Никому и не снилось, что война продлится семь лет, — но все так и вышло.

Как и у любой другой войны, у ПМВ случались свои приливы и отливы. Однажды бомбы не падали целых пять месяцев, и кое-кто уже стал надеяться, что это конец. Затем досталось Далласу, и обмен любезностями возобновился. Четырежды мощные ракеты летали из одного района земного шара в другой — массивные «нокаутеры», рассчитанные на то, чтобы раз и навсегда покончить с войной. Безуспешно. Достигая той точки, где уже не осталось в живых никого, способного организовать атаку, боевые единицы падали у обочины. А крепкие орешки в лице двух десятков государств окопались так надежно, что запросто могли воевать еще пару столетий.

Добрых семьдесят процентов оружия было в той или иной форме неисправно. В сотнях городов падали неразорвавшиеся бомбы, плюясь плутонием и оповещая жителей о том, что скоро последуют очередные гостинцы. Выходили передовицы, где журналисты сетовали на жадность поставщиков вооружения, мухлевавших с государственными заказами в полной уверенности, что о дефектах бомб так никто и не узнает. Президентов компаний линчевали. Суды Линча вообще стали всеобщим поветрием, хотя бы ненадолго отвлекая людей от войны. С генералов живьем сдирали кожу, дипломатов топили в помоях и четвертовали, премьер-министров варили в кипящем масле — но все без толку. Те, от кого все зависело, отсиживались в бункерах в пяти милях под землей.

Предпринимались и мирные шаги. Обычным окончанием конференции бывало обращение принимающего ее города в мелкую пыль. Сперва свое получила Женева, затем Хельсинки, Джакарта, Саппоро и Джуно. В конце концов, миротворцев стали расстреливать еще на подходе к городу.

После семи лет о войне уже ничего не сообщалось в вечерних новостях. Все общественные линии сбора информации были разрушены. Все спутниковое время использовалось для передачи закодированных военных посланий. Впрочем, телевизоров все равно ни у кого не осталось. Израсходована была примерно одна сотая ядерного арсенала Земли, и еще одну двадцатую уничтожили раньше, чем ее успели использовать. Так что бомб оставалось навалом.

А вот людей — уже не так много.

Прошло три года с тех пор, как в последний раз удалось собрать какой-никакой урожай. Те немногие, кто выжил на поверхности, рыскали в поисках консервов, охотились и поедали друг друга. Но дичи — и людей, и животных — оставалось все меньше.

С самого начала войны мессии объявлялись в темпе три-четыре экземпляра за час. Большинство из них провозглашали, что знают, как остановить войну. Никому, однако, это не удалось. Почти все они уже были мертвы. Землю ждала та же участь.

Семь лет обитатели внеземных колоний буквально ходили на цыпочках. Быстро заявив нейтралитет после развязывания войны, лунные и марсианские города, а также орбитальные колонии рассчитывали остаться в сторонке, пока на Земле будет рушиться цивилизация. Высказывались разные мнения на тот счет, смогут ли три лунных государства выжить без поддержки с Земли. В начале войны на Луне проживало без малого миллион человек. Марсиане рассчитывали продержаться лет двадцать — но не более того.

Еще больше жителей, чем эти крепко-накрепко связанные с Землей поселения, насчитывали колонии О’Нейла. Их были сотни, с населением от пяти до ста тысяч человек. Большинство размещались на Л4 и Л5, точках гравитационной стабильности в шестидесяти градусах за и перед Луной. Солидные группы находились и на Л1 и Л2 — несмотря на возмущения, склонные то и дело сталкивать конструкции с точек либрации. Впрочем, располагая небольшим маневровым двигателем, даже самая крупная колония легко сохраняла стабильность при минимальных затратах энергии.

После начала войны эти маневровые двигатели очень пригодились и для других нужд. Действуя по-тихому и не афишируя своих намерений, некоторые О’Нейлы начали преобразовываться в космические корабли. Самые новые имели двигатели, которых уже было более чем достаточно. Другим потребовалось время, и выбрать им пришлось самые медленные орбиты. Но, так или иначе, миграция всех тех, кто считал, что сможет прожить без Земли, началась.

Существовало множество мест, куда можно было отправиться, но ни одно особенно привлекательным не выглядело. Кто-то попытался пристроиться на орбиту Меркурия, где навалом было свободной энергии. Выяснилось, однако, что ее там слишком много. Немногие выбрали орбиту Венеры. Куда больше народу пристроилось по соседству с Марсом или в «троянских» точках земной орбиты. Главную беду представляла потребность убраться так далеко, чтобы собратьям стало жалко тратить на тебя ракету, — и в то же время присутствовала жизненная необходимость не слишком удаляться от Солнца.

