Музыкальная пауза
Вскоре после прибытия Конела в Гею корабль под названием «Ксенофоб» ушел с орбиты Сатурна и, набрав максимальное ускорение, направился к Земле.
Впрочем, отбытие «Ксенофоба» к Конелу никакого отношения не имело. Этот корабль и другие ему подобные уже без малого столетие находились на орбите Сатурна. Самый первый принадлежал ООН. Когда же эта организация благополучно скончалась, управление перешло к Совету Европы, а позднее к другим миротворческим объединениям.
Ни один из этих кораблей не упоминался в договорах и протоколах, подписанных Геей с различными земными государствами и корпорациями. Когда богиня в качестве полноправного члена вошла в ООН, она посчитала дипломатичным игнорировать их присутствие. Назначение этих кораблей было секретом Полишинеля.
Каждый из них нес на себе достаточно ядерного оружия, чтобы обратить Гею в мелкую пыль. С договором ли, без договора, но Гея — единый разумный организм — перевешивала все земные формы жизни, вместе взятые; ради грядущих поколений представлялось нелишним иметь возможность уничтожить громадное колесо, если оно вдруг проявит непредвиденный потенциал.
— По правде, — сказала как-то Гея Сирокко, — я и не могу особенно им подгадить, но зачем всех в этом убеждать?
— Да и кто тебе поверит? — пожала тогда плечами Сирокко. На самом деле Фея считала, что Гее льстит такое повышенное внимание — столь беспрецедентная демонстрация единодушия со стороны исторически раздробленных народов планеты Земля.
Но когда война уже шла второй год, решено было, что груз «Ксенофоба» окажется куда полезнее на Земле, чем где-то в космосе.
От Геи его отбытие не укрылось.
Про существо с обликом тысячатрехсоткилометрового колеса нельзя сказать, что оно улыбнулось — в любом смысле этого слова. И тем не менее, где-то на пульсирующей линии алого света, что служила Гее средоточием разума, присутствовала улыбка.
А пол-оборота спустя на передвижном кинофестивале Преисподней переполненному залу демонстрировался двойной сеанс: «Триумф воли» Лени Рифеншталь и «Доктор Стренджлав, или Как я перестал беспокоиться и возлюбил бомбу» Стенли Кубрика.
В Гее время делилось на обороты.
За один оборот Гея поворачивалась вокруг своей оси — это занимало ровно шестьдесят одну минуту, три целых и одну десятую секунды. Оборот часто называли гейским часом. Для описания других отрезков времени использовались метрические приставки. Килооборот, также называемый гейским месяцем, длился сорок два дня.
Через два килооборота после того, как «Ксенофоб» покинул орбиту Сатурна (чтобы неподалеку от Луны его разнесли вдребезги коммунистические крысы), начались полеты милосердия. Так Гея впервые проявила свой непредвиденный потенциал.
Известно было, что Гея представляет собой престарелую особь генетически спроектированного вида, имеющего название «титан». Пятеро ее младших сестер вращались на орбите Урана, а ее юная дочь ждала своего рождения под поверхностью Япета, спутника Сатурна. Редкие интервью, на которые сподобились урановые сестры Геи, позволили установить способ размножения титанов, природу титановых яиц и методы контакта и коммуникации между представителями этого вида.
Ясно было также, что Гея, престарелый титан, способна создавать организмы, ни в коей мере не являющиеся самостоятельными личностями, наделенными свободной волей, но представляющие собой лишь части ее самой в той же мере, в какой палец или рука являются частями человеческого организма. Такие существа назывались орудиями Геи. Многие годы одно из таких орудий представлялось визитерам в качестве самой Геи. Когда Сирокко его прикончила, Гея с готовностью изготовила новое.
Впрочем, теперь, после девяноста лет жизни с полоумной богиней, ее уже мало что удивляло.
Получавшийся в итоге организм, созданный Геей, сильно напоминал звездолет. Узнав, что «Ксенофоб» уничтожен и его уже ничто не заменит, Гея принялась десятками выпускать эти разумные, управляемые и невероятно мощные орудия. Все они брали курс к Земле. Поначалу процентов девяносто пять уничтожалось еще на подлете к атмосфере. Второй год ПМВ был временем тревожным; все предпочитали стрелять первыми и вопросов не задавать.
Но постепенно природа этих орудий прояснялась. Все они направлялись в поврежденные ядерными взрывами районы, приземлялись и начинали громогласно оповещать о том, что спасение совсем рядом. Они болтали, исполняли музыку, рассчитанную на поднятие духа несчастных созданий, бегущих от резни, обещали медицинский уход, свежий воздух, еду, питье и счастливую жизнь в радушных объятиях Геи.
Разузнав про это, всемирные информационные сети окрестили данные полеты «полетами милосердия». В первое время опасно было садиться на борт, так как многие корабли сбивали при попытке улететь с Земли. Однако мало кто колебался. Ведь речь шла о людях, повидавших такое, перед чем сам ад показался бы летним курортом. А вскоре противоборствующие стороны перестали обращать внимание на полеты гейских кораблей. На уме у них были проблемы куда более важные — скажем, миллион чьих граждан прикончить на этой неделе.
Каждый корабль мог взять на борт примерно сто человек. Стоило ему приземлиться, как начинался жуткий бедлам. Взрослые земляне плевали на все устои и часто бросали своих детей ради шанса покинуть Землю.
Хотя ни одна информационная сеть об этом не сообщала, во время обратного полета к Сатурну творились настоящие чудеса. Никакое ранение не оказывалось настолько тяжелым, чтобы его нельзя было излечить. Бесследно исчезали все жуткие последствия применения биологического оружия. Еды и питья хватало на всех. Полеты милосердия возрождали в людях надежду.
Внутренности Геи делились на двенадцать регионов. Шесть находились в свете нескончаемого дня, другие шесть — во тьме вечной ночи. Между регионами лежали узкие полоски меркнущего или усиливающегося света — в зависимости от направления движения или настроения путника — известные как сумеречные зоны.
