, чем у греков, и вообще на протяжении всех веков владычества турок их положение было более благоприятным, чем положение сербов или болгар. Но, с другой стороны, следует четко разграничивать две вещи. В Константинополе Греческую (Восточную Римскую) империю вытеснила Османская империя, однако патриархат продолжал играть чрезвычайно важную роль, унижаемый и используемый султанами в качестве политического орудия, но всегда признаваемый духовным лидером всех православных без разграничения национальностей. В этой связи, равно как и в торговых отношениях, греческий язык всегда находил широкое применение во всей империи, на дипломатической службе которой отличились многие греки. Однако сохранилась чисто эллинская традиция, которая уже к концу существования Византийской (Восточной Римской) империи приобрела явно национальный характер и теперь, когда Османская империя, в свою очередь, клонилась к закату, развилась наряду с другими современными национальными движениями. Вдохновленное памятью о Древней Греции, это новое эллинское движение не имело имперских амбиций, но подобно другим стремилось освободить национальную территорию, практически отождествляемую с Древней Элладой, от унизительного турецкого ига и создать на ней независимое государство.

Ввиду своего специфического характера как движения за возрождение Древней Греции это движение нашло отклик в Западной Европе пусть даже только среди энтузиастов-романтиков вроде лорда Байрона, который отдал свою жизнь за освобождение Греции. Но также и с политической точки зрения существовал особый интерес к стремлениям греков – средиземноморского народа, территория которого, включая острова в Эгейском море, имела огромную стратегическую значимость для всех средиземноморских держав и, особенно, для Великобритании. Греки, гораздо лучше известные западному миру, чем другие народы Балканского полуострова, по всем этим причинам имели гораздо больше шансов получить поддержку извне и для своей культурной и политической программ, представленных тайным обществом Союз друзей (Philike Hetairea), которое было создано в год созыва Венского конгресса с филиалами за пределами Османской империи. Однако по тем же самым причинам греческий патриархат в Константинополе с меньшим воодушевлением относился к революционному движению, испытывавшему влияние французских идей, которые казались угрозой положению православной церкви во всей империи и свели бы греческую проблему к одному из национальных вопросов в процессе распада империи.

Эта своеобразная ситуация, а также связь между греческим и другими национальными движениями могут объяснить, почему открытая борьба за свободу Греции началась в 1821 г. в далекой Молдавии, где князь Александр Ипсиланти, член известной семьи фанариотов, которая временно занимала трон этой страны, поднял восстание против власти Турции как лидер греческого Союза друзей. В Молдавии это движение было быстро разгромлено, и результатом стала замена фанариотских князей местными правителями в обоих румынских княжествах. Но почти одновременно с этим настоящее греческое восстание вспыхнуло в Морее (Пелопоннесе) – самом центре греческого национально-освободительного движения – и вскоре распространилось на Северную Грецию и острова. Встревоженный этой вспышкой, султан совершил большую ошибку, публично повесив 84-летнего патриарха Константинопольского Григория V, хотя тот был совершенно ни при чем, и его смерть потрясла не только всех греков и православных, но и все общественное мнение даже в Америке.

Однако самым важным было то, что война греков за независимость, начавшаяся лишь через шесть лет после Венского конгресса, разделила ведущие державы Европейского концерта. Им всем пришлось осознать, что существует европейский регион, где всеобщий мир, установленный в 1815 г., был чрезвычайно непрочным. Но хотя Меттерних считал греческое национальное движение лишь одним из бессмысленных бунтов против европейского порядка, который следует подавить, как и неудавшиеся революции в западных странах, Александр I сразу же ухватился за возможность вмешаться в конфликт на стороне православного населения Турции, согласно праву, гарантированному России договорами, подписанными с Османской империей. Султан отклонил просьбу царя о выводе турецких войск из Дунайских княжеств и амнистии грекам, но успехи последних, которые в 1822 г. созвали Национальное собрание в Эпидавре, явно придали их делу международный характер.

Однако в это же самое время оно стало и частью сложной игры государств, какой и оставалась проблема национальностей на Балканах до конца этого века. В случае с греками это вмешательство великих держав – не только России, но и Великобритании и даже Франции, эскадры которых участвовали в 1827 г. в морском Наваринском сражении, в котором был уничтожен турецко-египетский флот, что сильно ускорило достижение конечной цели национального движения – полной независимости. Вместо простого статуса автономии, рекомендованного западными державами и отвергнутого Турцией на начальном этапе конфликта, Османская империя была вынуждена признать независимость Греции по Адрианопольскому договору, заключенному после поражений турок в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. На следующий год (1830) по международному протоколу Греция была провозглашена независимой монархией, и снова появилась по крайней мере одна совершенно свободная страна в промежуточной зоне между империями Центральной и Восточной Европы. Начиная с того момента современная история Греции, отождествляемая в Средние века с историей одной из империй – Византийской (Восточной Римской), стала неотделимой частью истории маленьких народов Центрально-Восточной Европы.

Адрианопольский мирный договор еще раз подтвердил автономию Дунайских княжеств, которые пять лет оставались под российской оккупацией, и впервые на международном уровне признал фактическую независимость Сербии, столь терпеливо подготавливаемую Милошем Обреновичем. Этой стране пришлось еще полвека ждать полной независимости, и на этом начальном этапе границы ни Греции, ни Сербии не охватывали всю территорию, на которой проживали греки и сербы. Но в обоих национальных государствах немедленно были приложены большие усилия в сфере их внутренней организации.

В обоих случаях эти усилия должны были столкнуться с серьезными трудностями, особенно в отношении конституционных проблем, и это опять-таки типично для истории всех освобожденных балканских народов. Но эти трудности вполне понятны ввиду долгого перерыва в сколько-нибудь нормальном историческом развитии Балкан, аналогичных конституционных кризисов в западных странах и продолжающегося вмешательства великих держав, соперничавших за влияние в реорганизованном Балканском регионе.

В Греции после трех лет неразберихи перед окончательным установлением монархии, которой противостояли мощные республиканские силы, правление ее первого короля Оттона Баварского продлилось с 1832 по 1862 г., когда он был вынужден отречься от престола, и новая династия, на этот раз датского происхождения, заняла его место в 1864 г. после еще одного кризиса длиной более года. Однако еще в 1843 г. военный мятеж заставил короля Оттона распустить своих баварских советников и принять конституцию с исполнительным кабинетом министров и двухпалатным парламентом, состоявшим из сената, назначаемого королем, и палаты депутатов, избираемых всеобщим голосованием.