Совсем немногие отважились на большой скачок. Переоборудовав свои дома в звездолеты, они отправились куда глаза глядят.

Об этих событиях Конел слышал от беженцев, что прибывали в течение седьмого года войны. На ум ему пришел неизбежный образ — почерневший земной шар, весь в языках пламени, раскалывается на части. А оттуда косяками удирают малые сии.

— Крысы бегут с тонущего корабля, — сказал он Сирокко.

— А чего ты еще ожидал от крыс? — возразила она. — Чтобы они отважно шли на дно? Между прочим, крыса — одно из умнейших животных и едва ли не самое стойкое. Крысы ни черта тонущему кораблю не задолжали, и эти приживалы тоже.

— Нечего на меня огрызаться.

— Я буду на тебя огрызаться, пока ты не перестанешь считать, что следует доверять психопатам. Любой, кто сейчас может убраться с Земли и этого не делает, фактически заявляет о том, что очень умно лежать под боком у бешеного пса. Эти приживалы — просто-напросто нормальные люди, удирающие из сумасшедшего дома. А быть может, и с кладбища.

Когда выпадало свободное время, Конелу нравилось болтаться у Портала, совсем рядом с Беллинзоной, занимаясь улучшением человеческой породы.

Название «Портал» подходило этому месту как нельзя лучше. Оно служило воротами в новый мир для всех несчастных изгнанников, которых стаями прибивало к геиным берегам. На внешней поверхности обода находился манипулятор, что подцеплял возвращавшиеся геины корабли, а также редкие в последнее время земные суденышки, ищущие пристанища. Оттуда людей направляли на гейский эквивалент острова Эллис, глубоко во внутренности богини, где подвергали обработке. Прежде иммиграционная процедура была сложной и длительной. Теперь же это была сама простота: святые налево, смертные направо. Все мессии, жрецы, проповедники, пасторы, шаманы, гуру, заклинатели, дервиши, монахи, раввины, муллы, аятоллы, викарии, некроманты, прелаты и папы прямиком направлялись на аудиенцию с Геей. Остальных с тем, что они могли на себе унести, загружали в капсулы. Следовала недолгая поездка по циркуляционной системе Геи к клапану сфинктера, который выдавливал людей, по двадцать за одно испражнение, в небольшую пещеру, с легкой руки Сирокко окрещенную «Задницей Всея Галактики».

Поскольку все беженцы выходили в одном месте, Портал привлекал к себе определенного сорта публику, стремившуюся нажиться на слабости или неведении. Подобно сутенерам, что несут свои вахты у вокзалов в крупных городах, эти люди высматривали тех эмигрантов, у которых было что-то годное для продажи. Порой — их скудные пожитки. Порой же — нечто гораздо худшее.

В странную игру играл там Конел. Ему приходилось делать это уже не в первый раз, хотя Сирокко говорила, что на такое способен только дурак. Но даже если б она говорила это всерьез, Конел все равно гнул бы свое. А Сирокко на самом деле лукавила, что подтвердил и Менестрель.

— Это достойная глупость, — сказал он как-то. — Это очень по-титанидски. — Титанид не заботило, что какое-то дело было пропащим, и тем более их не волновало, что никогда им не вытравить все мировое зло. Если титаниде выпадал случай сделать доброе дело и остаться в живых, она это делала. Так же поступал и Конел.

Это, впрочем, вовсе не означало, что он очертя голову бросался в любую авантюру. Некоторые из бездельников Портала принадлежали к бандам, где очень косо смотрели на тех, кто пытался помешать их бизнесу. Таким Конел открыто дорогу не заступал, высматривая шанс подобраться к охотнику, когда тот поведет свою добычу в темное, уединенное место. Когда же такой шанс выпадал и удавалось подкрасться к бандиту сзади, застав его врасплох, Конел убивал негодяя. Убийца, вор, работорговец, киднеппер — Конелу было все едино. Тюрьмами Беллинзона как-то не обзавелась. Четкой границы между живым и мертвым там тоже не было.

Гораздо чаще Конелу приходилось наблюдать, как из людей выколачивают все их барахло, как их раздевают до нитки и оставляют истекать кровью. Тогда он доставлял жертву к одному из самозваных знахарей, которые в Беллинзоне выполняли функции травмпунктов.