В зоне между Япетом и Дионисом лежало большое, причудливой формы озеро, со всех сторон окруженное горами. Называлось это озеро Рок.
Береговая линия Рока была очень неровна и обрывиста. В южной ее части находились десятки полуостровов, причем между каждой парой располагался узкий и глубокий залив. Полуострова в основном не имели названия, а вот каждый залив — имел. Были там залив Обмана, залив Несдержанности, залив Скорби, залив Препирательств, а также заливы Забвения, Голода, Болезни, Битвы и Несправедливости. Список получался длинный и угнетающий. Их специфичность, впрочем, подчинялась определенной логике, которую обеспечили ранние картографы, вооружившиеся справочниками по древнегреческой мифологии. Все заливы получили названия в честь детей Нюкты-Ночи, матери Рока. Рок был старшим, а Обман, Несдержанность, Скорбь и т. д. — ввергнутыми во мрак невежества его младшими братьями и сестрами.
Большая часть восточного побережья получила известность как Мятный залив. Причина для столь нелогичного названия была проста — никто не хотел селиться рядом с заливом Убийства. Тогда Фея решила чуть повлиять на картографов.
На берегу Мятного залива находилось одно-единственное поселение: Беллинзона. Место это было беспорядочно разросшееся, грязное и шумное. Часть его висела едва ли не на отвесных скалах восточного полуострова, а все остальное держалось над водой на понтонах. Островки Беллинзоны были искусственными, опирающимися на сваи или на скалы, что торчали прямо из черной воды.
Город Беллинзона больше всего напоминал Гонконг — многоязычный портовый город. Лодки привязывали к пристаням или к другим лодкам, из которых порой получались целые флотилии — по двадцать-тридцать штук в каждой. Сработанные из дерева, лодки были там всех видов, когда-либо изобретенных человеком: гондолы и джонки, баржи и дау, смэки, ялики и сампаны.
Беллинзоне было всего три года, когда туда явился Рокки, а город уже казался древним от разврата и тления — гигантский нарыв на лбу Мятного залива.
Населяли Беллинзону люди, и люди эти были так же различны, как и их лодки, — всех рас и национальностей. Не было там ни полиции, ни пожарных, ни школ, ни судов, ни налоговой службы. Хотя оружия хватало в достатке, патроны к нему быстро закончились. Тем не менее, уровень убийств достигал астрономических цифр.
Немногие представители коренных рас Геи постоянно наведывались в город. В нем было слишком влажно для пескодухов и слишком дымно для дирижаблей. Железные мастера из Фебы содержали на одном из островов анклав, где покупали человеческих детей, чтобы использовать их в качестве инкубаторов и пищи для своих мальков. Время от времени покормиться городом всплывала подлодка, которая откусывала громадные куски пристаней и заглатывала их целиком, однако большая часть Беллинзоны, благодаря своей исключительной неопрятности, держала разумных левиафанов на расстоянии. Титаниды приходили торговать, но нечасто, находя город угнетающим.
Большинство беллинзонцев соглашалось с титанидами. Но были и те, кто находил в этом месте романтику — грубую и полную жизни. «Неистовую как пес, что драки, язык высунув, рыщет, коварную, как дикарь первобытный…» Но, в отличие от старого Чикаго, Беллинзона не поставляла свинину, не производила инструментов и не заготовляла зерно. Еду обеспечивало озеро, падающая время от времени манна, а также глубокие колодцы, где плескалось молоко Геи. Основными плодами беллинзонской жизнедеятельности становились темно-бурые пятна на воде и клубы дыма в воздухе. В каком-нибудь из районов города всегда бушевал пожар. В сырых закоулках всегда можно было приобрести удавку, яд или раба. На прилавках у мясников в открытую продавалась человечина.
Получалось так, будто все горести истерзанной Земли свезли в одно место, очистили, сгустили и оставили гнить.
То есть в точности так, как и задумала Гея.
На 97. 761. 615-й оборот двадцать седьмого гигаоборота Сдвиг-по-Фазе (Двухдиезное Лидийское Трио) Рок-н-ролл вышел из своего баркаса на семнадцатый пирс в предместьях Беллинзоны.
По поводу этой титаниды Сирокко Джонс как-то заметила: «Вот наглядный пример того, как система, призванная все упрощать, может дать сбой». Она имела в виду то, что всякое подлинное имя титаниды представляет собой песнь, которая говорит о титаниде очень многое, но не может быть переведена ни на один из земных языков. А раз ни один человек без помощи Геи петь по-титанидски так и не научился, имело смысл принять имена на английском — самом популярном земном языке в Гее.
Система была практична — для титанид. Последнее имя означало его или ее аккорд. Аккорды эти были подобны человеческим кланам, или ассоциациям, или расширенным семьям, или расам. Мало кто из людей действительно понимал, что представляет собой аккорд, зато многие могли отличить характерную для каждой титаниды шкуру — столь же броскую, как шотландские пледы или школьные галстуки. Второе, заключенное в скобки имя, указывало, каким из двадцати девяти способов воспользовались, чтобы произвести на свет данную титаниду, которая могла иметь от одного до четырех родителей. Первое имя прославляло третий важный фактор в наследстве любой титаниды: музыку. Почти все они в качестве своего первого имени выбирали название музыкального инструмента.
Но со Сдвигом-по-Фазе система дала трещину. Фея решила, что его имя слишком возмутительно, чтобы им пользоваться. Тогда она нарекла его Рокки, и прозвище прижилось. Уловка стала триумфальной для Сирокко, которую этим же самым прозвищем преследовали уже больше столетия. Теперь, дав имя титаниде, она вдруг обнаружила, что Рокки ее уже никто не зовет — хотя бы во избежание путаницы.
Рокки-титанида пришвартовал свою лодку к сваям, осмотрелся, затем взглянул на небо. Дело вполне могло идти к вечеру. Но у берегов Рока так было уже три миллиона земных лет, и Рокки не ждал каких-либо перемен. Из спицы Диониса в трехстах километрах над головой падали облака, в то время как западнее желтый, будто масло, солнечный свет струился через окно в сводчатой крыше над Гиперионом.