В Сербии, несмотря на самодержавные замашки Милоша, был создан парламент, называемый Скупщиной, а в 1835 г. была разработана первая конституция. Три года спустя по указу султана были учреждены Государственный совет и кабинет министров. В 1839 г. после отречения Милоша от престола, смерти его старшего сына и ссылки второго в 1842 г. Скупщина выбрала королем Александра – сына Карагеоргия, при котором, несмотря на его слабость как руководителя, были достигнуты немалые успехи в области культуры и управления. Язык и литература развивались в направлении единства с хорватами, но центр югославского движения находился в Черногории, где с 1830 по 1851 г. трон занимал выдающийся лидер этого движения Петр Петрович Негош – последний князь, который одновременно был и православным архиереем.

Таким образом, движение за национальную независимость успешно развивалось на Балканах, в то время как вся северная часть Центрально-Восточной Европы продолжала оставаться под властью Австрийской и Российской империй и Пруссии. И ситуация во всем этом регионе была особенно неблагоприятной для любого национального движения, так как самое сильное из них – польское потерпело сокрушительное поражение в тот самый момент, когда Греция и Сербия получили свободу на Балканском полуострове, а успешная революция в Бельгии заставила державы пересмотреть решения Венского конгресса в Западной Европе.

Польское восстание, которое началось в Варшаве 29 ноября 1830 г., иногда называют Польско-русской войной. Это действительно был конфликт между королевством Польша и Российской империей, к которой было присоединено это отдельное государство благодаря лишь личным связям. Но задолго до этого польская армия восстала против брата царя – великого князя Константина, который был назначен ее главнокомандующим, и перед Польским сеймом 25 января 1831 г. официально свергла династию Романовых; концепция, принятая в 1815 г., оказалась фикцией, которую невозможно было терпеть.

В течение 15 лет, прошедших между конгрессом и революцией, в королевстве был достигнут немалый прогресс, особенно в культурной и экономической сферах. В 1817 г. в Варшаве был открыт польский университет, а самый выдающийся член правительства Польши, князь Ксаверий Любецкий, многого добился на посту министра финансов. Но уже при царе Александре I, торжественно коронованном в Варшаве королем Польши, даже те поляки, которые приняли венские решения как основу для конструктивной деятельности, были глубоко разочарованы. Туманные обещания Александра I, что восточные провинции бывшего содружества будут вновь объединены с королевством, оказалось невозможно выполнить, даже если они и были искренними. И хотя под властью России польская культура там продолжала процветать, особенно в бывшем Великом княжестве Литовском, где Вильненский университет был даже более выдающимся центром изучения польского языка и литературы, чем раньше, русские считали эти «западнорусские» земли неотъемлемой частью империи, которые царь не имел права отчуждать. Уже в 1823 г. князь Адам Чарторыйский был смещен со своего поста куратора Вильненского университета, где немедленно начались суровые репрессии против польских молодежных организаций. Русский сенатор Н.Н. Новосильцев, главным образом ответственный за эти меры, одновременно вмешивался в управление королевством, где вместо Чарторыйского вице-королем был назначен ничего не решавший генерал Зайончек. Роль Новосильцева противоречила явно либеральной конституции, которую Чарторыйский помогал разрабатывать. Патриоты в сейме тщетно пытались защищать конституционные права Польши на законных основаниях, в то время как другие поляки, осознавшие тщетность такой лояльной оппозиции, вступали в заговоры, которые не смог пресечь даже самый жесткий полицейский контроль.

Напряженность стала быстро нарастать, когда в 1825 г. умер царь Александр I. После неудавшегося Декабрьского восстания в Санкт-Петербурге, руководители которого поддерживали притязания поляков, преемником Александра I стал его брат Николай I. Он тоже был коронован королем Польши через несколько лет. Но, не демонстрируя, как Александр, даже видимость либерализма, он счел парламентское правление королевством Польским совершенно несовместимым с самодержавной формой правления, которая была так развита в России. Поэтому польские радикалы, возглавляемые молодыми пехотными кадетами, поднялись на защиту своей конституции. Общественное мнение было встревожено вестью о том, что царь использует польскую армию в качестве передовых сил для разгрома революционных движений, которые в 1830 г. вспыхнули во Франции и Бельгии и завоевали симпатии поляков.

Даже умеренные лидеры, которых удивил заговор кадетов и которые считали восстание недостаточно подготовленным, присоединились к нему, подхваченные духом национального единства, хотя много времени было потеряно из-за колебаний тех, кто еще надеялся умиротворить царя и прийти к какому-нибудь компромиссу. Среди них был генерал Хло-пицкий, которому были даны практически диктаторские полномочия. Даже позже смена руководства польской армии, которая девять месяцев противостояла превосходящей по силам русской армии, оказалась довольно нерешительной и недостаточной, так что первые успехи и смелые стратегические замыслы Генерального штаба не были использованы в достаточной мере. Поэтому борьба закончилась победой русского фельдмаршала Паскевича, ветерана Русско-турецких войн 1806–1812 и 1828–1829 гг. (а также Отечественной войны 1812 г. и кампании 1813–1814 гг. и др.), и 7 сентября 1831 г. после трехнедельной осады Варшава была взята штурмом.

Представляют интерес два аспекта этого крупнейшего восстания поляков в XIX в.: один – относящийся к национальной проблеме в Центрально-Восточной Европе, другой – с точки зрения международных отношений в Европе как единого целого. Восстание, которое началось в Варшаве как акция так называемого «конгресс-королевства», возымело ответные действия на территории к востоку от Западного Буга в литовских и западнорусских провинциях исторического содружества. Особенно в бывшем Великом княжестве Литовском многие стали участниками революционного движения против господства России не только среди полонизированной знати, но и мелкопоместного дворянства и крестьянства чисто литовского происхождения. И хотя существовали социальные разногласия в связи с обещанной отменой крепостной зависимости, не было литовского сепаратизма на этнической основе, а было лишь общее желание восстановить традиционный польско-литовский союз, полностью независимый от России. С территории королевства пришли регулярные польские войска, и движение распространилось до ливонской границы, но ему не удалось освободить главные города, и оно потерпело неудачу, повторив судьбу восстания в самой Польше.