Сегодня, похоже, день выдался удачный. Хорошенько оглядевшись, Конел заметил группу из четверых «бдительных» с увесистыми дубинками, ощетинившимися ржавыми гвоздями. Поодаль, на возвышении, стояли также три лучницы из феминисток. Если хоть немного повезет, Конелу вообще не придется вмешиваться. Одно присутствие этих охранительных сообществ уже отпугивало многих паразитов.

В последнее время добыча у Портала становилась все более скудной. Множество людей прибывало, не имея на себе даже клочка одежды. Вид у них был отсутствующий — ходячие трупы с Земного Кладбища. Большинство непосредственно перед спасением находились на грани смерти, некоторые вынесли жуткие многолетние страдания. Гея исцеляла тела, но с рассудком либо не хотела, либо не могла ничего сделать.

Сегодняшняя группа оказалась совсем иной. Добрая ее половина была не только одета, но и несла с собой тюки и чемоданы, полные добра. Конел услышал, как шакалы оживленно перешептываются. Феминистский лук зазвенел, и стрела вонзилась в горло одному из мужчин; в Беллинзоне такое расценивалось как вежливое предупреждение. Бдительные принялись отоваривать негодяев своими дубинками, но вскоре вынуждены были занять оборону. Конел подался назад. Гибель в такой заварухе в его планы не входила.

Но в тот самый момент, когда уже собрался уходить, он вдруг заметил одну особенно интересную парочку. Низенькая женщина лет тридцати со странным рисунком на лице несла в руках какой-то сверточек. А рядом с ней шла девушка ослепительной красоты, никак не ниже метра восьмидесяти. Тела обеих женщин облекали сияющие синтетические шелка — одежда космонавтов. Большую часть багажа несла высокая, однако и за спиной у низенькой тоже висел синтешелковый рюкзак.

Конел мысленно застонал. Это было все равно что смотреть на груженный сокровищами испанский галеон, плывущий прямо в пиратское логово. Женщины и понятия не имели, что с ними будет дальше.

Все произошло почти мгновенно. Из толпы вырвалась коренастая фигурка, ударила низенькую в лицо и выхватила сверток. Тут Конел сообразил, что в свертке младенец. Мать бросилась в погоню за похитителем, но внезапно оказалась окружена остальными членами банды. Те явно собирались раздеть женщин до нитки, пока их подельник удирает с главным сокровищем.

Конел ничем не мог помочь женщинам. На них насели по меньшей мере шестеро. Тогда он бросился догонять мужчину с младенцем. На взгляд Конела, ничто в Гее не могло быть хуже для человека, чем продажа его железным мастерам. Он уже вовсю гнался за похитителем, когда вдруг послышались вопли. Сам того не желая, Конел обернулся.

Все это напоминало смерч. В каждой руке у женщин оказалось по ножу, ножи у них крепились и к ботинкам — и обе фурии бешено крутились, рубя нападавших в мелкое крошево. Один бандит успел получить семь ран, прежде чем ему позволили упасть на землю и отойти в лучший мир. Другой только было собрался ухватиться за перерезанное горло, как второй нож выпустил ему кишки. Вот уже четверо лежат, пятеро — но остальные надвигаются с ножами наготове.

Нет, слишком скверно. Хотя столь поразительного проявления боевого духа в чистом виде Конелу видеть еще не приходилось, он не представлял себе, как этим двум женщинам удастся справиться с целой армией. Они явно намеревались захватить с собой в ад превосходный эскорт, и все же от смерти им некуда было деться. Все, что оставалось Конелу, — это спасти ребенка старшей воительницы.

Зачарованный побоищем, он чуть было не опоздал. Смывающийся похититель уже приближался к главному мосту в Беллинзону, когда Конел наконец вырвался сквозь толпу на свободное пространство.

Конел был в сотне метров позади мужчины, когда тот одолел мост. Похититель был невысокий и шустрый. Он то и дело нырял в людскую массу и снова из нее выныривал, но затем сам себя перехитрил. Понимая, что бегущий человек вызывает подозрение, он сбавил ход и стал оглядываться через плечо, желая проверить, не преследует ли его кто-нибудь. Пробеги он еще минуту, Конел вполне мог бы его потерять. А пробеги Конел еще секунду, похититель бы его засек. Однако партия осталась за Конелом, и, когда мужчина оглянулся, следов погони он не заметил.

Когда похититель оглянулся во второй раз, он опять ничего не заметил. И в третий тоже. В четвертый раз, впрочем, замечать было уже нечего — и по очень веской причине. К тому времени Конел уже был перед ним.