Рокки понюхал воздух, и тут же об этом пожалел, но с опаской понюхал снова, стараясь различить там примесь похожего на порченое мясо смрада жреца или еще худшей вони зомби.
Город казался сонным. Существуя в постоянно сходящих на нет сумерках, Беллинзона не переживала часов пик или периодов затишья. Люди занимались делами, когда Бог на душу положит — или когда уже невозможно станет откладывать. И все-таки жизнь подчинялась определенному ритму. Бывали времена, когда бешенство буквально висело в воздухе, готовое выплеснуться на город, — и времена, когда ленивый зверь, насытившись, сворачивался в клубок и погружался в тревожный сон.
Рокки подошел к пожилому человеческому самцу, что жарил рыбьи головы в ржавом ведре над костром.
— Привет, старик, — сказал он по-английски. Затем швырнул человеку пакетик кокаина, который тот ловко ухватил на лету, обнюхал и сунул в карман.
— Посторожи мою лодку, пока не вернусь, — сказал Рокки, — и получишь еще столько же.
Затем, отвернувшись от старика, Рокки бодро застучал четырьмя лаковыми копытами по доскам причала.
Титанида соблюдала осторожность, — впрочем, не чрезмерную. Да, людям потребовалось много времени, чтобы выучить урок, но теперь они выучили его на славу. Когда патроны кончились, титаниды перестали с ними миндальничать.
Правда, они и раньше не особенно церемонились — просто были прагматичными. Спорить с вооруженным человеком смысла не имело. А чуть ли не столетие большинство землян в Гее были вооружены. Теперь же пули иссякли, и Рокки мог ходить по пирсам Беллинзоны почти без опаски.
Весом он превосходил пятерых землян, а силой — десяток самых здоровых особей человеческого вида. Также он по меньшей мере вдвое быстрее бегал. Атакованный землянами, Рокки мог сшибать им головы копытами и голыми руками вырывать конечности — причем не поколебался бы ни секунды. Напади на него банда рыл в пятьдесят, он бы легко убежал. А на самый крайний случай у Рокки в брюшной сумке имелся заряженный револьвер 38-го калибра. Оружие он, впрочем, намеревался вернуть неиспользованным Капитану — Сирокко Джонс.
Рокки, трусивший по сумеречному городу, вид имел внушительный. Еще бы — трех метров ростом и почти в метр шириной. По виду кентавр, он в то же время представлял собой более однородную модель, чем классический греческий образец. Между человеческой и конской частями Рокки никакой разделительной линии не просматривалось. Все тело было гладким и безволосым, если не считать густых черных волос на голове и хвосте, а также между передними ногами. Кожа имела естественный бледно-зеленый цвет. Одежды Рокки не носил, но весь был разукрашен цветными узорами и увешан бижутерией. Самым поразительным для человека, никогда до того титаниды не видевшего, оказывался женский облик и самок, и самцов.
Иллюзия была превосходна: крупные конические груди, длинные ресницы и широкие чувственные рты. Ни у одной титаниды не росла борода. Любой землянин сразу признал бы верхние полтора метра Рокки безусловно женскими. Но пол титаниды определяли половые органы между передними ногами. Выходило, что Рокки был самцом, способным вынашивать детей.
Рокки двигался по узкому пирсу между бесконечными рядами лодок, минуя небольшие группки людей, которые с готовностью освобождали ему дорогу Широкие ноздри его раздувались. Рокки ощущал множество запахов — жарящегося мяса, человеческих экскрементов, железного мастера на отдалении, свежей рыбы и пота. Но не было среди этих запахов смрадной вони жреца. Понемногу он вышел к более оживленным проулкам, к широким плавучим артериям Беллинзоны. Рокки стучал копытами по мостам, выгнувшимся едва ли не полукругом. Учитывая четвертную гравитацию Геи, справляться с такими мостами было несложно.
Рокки остановился у перекрестка неподалеку от Феминистского квартала. Затем огляделся, не обращая внимания на отряд из семи феминисток, стоящих на страже у линии заграждений. К феминисткам Рокки относился с тем же равнодушием, что и они к нему. При желании он всегда мог войти в их квартал; женщины не пускали только человеческих самцов.
Поблизости околачивались еще несколько человек. Единственной, на кого обратил внимание Рокки, была девушка лет, по его мнению, девятнадцати-двадцати, хотя титанида с трудом определяла возраст женщины в пределах от полового созревания до менопаузы. Девушка сидела на свае, опершись подбородком о ладони. Обута она была в черные туфельки с тупыми носками. Крепившиеся к ним ленты обвивали ее лодыжки.
Взглянув на девушку, Рокки сразу понял, что люди считают ее помешанной. Еще он понял, что она не буйная. Безумие Рокки не волновало; в конце концов, это было всего лишь человеческое понятие. Собственно говоря, сочетание безумия с мирным нравом порождало людские типы, которые Рокки больше всего обожал. Сирокко Джонс — вот уж точно сумасшедшая…
Рокки улыбнулся девушке, и та склонила голову набок.
Потом встала и приподнялась на цыпочки. Руки ее потянулись вверх, и девушка преобразилась. Она начала танцевать.
Рокки знал ее историю. Таких тут были тысячи. Человеческие отбросы — без дома, без друзей, без ничего. Даже у нищего в Калькутте был кусок тротуара, чтобы на нем спать — так, по крайней мере, Рокки об этом рассказывали. От Калькутты осталось теперь лишь воспоминание. У беллинзонцев же зачастую не было даже куска тротуара. Многие уже совсем не спали.
Интересно, сколько лет ей стукнуло, когда началась война. Пятнадцать? Шестнадцать? Пережила бомбежку, была подобрана генными падальщиками и доставлена сюда. Лишилась не только пожитков, культуры и всех, кто был ей дорог, но и рассудка.