Вожди революции также надеялись получить помощь из Украины. Здесь они взывали не только к польской и полонизированной знати и идее польско-литовско-украинского сотрудничества в некоей трехсторонней федерации в будущем, но и к крестьянским массам, которые, однако, оставались недоверчивыми и пассивными. Молодой Тарас Шевченко, который вскоре стал первым великим украинским поэтом, был связан с некоторыми вождями польского движения. Но он не встал на их сторону, а позднее сделал важное заявление: «Польша пала и нас сокрушила», так как царское правительство после разгрома поляков начало безжалостную русификацию не только в «конгресс-королевстве», но и на всех литовских и украинских землях, где ее жертвами стали не только поляки и сторонники польского дела, но и все нерусские народы. Такая ситуация во многом способствовала подъему литовского и украинского патриотизма.

В то время как эти косвенные последствия Ноябрьского восстания проявились лишь позднее, последствия для дипломатии во всех европейских государствах сказались немедленно. Все поляки понимали, что их борьба за свободу могла иметь значительные шансы на успех только при поддержке других государств. Поэтому, восстав исключительно против России, которая в той или иной форме контролировала самую большую часть исторической территории Польши, они надеялись на благодушие Австрии и даже на некоторое сочувствие либералов в Германии. Однако решающим казалось отношение западных держав – Франции и Великобритании. Прекрасно осознаваемая польским общественным мнением в целом необходимость найти помощь за пределами страны была главной заботой князя Адама Чарторыйского – величайшего государственного деятеля Польши XIX в. После многих лет попыток примирения с Россией он теперь признал бесполезность такой политики и оставшиеся 30 лет своей жизни стал самым упорным противником России.

И хотя Чарторыйский никогда не был популярен среди левых, которых возглавлял знаменитый историк Иоахим Лелевель, его авторитет был настолько велик, что он был поставлен во главе национального правительства. И как таковой он прилагал все усилия к тому, чтобы сделать революцию в Польше международной проблемой, и посылал за границу дипломатических представителей, особенно в Париж и Лондон. После объявления поляками о низложении Николая I как короля Польши рассматривался вопрос даже о выборах другого короля. Чтобы заинтересовать Вену в Польше, была выдвинута кандидатура австрийского эрцгерцога или герцога Рейхштадтского – сына Наполеона, который находился при австрийском дворе, равно как и кандидатуры принца Оранского или члена британской королевской фамилии. Более реалистичным было убеждение, что все стороны, подписавшие договоры 1815 г., должны были быть заинтересованы в нарушении обещаний, данных тогда полякам, и поэтому будут за них вступаться.

Но все дипломатическое искусство Чарторыйского и его сподвижников оказалось бесполезным. Даже те государственные деятели, которые были благосклонны к полякам, такие как Талейран и Себастьяни во Франции или Пальмерстон в Англии, хотели, чтобы они сначала добились достаточных побед своими собственными силами. Перспективы совместного франко-английского посредничества с возможным участием Австрии исчезли, когда бельгийская проблема создала напряженность между двумя западными державами, в то время как Австрия проявила некоторый интерес к судьбе Польши только в самый последний момент, когда разгромленные польские полки уже перешли границу с Галицией, где их и разоружили, как и те полки, которые перешли границу Пруссии.

На самом деле Польское восстание 1830–1831 гг. спасло Францию и Бельгию от интервенции России и стало свидетельством того, что по-настоящему независимая Польша будет защитой от царских имперских устремлений, как и раньше. Поэтому Чарторыйский, который в качестве добровольца участвовал в последних боях и потом отправился в эмиграцию до конца своей жизни, надеялся, что полное завоевание «конгресс-королевства» Польша Россией снова всколыхнет те страхи перед российской экспансией, которые царили в 1815 г. в Вене. В Париже он пытался убедить старого Талейрана, что у царя следует требовать по крайней мере восстановления старого независимого королевства, но Себастьяни сказал знаменитую фразу: «В Варшаве царит порядок», и в Лондоне, где князь обрел для Польши много друзей, он услышал, что «польский вопрос, к сожалению, противоречит интересам всех других держав».

Убедить мир в обратном было главной целью Чарторыйского после того, как в 1833 г. он окончательно поселился в Париже в гостинице «Ламбер». Он пытался добиться своей цели, связав польское движение с движением других угнетенных народов. Поэтому этот «некоронованный король Польши» со своими агентами-дипломатами почти во всех европейских столицах трудился ради освобождения всей Центрально-Восточной Европы. С верой в то, что судьба Польши является частью гораздо большей проблемы, вся польская эмиграция, сосредоточенная во Франции и вдохновляемая великими поэтами, включая Адама Мицкевича, объединилась, несмотря на разные методы борьбы, которых придерживались правые и левые. Последние, желая участвовать в революционных движениях в любой стране, также жаждали немедленно начать организовывать новые заговоры в порабощенной стране с конечной целью поднять новое восстание, недостаточно понимая, что при режиме, установленном победившим царем во всех своих польских владениях, у восстания нет ни малейшего шанса на успех.

В добавление к безжалостному преследованию всего польского или связанного с Польшей в восточных провинциях, где главными жертвами стали Виленский университет и униатская церковь, период реакции также начался и в так называемом королевстве Польском под властью Паскевича, ставшего его генерал-губернатором. Считая, что поляки из-за своего восстания потеряли все права, гарантированные им Венским конгрессом, в 1832 г. Николай I заменил конституцию королевства Органическим статутом, который ликвидировал его автономию и сделал его практически российской провинцией, систематически подвергающейся русификации, особенно в области образования. Выдумка о реставрации Польши в союзе с Россией была теперь забыта, и царская Российская империя придвинулась теперь к самым границам Прусской и Австрийской Польши.

В таких обстоятельствах две другие державы, участвовавшие в разделе Польши, убедились, что тесное сотрудничество с Россией абсолютно необходимо. Поэтому в 1833 г. тремя монархами был заключен тайный договор, в котором они гарантировали друг другу их польские владения и обещали взаимопомощь в случае новой революции. Совместными военными силами они также оккупировали (но не аннексировали) вольный город Краков, в котором Ноябрьское восстание нашло много своих сторонников. Таким образом, урегулирование польского вопроса Венским конгрессом было пересмотрено в Центрально-Восточной Европе в пользу империалистических держав, и ситуация стала еще более невыносимой для подчиненных народов, так как реакция, направленная против поляков, которых Меттерних считал типичными революционерами, и в империи Габсбургов, которую он полностью контролировал, и в России под властью его союзника Николая I сопровождалась репрессиями всех других народов, не удовлетворенных своей судьбой.

И в Российской империи Николая I, и в Австрийской империи в эпоху Меттерниха государственная политика в отношении нерусских и ненемецких народов была лишь частью административной программы, основанной на абсолютизме и централизме. Но следует четко различать условия в России и Австрии.