Нетрудно было догадаться, куда направляется киднеппер — местоположение фактории железных мастеров секрета не составляло. И не имело смысла держать при себе похищенного ребенка дольше необходимого. Большинство людей косо смотрели на торговлю младенцами. Так что Конел расположился на узком пирсе и немного подождал.

Мужчина спешил, по-прежнему сосредоточенный на преследовании сзади. У Конела создалось впечатление, что похититель тоже слышал вопли своих напарников и что они его встревожили. Он сделал именно то, чего ждал от него Конел, — то есть поднял ребенка перед собой и с ножом в правой руке налетел на Конела. Тот ловко схватил его за кисть и сломал ее; мужчина вскрикнул и выронил оружие. Другой рукой Конел потянулся вперед и всадил свой нож в спину похитителю. Бандит выпустил младенца, и Конел тут же подхватил пищащий сверток. Затем он вытащил нож и позволил своему противнику тяжело осесть на дощатый настил.

Убедившись, что с ребенком все в порядке, Конел склонился над киднеппером.

Н-да, мужчина. В Беллинзоне тринадцати-четырнадцати лет вполне хватало, чтобы сделать ребенка мужчиной. Конелу стало не по себе. Его противник выглядел совсем мальчишкой. Японец, подумал Конел. Впрочем, не такая уж редкость. В человеческом населении Геи соблюдались примерно те же пропорции, что и на Земле, а стало быть, черных и желтых было куда больше, чем белых.

Парень сильно мучился, что-то бубнил на родном языке, и похоже было, что умрет он не скоро. Конел занес нож и приподнял брови в универсальном, как он надеялся, вопросе. Парень возбужденно кивнул. Тогда Конел воткнул ему нож между ребер — прямо в сердце. Смерть наступила мгновенно.

Вытерев лезвие, Конел убрал нож.

— Герой, нечего сказать, — пробормотал он. Будь проклят паскудный мир, где ты не можешь убить раковую опухоль в человеческом обличье и испытать удовлетворение от содеянного. Как обычно, последнее слово было за Сирокко. Жизнь вообще такова, что ты мало что можешь сделать и не почувствовать себя при этом в той или иной степени погано.

Вопрос теперь был в том, что делать с младенцем.

Конел видел несколько вариантов. Существовали религиозные общины и другие организации, где принимали сирот. Самой солидной из них были феминистки. Кроме того, по мнению Конела, в Квартале могли обеспечить ребенку наилучший уход.

Дитя было запаковано в нечто вроде заплечного мешка. Сложно было так сразу его раскрыть. Все же Конел справился и глянул куда надо. Потом покачал головой. Н-да, парнишку феминистки не примут. Кто же следующий по списку?

Тут Конела посетила странная мысль. Глупости, конечно. Но что если все-таки?

И он направился обратно к Порталу.

Женщины все еще были там — и все еще живые. Впрочем, прикинул Конел, если ничего не случится, в живых им ходить недолго.

Вокруг них собралось около сотни самых крутых и подлых типов, каких только порождала Беллинзона. Толпа стояла полукругом в пятидесяти метрах от каменной стены, к которой прижались обе женщины. Пространство между ними и толпой было усеяно трупами. Насчитав два десятка, Конел сбился. Трупов было гораздо больше. Стоя в хвосте толпы, Конел прикидывал, что же здесь приключилось.

Разгадка заключалась в трупах. Большинство тех, что валялись рядом с женщинами, умерли от ножевых ран. А вот раны тех, что полегли на отдалении, в Гее приходилось видеть нечасто — круглые, размером с мелкую монету. Догадка Конела подтвердилась, когда один мужчина из толпы бросил копье, а высокая женщина выстрелила ему в живот. Конел пригнулся. Толпа подалась было назад, но почти тут же опять неотвратимо сомкнулась. Слишком уж велико было искушение.

Противостояние зашло в тупик. Никто из толпы не знал, сколько у женщин осталось патронов. Собери нападающие ударный отряд, они смели бы женщин, но этим шакалам невозможно было договориться между собой.

Немного поразмыслив, Конел понял иронию ситуации. Очевидно, у двух женщин был ограниченный запас патронов — иначе они просто приканчивали бы всякого на расстоянии выстрела. Никому в толпе не хотелось получить пулю ради того, чтобы потом кто-то другой завладел сокровищем. Так что единственным исходом — через минуты или часы — был следующий: у женщин кончатся боеприпасы, после чего шакалы задавят их количеством.