И все же ее можно было считать богачкой. Кто-то, наверняка еще давным-давно на Земле, обучил ее танцу. Танец так у нее и остался — вместе с туфельками. И еще безумие. В Гее это кое-что значило. Сумасшествие служило охранной грамотой; скверные дела часто приключались с теми, кто мучил безумцев.
Рокки знал, что музыку мира люди слышать неспособны. Немногие присутствующие, даже обрати они внимание на танец девушки, не смогли бы услышать те звуки, что она рождала для Рокки. А для титаниды позади кружащейся девушки словно играл титанопольский оркестр. Гравитация Геи прекрасно подходила для балета. Казалось, девушка целую вечность парит в воздухе, а ходьба на цыпочках выглядела естественной человеческой поступью — в той мере, насколько про людей можно сказать, что у них естественная поступь. Человеческие танцы вызывали у Рокки безумное восхищение. Чудом было уже то, что они могли ходить, но танцевать…
В мертвой тишине девушка представляла «Сильфиду» — на загаженном пирсе, на краю мусорного бачка человечества.
Она закончила реверансом, затем улыбнулась титаниде. Рокки полез к себе в сумку и вынул оттуда пакетик кокаина, думая, что даже за одну улыбку этого прискорбно мало. Приняв дар, девушка снова присела в реверансе. Тогда Рокки импульсивно потянулся к своим волосам и вынул белый цветок — один из многих туда вплетенных. Он протянул цветок девушке. На сей раз улыбка вышла еще прелестнее, и девушка заплакала.
— Grazie, padrone, mille grazie, — пробормотала она и поспешила прочь.
— Эй, кизяк конский, а для меня цветка не найдется?
Обернувшись, Рокки увидел невысокого, поразительно крепко скроенного мужчину, или «канадского самца», как тому нравилось себя называть. Титанида уже три года знала Конела и считала его роскошно безумным.
— Не знал, что тебя и человеческие…
— Только не говори «хвосты занимают», Конел, или зубов недосчитаешься.
— Да что я такого сказал? И в чем, кстати, дело?
— Ты глух к красоте и скорее всего не поймешь. Достаточно сказать, что ты свалился сюда, как кусок дерьма в фарфоровую вазу.
— Стараюсь, как могу. — Поправив на себе куртку с овечьим подбоем, Конел огляделся. Затем в последний раз затянулся окурком сигары и отшвырнул его в черную воду. Конел всегда носил эту куртку. Рокки подумал, что именно из-за куртки у него такой интересный запах.
— Ничего не заметил? — наконец спросил Конел, глядя на семерых девушек, охранявших квартал. Они тоже смотрели прямо на него. Оружие феминистки не поднимали, но явно были настороже.
— Не-a. Вообще-то я города не знаю, но, по-моему, все тихо.
— По-моему, тоже. Я надеялся, ты вынюхаешь то, чего я не запримечу. Но похоже, сюда уже давно никто не совался.
— Если б сунулись, я бы узнал, — заверил его Рокки.
— Тогда, пожалуй, можно приступать. — Конел нахмурился, затем поднял взгляд на Рокки. — Если только ты не хочешь ее отговорить.
— Не хочу и не буду, — отозвался Рокки. — Что-то тут не так. Совсем скверно. Надо что-то делать.
— Да, но…
— Это не так уж опасно, Конел. Я не причиню ей вреда.
— Уж постарайся, черт тебя побери.
В тот первый день Сирокко и Конел еще немного поторговались. С тех пор прошли уже годы, но Конел прекрасно все помнил. Он предложил Фее пожизненное служение. Сирокко возразила, что это слишком долго: наказание жестокое и необычное. Она предложила два мириоборота. Через некоторое время Конел согласился на двадцать. Сирокко подняла до трех.
В конце концов условились о пяти. Впрочем, Сирокко не знала о том, что Конел — и тогда, и сейчас — намеревался выполнить свое первоначальное обещание. Он будет служить ей до самой смерти.
Он всей душой ее любил.
Хотя нельзя сказать, что в его жизни не случалось скверных моментов. Приходилось порой сидеть одному во тьме, беззащитному, и ощущать некоторое негодование, лелеять мысль о том, что она дурно с ним обошлась, что такого он не заслуживал. Много «ночей» подряд Конел обливался потом, неспособный заснуть в вечном предвечернем свете Геи, чувствуя, как внутри нарастает бунт, и безумно этого страшась. Ибо порой ему казалось, что где-то глубоко-глубоко — там, где не разглядеть, — он ненавидит Сирокко, а это было бы ужасно, потому что никого замечательней он никогда не встречал. Она вдохнула в него саму жизнь. Теперь Конел понимал, как не понимал раньше, что сам он поступил бы иначе. Он пристрелил бы назойливого придурка, кретина с книжками комиксов. И даже сегодня, повстречай он такого козла, тоже бы его пристрелил. Один выстрел, прямо в голову — бабах! — как раз то, что доктор прописал.
Первые несколько килооборотов приходилось круто. Конел до сих пор удивлялся, что тогда выжил. У Сирокко, как правило, не было времени о нем заботиться, так что его просто оставили в пещере, из которой невозможно было сбежать. У Конела была куча времени для раздумий. Подлечиваясь, он впервые в жизни взглянул на самого себя. Не в зеркало, разумеется; в пещере не было зеркал, что поначалу его бесило. Слишком уж он привык, глядя в зеркало, наслаждаться игрой своих мышц. Кроме того, Конелу хотелось выяснить, насколько он обезображен. Но в конце концов он начал поглядывать в другом направлении. Начал пользоваться зеркалом прошлого опыта — и увиденное сильно ему не понравилось.
Что у него осталось? Конел пришел к выводу, что у него осталось сильное тело (пока что ослабленное) и… его обещание. Такие дела.