При Николае I было официально провозглашено, что у царской России есть три традиционных столпа, и одним из них в добавление к православию и самодержавию был русский национализм. Процесс русификации, который уже начался при предшественниках Николая I, но который в годы его правления систематически развивался, был поэтому не только орудием царского империализма, способствовавшим объединению всего царства, но и попыткой создания империи, единой и неделимой. В империи Габсбургов, наоборот, не было австрийского национализма, и националисты среди германоговорящих подданных императора были заинтересованы в единстве со всеми другими немцами за пределами Австрии, что было реальнее, нежели невыполнимая задача германизации ненемецкого большинства во всей Дунайской монархии. Растущее стремление к национальной свободе этих ненемецких народов находилось в конфликте с немцами-австрийцами лишь в тех провинциях, в которых было смешанное население. Но везде это стремление к национальной свободе было в конфликте – и подавлялось – с имперскими устремлениями центральной власти, которая могла быть только немецкой по языку и культуре.

В России самой большой национальной проблемой – и на самом деле единственной проблемой, которая открыто таковой признавалась, – был польский вопрос. И среди поляков существовал национализм, который своей ближайшей целью ставил получение полной политической свободы в восстановленном национальном государстве. Отсюда и преследования, начавшиеся после Ноябрьского восстания и продолжавшиеся в течение 25 лет царствования Николая I. Самым многочисленным среди нерусских народов империи были украинцы, официально именуемые малороссами и считавшиеся частью одной русской нации наряду с великороссами, а их язык – просто диалектом русского языка.

По этой самой причине было важно то, что в то же самое время, когда так великолепно развивалась русская литература, украинская литература вслед за инициативой Котляревского тоже продолжила свое медленное, но существенное развитие в первой половине XIX в. В то время как первый русский великий поэт Александр Пушкин заявлял, что все славянские реки должны впадать в Русское море, более молодой украинский поэт Тарас Шевченко прославлял Украину как отдельную страну, верную казацким традициям. На украинское движение также оказывала влияние развивающаяся идеология панславизма, который толковался в духе романтического идеализма с равными шансами на свободное развитие для всех славянских народов без какого-либо отождествления с имперским панрусизмом. Но в те времена украинские лидеры, все еще немногочисленные, требовали еще не полной независимости, а культурной свободы и автономии в славянской федерации, в которой Россия могла даже играть главную роль.

Такие идеи, поддерживаемые научной и литературной деятельностью, нашли для себя естественный центр сосредоточения в Киевском университете, куда был переведен бывший польский Виленский университет в 1832 г., разумеется, как русский институт, но с некоторыми выдающимися профессорами украинского происхождения или интересующимися историей Украины, которую там изучала специальная археологическая комиссия. Помимо Шевченко, который после своего возвращения из Санкт-Петербурга был включен в эту комиссию, особенно известными были историки Н. Костомаров и П. Кулиш. Они принадлежали к группе, которая, вероятно, в 1846 г. основала Братство или Общество святых Кирилла и Мефодия (Кирилло-Мефодиевское общество). Название этого общества указывает на идеи славянской солидарности на религиозной основе и его главным образом культурную направленность. Но, разумеется, оно было посвящено и идее национальной свободы для украинцев, неотделимой от общественных и конституционных свобод, которых люди, подобные Тарасу Шевченко, когда-то крепостному крестьянину, вместе с русскими либералами требовали для всех народов империи.

Однако именно эта связь между стремлением к национальной независимости и либерализмом встревожила российские власти. Когда об этом обществе стало известно царю, оно по его приказу было закрыто в 1847 г., а его руководители были арестованы и приговорены к тюремному заключению или ссылке. С Шевченко поступили с особой суровостью, осудив на службу рядовым в Центральную Азию «с запретом писать и рисовать», как приписал Николай I своей собственной рукой. Поэтическое воскрешение Тарасом Шевченко прошлого Украины казалось настолько опасным, что было решено полностью подавить стремление украинцев к национальной свободе.

Никаких аналогичных действий не требовалось в других нерусских частях империи, но ситуация в Прибалтике – этой маленькой, но важной части Центрально-Восточной Европы, теперь присоединенной к России, – заслуживает особого внимания. В обеих так называемых прибалтийских провинциях Лифляндии и Эстляндии, соответствующих современным Латвии и Эстонии, и в Великом княжестве Финляндском сосуществование различных национальных групп, противопоставленных друг другу, сильно уменьшало вызов российскому империализму и национализму.

В прибалтийских провинциях, которые, не пользуясь полной автономией Финляндии, продолжали иметь какое-то местное самоуправление, эти привилегии были предназначены исключительно для небольшого, но богатого и высокообразованного дворянства немецкого происхождения, будь это землевладельцы, прибалтийские «бароны», или интеллигенция и торговцы в старых и процветающих городах. Их германский национализм носил чисто культурный характер и сочетался с полной политической лояльностью русскому царизму, которому многие представители немецко-балтийской аристократии продолжали служить в сфере дипломатии и армии. В общественном и лингвистическом аспектах существовала четкая граница между этими немецкими прибалтами и латышскими и эстонскими крестьянами, но в обеих ненемецких этнических группах в первой половине XIX в. началось культурное возрождение. Ему способствовала отмена крепостного права, которая здесь завершилась гораздо раньше (1816–1819), чем в других частях империи.

В обоих случаях движение, все еще не носившее политический характер, началось с изучения фольклора, собирания народных песен и появления первых газет на национальных языках. Дерптский университет (Тартуский по-эстонски), реорганизованный в 1802 г., с немецким языком обучения вскоре стал центром изучения местного национального языка, в котором участвовали многие студенты латышского и эстонского происхождения. Основание в 1838 г. Эстонского научного общества было важной вехой. Но лишь во второй половине века прогресс в этом направлении ускорился и можно говорить о появлении у латышей и эстонцев реального стремления к национальной независимости.

Гораздо раньше возникло такое стремление у финнов, что можно проследить со времен шведского владычества, и это стремление в более ранний период российского господства, когда автономия этого Великого княжества пользовалась уважением царей, было направлено скорее против культурного засилья говорившего на шведском языке меньшинства в Финляндии. Но даже тогда видные финские деятели, такие как поэт и журналист А.И. Арвидсон, понимали опасность максимальной русификации. Она была неотъемлемой частью союза с колоссальной империей, и по этой самой причине они хотели ликвидировать внутренний раскол между шведской и финской группами населения. И благодаря другому поэту Элиасу Лённроту стремление финнов к национальной независимости получило решающий стимул, когда в середине правления Николая I (1835–1849) он опубликовал знаменитый эпос Калевала, составленный из древних народных карело-финских поэтических сказаний.