Конел еще раз оглядел высокую. Семнадцать, подумал он. От силы восемнадцать. Длинные белокурые волосы, неистовые голубые глаза. Действительно красавица, как Конел уже подметил. Но что-то роднило ее со старшей женщиной. Быть может, она ее дочь? Всем своим видом девушка показывала, что умрет стоя, сражаясь, что живой ее не взять. Конел это уважал. Он уже знал, что бывает, когда тебя берут живьем. С ним такого тоже больше никогда не случится.

Полетело еще одно копье, и высокая снова выстрелила. Пуля прошила копьеметателя и остановилась в сердце стоявшего за ним. Ну и пушка, подумал Конел.

«Где же феминистки?» — заинтересовался он. Потом заметил. Их тоже прижали к стене, но одна была уже мертва, а другая тяжело ранена. Третья, держа лук наготове, притаилась рядом со своими сестрами. Вид у нее был порядком испуганный. Две группы находились в двадцати метрах друг от друга, но вновь прибывшие не проявляли желания присоединиться к лучнице. Так что же они тогда, черт возьми, за народ? Очевидно, они никому не доверяют, подумал Конел. Подозрительнее них разве что… гм, Сирокко Джонс. Нелегко будет их спасти.

До этого самого мгновения Конел не понимал, что действительно собирается их спасать. Несколько минут ушло на попытки себя отговорить. Если подумать, это был бы наиболее дурацкий его поступок с того дня, как он завалился в бар и сообщил самой опасной женщине из ныне живущих, что собирается ее убить.

Тут Конел посмотрел на физиономию карапуза.

— Чему это ты, черт возьми, тут улыбаешься? — поинтересовался он у малыша. Затем круто развернулся и поспешил обратно к мосту.

— Сотня, говоришь? — Титанида по имени Змей с сомнением приподняла бровь.

— Черт тебя подери, Змей. Сам знаешь — мне даже до двадцати одного не сосчитать, когда карт под руками нет. Около сотни. Может, сто двадцать.

— Опиши-ка еще раз низенькую.

— Лицо разрисовано. Жуткая маска. А другая…

— Это татуировки, — перебил Змей.

— То есть их не смыть? Откуда ты знаешь?

— А на лбу у нее третий глаз, верно?

— Да… вроде бы. Она как бы старалась смотреть сразу на все четыре стороны… А откуда ты узнал?

— Мы знакомы.

— Так пойдешь?

— Да, пожалуй. — Оглядев громадный пакгауз, что служил титанидам факторией, Змей поманил взглядом двух своих соплеменниц. — И не один. Тройкой поскачем.

Грохоча по деревянному мосту, титаниды походили на коней Апокалипсиса — не хватало только четвертого. Конелу, сидевшему на спине Змея, для полного счастья хотелось держать в руке охотничий рог. Видит Бог, кавалерийский спасательный отряд вышел хоть куда. Люди в хвосте толпы, разинув рты, глазели на устрашающее зрелище, а потом бросились врассыпную, будто гиены от трупа. Все спасались как могли. Многие прыгали прямо в смрадные воды озера.

Но многие убежать не успели. Накинувшись на шакалов, безоружные титаниды принялись ломать им хребты.

Конел опасался, что женщины начнут палить в кошмарных призраков, но, очевидно, подозрительность их натур на титанид не распространялась. Обе просто смотрели, готовые при первой возможности быстрым рывком убраться от стены. Затем Змей поднял Конела и швырнул его прямо через головы людского кольца.

Приземлившись на ноги, Конел едва устоял. Потом заковылял вперед, держа перед собой ребенка, чтобы у женщин не возникло искушения его пристрелить. За оборот его отсутствия толпа успела забросать свои жертвы камнями. Споткнувшись о крупный булыжник, Конел упал и пополз вокруг баррикады из багажа, за которой скрывались женщины.

Так Конел оказался лицом к лицу с белокурой амазонкой. Все-таки девятнадцать, решил он. На левой ее щеке запеклась кровь. Конела охватил гнев — ему хотелось убить подонка, который это сделал. Впрочем, теперь у него были заботы более неотложные — например, приставленный к его виску пистолет. С самой что ни на есть победной улыбкой он протянул девушке ребенка:

— Привет. Меня зовут Конел. По-моему, это добро твое.

Еще один излюбленный афоризм Сирокко: «Никогда не жди благодарности». Губы девушки презрительно скривились, и она мотнула головой в сторону своей старшей спутницы.

— Еще чего. Это ее.