Мозги? Окстись. Обаяние? Опять извини, Конел. Красноречие, добродетель, чистота, сдержанность, честность, благодарность, сострадание? Н-да…
— Ты сильный, — сказал он себе, — но не теперь. И давай уж без обиняков, она положит тебя на обе лопатки, когда ей потребуется. У тебя была какая-то красота, или по крайней мере так девушки говорили, но что с того? Ты таким родился. У тебя было здоровье, но сейчас его нет; ты едва на ногах держишься.
Что же оставалось? Дело дошло до чести.
Тут Конелу пришлось рассмеяться. «Дело чести», — сказала тогда Сирокко. Как раз перед тем, как титанида долбанула его по голове. Черт возьми, так что же такое честь?
Конел никогда не слышал о маркизе Квинсбери, но правила джентльменского поведения усвоил твердо. Нельзя стрелять человеку в спину. Пытки запрещены Женевской конвенцией. Всегда делай предупредительный выстрел в воздух. Сообщай своему противнику, что ты намерен предпринять. Дай ему шанс отбиться.
Все это выглядело очень мило. Для игр. В игры всегда играют по правилам.
— Порой приходится выбирать свои правила, — много позже сказала ему Сирокко. Но к тому времени Конел уже и сам это понял.
Значило ли это, что никаких правил и вовсе не существует? Нет. Это значило лишь то, что ты сам должен выбирать, по каким правилам ты сможешь жить, — вернее, по каким ты сможешь выжить. Ибо Сирокко говорила именно о выживании, где она дала бы сто очков вперед любому за всю историю человечества.
— Сперва ты решаешь, насколько важно для тебя выжить, — сказала она. — Тогда ты будешь знать, на что ты ради выживания пойдешь.
С врагами никаких правил просто нет. И честь тут ни при чем. Врага лучше всего убить издалека, без предупреждения, в спину. Если врага нужно пытать, вытягивай из него все жилы. Если нужно лгать, лги. Это неважно. Он враг.
Понятие о чести возникает только в кругу друзей.
Конелу тяжело было это осмыслить. Друзей он никогда не заводил. Начинать с Сирокко казалось не слишком удобно. Откровенно говоря, она была наилучшим кандидатом в самые смертельные враги. Никто не причинил Конелу и тысячной доли того страдания, какой причинила она.
Но он все возвращался к своему списку. Его слово. Он дал слово. Голый, беззащитный, в считанные секунды до смерти. Больше он, собственно, ничего дать и не мог. Но он дал его честно. Или, по крайней мере, так ему тогда казалось. Беда заключалась в том, что Конел по-прежнему подумывал убить Сирокко.
В какой-то момент ему перестало казаться, что выживание того стоит. Долгие часы Конел, проклиная себя за унижение и пресмыкательство, простаивал на краю пропасти, готовый броситься туда.
Когда Сирокко, пробыв в отлучке больше гектаоборота, впервые вернулась, Конел поделился с нею своими мыслями. Смеяться она не стала.
— Я согласна, что слово кое-чего стоит, — сказала она. — Мое-то уж точно, поэтому просто так я его не даю.
— Но ведь врагу ты бы солгала?
— Ровно столько, сколько бы потребовалось.
Конел подумал.
— Я уже об этом говорила, — продолжила Сирокко, — но, похоже, стоит повторить. Клятва, данная под нажимом, не связывает. Я бы даже не стала ее таковой считать. Клятва, которую я дала не от всей души, вообще не клятва.
— Значит, ты не ждешь, что я буду придерживаться своей?
— Честно говоря, нет. Чего ради тебе ее придерживаться?
— Так почему же ты ее приняла?
— По двум причинам. Во-первых, я считаю, что сумею предвосхитить твой выпад, если он последует, и убить тебя. А во-вторых, Менестрель уверен, что ты сдержишь слово.
— Сдержит, — подтвердил Менестрель.
Конел не знал, почему титанида была так уверена в нем. Вскоре они снова ушли, оставив его в одиночестве.
Опять получив массу времени для раздумий, Конел понял, что движется по нахоженным тропкам. Клятва, данная под нажимом… и в то же время его Слово.
В конце концов, других вариантов просто не осталось. Либо он должен прыгнуть, либо придется держать обещание. Быть может, опираясь на эти остатки достоинства, он сумеет стать человеком, способным заслужить уважение Феи.
Конел и Рокки вошли в Феминистский квартал.
Все семеро стражниц, с пристрастием изучив пропуск Конела, все равно выказали явную неохоту его пропускать. Со дня основания квартала двумя годами раньше ни одному человеческому самцу не удалось пробиться более чем на пятьдесят метров за ворота и остаться в живых. Однако феминистки по самой своей природе составляли единственную человеческую группировку, что признавала безусловный авторитет Феи.
Сирокко Джонс была для них богиней, существом сверхъестественным, ожившей легендой. Примерно такой же эффект производил бы живой и подлинный Холмс на компанию фанатичных шерлокианцев. Все просьбы Сирокко удовлетворялись автоматически. И если она захотела, чтобы этот самец прошел в зону, значит, так тому и быть.
За сторожевым постом располагался стометровый участок, известный как Зона Смерти. Были там и подъемные мосты, и обшитые металлом бункеры с бойницами для лучниц, и котлы с кипящим маслом. Все это было рассчитано на то, чтобы задержать атакующих, пока не соберутся главные силы амазонок.
Гостей ждала женщина. В свои сорок пять лет она держалась с необычайным достоинством. Длинные ее волосы густо серебрила седина. Как и все феминистки у себя в Квартале, выше пояса женщина ничего не носила. На месте ее правой груди от седьмого ребра до грудины изгибался гладкий синеватый шрам.
— Проблем не было? — спросила женщина.
— Привет, Трини, — поздоровался Конел.
— Никаких проблем, — заверила ее титанида.
— Где она?
— Сюда. — Трини сошла с причала на палубу баржи. Оттуда они прошли на другую лодку, не столь внушительную. Далее шаткий дощатый мосток привел их на третью лодку.