То же самое стремление от чисто культурной к явно политической национальной независимости можно увидеть и среди народов Австрийской империи. Меттерних в большей степени, чем сами императоры Франц I, а после его смерти в 1835 г. Фердинанд I, которые были довольно слабыми и малозначащими правителями, воплощал в себе идею абсолютной власти. Вряд ли он боялся культурного возрождения чехов, несмотря на неуклонное развитие этого процесса. Основание Музея Богемского (Чешского) королевства в 1818 г. было скорее выражением интереса к региональным исследованиям. Но когда в 1830 г. музею было придано чешское национальное культурно-просветительное общество Matice česká (буквально «чешская мать»), оно стало поощрять использование чешского языка. И было очевидно, что публикация «Истории чешского народа» Франтишека Палацкого (хотя сначала на немецком языке), охватывавшей период независимости перед установлением правления Габсбургов, возродила национальную историю в полную противоположность всему тому, за что стоял Меттерних.

Некоторые из наиболее выдающихся чешских авторов, вроде поэта Яна Коллара и историка П.Й. Шафарика, были словаками по происхождению, и их интересовали прошлое и культура всех славянских народов. С одной стороны, они способствовали возникновению чувства славянской солидарности в империи Габсбургов задолго до того, как это движение стал эксплуатировать русский империализм, а с другой стороны – национальному возрождению даже тех славян, у которых никогда не было независимых государств, вроде словенцев и словаков. И хотя словаки очень близки чехам, словаки под руководством Людовита Штура решили пользоваться своим собственным языком в литературе, что было их реакцией на отсталость, в которой они находились под властью венгров.

Пытаясь стравить различные народы друг с другом, режим Меттерниха, например, использовал чиновников-чехов в качестве орудия германизации в Польской Галиции и приветствовал растущий антагонизм между мадьярами и другими группами населения в Венгрии. В этом королевстве, государственные права которого даже Меттерних не мог полностью игнорировать, венгерский национализм быстро прогрессировал, особенно в культурной и экономической сферах, благодаря главным образом графу Сеченьи, прозванному «величайшим венгром», который в 1826 г. основал Академию наук Венгрии. Сейм, который продолжал функционировать, хоть и с сильно уменьшенными полномочиями, медленно осуществлял демократические реформы, которые пропагандировал Сеченьи, но на сессии 1843–1844 гг. было наконец принято решение заменить латынь венгерским языком как государственным.

В то же время сейм Венгрии также решил ввести обучение на венгерском языке в школах Хорватии, где в связи с этим хорваты были больше встревожены необдуманным давлением, исходившим из Будапешта, чем централизацией всей империи, стимулируемой Веной. Более того, в таких условиях идея единства всех южных славян, несмотря на давнюю вражду сербов и хорватов, также становилась все более популярна среди последних, среди которых талантливый писатель и политик Людевит Гай (1809–1872) пропагандировал движение иллиризм, а также влиял на словенцев в аналогичном смысле.

Даже в своем довольно скромном начале это движение было опасно для единства монархии, потому что не могло найти полного удовлетворения в пределах существующих границ. Так обстояли дела и со стремлением к национальной независимости поляков и итальянцев, равно как и населения Рутении и Румынии. Устремления жителей Рутении столкнулись в Восточной Галиции с преобладанием поляков, а устремления румын в Трансильвании – с преобладанием венгров, в то время как связи, по крайней мере культурные, были установлены с жителями Рутении или украинцами Российской империи и румынами из Дунайских княжеств. Но еще больше, чем эти международные последствия, две большие национальные проблемы, затрагивавшие одну лишь Австрийскую империю, – проблемы чехов и мадьяр были источником растущей напряженности, потому что в этих случаях современные стремления к национальной независимости нашли себе сильную поддержку в исторической традиции двух средневековых королевств. Благодаря развитию панславистских тенденций чехи были готовы использовать Габсбургскую монархию как основу для действий, и венгерская программа не исключала династический союз с Австрией. Но даже при этом они были направлены против самих основ системы власти Меттерниха и не могли быть представлены как полицейские меры канцлера.

Революционный кризис середины XIX в., который потряс большинство европейских стран как протест против политической системы, установленной Венским конгрессом, обычно ассоциируется с памятным 1848 г. и так называемой «весной народов». Действительно, весной этого года в Западной Европе и западной – германской – части Центральной Европы началось движение. Однако в Центрально-Восточной Европе, где напряженность была самой высокой, а требования национальной свободы – даже сильнее, чем конституционных реформ, кризис начался ровно на два года раньше – весной 1846 г.

Он начался с утопического плана восстания в Польше, направленного против всех трех стран – участниц ее раздела одновременно. С самого начала оказалось невозможно вести какие-либо прямые действия против России, которая властвовала на самой большой части польских земель, где угнетение было наиболее жестоким. Николаю I, который в 1830-х гг. уже подавил всю заговорщицкую деятельность поляков, теперь удалось даже в решающий 1848 г. пресечь все революционные движения на границах империи. И поэтому именно Прусская Польша была выбрана базой для новой борьбы за свободу. Здесь уже в 1845 г. появился перспективный лидер Людвик Мерославский. Причины такого решения объясняются общей ситуацией в Пруссии.

Что касается политики Пруссии в отношении польского населения, то за первыми попытками примирения согласно обещаниям, данным в 1815 г., последовали репрессии Эдварда Флотвеля, который в 1830 г. сменил польского князя Антона Радзивилла на посту губернатора Великого княжества Познанского. С другой стороны, не только в этой чисто польской провинции, но и в Западной Пруссии и Силезии все усилия правительства в направлении германизации встречали сильное сопротивление. Оно не было ограничено католическим духовенством и аристократией, которые считались главными представителями польского национализма, а было также организовано польским средним классом, сформировавшимся на этих западных землях раньше, чем в любой другой части Польши. Именно там наибольшие успехи были достигнуты в культурной, социальной и экономической сферах польским народом, в то время как такой прогресс был совершенно невозможен под властью Меттерниха и Николая I. Даже при Фридрихе-Вильгельме IV – новом короле Пруссии с 1840 г., который отозвал Флотвеля, изменились только методы антипольской политики. Но очевидно, антироссийские настроения в правительстве и некоторое сочувствие со стороны прусских либералов создавали иллюзию того, что в конечном счете планируемая в Польше акция найдет поддержку в Пруссии.