Для Рокки, всегда интересовавшегося тем, как выглядят человеческие гнезда, это была захватывающая прогулка. В основном грязновато, решил он. И в то же время очень мало уединения. Некоторые лодки совсем крошечные. Попадались утлые скорлупки под брезентовыми навесами, другие же были открыты всем стихиям. Лодки были набиты человеческими самками всех возрастов. Рокки увидел, как женщины спят на койках совсем рядом с временной грузовой магистралью. Многие колдовали у очагов или занимались с детьми.
Наконец они оказались в более крупной лодке с прочной палубой. Лодка эта располагалась почти у границ квартала, недалеко от открытых вод Мятного залива. На палубе стояла солидная палатка. Трини откинула полог, и Конел с Рокки вошли внутрь.
В помещении, где с удобством могли расположиться пять титанид, их было шестеро. А с приходом Рокки стало семеро. Из людей, кроме Конел а, там была только Сирокко Джонс. В дальнем конце палатки, завернутая в одеяла, она полулежала в чем-то вроде очень низкого парикмахерского кресла. Голова ее таким образом находилась менее чем в полуметре от пола, где ее между своих желтых передних ног нежно держала Валья (Эолийское Соло) Мадригал. Неспешно водя бритвой, титанида как раз заканчивала выбривать голову Феи от макушки до лба.
Услышав шум, Сирокко подняла взгляд, отчего Валья предостерегающе заворковала. Рокки подметил, что голову Фея держит неуверенно, а взгляд ее несколько рассеян. Кроме того, когда она заговорила, речь ее оказалась невнятной, но ничего другого он и не ожидал.
— Ну вот, — сказала Сирокко. — Теперь можно начинать. Валяй, док, пили.
Конел знал здесь всех, кроме двух титанид. В палатке находились Рокни, Валья, Менестрель — куда же без него, а также сын Вальи Змей. Если не считать передних половых органов, Валья и Змей казались однояйцевыми близнецами — хотя Валье было двадцать лет, а Змею всего пятнадцать. Долгое время Конел не мог их различить. Кивнув Альту (Гиполидийский Дуэт) Токката, которого знал лишь шапочно, Конел был представлен Челесте и Флейте из аккорда Псалом. Обе титаниды важно ему поклонились.
Затем Конел стал смотреть, как Рокки подходит к Капитану и опускается рядом с ней на колени. Змей передал Рокки черный чемоданчик, откуда тот достал стетоскоп. Пока он прилаживал прибор к своим большим ушам, Сирокко ухватила другой конец и приставила его к своей выбритой голове. Затем она несколько раз стукнула себя кулаком по лбу.
— Бомм, бомм, бомм, — гулко проинтонировала Фея и расхохоталась.
— Да, Капитан, очень смешно, — сказал Рокки, передавая блестящие стальные скальпели и сверла Змею, который отвечал за стерилизацию. Конел пододвинулся поближе и сел рядом с Рокки. Сирокко потянулась и крепко пожала ему руку.
— Рада, что ты пришел, Конел, — сказала она и, похоже, нашла в этом что-то смешное, поскольку снова принялась хохотать. Конел сообразил, что она под наркозом. Одна из сестер Псалом сняла с ног Сирокко одеяла и принялась вкалывать иглы между большим и указательным пальцем Феи.
— Ай, — без особого выражения произнесла та. — Ой. Мама.
— Что, больно?
— Не-a. Ни черта не чувствую. — И она захихикала.
Конел взмок от пота. Он смотрел, как Рокки нагибается, снимает одеяло с груди Сирокко и прикладывает ухо к ее сердцу. Затем Рокки прислушался к ее голове. Далее он повторил весь процесс со стетоскопом, не испытывая, судя по всему, особого доверия к прибору.
— Не слишком ли тут жарко? — спросил Конел.
— А ты куртку сними, — не поворачивая головы, порекомендовал Рокки.
Конел последовал совету и тут же понял, что в палатке скорее холодно. Пот, струившийся по всему телу, казался липким.
— Скажи-ка, док, — начала Сирокко. — Когда ты все провернешь, смогу я на пианино играть?
— Конечно, — отозвался Рокки.
— Во здорово! Ведь я…
— …никогда на нем играть не умела, — закончил Рокки. — Старый прикол, Капитан, очень старый.
А Конел не удержался — он этого прикола еще не слышал. И расхохотался.
— Какого черта ты там веселишься? — проревела Сирокко, привстав с кресла. — Я тут, можно сказать, уже одной ногой в могиле, а тебе смешно, да? Ах ты скотина! Да я тебя… — Конелу так и не довелось услышать, что же она с ним сделает, так как Рокки стал ее успокаивать. Гнев Феи улегся так же стремительно, как и вспыхнул, — и Сирокко рассмеялась. — Слышь, док, так смогу я на пианино играть?
Рокки тем временем мазал лоб Сирокко какой-то зеленой субстанцией. Три титаниды негромко запели. Конел знал, что это успокоительная песнь, но на него она не подействовала. А вот Сирокко заметно расслабилась. Наверное, песнь помогала, если знать слова.
— Подождал бы ты, Конел, снаружи, — не поднимая головы, предложил Рокки.
— О чем речь? Я останусь здесь. Надо же кому-то смотреть, чтоб ты не напортачил.
— Я серьезно думаю, что тебе лучше уйти, — глядя на него, сказал Рокки.
— Ерунда. Я выдержу.
— Ладно.
Рокки взял скальпель и быстро провел аккуратную дугу от макушки Сирокко до самых ее бровей. Затем алыми кончиками пальцев оттянул кусок кожи вправо, обнажая окровавленный череп.
— Вынесите его наружу, — сказал Рокки. — Через пару минут оклемается.
Он услышал, как Челеста трусит на палубу с обмякшим телом Конела — точно так же, как чуть раньше услышал глухой стук падения. Глаз от работы Рокки никогда не отрывал. Он знал, что Конел упадет в обморок. Парень уже десять минут просто об этом кричал. Любой титанидский целитель легко распознавал симптомы, хотя человеческое ухо ничего такого бы не услышало.
К безусловным преимуществам титанид над людьми в первую очередь относился слух.