На самом же деле все случилось наоборот: в феврале 1846 г. Мерославский и его сподвижники были арестованы, когда их заговор был раскрыт, и все попытки освободить Прусскую Польшу полностью провалились. Однако в то же время в Австрийской Галиции произошла настоящая трагедия. Встревоженная подготовкой к восстанию в Польше, которая началась и здесь, австрийская администрация спровоцировала крестьян восстать против землевладельцев-аристократов в некоторых районах Западной Галиции, пообещав награду за убийство или захват в плен некоторых из них. Австрийские чиновники сказали крестьянам, что дворяне хотят восстановить старую Польшу только для того, чтобы поработить их, тогда как император готов полностью отменить крепостную зависимость. На самом деле именно руководители восстания, которые, хотя и были дворянского происхождения, как выдающийся Эдвард Дембовский, имели самые прогрессивные представления об общественной реформе. Их радикализм ярче всего проявился в конце февраля, когда они захватили власть в вольном городе Кракове, где Ян Тиссовский, позднее эмигрировавший в Соединенные Штаты, был провозглашен диктатором. Но его немногочисленные силы были разгромлены австрийцами, Дембовский был убит, а после короткой русской оккупации Краковская республика была аннексирована Австрийской империей.

Даже это явное нарушение договоров 1815 г. было принято западными державами, которые, несмотря на разбуженное общественное мнение во Франции и Англии, ограничились слабыми дипломатическими протестами. И началась волна новых жестоких репрессий и в Галиции, где новый губернатор граф Франц Стадион пытался науськать украинцев на поляков, и в Пруссии, где в декабре 1847 г. после долгого тюремного заключения были приговорены к смерти Мерославский и семь его сподвижников. Но прежде чем их казнили, начавшаяся революция 1848 г. открыла совершенно новые перспективы не только для поляков, но и всех угнетенных народов Центрально-Восточной Европы.

Фактически в 1848 г. имели место несколько революций не только в разных странах, но и с разными целями. Во Французской февральской революции цели были исключительно конституционные и социальные, но, как и в случае Великой революции 1789 г., идеи всеобщей свободы, распространившиеся из Парижа по всей Европе, имели особую притягательность для тех народов, которые были лишены не только конституционной свободы – в гораздо большей степени, чем при французской монархии Луи-Филиппа, – но и своих национальных прав. Отсюда и нарастающее волнение в различных частях Италии, находящихся под иноземным господством, и особенно в негерманских частях Пруссии и Австрии. Не позднее марта в обеих монархиях появилось довольно запутанное сочетание национального движения и всеобщего восстания против автократических режимов.

В Пруссии, несмотря на разочарования 1846 г., ситуация в этом году повторилась в отношении польского вопроса. Освобождение Мерославского и его соратников немецкой королевской властью в Берлине в этом отношении было очень важным. Вернувшись в Познань, польский лидер вернулся к плану войны с царской Россией при помощи либеральной Пруссии, в которой новый министр иностранных дел барон Г. фон Арним поддерживал такую идею. Ее также поддерживал князь Адам Чарторыйский, приехавший из Парижа в Берлин. Но все эти планы были обречены на провал по двум различным причинам.

Во-первых, война с Россией серьезно рассматривалась в Пруссии только до тех пор, пока существовал страх перед вооруженным вмешательством русских в революцию в Германии и перед перспективой активного взаимодействия других стран. Но Николай I по совету своего посла в Берлине бездействовал, в то время как послы Великобритании и даже революционной Франции ясно дали понять, что западные державы хотят конфликта с царем не больше, чем Австрия, которая была занята своими собственными проблемами. С другой стороны, невозможность польско-прусского сотрудничества стала очевидна, как только речь зашла о «национальной реорганизации», по крайней мере провинции Познань. В противоположность изначальным обещаниям правительства любая административная реформа в пользу поляков, которые надеялись на полное отделение от Пруссии, встретила сопротивление немецкого меньшинства. Компромиссное решение, о котором вел переговоры генерал фон Виллизен в качестве королевского комиссара в провинции Познань, было отвергнуто обеими сторонами, и после указа, объявившего о разделе Великого княжества на польскую и немецкую части, началась открытая борьба, в результате которой 9 мая 1848 г. восставшим полякам пришлось капитулировать.

Последовала жесткая антипольская реакция под властью нового уполномоченного, генерала Пфуля, который был даже готов уступить России часть провинции Познань. В конечном счете такие радикальные изменения закончились, но даже Франкфуртский парламент, где некоторые либералы высказались в пользу поляков и реорганизации их страны, полностью одобрил политику Пруссии с точки зрения «здорового национального эгоизма». Такое отношение согласовывалось с общей программой немецкого национализма, которая в 1848 г. потребовала объединения всех немецких земель в одну империю под властью либо Пруссии, либо Австрии, включив при этом в ее состав многие ненемецкие народы, находившиеся под властью этих обеих держав.

В случае Габсбургской монархии такой подход имел гораздо более масштабный смысл, затрагивая по крайней мере все те владения династии, которые в прошлом принадлежали Священной Римской империи и с 1815 г. были включены в Германский союз. По этой самой причине землям Чехии было предложено послать своих представителей во Франкфуртский парламент, что было отвергнуто от имени чехов историком Палацким, который теперь стал политическим лидером нации. Тем не менее, когда в марте 1848 г. почти одновременно с революцией в Берлине аналогичное движение вспыхнуло в Вене, здесь тоже вначале, казалось, была возможность сотрудничества всех тех, кто независимо от своей национальности пострадал от режима Меттерниха. Это сотрудничество должно было объединить австрийских немцев, заинтересованных в конституционных реформах, и другие народы, надеявшиеся на то, что при либеральной конституции будут рассмотрены и их национальные права.

В Австрии тоже немедленно был заново открыт польский вопрос, который два года назад получил такой сокрушительный удар. А в Галиции, как и в Прусской Польше, в начале революции были сделаны уступки, в которые входили создание национальных комитетов в Кракове и Львове и возрождение надежды на реорганизацию Польши в связи с Габсбургской монархией. Но там было еще меньше шансов на сотрудничество против русского царизма – главного препятствия такой реорганизации, – чем в Пруссии. Наоборот, 26 апреля Краков был обстрелян австрийским командующим, а когда деятельность поляков переместилась в восточную часть Галиции, австрийское правительство удовлетворило требования населения Рутении, которое состояло в том, чтобы отделить эту часть Галиции и сделать ее отдельной провинцией, в которой большинство населения было представлено украинцами. В ноябре там также были приняты радикальные меры против поляков. Львов тоже подвергся обстрелу. Первый поляк, который стал губернатором Галиции, Вацлав Залеский, был отозван, и, хотя раздел Галиции не состоялся, вся провинция снова стала объектом германизации и строгого контроля со стороны центральной власти.

Однако здесь заканчивается аналогия с судьбой Прусской Польши. В многонациональной Австрийской империи поляки не ограничились еще одним неудачным восстанием в той ее части, где они проживали, а принимали активное и иногда руководящее участие во всех других революционных движениях, в том числе населения Вены. Первым важным шагом было участие поляков в Славянском съезде, который открылся в Праге 2 июня. Как и весь предыдущий чисто культурный этап панславизма, этот съезд, проходивший, естественно, под руководством чехов, не имел ничего общего с последующим развитием этой тенденции, которую спонсировала Россия. За исключением экстремиста-одиночки Бакунина, который тщетно надеялся использовать Чехию как стартовую площадку для коммунистической революции, русские отсутствовали на этом конгрессе. На самом деле в Праге существовала разница между консервативными, отчасти аристократическими лидерами, которые защищали традиционный регионализм, и либеральным, даже радикальным большинством делегатов. Были также и отдельные делегаты, приехавшие из-за границы Габсбургской монархии. Но все они представляли те славянские народы, которые, будучи зажатыми между германской и российской империалистическими державами, надеялись на то, что реорганизация этой монархии на демократических принципах даст им шанс на свободное развитие.

Несмотря на такое положительное отношение к Австрии, существование которой даже Палацкий считал необходимым на том этапе своей деятельности, имперские власти были настороже. В Праге, как и в двух городах Польши, все закончилось артиллерийским обстрелом, и съезд был распущен. Однако в добавление к этим военным действиям и бюрократии в центральном аппарате управления существовала еще одна проблема, из-за которой Славянский съезд и вся его программа закончились провалом. Она уже появлялась во время обсуждения вопроса о том, что славяне, хотя и составляют большинство населения в монархии Габсбургов, являются не единственной ненемецкой группой, которую надо принимать в расчет в любом проекте реформ. Кроме итальянского и румынского вопросов довольно специфического характера, существовала большая проблема Венгрии с ее лидерами-мадьярами и своими собственными национальными проблемами.

Несмотря на неудачу различных революционных движений в Австрии весной 1848 г., режим Меттерниха не мог продолжать существовать. Императору Фердинанду I до своего отречения от престола в пользу своего племянника Франца-Иосифа I 2 декабря пришлось созвать Учредительное собрание, или подготовительный парламент. Это собрание, заседавшее сначала в Вене, а позднее в Кромержиже (Кремзире) в Моравии, должно было подготовить конституцию для Габсбургской монархии, которая не только установила бы парламентскую форму правления и провела бы общественные реформы, но и удовлетворила бы требования различных национальностей. Под руководством польского спикера Францишека Смолки и немецкие, и славянские депутаты прикладывали большие усилия к тому, чтобы решить эти две проблемы. Последние, особенно чехи, хотели настоящей федерализации империи, которую Палацкий в своем плане от 13 января 1849 г. предложил поделить на восемь совершенно новых провинций, соответствующих основным этническим группам. Чтобы избежать слишком кардинальных изменений существующих границ и разрушения различных исторических объединений, в окончательном варианте новой конституции от 1 марта был предложен компромисс. Для каждой исторической территории монархии было обеспечено самоуправление, но те земли, где было смешанное население, должны были быть разделены на автономные округа (Kreise) для каждого народа. Однако эта конструктивная идея так и не была реализована, и о Кремзирской конституции было забыто, когда новый премьер-министр, князь Феликс Шварценберг, распустил собрание и вернулся к абсолютной и централизованной форме правления под немецким руководством.

Одной из причин такого окончательного поражения австрийской революции даже в ее умеренном выражении была на самом деле военная мощь имперского режима. Австрийская армия под командованием фельдмаршала Радецкого дважды разгромила единственное иностранное государство, которое вмешалось во внутренние проблемы монархии. Им было Сардинское королевство (Пьемонт), которое, поставив перед собой цель объединить Италию, тщетно пыталось освободить итальянцев, все еще находившихся под властью Габсбургов. Но для истории Центрально-Восточной Европы вторая причина временной победы империализма и абсолютизма важна еще больше. Было не только трудно примирить часто противоположные притязания различных народов – например, требования итальянцев и «иллирийцев» (словенцев и хорватов в приморских провинциях или поляков и украинцев в Галиции), но и любая федеральная трансформация империи в этническом направлении наталкивалась на почти непреодолимое препятствие в виде основного противостояния между историческим замыслом королевства Венгрия и стремлениями немадьяр этого государства, которых Вена имела возможность сталкивать лбами с Будапештом.

В этом отношении невозможность прийти к договоренности была тем более достойна сожаления, потому что мадьяры представляли собой самую большую силу в оппозиции центральной власти. Понимая это, Фердинанд I, как четвертый король Венгрии, согласился на требования бескровной революции, которая тоже разразилась в столице Венгрии в середине марта 1848 г. Граф Лайош Баттиани стал первым премьер-министром Венгрии, и либеральные законопроекты, за которые проголосовал сейм страны, были одобрены. Но деликатный вопрос об отношениях между новым демократическим королевством и Австрией, который оставался нерешенным, тревожил и реакционеров в Вене, и немадьярское население Венгрии. Последнее боялось стремления к национальной независимости венгров самого влиятельного их вождя Лайоша Кошута – человека, который был за социальные реформы, но не был готов признать равные права всех народов.

Большинство из этих народов были славяне, включая словаков в Северной Венгрии – близких родичей чехов в австрийской части империи и сербское меньшинство в Южной Венгрии, смотревшее в сторону автономного княжества Сербии по другую сторону границы. Но больше, чем любые другие славяне, и больше, чем румыны в Трансильвании, которые немедленно выразили протест против включения этой провинции в состав Венгрии, находясь под влиянием растущих стремлений румын в Дунайских княжествах к независимости, хорваты оказались самыми опасными противниками венгерской революции. Боясь за традиционную автономию своего королевства, если узы со свободной Венгрией станут теснее, они надеялись сослужить лучшую службу своим национальным интересам, встав на сторону имперского правительства в Вене. Поэтому именно хорватская армия под командованием назначенного императором бана Хорватии барона Иосифа Елачича, готовая сотрудничать с православными сербами, была использована Австрией для того, чтобы разгромить венгров.