Именно ухо титаниды первым различило странные звуки, исходящие у Сирокко из головы. Звуки эти не зафиксировала бы никакая магнитофонная пленка. Пожалуй, в человеческом понимании, это были даже и не звуки. Но целый ряд титанидских целителей их расслышал: злые шепотки, предательское ворчание. В голове у Сирокко находилось нечто, чему там быть не полагалось. И никто понятия не имел, что это.
Рокки прилично изучил человеческую анатомию. Кое-кто предлагал подыскать для операции человеческого доктора, но в конце концов Сирокко это отвергла, предпочитая попасть пусть не в столь опытные, зато дружеские руки.
И вот Рокки оказался здесь. Готовый вскрыть череп существа, значившего для его расы примерно то же, что Иисус Христос для человеческой секты, известной как христиане.
Рокки отчаянно надеялся, что никто не понял, как ему страшно.
— Ну и как там? — спросила Сирокко. Голос ее произвел на Рокки уже лучшее впечатление: он был намного спокойнее. Он счел это добрым знаком.
— Никак не пойму. Тут эта большая черная восьмерка в белом круге…
Сирокко хихикнула.
— А я думала там будет написано: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». — Закрыв ненадолго глаза, она глубоко вздохнула. — Думала, смогу хоть на секунду это почувствовать, — дрожащим голосом продолжила Фея.
— Невозможно, — отозвался Рокки.
— Тебе лучше знать. Можно попить?
Валья поднесла к ее губам соломинку, и Сирокко втянула глоток воды.
— Так я и думал, — после тщательного выслушивания заключил Рокки. — Проблема лежит глубже.
— Надеюсь, не слишком глубоко.
Рокки пожал плечами и потянулся за дрелью.
— Если так, то я тут бессилен. — Соединив дрель с растением-батарейкой, он проверил ее работу и услышал пронзительный вой. Сирокко скривилась.
— Расскажи мне про рок-н-ролл, — попросила она. Рокки приставил сверло к черепу Сирокко и включил дрель.
— Рок-н-ролл возник как смесь нескольких музыкальных направлений, существовавших в человеческой культуре в начале 1950-х годов, — начал Рокки. — Ритм-энд-блюза, джаза, госпела, отчасти кантри. Все это под различными названиями и в различных стилях начало складываться воедино где-то в районе 1954 года. Большинство членов нашего аккорда считает, что своего первого синтеза все это достигло у Чака Берри в песне под названием «Мейбеллина».
— «Зачем ты неверна мне?» — пропела Сирокко. Переместив сверло на новое место, Рокки с подозрением посмотрел на Фею.
— Ты даже расследование провела, — осудил он ее.
— Просто полюбопытствовала насчет названия твоего аккорда.
— Рок-н-ролл стал изящной нотой в истории музыки, — признал Рокки. — Какое-то время он содержал в себе притягательную энергию, но потенциал его вскоре был подорван. В то время такое, разумеется, случалось довольно часто; новая музыкальная форма редко протягивала даже пару лет, а уж тем более десятилетие.
— Но ведь рок-н-ролл прожил пять десятилетий, разве не так?
— Тут мнения расходятся. — Он сделал вторую дырку и приступил к третьей. — Разновидность музыки, известная как «рок», просуществовала долго, но она перестала соответствовать духу времени.
— Ты мне тут без ученых словечек. Я всего лишь тупая женщина, куда мне до хитрозадых титанид.
— Извини. Созидательная энергия расходовалась на все более витиеватую продукцию, подавленную техническими возможностями, которые у людей не хватало пороху с толком использовать и не хватало ума осмыслить. В результате получилась пустышка в блестящей обертке, где процесс был важнее смысла. Мастерство в роке с самого начала не сильно ценилось, а вскоре о нем и совсем забыли. Достоинства музыканта стали измерять в децибелах. За неимением лучшего рок плелся дальше, мертвый, но не погребенный, пока где-то в середине 90-х его окончательно не перестали считать серьезной музыкой.
— Резкие слова для парнишки, чей аккорд зовется Рок-н-роллом.
Рокки уже закончил пятую дырку. И приступил к шестой.
— Вовсе нет. Я просто не желаю обожествлять труп, как это делают некоторые. Музыка барокко по-прежнему жива, раз есть те, кто ее играет и кому она нравится. В этом смысле жив и рок-н-ролл. Но потенциал барокко истощился столетия назад. То же самое произошло и с роком.
— Так когда он умер?
— Я же говорю — мнения расходятся. Многие считают, что в 1970-м, когда Маккартни подал в суд на «Битлз». Другие утверждают, что аж в 1976-м. Некоторые, по различным причинам, предпочитают 1964-й.
— А сам-то ты как считаешь?
— Между 64-м и 70-м. Ближе к 64-му.
Рокки уже прорезал целый набор из восьми дырок. Теперь он взялся соединять их пилой. Работал он молча, и Сирокко какое-то время не находила что сказать. Слышался только скрежет дисковой пилы по кости, да еще снаружи доносился тихий плеск волн о борт лодки.
— Я слышала, что критики высоко ставили Элтона Джона, — наконец заметила Сирокко.
Рокки только фыркнул.
— А как насчет возрождения рока в 80-х?
— Барахло. Может, еще и диско помянешь?
— Нет. Боже упаси.
— Вот именно. Ты же не хочешь, чтобы у меня рука соскользнула.
Сирокко закричала.
Рука Рокки и впрямь чуть не соскользнула с дисковой пилы. Такого страдания в голосе человека он еще не слышал. Вопль становился все громче и пронзительней, и Рокки захотелось провалиться сквозь землю. Что же он наделал? Как он посмел причинить своему Капитану такую боль?
Если бы не сильные руки Вальи, Сирокко содрала бы кожу со своего лица. А так лишь все ее мышцы натянулись как струны. Сирокко билась в руках титанид, и крик вскоре затих от нехватки воздуха. Тишина эта оказалась для Рокки еще мучительней. Сирокко прикусила язык; Змей вмешался и сунул ей между зубов деревянный брусок. Брусок, к несчастью, попал в уголок рта. Давление распределилось неравномерно, и Рокки тут же услышал хруст челюсти.