Армия Елачича потерпела поражение, когда в сентябре 1848 г. вошла в Венгрию. Даже оккупация Пешта в начале 1849 г. тем самым князем Виндишгрецем, который остановил движение славян в Праге и в октябре 1848 г. подавил еще одно – в поддержку венгров – восстание в Вене, не положила конец ожесточенному сопротивлению мадьяр. Напротив, оказывая сопротивление в равной степени и планам Кромержижского собрания, и централизованной власти империи, которая должна была заменить их, мадьяры, боясь того, что их королевство будет превращено просто в провинцию Австрии, отделенную от Трансильвании и даже сербской территории (Воеводины), решили свергнуть династию Габсбургов и 14 апреля 1849 г. в Дебрецене одобрили декларацию о независимости, которая отчасти была составлена по американскому образцу. Одновременно парламент назвал Кошута «правящим президентом».

Ему также пришлось вести войну в защиту новой республики, возникновение которой было поворотным пунктом в истории Центрально-Восточной Европы, первым шагом в направлении полного освобождения всех народов, оказавшихся под иноземной властью. Как таковую ее особенно приветствовали поляки, дружба которых с венграми была традиционной. Но, несмотря на эту дружбу, польские лидеры прекрасно сознавали роковую ошибку, которую делали защитники венгерской независимости, не считавшиеся со стремлением к независимости немадьярских народов. Примирение между мадьярами с одной стороны и славянами и румынами с другой энергично поддерживали князь Чарторыйский, который продолжал осуществлять польскую дипломатию из Парижа и установил отношения даже с Сардинским королевством и Сербией, и польские генералы, участвовавшие в войне Венгрии за независимость.

Один из них – Генрих Дембинский какое-то время даже был главнокомандующим венгерской армией. Другой – Юзеф Бем, более талантливый стратег и более популярный в Венгрии, особенно отличился при обороне Трансильвании, где он тщетно пытался улучшить отношения между венграми и румынами. Ему пришлось воевать не только с австрийцами, но и русскими, потому что после поражения Виндишгреца император попросил помощи у царя Николая I, который сумел подавить революционные вспышки в своем собственном царстве (в 1825 и 1830–1831 гг.) и пресек революционный бунт в Молдавии (в 1838 г.). Теперь царь был готов предложить свою помощь в разгроме последнего и самого тревожного восстания в Центрально-Восточной Европе.

Участие поляков в этой революции было для него особой причиной для вмешательства, так как царь боялся, что победа венгров также побудит поляков возобновить свою борьбу за независимость, возможно под командованием тех же самых генералов с учетом того, что революционное движение в конечном счете распространялось от австрийской к российской Польше. По пути в Венгрию русский фельдмаршал Паскевич, тот самый, который подавил восстание в Польше в 1831 г., а теперь управлял бывшим «королевством», вел свою армию через Галицию, в которой все еще было неспокойно после волнений 1848 г. Первой венгерской территорией, на которую он вступил, был регион Рутении к югу от Карпат, где среди близкородственных «малороссов» или украинцев – еще одного национального меньшинства, пренебрегаемого венграми, – по такому случаю сформировалось чувство солидарности с Россией.

Атакуемая с двух сторон превосходящими силами противника, измученная венгерская армия, несмотря на мужественные усилия ее последнего командующего – генерала Артура Гёргея, была вынуждена сдаться. Это произошло под Вилагошем недалеко от города Арада 13 августа 1849 г., а все боевые действия закончились в октябре, когда генералу Дьёрдю Клапке пришлось сдать крепость Комаром (Комарно). Это был конец всего революционного движения в Габсбургской империи, и, хотя даже русские предложили объявить амнистию, долгое сопротивление венгров было теперь безжалостно наказано. Одержавший победу австрийский военачальник генерал Юлиус Гайнау установил режим террора, кульминацией которого была казнь бывшего премьер-министра Баттиани и тринадцати высших офицеров. Кошуту пришлось эмигрировать, и в 1851 г. в Америке его приняли с воодушевлением. Но в общем венгерские эмигранты не добились большего успеха, чем польские, в получении поддержки Запада угнетенных народов Центрально-Восточной Европы.

Более того, не только венграм пришлось пострадать от нового периода реакции, который был похож на режим Меттерниха с удвоенными тенденциями к централизации и германизации и после прекращения военных действий продлился около 10 лет во всей Габсбургской монархии при премьер-министре Александре фон Бахе. После войны на стороне Австрии даже Хорватия утратила свою былую автономию и отдельный сейм; немадьярские народы собственно Венгрии, включая саксонцев в Трансильвании, были в равной степени разочарованы, а новая сербская Воеводина была помещена под контроль военной администрации.

В австрийской части монархии все административные и судебные реформы, которые пришлось провести под давлением едва сдерживаемой революции, были направлены также и на полное объединение империи с помощью немецкой бюрократии. В противоположность обещаниям, сделанным в марте 1849 г., администрация Баха вместо парламента просто создала Государственный совет, который состоял из чиновников и был враждебен к любому провинциальному самоуправлению, а особенно требованиям негерманских народов. Только в Галиции наблюдался некоторый прогресс, достигнутый поляками, когда военная администрация генерала Хаммерштейна назначила одного из них – графа Голуховского – губернатором или вице-королем этой неподеленной провинции. Но даже этот выдающийся государственный деятель нашел больше возможностей для действий только в период реформ 10 лет спустя.

Сразу же после революционного кризиса 1848 г., который в Центрально-Восточной Европе начался на два года раньше и продлился на год дольше, чем на Западе, весь этот регион вернулся к состоянию аналогичному тому, которое существовало после Венского конгресса. В случае поляков эта ситуация была даже еще хуже в Русской Польше и Кракове, а все народы, не имевшие своих государств, ненавидели своих угнетателей гораздо больше, чем раньше, из-за постоянно растущего национального самосознания и больших надежд, которые пробудили в них различные революции. Эти революции закончились неудачами, и казалось, что только европейская война может улучшить их судьбу, особенно если Западная Европа проявит реальный интерес к свободе всех наций в противоположность автократическим империям в восточной части континента. Никто не выразил эту идею лучше, чем польский поэт Адам Мицкевич, который, повернувшись от литературы к политическим действиям, попытался в 1848 г. создать в Италии Польский легион, как в дни Бонапарта. Теперь он был готов приветствовать нового Наполеона как освободителя и Крымскую войну как возможность реорганизовать Европу на основе национальных прав.