Затем все кончилось. Сирокко открыла глаза и опасливо огляделась по сторонам, словно высматривая кого-то, готового на нее напасть. Деревянный брусок был почти перекушен надвое.
— Что это было? — с трудом пробормотала Фея, глотая слова. Рожи осторожно ощупал ее челюсть, нашел трещину и решил заняться ею позднее.
— Я надеялся, ты сама расскажешь. — Он подался назад, позволяя Змею вытереть пот с ее лица.
— Было… вроде как все головные боли, вместе взятые. — Сирокко явно недоумевала. — Но я почти ничего не помню. Будто не у меня болело — или вообще не болело.
— Этому стоит порадоваться. Хочешь, чтобы я продолжил?
— О чем речь? Теперь назад ходу нет.
Рокки посмотрел на свои руки, которые только-только перестали дрожать. Эх, и дернуло же его изучать человеческую анатомию! Если б не проклятое любопытство, тут бы сейчас кто-то другой парился.
— Похоже, это предостережение. — Вот и все, что он смог сказать. Впрочем, хоть Рокки никому и не рассказывал, он прекрасно представлял себе, что найдет в черепе у Феи.
— Вскрывай, — велела Сирокко и снова закрыла глаза.
Рокки подчинился. Закончив последний распил, он убрал часть черепа. Под ней оказалась твердая мозговая оболочка — все как в учебнике. Под пленкой можно было различить очертания мозга. По центру, в большой продольной щели меж двумя лобными долями, виднелось вздутие, которому там быть не полагалось. Формой вздутие напоминало перевернутый крест — словно какая-то нечестивая дьявольская отметина.
«Клеймо Демона», — подумал Рокки.
Прямо у него на глазах вздутие зашевелилось.
Надрезав пленку по кругу, Рокки отделил ее от серого вещества. Потом посмотрел на притаившийся в щели кошмар. А кошмар, моргая глазами, посмотрел на него в ответ.
Тварь была белесая и прозрачная, если не считать головы. Напоминала она крошечную змейку с двумя лапками, на концах которых имелись микроскопические когтистые пальчики. Тело твари покоилось в продольной щели, а хвост скрывался где-то между полушарий.
Все это Рокки заметил в первые несколько секунд; затем взгляд его привлекла морда твари, она была как у ящерицы, с непомерно крупными, подвижными глазами. Но рот шевелился; у монстра имелись губы, и Рокки даже разглядел язычок.
— Положь назад, сволочь! — заверещала тварь и принялась поглубже зарываться в щель меж лобных долей.
— Пинцет, — произнес Рокки и тут же его получил. Ухватив демона за шею, он вытянул его наружу. Но хвост оказался длинней, чем он думал, и плотно засел в щели.
— Свет! Свет уберите! — пищала тварь. Тут Рокки еще крепче сжал пинцетом тонкую шею, и послышались сдавленные хрипы.
— Ведь задушишь, гад! — сумел выдавить демон.
Ничто на свете не доставило бы Рокки такого удовольствия, как открутить мерзкую голову, но он опасался, что это повредит Сирокко. Тогда он потребовал другой инструмент и осторожно развел им полушария. Стало видно, что глубоко внизу хвост твари впился в corpus callosum .
— Мама, — странным голосом выговорила Сирокко. И заплакала.
Что же делать, что делать? Рокки твердо знал только одно: нельзя закрывать череп, пока там сидит эта тварь.
— Ножницы, — потребовал он. Когда ему дали ножницы, он как можно дальше просунул их в щель, пока кончик хвоста демона не оказался между лезвий. Тут Рокки заколебался.
— Нет, нет, нет… — завизжала тварь, увидев, что он решил сделать.
Рокки отрезал.
Тварь дико заверещала, но Сирокко даже не шевельнулась. Рокки надолго затаил дыхание, потом выдохнул и посмотрел. Внизу он разглядел отрезанный кончик хвоста. Кончик извивался, высвободившись из места своего крепления, природу которого Рокки не знал. Так или иначе обрезок уже ни к чему не крепился, и Рокки потянулся было к нему пинцетом — но тут вспомнил про своего пленника, который к тому времени совсем посинел. Он передал тварь Змею, а тот сунул пронзительно орущую мерзопакость в банку и крепко-накрепко завинтил крышку. Тогда Рокки удалил отрезанный кусочек хвоста.
— Капитан, ты меня слышишь? — спросил он.
— Габи, — пробормотала Сирокко. Затем открыла глаза. — Да. Я тебя слышу. Я видела, как ты его вынимал.
— Видела?
— Ага. Сама не знаю как. И все прошло. Все-все. Точно.
— Гея сегодня не обрадуется, — пропела Валья. — Мы заполучили ее шпиона. — Она подняла банку. Внутри корчилась тварь, зализывая кончик обрезанного хвоста.
— Извините, — сказал Конел, присаживаясь рядом с Рокки. Он с явной неловкостью поглядывал на Сирокко, но держал себя в руках. — Похоже, порядок? Да, Рокки? Нашел там что-нибудь?
Валья показала ему банку. Конел взглянул.
— Помогите ему кто-нибудь, — проворчал Рокки. — Пора сворачиваться.
Через одиннадцать оборотов после того, как Рокки привел голову Сирокко в порядок, в кинотеатре Преисподней начался очередной двойной сеанс. В программу были включены «Рок круглые сутки» с участием Билла Хейли и «Комета», а также «Мозг Донована».
Как обычно, никто не знал, почему Гея выбрала именно эти фильмы из своей обширной коллекции, но многие присутствующие подметили, что вид у богини нерадостный. Она едва смотрела на экран. Ерзала и погружалась в раздумья. В какой-то момент Гея так разволновалась, что нечаянно придавила двух панафлексов и одного человека — всех троих насмерть.
Трупы тут же умяли жрецы.
